Запомни меня такой

Мне нравилось обедать раньше остальных, потому что днем парни были чересчур активными и для меня это грозило катастрофой. Я брала пару булочек (вполне съедобных, кстати) и незаметно исчезала из вида, не давая повода для чего-либо из ряда вон выходящего. Конечно, даже если бы я умерла от голода, никто бы не спохватился, поэтому и вероятность, что кто-то стал бы меня искать во время трапезы, была ничтожна мала. Хомстед, как всегда, встречал гробовой тишиной и запахом немногочисленных лечебных средств. Впрочем, меня все устраивало. За то время, что я провела здесь, эта лачужка стала моим домом в буквальном смысле этого слова. Мы часто сидели здесь с Клинтом и Джефом, разговаривали про всякие бессмыслицы, пытаясь создать видимость уюта и домашней обстановки, чаще — с Чаком. Он говорил без умолку и умел оставаться оптимистом даже в самых непоправимо-плохих ситуациях. Сейчас же я была здесь одна. На самом же деле, это был отличный повод обо всем подумать, хоть и эти раздумья ни к чему хорошему обычно не приводили. Я начинала прокручивать в голове все события с самого начала. Меня поднял сюда лифт, который раз в месяц привозил новых парней. Меня приняли враждебно — все, кроме Ньюта. Он помог мне выбраться. Другие посчитали, что меня прислали к ним как развлечение. Ньют снова помог мне. Алби обещал, что меня не тронут. Опыт на кухне оказался не лучшим из возможных вариантов. Я познакомилась с Чаком, Джефом и Клинтом, и они показались вполне милыми и адекватными ребятами. Выяснилось, что выход отсюда искали уже больше двух лет и никто не мог его найти. Ньют рассказал про Лабиринт. Ньют был бегуном. Ньют, Ньют, Ньют… Каждая моя мысль, каждое мое воспоминание неизбежно вело к нему. Хотелось выть, потому что я отчетливо понимала, что это меня погубит. Конечно, я не была в него влюблена — об этом не могло идти и речи. Я считала его своим спасением, опорой, защитой, и теперь, когда он пропал, казалось, будто меня лишили чего-то очень важного. Я хотела думать, что он выжил, но время шло, и все чаще меня посещала мысль, что от ужасов Лабиринта действительно не спастись. От Бена новостей не было, а я никак не могла его поймать. Этот день был таким же никаким, как все предыдущие и, скорее всего, еще десятки грядущих. Я снова пряталась: от глэйдеров, от реальности, от самой себя. Порой во мне просыпалось желание замуроваться здесь и прожить свою проклятую жизнь в одиночестве. Не знаю, что мешало мне больше: страх или неосуществимость затеи. Выдался адски жаркий день, поэтому я оправдывала себя мыслью, что скрывалась вовсе не от десятков сильных и голодных до женского внимания парней, а от беспощадно палящего солнца, которое, к слову, никогда не показывалось на глаза. Стука не было, поэтому, когда дверь скрипнула, я посчитала, что Джеф или Клинт уже поели или — что маловероятно — Чак решил сегодня не заполнять свой желудок до отказа. Я обернулась к двери, чтобы поприветствовать одного из них, когда чья-то рука сжала мой рот. Я негодующе закричала, но услышала лишь собственное мычание. Чья-то сильная рука завела две моих мне за спину и толкнула меня вперед. Я дернулась, желая высвободиться, и, не рассчитав сил, повалилась на кровать. Та ответила жалобным стоном и заметно пошатнулась, когда я быстро перевернулась на спину, не давая незнакомцу опомниться. Это был он. На нем была та же толстовка, и тот же капюшон скрывал лицо чуть ли не до рта. Конечно, этого стоило ожидать. На что я вообще надеялась? Что в этом типе вдруг проснется благородность? Или что я каким-то чудом выберусь из этой дыры? — Ну что, сучка, — даже если бы он сидел в коробке, этот голос я бы узнала, — скучала? — Не представляешь, насколько! — я пнула его ногой в живот, когда он наклонился ко мне. — Тварь! Да, попытка не пытка, но лучше бы этой попытки не было. Он быстро пришел в себя — раньше, чем я успела хотя бы опереться локтями о кровать, дал мне пощечину, и мне показалось, что звезды станцевали лезгинку вокруг меня. Щека стала пылать, и я на мгновение расслабилась, отвлекшись на боль. Он упал на меня всей своей огромной тушей, и я едва не задохнулась от тяжести и накатившего отчаяния, когда поняла, что совершенно не могу пошевелиться. И я закричала. Жесткая ладонь снова опустилась на мой рот, и я безуспешно попыталась укусить ее. Парень лишь злобно усмехнулся и сжал мой рот сильнее — почудилось, будто вот-вот все мои зубы выпадут. На самом кончике сознания пролетела мысль, что он был одним из строителей. — Успокойся, детка, — одной рукой он все еще сжимал мой рот, а второй теперь опирался о кровать над моей головой, заодно удерживая там мои руки. — Веди себя хорошо, и тогда, может быть, тебе тоже будет приятно. Захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы стать жертвой рассвирепевшего гривера, но лишь бы не лежать здесь, под этим огромным кретином, осознавая всю безысходность сложившейся ситуации. Его рука неожиданно оказалась внизу, он залез под мою футболку и начал мять мою грудь. Наверное, это был потрясающий шанс, но как только я приоткрыла рот, чтобы закричать, он вывернул мой сосок настолько сильно, что воздуха резко стало не хватать и показалось, будто грудь полностью оторвали. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться, когда его рука опустилась еще ниже и он начала слишком торопливо расстегивать пуговицы на моих брюках. Стало чертовски холодно. Почудилось, будто это тот самый холод, что приходит к человеку перед самой смертью, и я поймала себя на мысли, что лучше было бы сейчас действительно умереть. Он схватил мои трусы за резинку и дернул их вниз вместе с брюками — послышался треск рвущейся ткани, и почему-то мне это показалось жизненно важным в тот момент. Нужно было за что-то ухватиться, найти в себе силы противостоять этому чудовищу, но в голове вертелась лишь одна мысль — можно ли умереть, если надолго задержать дыхание? Ответ приходил так же быстро, но не удовлетворял меня. Нужно было действовать. Нужно было, да ни черта не выходило. Собрав в себе последние капли силы воли и стремления к свободе, я сделала неожиданный рывок вперед, удачно освободившись от руки, державшей меня, но позабыв про стокилограммовое тело, прижимающее меня к кровати. Конечно же, попытка провалилась с крахом. И, конечно же, он пришел в ярость. — Ах ты ж блядь! — он со всей дури ударил меня по лицу, и я почувствовала во рту металлический привкус крови. В голове пронесся табун самых разных мыслей и каких-то обрывочных воспоминаний, будто меня ударили чем-то особенно тяжелым. Захотелось завыть от боли, сжимающей мой мозг в тиски, но я лишь зажмурила глаза и попыталась выровнять дыхание, пропустив тот момент, когда глэйдер опустил свои штаны и пристроился поудобнее между моих ног. Я пришла в себя лишь, когда жгучая боль пробила током внизу живота, и в одно мгновение стало слишком тесно, слишком неудобно и слишком противно. Он начал рваными движениями толкаться вперёд, будто спешил куда-то. Мой голос сразу охрип, и предполагаемый крик оказался лишь стоном. Совершенно неожиданно меня пронзило чувство ненависти, обращенное не к своему насильнику, а к самой себе. Неужели я была настолько ущербна и слаба, что позволила этому произойти? — Такая узкая… Блядь… — прохрипел этот урод у моего уха. Он уткнулся лицом мне в шею, и горячее дыхание опалило кожу. Я брезгливо отвернула голову, на что тот лишь усмехнулся и начал двигаться быстрее. Боль стала почти невыносимой — будто в меня засунули раскаленную кочергу и раздирали на части. Казалось, будто эта сволочь потяжелела как минимум в два раза, дышать вдруг стало слишком тяжело — он прижал меня к кровати сильнее, буквально вдавливая в матрас, затем резко дернулся вперёд, содрогаясь всем телом, и прорычал что-то нечленораздельное мне в шею. Я почувствовала что-то липкое и тёплое между ног, и меня едва не стошнило. Мысль о том, что какие-то сверхсилы наказывают меня за что-то очень плохое, ударила меня молнией, и мне захотелось завыть от чувства несправедливости, потому что я даже не помнила, за что меня можно было бы наказать. — Хорошая сучка, — парень усмехнулся, вставая с меня, но не переставая держать мои руки, будто я стала бы сопротивляться — теперь, когда борьба уже не имела смысла, точно так же, как и вся моя жизнь. — Но в следующий раз тебе придется постараться... "В следующий раз," — эхом отозвалось в голове, и я вся покрылась мурашками. Это была угроза, предупреждение, шантаж — не важно, но означало лишь одно — проболтаешься, и больше не будет ни следующего раза, ни следующего дня. Желание умереть захватило меня сильнее, одна за другой начали появляться идеи, как можно воплотить его в реальность. Тем временем он уже стоял на ногах, и мои руки были свободны. Дышать стало намного легче, но все тело онемело, будто потяжелело в несколько раз, и я не смогла даже пошевелить пальцами. Незнакомец посмотрел на меня точно так же, как хищник смотрит на свою добычу, и оскалился. Я запомнила его гадкое лицо во всех деталях: крючковатый нос, тонкая полоска губ, ядовито-зеленые глаза и несколько отвратительных веснушек, рассыпанных по лицу совершенно по-дурацки. Он натянул штаны и застегнул их своими мерзкими пальцами, которые тоже подробно запомнились. Я представила, как бы хрустели их кости под ударами молотка, но отчего-то легче не стало, напротив, внутри вспыхнуло отвращение — к нему, стоявшему передо мной как зажравшийся довольный кот, к самой себе, столь слабой и жалкой, и к своим мыслям. Половицы заскрипели чересчур громко, когда он повернулся и зашагал к выходу. Замешкался у двери, и я было подумала, что он сейчас обернется и выдаст что-то абсолютно непредсказуемое, но он лишь выпрямил спину, резко толкнув дверь, пошел прочь, будто заходил сюда за пластырем. Я закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями и переварить все произошедшее. Я боялась с самого начала своего появления здесь, и, конечно же, предполагала, что найдется какая-то тварь, которой хватит подлости поднять на меня руку, но... Я надеялась? Всегда намного легче говорить о таких вещах, когда они тебя не касаются и вряд ли когда-либо коснутся, но теперь это было моей частью. Надо было хотя бы надеть брюки и уйти отсюда, потому что совсем скоро должны были заявиться Джеф и Клинт, и они бы не поверили, что я просто прилегла отдохнуть. Я приподнялась на кровати, опираясь на локти, и едва не повалилась обратно — болело абсолютно все. Кое-как присев, я подняла нижнее белье, которое теперь больше походило на половую тряпку, натянула джинсы и встала, чуть не упав в ту же секунду. Ноги задрожали, подкашиваясь, и я почти доползла до двери, молясь лишь, чтобы на кровати не было никаких следов. К моему счастью, глэйдеры решили устроить что-то типа совета после обеда, потому поблизости никого не было, все стояли одной кучей у кухни и что-то шумно обсуждали. Моим спасением мог оказаться душ, конечно, если бы мне хватило сил добраться туда. Я встала, оперевшись о стену Хомстеда, чтобы собраться с мыслями. В то же время послышался шелест травы, и я не заметила, как задержала дыхание, когда кто-то пробежал мимо меня, даже не посмотрев в мою сторону. Больно сглотнув, я на едва гнущихся ногах поплелась в сторону душевой. Руки дрожали как у двухсотлетнего старика, поэтому лишь с третьей попытки я смогла включить воду и встать под горячие струи. Захотелось тоже превратиться во что-то жидкое и исчезнуть с лица земли, но я лишь прислонилась лбом к стене кабинки, которая оказалась почти что ледяной. Вода потекла по спине к ногам, смывая семя и кровь, но этого было недостаточно, потому что каждое его прикосновение осталось на мне, прожигая до самых костей, и мне захотелось содрать с себя кожу, чтобы исчезли следы его рук, его грязных, мерзких, отвратительных пальцев, его запах, его взгляд, будто это помогло бы исчезнуть и ему самому — из моей жизни, из моей головы и из всего чертова мира. Я провела рукой по груди, которую теперь украшала россыпь синяков, будто напоминая, вопя о моей беспомощности. Я надавила сильнее, потому что это было неправильно, их не должно было быть там, каждый из них был следом от его рук, которые я так хотела с себя стереть. Неожиданная волна ярости почти задушила меня, перед глазами покраснело, и я остервенело начала мыть места, к которым он притронулся, растирая почти до крови. Не помогло. Конечно же, не помогло, — он вдруг стал частью меня — новой меня, потому что прежней я уже не смогла бы стать. Принять этот факт оказалось неожиданно легко, и я почти улыбнулась этому и засмеялась — рвано и истерично, потому что все было хорошо, все должно было быть хорошо, и я не могла не быть в порядке, это ведь так просто, так, черт возьми, легко, нужно было просто жить дальше, притворяясь, что ничего не случилось, что все так же, как и было прежде, и, возможно, в один момент я бы сама поверила в эту ложь. Но сейчас, пока я стояла под душем в попытке справиться со всем, что вдруг навалилось на меня неподъемным грузом, мне захотелось быть слабой и потерянной девочкой, которую бы нашли, согрели и приласкали, и, по сути, я и была ею, только у меня никого не было, и меня тоже не было ни у кого. Я сползла по стене, уткнувшись лицом в согнутые колени, и впервые за долгое время мне действительно не было жаль, что я не помнила ничего из своей прежней жизни. Может быть, там было намного больше дерьма, и я вряд ли бы выдержала под таким напором, особенно сейчас, когда мне так упорно хотелось верить, что это всего лишь сон — ужасный, кошмарный сон, который исчезнет совсем скоро, но мне было больно, так чертовски больно везде, куда только можно было достать и не достать тоже, что реальность вгрызалась в меня осознанием того, что все произошедшее было правдой и останется ею навсегда. Вода попадала в нос и в рот, заставляя кашлять, захлебываться. Я дрожала и, кажется, держалась из последних сил, чтобы не потерять сознание от измождения и всего прочего. Глаза слезились, но я была уверена, что виной тому лишь вода. Плакать вовсе не хотелось. Хотелось умереть. Или, что еще лучше, убить.