КНИГА ЛИНО

Он неподвижно лежал среди низкорослой и редкой травы, едва пробивавшейся у самой границы небольшого галечного пляжа. Странный сон – нечто переходное от таинственного Небытия к волшебному мигу Пробуждения – сковывал тело, но грудь спящего мерно вздымалась и опадала, показывая, что он не мертв. Неожиданно веки его дрогнули раз, другой, и с сознания словно спала наложенная кем-то плотная пелена. Лежащий слегка шевельнулся и открыл глаза. Вокруг было темно. Лишь где-то неподалеку переливалось что-то большое, черно-серебристое, отражавшее в себе сложный узор элени, вытканный кем-то в небесной вышине. Желая рассмотреть увиденное получше, он осторожно поднялся и медленно, так, словно плохо верил своим глазам, сделал несколько шагов в сторону пляжа. Великолепие картины потрясало. Безбрежное звездное море над головой, необъятный простор огромного озера, изборожденного неровным движением волн, суровые серые валуны у самой кромки воды... И шикарным обрамлением этому чуду – глубокое умиротворение и тишина. ...Неожиданно что-то тяжелое и мягкое коснулось его лба, невольно соскользнув вниз, закрыло глаза. Прядь волос. Таких же черных, как небо только что увиденного им мира. Поправляя ее рукой, он непроизвольно обернулся назад и снова застыл в восхищенном изумлении. Позади были горы. Величественные громады поросших лесами холмов нескончаемой вереницей тянулись совсем рядом, то грозно наступая на самый берег, то, наоборот, осторожно отдаляясь от него, словно вода грозила затопить их драгоценные склоны. Дикими зверями собрались они у волшебного водопоя, и могучие спины этих зверей в косматых мехах развесистых грабов осторожно прятали крошечные искорки элени, спустившихся к ним с небосклона. «Oron», - едва слышно дрогнули губы, а ноги очень медленно, как будто сами собой, понесли сказавшего прочь от воды, к тем самым местам, откуда яркие огоньки, казалось, можно было достать рукой. Вскоре тяжелые кроны островерхих туй и мелколистных самшитов пологом сомкнулись над его головой, и босые ноги впервые ударились о торчавшие из земли твердые веревки корней. Но это было не страшно, ведь оно не лишило идущего ни возможности видеть – и неровные темные пятна на глазах превращались в ленивые валуны и упругие ветки, ни возможности слышать – и удивленные голоса птиц звучали для него таинственной музыкой лесов, ни способности чувствовать – и прохладный ветерок обвевал лицо, а неосторожные прикосновения листвы тихонько холодили руку... Разве могло быть здесь место страху – мрачному чудовищу, до поры до времени молчаливо сидевшему в самой глубине души? Этому чувству не суждено было зародиться, ибо то, что порождает страх, казалось, никогда еще не ступало в окрестные леса и было далеко, присутствуя в мире, но ничуть не влияя на его суть. ...Эта прогулка была долгой. Такой долгой, что, даже не достигнув выбранной поначалу вершины, ушедший от озера сумел по-настоящему устать. Ведь там, в прибрежных холмах он, вернувшийся на побережье, нашел не только горстку аккуратных, гладких на ощупь камушков и сладких ягод. Он нашел в них себя самого и, слушая, как шуршит под ногами равномерный озерный прибой, долго-долго смотрел на узкую кромку земли по ту сторону бухты, хорошо понимая, что отныне всему, способному существовать рядом с ним в этом прекрасном краю холмов и вод, он сможет ответить о себе коротко и просто: «Меня зовут Оронвэ.»