Дряхлый закон

Почти жизнь... Белизна пожелтевшей кости, Выцветшей фотографии, Старого эстампа, Уставшего Отражаться Света. В глазах расплываются Листья, маки, маски и лица, Ветхий ситец, потраченное молью знамя. Было время, цвели те знамёна и маки алые да на полях брани. Было время, когда бурлили чувства и болели раны. Было время... Но тогда всё казалось: «рано». И казалось, что я слишком молод и в мир пришёл не в тот век, день и час... Оказалось: был совсем короток неказистый словарик излюбленных фраз. Вот закончились лозунги, остались лишь пустые слова — фальшь. Где же враги? Давно перемолоты — в фарш. Команда была: вперёд, по закрытому кругу мыслей — марш! Это всё наша вина, наш выбор. Наша белизна — вот она. Уж давно пожелтела невинность, Как бельё несвежее. Прежние, выцветшие законы Не стоят чернил и бумаги, Древесной смерти в стране дальней... Стела Хаммурапи¹ — и то актуальней. Трансцендентально: это мы замкнули кольцо, Закрыли глаза, рты и уши, затворили сердца. Решили раз и навсегда, что лепо, а что грешно... Не смешно ль? Нет, не осталось правды, поезда у перрона заплёванного. До лимфы выцвела кровь, полиняли законы — нынче лишь правила, Воротничок жёсткий, под подбородок, корсет скрипучий, чтоб не повесить голову. Расплыться б уже Дымом бесцветным, пустотою заветной. Но держит корсет, шелуха, старый панцирь, шкурка цикады. Привычные ритмы, напыщенно важные жесты, Снова те же формальные ритуалы, церемонность в одежде... С утра пораньше — воспоминания, как оно всё «было прежде». И опять: бледные акварели, жёлтые фотографии, порыжевшие гравюры... Засушенный лист в нотной тетради... Шепчут губы: «Вернись, Христа ради!» А ведь если вернётся — лишь на горе, Не в радости. Неужто нет ясности: Повторение точно в живой плоти и мысли Да в здравом уме невозможно... Оттого-то мне так и тревожно: Не осталось во мне новизны и оригинальности. Такова она, почти жизнь, в старости.