Громкость на минимум, притяжение до упора

Тугой клубок мыслей, догадок и ощущений распутывается медленно, так, как будто боится, что драгоценная нить порвется в какой-нибудь момент. И когда только он успел вообще сформироваться у меня в голове?.. Кажется, я уже припоминал что-то о неспособности замечать очевидное. Нет, это не бог, это не высшие силы, облаченные в материальную оболочку, это не мифический кукловод где-то наверху выстраивает все по своим местам. Я долго и упорно не верил в подобную чушь, и собираюсь не верить еще столько же. Но все-таки для того, что происходит, есть простое определение. Судьба. Это как раз то, во что поверить не представляет для меня труда. Чувство такое, словно я иду по протоптанной дорожке, поворачивая и петляя именно там, где ей нужно. И эта дорожка в конце концов привела меня к Химчану, человеку, в котором, возможно, на тот момент я нуждался больше всего. Он встряхнул меня, дал мне понять, сколького я еще не знаю, и сколько мне еще предстоит узнать. Вот только я и не догадывался, что раз сунувшись во всю эту кутерьму, обратно прежним ты уже не выйдешь. Она смотрит на меня так заинтересованно, словно никогда до этого не видела взрослых мужчин. За исключением отца, конечно же. Темные, слегка раскосые глаза, безупречно скопированные от Химчана, любопытно поблескивают. На быструю руку завязанный хвостик на макушке почти распался. Белое платьице легко колыхается в такт ветру. Спустя несколько долгих секунд я прихожу в себя от своих наблюдений и перевожу взгляд на Химчана. Он так и стоит с алюминиевым тазиком в руках, неотрывно пялясь на меня. Спохватываюсь, что ситуация как-то странно затягивается, и присаживаюсь перед ребенком: - У тебя хвостик кривой, - благополучно ляпаю первое, что в голову приходит. Девочка хмурится и худенькой рукой трогает его верхушку. - Это мне папа заплел, - хвастается и даже голову немного приподнимает. Улыбаюсь ее интонациям. Через пару секунд девочка интересуется: - Дядь, а как тебя зовут? А кому-то даже в голову не пришло спросить. - Я Ёнгук. А куда твой папа при этом смотрел? - прыскаю, не сдержавшись. Она не понимает, зато Химчан на заднем плане стремительно приобретает цвет спелого помидора. Видимо, решив себя чем-нибудь занять, чтобы ненароком не заматериться вслух, принимается развешивать постиранную и приятно пахнущую одежду на веревки. Глубоко вздыхаю и снова обращаюсь к девочке: - Давай, я переделаю. Она внимательно смотрит на меня, потом на Химчана. Потом опять на меня. Потом серьезно кивает и добавляет: - А то мой хвостик уже не такой красивый, как был. Аккуратно стягиваю резинку, стараясь не дернуть волосы. Надо же, цветочки. Ветер тут же принимается играть с ее волосами. Проходит пара минут, пока я пытаюсь захватить из все, а потом быстро затягиваю резинкой. - Ну вот, как новенький, - улыбаюсь. Она трогает свою голову ладошками, проверяя. После короткого обследования на ее лице тоже расцветает улыбка, и она, подпрыгнув, уносится в дом. Я встаю с корточек, расправляя джинсы и заодно кофейные потеки на них. Отмечаю про себя, что с момента, когда Химчан назвал мне возраст своей дочери, он не сказал ни слова. В ожидании поднимаю брови, заметив его попытку сказать что-то, но в последний момент он как будто проглатывает свою фразу обратно. Бесшумно ставит несчастный тазик на деревянную площадку перед входом в дом и медленно подходит ко мне, вытирая жилистые руки о полотенце, висящее на его плече. - Зачем ты пришел? - выдавливает, собравшись с духом. Видно, что его мое появление по меньшей мере обескуражило, потому что он долгое время мнется. Что, непривычно, наверное, когда кто-то посторонний вот так запросто врывается в личное пространство? Хмыкаю и скрещиваю руки на груди. Я вообще не мстительный, но в сложившейся ситуации не могу не продемонстрировать свое удовлетворение. Да, мне нравится его растерянность, возможно, именно потому, что Химчан больше не выглядит напыщенным придурком с модельной внешностью и повадками шлюхи. Обычный парень с растерянными глазами и закушенной губой, смотрящий на меня без привычного уже лисьего прищура, а на удивление открыто. Может, потому, что скрывать ему уже нечего? - Я... хотел выяснить кое-что, - его нерешительность сбивает меня с толку. - Ой, не заливай мне тут, что пришел про возраст моей дочери спросить, - в его голосе проскальзывают требовательные интонации, и вот такой Химчан уже больше напоминает прежнего. - Что, разве не на такую реакцию ты надеялся? - решаю взять его за горло. - Разве не на это ты рассчитывал, когда привел меня сюда впервые? Ты же хотел показать мне, так вот он я! - развожу руками и открываю ладони. Он воспринимает мой посыл правильно, потому что следующее, что он делает, это запрокидывает голову и шумно выдыхает, пытаясь успокоиться. Потом снова переводит взгляд на меня, только теперь в нем нет и следа агрессии. - Я не хочу ничего доказывать, просто... - секундная заминка, и он смотрит так, что кажется, воздух вокруг электризуется, - просто останься. Из соседнего двора доносятся громкие разговоры соседей, и ветер то и дело задувает в уши чужие ненужные слова, так что я не совсем уверен, что расслышал последнюю фразу. Как бы то ни было, стараюсь отогнать прочь странные мысли и обещаю себе подумать обо всем потом. В конце концов, у меня все еще отпуск. Одно радует - из голоса моего знакомого пропала та мерзкая тягучесть, из-за которой постоянно хотелось выбить ему парочку зубов. И именно по этой причине я решаю ответить положительно на его предложение зайти в дом. Все, что я там вижу, настолько разительно отличается от моего первоначального впечатления об этом человеке, что даже не по себе как-то. Простой деревянный пол, простые двери, правда, разукрашенные разноцветными корявыми цветочками то тут, то там... Он позволяет ей делать все это. Теперь, осматриваясь здесь при свете дня, могу сказать со стопроцентной уверенностью, что по крайней мере у одного члена этой маленькой семьи сиреневый - любимый цвет. Об этом говорит все - и нежно-сиреневые шторы на окнах, и сиреневая обивка дешевых стульев, и сиреневые полевые цветы в одной из маленьких вазочек на подоконнике. Не говорю уж о тех цветах, что на дверях - каждый второй цветок там сиреневый. Видно, все мои мысли явно написаны на моем лице, потому что Химчан, пройдя в полуметре от меня, поправляет кривовато висящую на стене картину и говорит: - Сиреневый - ее любимый. - Да я понял уже, - улыбаюсь. Так по-девчачьи, любить все розово-сиреневое. Глупость моего следующего вопроса осознаю уже после того, как он срывается с моего языка: - А твой какой? Пальцы замирают на мгновение на уголке рамки, а потом он отвечает: - Я люблю зеленый. Именно сейчас во мне зарождается странное чувство, что эта вселенная не про меня. Я чувствую себя не в своей тарелке, может, потому, что уже сейчас видно - в скором будущем на меня будут надеяться и ожидать чего-то, чего я дать не смогу. Хотел бы я вернуться в тот момент, когда суетящемуся у стола за моей спиной человеку было все равно, так же, как и мне. Но он первым сделал шаг навстречу, и теперь нас обоих затягивает на неизведанную территорию. Так. Стоп. А теперь спроси себя, Ёнгук. Тебе это нужно? Ты хочешь этого? Нет, не так. Ты действительно испытываешь потребность в чем-то, с чем уже лет семь как не имел ничего общего? Вздыхаю и замечаю боковым зрением, как напряглась спина Химчана, так, словно он ожидает удара. И вроде бы вот он - момент, когда нужно сделать правильный выбор и срулить по-тихому, но вдруг я понимаю - мне некуда. И ответ очевиден. Стоит нам сесть за стол - Химчан все еще напряжен - как к нам на всех парах влетает его девочка. Он раскрывает руки, а я впервые вижу его искреннюю улыбку. Странно, насколько сильно человека может изменить искренность. Но он оказывается неприятно - или приятно - удивлен, когда ребенок, не обращая внимания на его приветственный жест, подбегает ко мне и запрыгивает на мои колени, цепко схватившись за футболку. От вытянувшегося лица обалдевшего папочки мне просто дико хочется расхохотаться - хоть сфотографируй и в рамочку поставь. Девочка тем временем замечает мою улыбку и смотрит завороженно. А потом выдает: - Дядя Ёнгук, а почему у тебя так много зубов? Секундная тишина, а потом Химчана буквально скручивает на стуле от смеха. - Потому что я злое и опасное чудовище, которое пришло съесть тебя! - шутливо рычу, показывая десны. А его дочь умащивается поудобнее, как ни в чем ни бывало, и говорит: - Неправда, - Химчан прерывает свою истерику на секунду, - ты - доброе чудовище. И ты меня не съешь, потому что папа приготовил для нас блинчики! Состраиваю недоуменную рожицу и бросаю взгляд на Химчана, ища подтверждения. Он кивает и по-хозяйски направляется к духовке, чтобы достать оттуда... самые настоящие блинчики! Вот так сюрприз... - Ты, может, еще что-то умеешь, чего я не знаю? - спрашиваю, припомнив постиранное белье и наблюдая за ловкими движениями деревянной лопаточки в его руках. Химчан отвлекается на секунду и смотрит пристально, и я понимаю, что лучше бы не спрашивать. - Еще папа умеет здоровские косички заплетать, - с гордостью говорит ребенок, а тот аж вспыхивает до корней угольно-черных волос. Обстановка немного разряжается, и Чан в конце концов присоединяется к нам. После того, как весь сок выпит, большинство блинчиков съедено и его девочка увлеченно смотрит телевизор, мы с Химчаном стоим у ворот и курим. - Я забыл, как зовут твою дочь. - Ее зовут Сохи. - Сам имя выбирал? - Да. Не слишком содержательный диалог получается. А между тем мне нужно идти - с востока веет вечерней прохладой. - Она мне нравится. - Ты ей тоже. Только я порываюсь уходить, и вот уже разворачиваюсь, он ловит меня за край футболки и зажимает ее в кулак. Вопросительно поднимаю брови. - И мне. Неужели это говорит тот парень, которого я пару лет назад чуть не убил в том номере в Шанхае? Не верится абсолютно. Слишком уж непохожи, как близнецы с разными характерами. Но потом вспоминаю, что видел висящую на крючке в прихожей куртку с заклепками, которая, кажется, насквозь пропахла вишневым табачным дымом. Ловлю себя на мысли, что не хочу уходить, что еще не все узнал. Такой Химчан, которого я имел счастье наблюдать сегодня весь день по собственному желанию, определенно мне нравится. А он, как будто прочитав мои мысли, добивает меня окончательно: приблизившись так, что между нами остаются считанные миллиметры, он смотрит в мои глаза и произносит еще раз, думая, что я не расслышал: - Ты мне нравишься, Ёнгук. А потом нерешительно касается своими губами моих. Спустя десяток вздохов я стою один в сумерках и слушаю цикад, размышляя, почему же судьба так любит жестокие шутки. А еще - о том, что мне понравился его поцелуй.