Громкость на минимум, притяжение до упора

Я стягиваю наушники и бросаю их на край расправленной кровати. Не хочу больше ничего слышать. Минута за минутой, неторопливо и тягуче подходит к концу мой одинокий вечер. И приходит ночь. Очередная ночь очередного дня. Череда пасмурных зимних дней, когда почти цепляешь макушкой небо, и уличный ветер вырывает из рук людей газеты, расшвыривая по углам. Когда думаешь, что вот-вот сорвется снег, но погода смеется в лицо и щедро поливает дождем. И под глазами мешки от вечного недосыпа. Мне тридцать лет, и я уже начинаю замечать, что окружающая меня реальность потихоньку тускнеет, теряет все свои цвета. Не остается места сказке, которая жила во мне с детства. Теперь я как все, и вот в этом я точно не одинок. Свой до мозга и костей среди таких же, как и я. Средних, ничем не примечательных. Люблю работу, буквально живу ей, получая шанс остаться наедине с самим собой раз в неделю, да и тот провожу, сидя как на иголках. Звонят в любой момент, в любую секунду, потому что я-инструмент в чужих руках, вынужденный генерировать новости из воздуха. Яркие, насыщенные сюжеты составляют новостную ленту в моей голове, но вокруг меня все до тошноты обыденно. Одинаковые обои на стенах, привычная посуда на кухне, почти никогда не меняющая своего извечного положения, небольшой зеленый коврик у входной двери, собирающий уличную пыль с моих ботинок. Все это - отлаженная часть единого живого организма под названием "жизнь Бан Ёнгука", работающего исправно, как часы. Четкий, размеренный, монотонно разбивающийся о мой мозг ритм в наушниках отзывается пульсацией в висках. Снова стягиваю - и тишина. Снова надеваю. И снова стягиваю. Повторяющиеся действия создают видимость занятости, но от скуки не спасают. Где-то за стенкой свистит соседский чайник, а за окном падает снег. В такие моменты как никогда хочется отношений. И чтобы тепло по утрам, и кофе в постель. И секс в ванной, наполненной горячей мыльной водой с ароматом зеленого чая. Но в реальности есть только уставшее тело, слишком бессильное, чтобы подняться и пойти в душ, и рассеянные мысли, слишком пропитавшиеся рутиной, чтобы претендовать на адекватные. Закрываю глаза. Ледяные снежинки скребутся в окно, как будто кто-то невидимый печатает на старой машинке со скоростью четыреста двадцать восемь символов в минуту. Считаю ли я?.. Нет, не считаю. Просто число нравится. В последнее время, куда бы я ни ездил, мне всегда достаются комнаты на четвертом этаже, где исключительно по две кровати. И хотя я уже привык к такому странному расположению вещей, меня не оставляет чувство, что судьба посылает мне знаки. Нет, я далеко не сентиментален, просто слишком уж навязчиво мне предлагают двухместные номера в разных точках земного шара. А один раз, даже помнится, был номер с красивой резной табличкой "428". Вот только почему именно восемь, не имею ни малейшего понятия. *** Слегка ссутулившись, в узкий коридор четвертого этажа из неспешно раскрывшихся дверей вываливается парень. На голову небрежно наброшен капюшон светло-голубой толстовки, в руках - большая квадратная черная сумка на длинном ремешке. За плечами - не менее огромный рюкзак. Он нервно оглядывается на закрывающийся лифт, протяжно вздыхает и идет в сторону ровной линии одинаковых дверей. Заправив напряженными пальцами неровную черную челку под капюшон, достает из кармана ключ-карту. Вздрагивает еле заметно из-за неожиданного взрыва смеха со стороны. Соседняя дверь. Думает, что отдохнуть как следует снова не получится, а ведь завтра эфир. Мысленно жалеет девушку-визажиста, которая в сотый уже раз будет нервничать из-за его сине-зеленых пятен под глазами. Закусывает губу и коротко, невнятно матерится, уже пытаясь развязать шнурки на кедах. А еще через пять часов матерится уже по-настоящему, натягивая на голое, едва проснувшееся тело джинсы и майку и, забыв застегнуть пуговицы на бедрах, вылетает в коридор. Ну еще бы, кому понравится, когда за стеной чья-то ненасытная оргия заставляет прятать его голову под подушку, как долбаный страус. Он что, должен это терпеть? Преисполненный праведного гнева, парень становится в угрожающую позу перед соседней дверью и принимается молотить по ней кулаком. Шум замирает на несколько секунд, и вот уже слышны шаги. В конце концов перед разгневанным лицом открывается дверь. - Че надо? - тягуче, нахально, с жвачкой во рту. Черные глаза, прищуренные. И ядовитая улыбка тонких губ. - От тебя - только то, чтобы ты заткнулся, - шипит Ёнгук, поддувая почти дымящуюся челку, так неудачно упавшую на глаза. Тот, второй, не перестает улыбаться. - Не сотрясай воздух зря, чувак, это на всю ночь, - и хочет было захлопнуть дверь, как спокойного, всегда уравновешенного парня рвет на части: - А не охуел ли ты, блядь? Еще хотя бы один звук в мои уши - будешь жевать свои собственные яйца, - и напоследок припечатывает: - Чувак, мать твою. В следующий момент мнение Ёнгука о хриплоголосом соседе меняется с нуля на резкий минус, потому что того сзади обнимают две тощие руки, и звонкий мальчишеский голос вопрошает удивленно: - Зай, кто это к нам? - а заприметив растрепанного, полусонного, накачанного, с расстегнутыми штанами Ёнгука за дверью, набирает высоту: - Ты не говорил, что к нам еще кто-то придет! - Я его впервые вижу, - заявляет уже начавший зевать красавчик и порывается уйти во второй раз, но его останавливает ёнгуково злобное: - Фу, бля. Проституток мало, что ли? Ебаный стыд. Развлекайтесь. Нагловатый парень так и остается стоять в дверном проеме, глядя остекленевшими глазами на то, как изчезает за соседней дверью раздраженная рельефная спина ночного визитера, и абсолютно не обращая внимания на жалкие "Химчан, ну пойдем уже" откуда-то сзади. Постояв так еще минуту, он сдается и закрывает изнутри темно-коричневую гладкую дверь с табличкой "430". *** Город за городом, и поразительное разнообразие пейзажей, вызывающее головную боль, когда внимание рассеивается, а память поднимает белый флаг, сдаваясь. География моих путешествий меняет свой рельеф так же часто, как меняется погода. И только небо за окном иллюминатора остается прежним. Голос окончательно и бесповоротно пропал еще на середине пути, выбив тем самым пару выходных для меня в одном из номеров отеля. На этот раз это четыреста двадцать два. И две привычных неразобранных кровати перед огромным, во всю стену, окном. Плотные молочные шторы не защищают от света, но заставляют уютную комнату мерцать изнутри. Как будто в этой комнате есть что-то особенное, сказочное. Ты дурак, Ёнгук, убеждаю сам себя. Ведь в моей жизни уже давно нет места сказке. Но тем не менее череда подозрительных совпадений заставляет задуматься. Что, если моя судьба ходит об руку со мной, просто выжидая момент? И если так оно и есть, то как я узнаю, в какую именно минуту мне действовать, чтобы не упустить свой шанс? В одном из изящных неглубоких ящиков прикроватного столика я нахожу неподписанную открытку. Она резная, из плотной, чуть шершавой на ощупь, нежного бежевого цвета бумаги. На картинке - Эйфелева башня. Открываю ее и улыбаюсь. Ну конечно, со мной просто не могло быть по-другому. Внутри красивым витиеватым почерком, с кучей романтичных и совершенно бесполезных завитушек выведено аккуратное "With love". Слишком жестокая насмешка для того, у кого в душе пустота. *** Узкие смуглые пальцы неловко бросают кусочек бумаги на светлое покрывало, а с губ срывается вздох. Близится вечер, и в общем-то пора бы и ужин заказывать. Темноволосый парень нехотя стягивает теплую кенгуруху с нагретого тела, оставаясь в белой майке без рукавов. Она выглядит ну очень большой из-за его не слишком плотного телосложения. Кое-как натянув на себя кофту полегче, он отправляется к телефону, расположившемуся на подоконнике, чтобы заказать доставку еды. Медленно отодвигает шторы и задумчиво смотрит на улицу, прижав трубку ухом к плечу. - Здравствуйте, - слушает пару секунд и продолжает: - Да, оформите, пожалуйста. Я хотел бы... Тихий низкий голос диктует заказ, в глазах отражается уходящий день. За окном все как всегда, да и внутри у Ёнгука тоже. Немноголюдно и безмятежно. Вот только кто знал, что так будет продолжаться очень и очень недолго? Уже засыпающего парня разбудил сначала глухой, но потом постепенно набравший громкость и частоту стук в дверь его номера. Едва разлепив сонные глаза, Ёнгук, проклиная стучавшего и весь остальной мир с ним в придачу, выполз из-под одеяла и, шатаясь, отправился в сторону коридора. Открыл дверь и сожмурил мигом заслезившиеся глаза, выдавив "какого черта". И тут же чуть не был сбит с ног упавшим на него телом. Почти бессознательным, отдающим алкоголем и сигаретами, взъерошенным телом. С силой оттолкнув его от себя, Ёнгук разъяренно наблюдал, как это чудо неловко заваливается назад и падает посреди коридора, с потрясающим грохотом приложившись мутной растрепанной головой о пол. - Два мартини... И лед, лед не забудьте... Оливки... - несвязное бормотание пострадавшего от отсутствия у себя самого чувства меры парня не смогло заставить Ёнгука даже опустить взгляд. Он с отвращением скривился, как будто лимон целиком проглотил, и закрыл дверь в свой номер изнутри. Решительно так закрыл, неоспоримо. Правда, спустя десять минут невидимой борьбы с самим собой посредством внутреннего диалога, открыл ее не менее решительно. - Эй, ты! - попробовал он пробудить теперь уже сопящее в две дырки мудло, как сам для себя окрестил Ёнгук этого пьяного. Тот не отозвался, только сильнее сжал ворот кожаной куртки, слишком холодной для конца декабря. В конце концов смелый репортер решил приступить к активным действиям, попытавшись заглянуть под такую же длинную, как и у него самого, челку. И вот прямо в тот самый момент, когда он это сделал, его глаза неверяще расширились. Дело в том, что он уже видел этого персонажа ровно два месяца назад в Шанхае. Мало того, воспоминания от той встречи оказались настолько неприятными, что в голове мгновенно яркой вспышкой полыхнуло имя нарушителя спокойствия. Химчан. *** - Пиво будешь? - Да, не отказался бы. Перед опухшим лицом Химчана из воздуха материализуется запотевшая бутылка вишневого пива. Ну, по крайней мере ему самому так кажется. Головная боль, которую совсем немного выдавали недовольно изогнутые губы и крохотная складочка между бровей, ушла без следа. - Ты мне должен, - тон Ёнгука дает понять, что тот не играет. - С хуя ли? - выдает Химчан, страдальчески развалившись не низеньком кожаном диванчике в дальнем и по совместительству самом темном углу комнаты. Запрокидывает голову и прикрывает свои чернющие глаза. Бутылка покачивается в руке. Из нирваны его выбивает резкий звук шлепка. Он нехотя раскрывает глаза, после чего рывком выпрямляется и начинает моргать часто-часто, переводя взгляд с бумажного конверта на высокую торжествующую фигуру, сложившую руки на груди и наслаждающуюся его, химчановой, реакцией. - Не паникуй, я ничего оттуда не взял, так что все натраханное доставишь домой в целости и сохранности, - четко штампуя каждое слово, проговаривает Ёнгук. Один уголок его идеального рта насмешливо дергается вверх. - Я не шлюха, - выплевывает колко его гость перед тем, как подскочить с дивана, опрокинув пиво на ковер. - Но, наверное, я должен сказать спасибо? - голос становится все более тягучим, напоминающим того, из Китая. И Ёнгук думает, не угостить ли его еще и жвачкой. - Обойдусь, - говорит он ровно и отворачивается. - Сегодня я сама доброта. А теперь проваливай, и не дай бог я тебя еще раз увижу где-нибудь. - Да пожалуйста, не очень-то и хотелось. Убирая конверт в карман, но почему-то так и не проверив его содержимое, Химчан делает несколько шагов к выходу, удивляясь собственной слепой доверчивости. Ведь раньше жизнь другому учила. И в длинном списке этого "другого" уж точно не было доверия. Просто в спокойном взгляде этого парня не было и намека на обман, только пустое безразличие. Незаинтересованность. Черт, да он даже прикуривал абсолютно безэмоционально! Что-то перемыкает внутри, и Химчан оборачивается почти на пороге, словив удивленный взгляд Ёнгука. - Если мы встретимся в следующий раз, я хочу кое-что сделать для тебя, - говорит он тихо, так, что замерший у окна репортер забывает сделать очередную затяжку. Пальцы слегка подрагивают. - Я скажу это только тебе. Замолкает, и, развернувшись, выходит за дверь. Почем-то Ёнгуку кажется, что эта их встреча не была последней. Но не может же судьба так жестоко пошутить?