Timeless

Луи накинул на себя пальто, застегивая одну за другой пуговицу своими дрожащими пальцами, при этом стараясь бороться с подступающими слезами, которые ему совсем недавно удалось побороть. Он знал, что не должен задерживаться в своем пустом доме на долгое время, если он хотел сохранить ту крошечную долю здравого ума, за которую он по-прежнему так крепко цеплялся. «Ты больше не принадлежишь этому месту, Лу, - тихий голос в его голове продолжал изводить его, пока онемевшие пальцы ног искали уют в пределах его серых поношенных ботинок. - Они не появлялись на протяжении нескольких лет, что же заставляет тебя думать, что они вернутся?» - Я должен выбраться отсюда, - прошептал он сам себе, надевая черные рукавицы и хлопая скрипучей деревянной дверью, в спешке практически спотыкаясь о неровную каменную тропу. Представление о том, что он сломя голову мчится за близнецами, полностью затмило его разум. Его темп действительно был подходящим, чтобы с легкостью словить эти маленькие комочки со светлыми волосами, как обычно укутанных в теплые пальто розового и фиолетового оттенков. Он мог практически уловить их однотонный звонкий смех, тихое хихиканье, которое было всего лишь чуть чуть громче, чем унылый звон, отдающийся в его барабанных перепонках вместе с ритмичными ударами его сердца. Оперевшись о высокий фонарный столб, который стоял в начале тротуара, Луи мог фактически слышать из открытой входной двери их прочного коттеджа, как его мать ласково зовет отца. Отца, который медленно плелся по пустынной улице из-за боли в ногах и усталости, как он, облокотившись о тот же столб, начал улыбаться, осознавая, что он наконец оказался дома. - Заходи в дом, дорогой, ты ведь можешь простудиться, если будешь стоять там в таком холоде, - она всегда говорила именно так, что заставляло отца Луи чувствовать себя так, будто сейчас было самое лучшее время, которое у него когда-либо было. Ему нельзя было падать на ноги, а лишь идти вперед к своей семье. «Просто продолжай бежать, - продолжал ободрять Луи его разум. - Нет смысла вспоминать все это, они в любом случае никогда не станут чем-то большим, чем просто крошечным воспоминанием». Луи судорожно вздохнуд; его ноги снова начали бить по тротуару, набирая скорость. На этот раз он начал слышать нежный голос Лотти, изящно танцующий где-то там, вне досягаемости Луи. Это было так, словно он пытался прислушаться к ее словам, которые шли откуда-то издалека, из глубин океана. Предложения, казалось, совершенно ясными слетали с ее ярких губ, накрашенных помадой от Maybelline, которую она, скорее всего, взяла у мамы в косметичке где-то на поверхности океана. Как жаль, что Луи терялся и утопал на дне огромного синего моря. Он умолял воспоминания покинуть его голову, чтобы обжигающая тоска наконец покинула его тело, замерзла и погасла в объятьях холодного декабрьского воздуха. Или, может, это не воспоминания нуждались в том, чтобы их потушили. Может, это был он сам. Он тяжело дышал, пока пробирался сквозь шум и суету города, главного сердца Хантингдона. Луи мог отчетливо видеть, как пар от его дыхания танцует в воздухе и этот легкий туман ударяет в его нос с каждым шагом. Он наконец остановился на окраине рыночной площади, перенося вес своего тела на черный фонарный столб с ярким мерцающим светом. Стекло было полностью покрыто паутиной, и лишь небольшая веточка омелы небрежно свисала с этой конструкции. Больше не видя смысла продолжать путь, одинокий Луи Томлинсон уложил свое тело в глубокий снег, исчезая под светом фонаря, пока в его воспоминания пробирался последний проблеск счастья.