Настоящее

До Энгуре я добрался часа за два и еще час искал дом Каспарса. Добраться до него действительно было нелегко – как оказалось, Рога жил в маленьком полуразваленном домике на берегу озера, и в радиусе как минимум двух-трех километров больше не наблюдалось ни единого намека на еще чье-нибудь жилье. Если б я не обнаружил в своем телефоне запись с точными координатами дома, я бы, возможно, так и не отыскал бы его. Припарковав машину неподалеку, я вышел и направился к дому. Внезапно я почувствовал, что меня бьет дрожь, словно от холода, несмотря на то, что теплое весеннее солнце в тот день щедро согревало землю. Стало трудно дышать. Теплый, чуть влажный воздух казался безумно тяжелым. И ни ветерка, ни дуновения. Я глубоко вздохнул и шагнул на крыльцо. Не могу сказать, сколько я там простоял в странном оцепенении – может, пару секунд, а может, полчаса. Этот кошмар начинал действовать мне на нервы. А главное, я никак не мог понять, что же вызывает во мне такой леденящий ужас. – Спокойно, Марис, – бормотал я. – Это просто сон. А ты просто наблюдатель. Я поднял руку и постучал. Никакого ответа. Я снова забарабанил в дверь. Тишина. Я спустился с крыльца, подошел к плотно занавешенному окну и застучал в стекло. – Каспарс! Ты дома? Готов поклясться, я услышал какую-то возню в домике. – Каспарс! Это я, Марис! Открой, пожалуйста! Это очень важно! Тишина. Я подождал еще немного. И вдруг щелкнул замок и дверь приоткрылась. В проеме показалась небритая, непривычно бледная Рогина физиономия. – Михельсон? Это реально ты, или ко мне белочка пожаловала? Он нетвердым шагом вышел на крыльцо. Я шагнул ему навстречу. Он вдруг всхлипнул, качнулся и буквально рухнул мне на руки. Я сам едва держался на ногах, но все-таки сумел сохранить в вертикальном положении и себя, и его. – Я так скучал, старик, ты не представляешь! – Его голос дрожал, а по небритым щекам уже катились слезы. У меня снова все помутилось в голове. Никогда не видел его в таком состоянии. И в том момент я почти ненавидел себя за то, что не могу ему помочь. На какое-то время я даже забыл, зачем приехал. – Пойдем присядем. – Нет, только не в дом, не надо, - замотал головой Каспарс. – Пойдем к причалу. Черт, старик, я правда не сплю? От такого вопроса у меня скрутило желудок. А я? Сплю ли я? – А ты ведь не просто так приехал, – сказал вдруг Каспарс, пока мы шагали к причалу. – Да. У Роги всегда был дар – замечать то, что другие в упор не видят. Мы вышли на причал и сели прямо на доски, свесив ноги над водой. – Ну что, расскажешь, что стряслось? Я долго молчал. Каспарс терпеливо ждал. – Это какое-то безумие, - наконец начал я. Он усмехнулся. – Безумием нас уже не удивишь. – Понимаешь, когда я проснулся сегодня… Я понял, что ничего не помню. Последние дни, или годы, я не могу пока понять. То есть, нет, я помню, но помню какую-то другую реальность, понимаешь? Он кивнул и сделал мне знак продолжать. – Ты можешь рассказать мне?.. – Что именно? Спрашивай. Я облизал сухие губы, нервно сглотнул и задал вопрос, который меня сейчас почему-то волновал больше всего: – У меня есть дети? – Есть дочка. Майя. Ей сейчас семь лет, если я ничего не путаю. Майя! Она все-таки существует в этой безумной реальности! – А… где она? – Живет с мамой в Париже, насколько я знаю. Забавно, ты никогда особо не интересовался ее судьбой. Париж… Санта любит этот город. Неужели перебралась во Францию насовсем? Но почему? – А что с группой? Его глаза снова заблестели. – Нет больше группы, Марис. – Давно? – Уже лет семь, наверное… Да, как раз в тот год родилась твоя дочка. С тех пор, как мы его потеряли… – Кого? – с трудом выдавил я. – Ренарса, – едва слышно произнес он.

*

«Забыл, куда дел прошлую запись. Я говорил там о своей жене, много и, должно быть, нудно. Написал там еще раз дату и время – «Двадцатое августа, восемь утра», жена приходила вчера, значит сегодня уже двадцать второе число, а я здесь уже вторую неделю. А «куколки» в белых халатах удивились моей находчивости, прямо-таки готовы были хлопать в ладоши, я ведь задал им новый вопрос: «Какой сейчас год?» Мне же и это нужно записать в блокнот. Все должно быть расписано, чтобы сохранить мой рассудок. Медсестра ответила, но рот у нее почему-то не двигался, а радовалась она, потому что сегодня мое выступление на Евровидении. А значит год уже двухтысячный. Меня просто решили разыграть. Да-да, именно так. Запрятали за кулисы под девятую палату, а еще серьезные ходят. У меня выход через пять минут, а они даже не удосужатся дать мне одежду. Сами-то разоделись! Конечно, им-то что, будут фоном приплясывать на сцене, а петь и плясать исключительно мне. Каспарс, ты так больше не шути, с палатой-то…»

*

Мое тело словно обдало жаром. – Ты хочешь сказать, что он… – Этого ты тоже не помнишь? – он внимательно поглядел на меня. – Нет, он жив. Насколько мне известно, по крайней мере. Хотя я бы не рискнул назвать это жизнью. Я уронил голову на руки. Я приехал к Каспарсу, чтобы узнать, что происходит. Но действительно ли я хочу это знать? – Что с ним? Он долго молчал, потом вздохнул и ответил: – Он тронулся, Марис. Я долго надеялся, что мы справимся с этим, но год от года все становилось только хуже. Сейчас он вообще не разговаривает, ни на что не реагирует и, кажется, никого не узнает, даже Агнес. Да, его жена – просто святая женщина. Она до сих пор регулярно его навещает, надеется на что-то, наверное. А мы… Мы разбрелись кто куда. Иногда мне кажется, что мы его предали. Но факт в том, что с тех пор, как он пересек порог того страшного заведения, Prāta Vētra просто перестала существовать. И знаешь, я тоже уже словно не живу. Это не жизнь, это жалкое ее подобие. Я уже не первый год торчу тут, в глуши, никто обо мне даже не вспоминает. А теперь я совсем один – Тирсис умер в прошлом году, – голос его дрогнул и глаза снова заблестели от слез. Я знал, как сильно он любил своего пса. А здесь, в этой реальности, он видимо и вовсе был для него самым близким существом. Я положил руку ему на плечо, он чуть дернулся и быстро вытер слезы рукавом. Он надолго замолчал, а я вдруг понял, что больше не хочу ничего спрашивать. – Может, мне стоит уйти? – Нет, старик, останься! Пойдем что ли выпьем, у меня коньяк есть, за встречу, так сказать! – Нет, я не хочу, – я поглядел на его опухшее лицо. – И тебе не советую. – Ну, как хочешь… А вообще, знаешь – ты с Муминьшем еще не разговаривал? Он ж у нас умный, может, чего посоветовал бы. Он и Ренарса пытался «вытащить», хотя и у него не вышло, правда… Ты, кстати, давно его видел? Муминьша, в смысле. Я уставился на него в полном недоумении. – Муминьша? – Ну да. Я-то с ним не говорил уже пару лет как, как-то не приходилось. – Он… Он жив? Каспарс посмотрел на меня так, словно у него окончательно рассеялись сомнения в моем сумасшествии. Он что-то сказал мне, но я уже не слышал. – Я должен его увидеть! Я вскочил на ноги и помчался к припаркованной машине. Какой бы безумной ни была эта реальность, тут есть Муминьш, он жив, я могу его увидеть, могу поговорить с ним! С другом, которого не видел десять лет! Которого, как я думал, я потерял навсегда. – Марис, подожди! – Каспарс нагнал меня уже у самой машины. – Нет, раз уж это так важно, можешь ехать, конечно, хотя, честно скажу, не хочу тебя так скоро отпускать. Но меня сейчас вот что волнует – ты его адрес помнишь? Разумеется, нет. Я приблизительно помнил адрес квартиры, где он жил десять лет назад, но не факт, что он сейчас живет именно там. Но адреса Мэджика и Роги я нашел в телефоне… А вдруг там есть и его адрес, а я просто не заметил, потому что мне в голову не пришло, что в этой реальности Муминьш может быть жив? Так оно и оказалось – в адресной книге я нашел и координаты Муминьша. Но мне не хотелось оставлять Каспарса одного. – Может, поедешь со мной? Но он покачал головой. – Не стоит. Я подожду здесь. Может, еще вспомнишь про меня. Я крепко обнял его. – Береги себя, – прошептал я и сел в машину.

*

«Судя по особой суматохе и всеобщему восхищению, я уже знаменит. Я записал в блокнот, что уже год две тысячи третий. Получается, что Евровидение уже прошло, время летит так быстро. Получается, что я тут уже не меньше трех лет, а все мне действительно много врут. Впрочем, это же шоу-бизнес, здесь тебе нужно быть кукольным и работать над собственным образом. Я устал, у меня болит голова. Каждый день она болит все сильнее, таблетки не помогают. Мне труднее сосредоточиться, а грим почему-то не смывается с моего лица. Одна из «куколок» поднесла мне платок и попросила, чтобы я вытерся. Она сказала, что я очень мокрый и хорошо бы мне освежиться прохладной водой. Мне не хотелось с ней спорить, я-то точно знал, что только и умываюсь, стоя у раковины в туалете и пытаясь найти там зеркало. «Куколка» сказала, что на днях его разбили, а новое еще не повесили. Врет нагло. И про пот тоже врет, можно подумать – у меня лихорадка и по коже льет градом. Вы бы видели ее лицо, когда я спросил, кто разбил зеркало, и неужели оно одно на все здание? Она опять молчала целую вечность, а потом тихо произнесла: – Ренарс, вы разбили… Вам лучше пока не смотреть в зеркало. Я увидел перед собой осколки. То было видение, сон или воспоминание, не помню, когда мне давали таблетки и спал ли я, когда эти осколки причинили мне боль. Левая рука будто вспомнила, что ей следует болеть под марлевой повязкой. Значит, все так и было. «Куколка» права. Мне лучше не смотреться в зеркало. «Сладкий мальчик» паразитирует и в нем, говорит: «нужно работать над собственным образом». Я уже говорил это? Или это говорил мне тот самый… в зеркале. Мне стало плохо от его слов. В любом случае с того момента мне уже не хотелось приставать ни к кому с вопросами. Рука все еще ноет, но я ни о чем не жалею, пусть думают, что хотят».