Две луны

Лежать было тепло и уютно. На чём лежать — вопрос открытый. И останется таковым, потому что открывать глаза, закрывая вопрос — для слабаков. Сие есть моё царское слово. До сего момента я искреннее считал, что с моим мнением считаются. Фиаско. Оглушительное. Где мои аплодисменты? Я хочу поклонения за свой праздничный облом, а вы как думали. Любите меня. Я же классный. Сумбур туповатых, но привычных мыслей (о, значит, я жив и цел) бил по мозгу, яркий свет (я не на допросе, я не на допросе, нет, это не допрос, нет) бил по смеженным векам, чей-то требовательный голос бил по ушам (я всё же на допросе? а с какого х...). И хватит меня бить! - … ли! - Мамочки! Я превратился в китайца! - … илли! - «Или»? Или нет? - Дилли! - Спокуха, пасаны, это таки я. - Диллан Джей Нортон, Вы опаздываете в школу! … Куда, простите? Большей подставы я не ожидал. Аж подскочил от возмущения. (от количества децибел ты подскочил, оладушек) И сел. В кровати сел. ... Где, простите? Знаете, невольно решаешь посмотреть на мир, когда начинаешь чувствовать себя отсталым одноклеточным. Сделайте вид, что не знаете о том, что это мое обычное состояние, договорились? А знаете, что я еще умею? В экстренных ситуациях формировать хреновые планы. Онли хреновые. Открыть глаза — есть. Повернуть голову в сторону источника звука — есть. Встретиться глазами с собственной бабушкой — нет-нет-нет. На этой красочной ноте мой план свернул с курса на север, к финишной прямой с толпой, ревущей на трибунах, цветами, овациями, прессой... Мечты гибли в зародыше, бабушка смотрела с укоризной. Во взгляде, по весу равном моей любви к самокопанию, читалась скорбь по всем недалеким этого голубого шара, включая вашего покорного слугу, а ведь у постели стояло единственное существо в этом бренном мире, которое искренне меня любило. А вас не заносит по утрам, нет? И я был счастлив, как десять лет назад, и я готов был бросится её обнимать, как десять лет назад, и я мог бы даже заплакать у неё на груди, как всё те же десять назад, но... - Ма, где я? - А ведь я действительно не мог называть её иначе. Маргарет Нортон всегда была мне ближе вечно работающей матери. Мама. - Где же тебе быть, как не дома? Скоро приедет автобус, ты опоздаешь... - осекается. Её обеспокоенный взгляд пронимает до костей. - С тобой всё хорошо? И я бы рад ответить, мол, да, всё отлично, и я очень хочу кушать, а что у нас на завтрак, я задержусь после школы у друга. Но не могу. Потому что всё ещё помню его взгляд. - Ма, я хочу с тобой поговорить. Она слушает меня, не останавливая, не перебивая. Рассказывать легко, как никогда, слова текут сами, я не могу это остановить. Мне кажется, что это было секунду назад. Это и было секунду назад. За сколько секунд до пробуждения нам снятся сны? Что-то такое было кем-то доказано... Я осознаю. Осознаю, что такие сны не снятся. Осознаю, что эта реальность кажется мне куда бутафорнее той. Осознаю, что не хочу верить в это, хотя сам так стремился попасть домой. Холод стекла отрезвляет не хуже слепящей белизны снега за окном. Не смог оставаться в постели, рассказывая. С опозданием доходит, что, однако, уже несколько минут молчу. Неловко. Я так и не дошёл до сути. Как и не нашёл выхода из транса. Лоб оставляет растаявший след на запотевшем стекле, и я пялюсь в этот участок, видя двор за стеклом. Снег. - Мы можем... - Сердце пропускает удар. Я вижу во дворе его. Кровь, кишки, расчлнёнка, препод по физике! Кхм, почти полный набор по закону жанра. И нет времени объяснять, прыгай в окно. Простите мне эту недохохму. И предыдущую. Как был в пижаме, распахиваю окно, выкатываясь на козырёк над входной дверью. Второй этаж, чтоб его. И, сука, как же холодно. Давай, парень, скажи, что тебе тяжело живётся. Скажи это человеку, которому посчастливилось оказаться в пасти твоего хорошего знакомого. Хорошего — ключевое слово. А ты почти поверил в сон. Прыгать со второго этажа в снег бодрит. И нестись с воплем на метровое чудище, мирно завтракающее человеченкой тоже бодрит. Утро начинается не с кофе. Утро начинается со стойкого чувства дежавю. А мне всё чаще начинает казаться, что я стал бы отличным оперным певцом. Или работником компании по тестированию стёкол. Или дублёром кисейных барышень, атакуемых маньяками в кино. Ну, широкий спектр в выборе работы. Мой крик заливает несколько кварталов в километровом радиусе. Неловко спотыкаюсь, раненным бегемотом плюхаясь в снег. Его красные глаза — последнее, что я вижу. Вы когда-нибудь кричали так сильно, что горло саднило, а голос грозил помахать ручкой, обидевшись на такое обращение, и свалить к не такому хардкорному скримеру? У меня вот появляется фишечка открывать глаза под особо громкие звуки. Включая производимые самим собой. От кашля сгибаюсь в три погибели, заваливаясь на бок. Под боком обнаруживается... правильно, отличники, кровать. Моя. Снова. Хватит, жизнь, это не смешно. На периферии сознания слышу отдалённые шаги. Это за мной, сотку даю. Сажусь в постели как раз в момент, когда распахивается дверь. На пороге — именно тот человек, который ожидался. Вид у бабушки чуть более обеспокоенный, чем полностью. - Дилли, что случилось? Ты кричал, и я... - Вижу, как бессильно опускаются её руки. На мягкую улыбку не затрачиваю сил. - Всё хорошо, Ма. - Голос скрипит. - Просто плохой... сон. Сон. Я уже даже не буду спрашивать. Я уже не буду сомневаться. Я уже прекрасно понимаю. Прекрасно понимаю, что сейчас я в правильной реальности. Это именно мой мир. А проверить бы стоило. - Что у нас на завтрак? *** Здравствуйте, родные стены, я скучал. Шучу. В школе шумно ровно до того, как звенит звонок. Я киваю Крису, когда он заканчивает говорить и разворачивается ко мне спиной, к доске лицом. Прям избушка из каких-то русских сказок. Не то, что бы я перестал думать об этих снах, как о попытке собственного подсознания донести мне что-то. Но и сказать, что я побежал круто менять свою жизнь, насвистывая весёлую песенку, не могу. Потому что не насвистывая. И даже не побежал. И вообще, менять что-то в жизни не в моем стиле, ога. Слишком устал, слишком сложно. Я буду заниматься сапокопанием, самобичеванием, изводить себя мыслями и не спать ночами, но всё равно каждый раз буду говорить этой даме: «Тебе надо — сама и меняйся, я тут не при чём». Козырная фраза для всех женщин, пользуйтесь. А если короче и по сути — я просто подожду, пока пинок под зад станет более ощутимым. Это всего лишь сон. А я не разбираюсь в знаках. «Зато знаки разбираются в тебе» - шептал внутренний голос. Я бы отмахнулся от него, но меня опередили. Песпардонные, вот как так можно? Гробовая тишина, стотонная классуха с кодовым именем Танкер, созвучным с её фамилией, и ещё какой-то парень имели веские основания мочь. Особенно Танкер. Особенно веские. - Так, детский сад. У вас новый товарищ по копанию в песочнице, прошу любить и жаловать. - О, а я думал грузовые судна не умеют шутить. - Не разорвите его. Хотя бы в первую неделю. Так точно, мэм. - Не переживайте, миссис Танер, и у меня имеются зубы. Мягкий смешок в противовес зычному голосу Танкера заслужил моё внимание. Царь изволит посмотреть на тебя, холоп, радуйся. Я поймал его взгляд. И понял, что пожалею об этом чуть позже, а шутить с жизнью всё же завяжу, она начала мне мстить. Его глаза улыбались рубиновыми бликами на карей радужке. Реальности наложились друг на друга, не иначе. Ведь ты помнишь этот взгляд. - Эрик Вульф, очень приятно. Наш. И всё-таки этот мир теперь наш.