Скорблю о тебе, брат мой...

      С некоторых пор Арно перестал разговаривать. Он перестал многословно отчитываться о выполненных поручениях, заявляться посреди ночи со свежими парижскими сплетнями и рассуждать о политике и парижанках; теперь раз или два в неделю Наполеон, поднимая глаза от бумаг, обнаруживал в угловом кресле темный силуэт. Это значило — дело сделано, можно поручать новое.       Если нового дела не было, Арно кивал головой и исчезал, чтобы вновь появиться через три дня. Куда он уходил? Чем занимался в эти дни? Как добывал пропитание и нуждался ли в нем вовсе? Сначала Наполеон пытался спрашивать, но Арно только качал головой, и он бросил эту затею.       Наполеон никогда не признался бы даже себе в том, что он любовался Арно, как любовался совершенным в своей простоте и смертоносности клинком. Опыт показал, что ассасины не отличались от обычных солдат; стоило лишь раз понять, в чем их слабость, и они становились не опаснее назойливых клопов. Главная слабость ассасинов роднила их с прочими людьми — они были смертны. Был ли смертным Арно? Был ли смертным человек, на теле которого остались сотни ран от клинков и пуль, но который, вопреки всему, ходил, дышал и убивал? В обмен на не-смертность Яблоко забрало у Арно что-то, что заставляло его говорить, совершать ошибки, ругаться и заблуждаться; но Наполеон знал, что ничего нельзя получить бесплатно. У него Яблоко забрало друга; веселый и взбалмошный Арно остался в прошлом вместе с революцией, мечтами о вольтерьянской утопии, долгими ночами, наполненными политическими диспутами и дешевым вином; вместе с безрассудностью и горячностью юности Яблоко забрало у него друга и подарило совершенное оружие. Справедливый обмен, хотя кому-то он мог показаться бесчеловечным; Наполеон никогда не сомневался в своих действиях, несмотря на то что иногда скучал по другому Арно, с которым можно было говорить до рассвета, спорить, соглашаться, насмерть ругаться, находить компромиссы и иногда — только иногда, когда молодость, вино и безрассудство на один короткий миг стирали все остальное — любить друг друга. От воспоминаний юности просто так не избавиться, и иногда, глядя на застывшего в кресле убийцу, Наполеон вспоминал другого, очень похожего на него человека. Он старался не приглядываться к Арно — под пристальным взглядом становились видны все раны и затягивающий их золотой туман. К счастью, Арно изменился только для Наполеона.       Однажды он все-таки решился и, вместо того чтобы кивком отослать Арно, подозвал его к себе. Юношеские забавы остались в юности, хотя Наполеон не сомневался, что этот молчаливый Арно с равнодушными глазами одинаково старательно выполнил бы любой его приказ; просто ему вдруг захотелось еще раз откинуть капюшон, кончиками пальцев прикоснуться к щеке и, может быть, увидеть, как равнодушие сменяется заинтересованностью или даже узнаванием...       Наполеон понял, что прошлое ушло безвозвратно, когда вместо обветренной горячей кожи ощутил под пальцами влажную язву — то ли незажившую рану, то ли след разложения, заменившего Арно пристойную смерть.