Хорошие дни

      Утро       Ставший привычным за эти дни маршрут «дом-рынок-больница-дом», был проделан вчера или, скорее, преодолен мной последний раз. То есть, конечно, я и в дальнейшем буду заезжать на рынок, если потребуется приобрести топленого деревенского молочка для одного больного котенка, но теперь мне совсем необязательно будет это делать с самого утра… Это была первая связная мысль, пришедшая мне в голову после того, как я проснулся под бодрое птичье щебетание будильника. И только потом я вспомнил, что Ромку сегодня выписывают, и именно потому мой сегодняшний маршрут так сократился.       При воспоминании о вчерашнем обходе в седьмой палате мои губы сами собой растянулись в улыбку. У Ромки был такой вид, словно ему заявили, что выпускают, наконец, из тюрьмы, где он провел последние двадцать пять лет жизни. Мне даже показалось, что он не очень-то поверил Илье Сергеевичу, сообщившему Ромке столь радостную весть. Но потом я увидел, как у него загорелись глаза. Казалось, дай ему волю, и он тут же рванет домой, к своему компьютеру, по которому, как Ромка признался незадолго до этого, соскучился больше всего. Нет, когда я это услышал, я даже не обиделся. Нет, правда. С чего бы я стал обижаться на своего парня, который предпочел мне компьютер?..       Ромка осознал, что именно он ляпнул только тогда, когда заметил мой далеко не добрый взгляд, обращенный к нему. Он расхохотался и покосился на соседей по палате, которые за время его пребывания на койке успели частично поменяться, то бишь двух «богатырей» сменили вполне мирный старичок с эндартериитом и худосочный парень лет двадцати пяти, переломавший в аварии несколько ребер и грудину.       – Конечно, – поспешно сказал Ромка, – у меня дома есть еще кое-что, имеющее определенную ценность… или, вернее, цены не имеющее…       Я хмыкнул.       – Интересно, и что бы это могло быть?       – Я тебе потом скажу, – пообещал Ромка, и я согласился.       Соседи по палате, особенно старожилы, посмеивались, глядя на нас и слушая наши беседы, временами переходившие в перепалки. Нет, я не хотел портить настроение больному, а уж тем более – ссориться с ним, но ведь, в конце концов, я просто не мог не отреагировать на то, что мой котенок, начиная с третьего дня своего пребывания в больнице, стал добровольным помощником медсестер. Подай-принеси-позови, что называется. Ромка носился по отделению, вызывая у меня непреодолимое желание привязать его к кровати, и к моим увещеваниям остепениться относился крайне несерьезно. Нет, ну не считать же серьезным его «пфф, прекрати трястись надо мной»?       Славик откровенно ржал, называя меня наседкой, а я… Ну, что я мог поделать? Я испытывал неистребимую жажду защищать моего котенка. Защищать от всего мира, всех бед и опасностей. В иные моменты мне даже казалось, что Ромка просто не понимает, как много значит для меня, а иногда… иногда появлялось в его бездонных голубых глазах что-то такое, из-за чего у меня сжималось сердце от дурных предчувствий. В такие мгновения мне казалось, что Ромка раздумывает, не расстаться ли нам, и я ничего не мог с собой поделать. Если Ромка и замечал мое странное настроение, то ничем этого не показывал. И, кроме всего прочего, этот упрямец так и не сказал мне, что случилось с ним в тот проклятый понедельник. Как бы я ни старался расколоть его, выведать, кто ранил его, он или отмалчивался, или переводил разговор на другую тему. В конце концов, я плюнул, решив вытрясти из Ромки все, когда он выпишется из больницы. Не в буквальном смысле, конечно, вытрясти, но все же дома я мог проявить гораздо бóльшую настойчивость, чем в присутствии посторонних.       Тем более что на нас и так некоторые косо посматривали. Не знаю уж, догадывались они, что меня и Ромку связывает не только дружба, или просто кто-то из нашей парочки вызвал в душе любопытствующих пламенные чувства, но поговорить толком у нас все равно не получалось, хоть я и проводил у Ромки, или лучше сказать – с Ромкой, долгие часы. Мы болтали ни о чем и сразу обо всем, но опять же – не затрагивая ничего личного, ничего, что могло бы натолкнуть случайных свидетелей на мысль, что наши отношения далеки от дружескими, хотя ими и являются. Какая сложная мысль, однако… да еще и спросонок…       Иногда к нам присоединялся Славик, внося в наши неспешные беседы сумятицу и хаос. Иногда мы выходили на улицу – все вместе или вдвоем с Ромкой – и немного гуляли по больничному парку, правда, котенок быстро уставал, и нам приходилось возвращаться в палату. А вот заканчивались все мои посещения одинаково – Ромка шел меня провожать, мы прятались под лестницу первого этажа, благо, подвал к этому времени уже всегда был закрыт, и целовались. Нельзя сказать, что эти поцелуи нас так уж устраивали, но все же это было лучше, чем совсем ничего. Конечно, я боялся сжимать его в объятиях слишком сильно, чтобы не причинить боль травмированной грудной клетке, и опасался, что кто-то может заподозрить неладное, увидев припухшие от поцелуев губы моего котенка. Как же все-таки это несправедливо… Будь Ромка или я девушкой, все только бы с умилением посматривали на нас да желали счастья, но не тогда, когда влюбленные – два парня.       Что и говорить, целоваться с Ромкой было, конечно, приятно. Еще бы – его губы были лучшими на земле, это был давно установленный и неоспоримый факт. Они были просто идеальными для меня, единственным их недостатком было то, что отрываться от них не хотелось. Более того, прикосновения Ромкиных губ к моим неизменно вызывали у меня желание покрыть поцелуями все его тело и… Ну, до «и» нам с ним вообще как до Фудзиямы. Я не собирался причинять Ромке боль, как бы мне его ни хотелось. А хотелось мне его до ломоты в висках, до дрожи в коленях, до судорог в животе. Честно говоря, такого жуткого спермотоксикоза у меня не было даже в годы моей дикой юности. Наверное, тот адреналин, что скопился во мне за первые дни после «происшествия», давал о себе знать.       Впрочем, Ромке тоже не нравились наши непорочно-девственные поцелуи и объятия. Ему, как и мне, хотелось большего. Гораздо большего.       – Чувствую себя хрустальным, – жаловался он, прижимаясь ко мне всем телом, чтобы тут же болезненно поморщиться. – Ужасно тебя хочу.       – Надо терпеть, – важно говорил я ему, не переставая мысленно твердить себе о том же.       Ромка недовольно фырчал, но спорить со мной даже не пытался. Ему все еще было больно двигаться, вздыхать и кашлять, о чем еще можно было говорить?       Я с хрустом потянулся, разминая затекшие за ночь мышцы. Было здóрово думать о том, что уже вечером в нашей большой кровати, слишком большой для меня одного, но такой удобной для двоих, будет лежать мой котенок, налакавшийся молока, и обнимать меня своими лапками. Пусть только обнимает, пусть просто лежит рядом, пусть дышит мне в шею, это уже будет счастьем. Я слишком устал от этого вынужденного одиночества. Без Ромки мне было плохо. Пустая квартира давила на меня своей горькой тишиной и сиротливой неустроенностью. Конечно, вечерами мы с Ромкой долго трепались по телефону, но все равно, это было не то. Не то что ощущать его рядом с собой. Совсем не то.       Вдруг мой мобильник взвыл голосом Беркута, и я вздрогнул от неожиданности. Интересно, кому это не спится в половине седьмого утра? Я протянул руку, добывая свой телефон со столика, на который он был брошен мной после вечернего разговора с Ромкой. Когда, щурясь со сна, я разглядел на экране фамилию «Самсонов», первым возникшим у меня желанием было отключить телефон. Нет, Самсонов не был бандитом, угрожавшим мне расправой, или шантажистом, требующим с меня выкуп, нет. Все было гораздо хуже. Пашка Самсонов был моим одноклассником.       Восемнадцать лет мы с ним жили в одном дворе, пока я не перебрался в эту квартиру, а первые четыре школьных года его макушка маячила перед моими глазами. Хотя, если быть справедливым, чаще всего его голова была повернута назад, а глаза устремлены в мою тетрадь. Списывать Самсонов умел виртуозно. Сразу после девятого класса Пашка ушел в училище, выучился на кондитера, и теперь работал в кафе неподалеку от дома. Виделись мы с ним нечасто, зато звонил мне Пашка с завидной регулярностью. Причем в любое время суток и по любым вопросам, и это, честно говоря, меня здóрово напрягало…       Звонок раздается ночью. Я поспешно нащупываю на прикроватном столике мобильник, пока вопли «Арии», стоящие у меня на звонке, не разбудили Ромку. Тот весь вечер зубрил основы эргономики, готовясь к завтрашнему супер-семинару, и специально лег спать пораньше, объявив, что хочет иметь завтра «свежую» голову. На мой добрый и совершенно бесплатный совет заехать по дороге в универ на рынок и купить баранью Ромка вежливо посоветовал мне заткнуться, иначе баранья голова окажется на моих плечах раньше, чем я успею спрятать свою собственную. Мы попрепирались с ним некоторое время, потом Ромка послал меня по известному адресу и ушел в спальню. Я последовал за ним с разницей в несколько минут, поскольку без него мне было скучно, и успел даже урвать перед сном парочку сладких, но абсолютно невинных поцелуев, рассчитывая продолжить их гораздо более развратными занятиями. Однако мне тут же категорическим тоном было заявлено, что невинные поцелуи – это все, на что я могу рассчитывать этой ночью, и мне сильно не поздоровится, если я разбужу Ромку. Так что моя поспешность в поимке телефона вполне обоснована, мой котенок умеет шипеть так, что самые гремучие змеи дохнут от зависти.       – Да? – хриплю я в трубку, успев только заметить на мигающем экране фамилию «Самсонов» и часы, показывающие половину второго ночи.       – Слушай, – нерешительно произносит Пашка, забывая даже поздороваться. – Я с тобой посоветоваться хочу, – ах, да-да, глухая ночь – самое время для советов. Круглосуточная служба доверия – Антон Климов, познакомьтесь, господа! – Помнишь, я тебе говорил про свой фурункул?       Вообще-то у меня все друзья со своими тараканами в голове, но Пашка, пожалуй, занимает первое место и по количеству их, и по величине, честное слово. Не спорю, он, может, и говорил мне что-то о своем ненаглядном фурункуле, только гарантии в том, что я в этот момент был мыслями с ним, а не где-то еще, никакой, тем более что все свободное от учебного процесса время мои мысли неизменно возвращаются к Ромке. Но Пашке говорить этого нельзя, он и так на Ромку косится неодобрительно, хотя и не знает точно, что между нами происходит. Но, наверное, догадывается.       – Помню, – заверяю я его убедительным тоном.       – Вооот… я сходил в поликлинику сегодня… то есть… ну, уже вчера, – меня не может не умилить, что на часы Пашка все-таки изволит взглянуть, хотя стрелки, давно перевалившие за полночь, его не останавливают, – фурункул мне хирург вскрыл, все обработал, дал рецепт на мазь с каким-то антибиотиком, – продолжает он делиться пережитым. Вот черт, из-за того, что я учусь в медицинском, все мои друзья и знакомые считают своим долгом проконсультироваться со мной по любому околомедицинскому вопросу. – Я в аптеку зашел, а там такая фифа-аптекарша… она мне говорит: «Мазь с таким лекарством к нам не поступала, можете купить свечи», – Пашка пытается изобразить высокий женский голос, но его актерский талант представляется мне весьма сомнительным, а Пашкины шансы сыграть хоть когда-нибудь роль Джульетты вообще равны нулю. А то и имеют отрицательное значение. Однако сам рассказ начинает меня невольно увлекать.       – Свечи? – тяну я заинтересованно. – И?       – Ну… – тяжко вздыхает Самсонов. – Я ей сказал, что свечами никогда не пользовался, мол, что с ними делать-то? А эта грымза как рыкнет на меня: «Читайте инструкцию. Там все написано», – Пашка замолкает и чем-то долго шуршит. Я надеюсь только, что не конфетной оберткой. А что, с него станется…       – Ну? – тороплю я его. Рядом начинает ворочаться Ромка, бубня что-то о ненормальных, которые не отключают телефон на ночь. Не знаю, кого именно он имеет в виду, а спросить не успеваю, потому что, во-первых, Ромка тыкается своим носом мне в шею, и я слышу его тихое сопение, а во-вторых, в трубке вновь прорезается бодрый Самсоновский голос.       – Вот, Клим, – возбужденно щебечет он, – слушай, что в этой долбаной инструкции написано: «Освободить свечу от оболочки, чистыми руками ввести в задний проход и продвинуть до больного места».       – Ну, – соглашаюсь я. К счастью или к несчастью, инструкция по применению свечей мне хорошо знакома. В зачете по фармакологии первым вопросом мне как раз достались свечи. – И что именно тебя смущает?       – Нууу, Клиим, – смущенно лепечет Пашка, – тут такое дело… – он опять замолкает. Надолго.       – Паш, имей совесть, а? Ну второй же час ночи! – я с завистью кошусь на сопящего Ромку, и рука сама собой подтягивает его к моему боку как можно плотнее. – Я спать хочу! Не тяни уже… Вставляй свечку в зад и двигай, куда тебе там надо.       – Клииим, – безнадежно стонет Самсонов в трубку. Ну, вот за что мне достался такой бестолковый приятель? – У меня фурункул на щеке, как я свечку-то дотуда продвину?       Я начинаю абсолютно некультурно ржать и ржу долго – сначала под обиженное Пашкино пыхтенье, потом – под звук коротких гудков мобильника, окончательно бужу Ромку, и успокаиваюсь только тогда, когда злой, как черт, Ромка тыкает меня своим острым локтем в бок.       – Тоха, спи, – грозно фырчит мой недовольный котенок, – иначе сейчас на диван отправишься.       – Не надо на диван, – продолжая всхлипывать от смеха, говорю я. – Просто Пашка…       – Клим, – Ромка приподнимается на локте и серьезно смотрит на меня. В темноте спальни, освещенной только тусклым светом уличных фонарей, его тонкое лицо кажется бледным пятном. Котенок, видимо, надеется высмотреть во мне какие-то зачатки совести, и я честно пытаюсь порыться в недрах своей души и вытащить их на свет божий. Разумеется, только ради его удовольствия. Однако мою совесть и при дневном свете разглядеть сложно, а уж пытаться найти ее в темноте – занятие и вовсе безнадежное. Видимо, сообразив это, Ромка больше не произносит ни слова и вновь укладывается, демонстративно развернувшись ко мне спиной, а я с довольной ухмылкой по-хозяйски сгребаю его в охапку, обхватывая рукой его талию, а ногой – бедра, и прижимаюсь к нему всем своим телом – чтобы чувствовать его. Всего. Целиком. Целую пахнущий шампунем затылок и утыкаюсь носом в мягкие волосы. Ромка невнятно бурчит что-то себе под нос, но я не обращаю на это внимания.       – Спокойной ночи, котенок, – шепчу я, пытаясь выразить этой незамысловатой фразой всю невообразимую и абсолютно невыразимую нежность, которую испытываю к этому созданию, озарившему мою жизнь поистине неземным светом.       – Спокойной ночи, – тихонько фыркает Ромка, подтягивая мою руку поближе и прижимая ее к своей груди.       Через две минуты мы засыпаем, почти забывая о несуразном ночном звонке. Пашка после этого дуется и не разговаривает со мной недели две, пока очередная напасть не обрушивается на него, вынуждая первым сделать шаг к примирению.       – Клим, привет, ты понимаешь, – начал причитать Самсонов в трубку, едва услышал мое хриплое «да?», – у меня такое дело… только ты не ржи, ладно?       – Ладно, – отозвался я, зевая. – Не буду.       – Это насчет… – Пашка замялся на мгновение, – ну… ты понимаешь?       – Нет, – честно признался я.       – Клим, ну… я… ну, тут такое дело… – Пашка явно нервничал, а время шло. Опаздывать в больницу не хотелось, хоть моя врачебная практика и подходила к концу. Оставалось мне чуть больше недели, а потом мы с Ромкой планировали рвануть на юг, хотя теперь, скорее всего, наши планы придется менять. Но это неважно. Главное, что Ромка жив, почти здоров и скоро будет дома. – Клим, ну чё ты, правда?..       – Послушай, Паш, – я начал раздражаться, – тебе на работу не пора собираться?       – Неа, – отозвался Пашка. – Я в отпуске.       – А я нет, – сообщил я, после чего в трубке установилось на некоторое время молчание, сопровождаемое задумчивым пыхтением. Я уже хотел попрощаться и отключиться, но тут Пашка, наконец, разродился:       – Клим, а ты что, институт бросил, да?       – С чего ты взял? – поинтересовался я.       – Ну, ты сказал, что не в отпуске и…       – Слушай, Паш, а давай ты лучше сразу к делу перейдешь? – перебил я его.       – Ага, – оживился тот. – А где ты работаешь?       – Паш, ты позвонил мне в шесть утра, чтобы узнать, где я работаю? – несмотря на обещание не ржать, сдержать смех было затруднительно. – Или у тебя возникли более неотложные проблемы?       – О, точно, – Самсонов вспомнил о причине своего звонка, какое счастье! – Клим, тут такое дело… Я недавно с девушкой познакомился…       – Поздравляю, – вырвалось у меня почти искренне. В самом деле, Пашка, будучи моим ровесником, еще ни разу не влюблялся и ни с кем не встречался, и это было досадным упущением. С некоторых пор мне казалось, что Самсонову нужно жениться, чтобы хоть часть дури вылетела из его головы, а если повезет, то и вся. Главное, чтобы девица попалась толковая.       – Спасибо, – в голосе Пашки послышалось удовлетворение.       – На свадьбу пригласи, – добавил я, – а сейчас прости, мне пора собираться.       – Не-не, Клим, погоди, – заторопился Пашка. – Я ж тебе из-за этого и звоню.       – На свадьбу приглашаешь? – искренне удивился я.       – Не, – Самсонов сразу же сник. – Тут такое дело, понимаешь… Ты только не ржи… я ж еще ни с кем… ни разу…       Положим, об этом я и без его исповеди догадывался, мог бы и не уточнять, и ржать над этим было просто нелепо, но таким уж он был, ему нужно было все разложить по полочкам, и я мирился с этим черт знает сколько лет.       – И ты хотел попросить у меня совета? – спросил я осторожно, поняв, что Самсонов замолчал надолго, уйдя в астрал от собственного «страшного» признания. С одной стороны, я его понимал, признаться другу, что в возрасте двадцати двух лет ты все еще девственник, несколько, я бы сказал, неловко. С другой стороны, мне все еще не хотелось опаздывать на работу.       – Ага, – прошелестел Пашка. – Клим, ты понимаешь… ты такой опытный… – не сказать, что лесть меня очень уж радовала, но слышать такое было приятно. – Ты все знаешь… – мое эго продолжало возноситься ввысь. – Ты учишься в медицинском… – таак, а это уже ни к чему. Лекцию читать мне было некогда. – Скажи, а как ты… ммм… предохраняешься?.. – я едва удержался, чтобы не фыркнуть Пашке в ухо. – Нуу… – быстро добавил он, – я имею в виду… ты покупаешь… ммм… пре… презервативы?       – Допустим, – согласился я, хотя презервативы не покупал уже давно – с тех самых пор, как начался мой бешеный «роман с Романом»… Смешно, наверное, но с того дня, как мы с ним первый раз занялись любовью, у меня вообще больше никого не было. Да и у него тоже. Нам во всех смыслах хватало друг друга.       – Клииим, – голос Самсонова стал умоляющим, – скажи, а КАК ты их покупаешь?       – Захожу в аптеку, подхожу к прилавку… – Пашка слушал меня, затаив дыхание, словно я рассказывал ему содержание захватывающего триллера, – говорю: «Здравствуйте, дайте мне, пожалуйста, презервативы», – я замолчал, Пашка о чем-то размышлял, и я решил, что беседа себя исчерпала. – Это все? – уточнил я.       – Н-ну… – промямлил Самсонов, – д-да…       – Тогда желаю удачи, – быстро сказал я и отключился. Я успел только подняться и сделать шаг к двери, как вновь телефон снова взвыл. На экране упрямо светилась та же самая надпись «Самсонов», а время меж тем стремительно приближалось к семи.       – Слушай, Клим, – заныл Пашка, стоило мне бросить свое привычное «да?» в трубку, – а аптекарша тебе что говорит?       – Паш, ну что она может говорить? – я пожал плечами. – Спрашивает: «Какие?»       – А ты ей что говоришь? – не унимался Самсонов.       – Я ей говорю, какие мне нужны, – терпеливо отозвался я.       – А какие именно? – после заминки поинтересовался Пашка, и у меня возникло подозрение, что он впервые услышал о том, что презервативы бывают разными. Нет, Пашка не был глупым или умственно отсталым, как считали некоторые в нашем классе, скорее, он был наивным. До неприличия. Я поражался, как он мог сохранять незамутненность души, живя в реальном мире, но ему это как-то удавалось. Иногда я даже завидовал ему, если честно. Несмотря на некоторые свои недостатки, Пашка был совсем неплохим парнем. С другой стороны, стал бы я с ним поддерживать отношения, если бы это было не так?..       – Паш, ну все зависит от настроения. Вообще-то самые обычные… эм… – это было не совсем правдой, и вместо «эм» должно было прозвучать «для анального секса», но мне не хотелось пугать Пашку, поскольку я совсем не был настроен продолжать его «утро откровений». Конечно, в ответ на трогательное Пашкино признание в девственности, я мог ответить чем-то столь же сенсационным, например, признаться, что предпочитаю парней. Но, откровенно говоря, на это у меня не было ни времени, ни желания. Однако мое «эм» Пашку устроило. Может, он подумал, что так называется марка презервативов, не знаю, только, пробормотав «спасибо», Самсонов отключился.       Я вышел из спальни и направился в ванну. Звонок мобильника настиг меня, когда я чистил зубы. Быстро ополоснув рот, я ткнул пальцем в кнопку вызова и буркнул обреченно:       – Да?       – Клим, – зачастил Пашка, – я тебя, наверное, уже достал… – я сомневался, что он знал, КАК он меня уже достал, но не стал развивать тему, – я просто хотел уточнить… Аптекарша… она ведь сразу догадается, для чего они мне нужны.       – Паш, – вздохнул я, вытирая лицо полотенцем, – вообще-то было бы странно, если бы она не догадалась.       – А вдруг она будет молодая, а я спрошу у нее презервативы, и она подумает, что они мне нужны для… – Пашка замолчал, будучи не в силах произнести «страшное» слово.       – …секса, – помог я ему, критически разглядывая себя в зеркало. Пожалуй, мне не помешало бы побриться…       – Ну да, да, но ведь она… – в голосе Самсонова слышалось неподдельное отчаяние, и я не выдержал:       – Паш, прекрати. Ну что такого сложного в том, чтобы купить в аптеке товар?       – Слушай, Клим, – неожиданно оживился Самсонов, – а ты не мог бы купить мне их?       – Слушай, Паш… – попытался скопировать его интонации, – а как ты себе это представляешь?       – Ну, – судя по всему, он это себе никак не представлял, – ты купишь… – начал он неуверенно.       – …и отошлю тебе их посылкой, – пошутил я. Несмотря ни на что, ситуация меня забавляла. Честно говоря, консультацию по столь деликатному вопросу я давал впервые.       – Зачем посылкой? – испугался Самсонов. – Не надо посылкой!       – А как я должен буду тебе их передать?       – А ты к бабушке сегодня не собираешься? – осторожно осведомился он. – Или завтра?       – Вообще-то нет, – отрезал я.       – Жаль, – расстроился Пашка.       – Очень, – подтвердил я, представив на минуту, как вручаю бабушке презервативы и говорю, что за ними должен зайти Паша Самсонов из двенадцатого дома. Выражение лица бабушки и ее ехидная усмешка тут же возникли перед моим мысленным взором. Нет, такой способ передачи явно не годился. – Паш, правда, не заморачивайся. Просто зайди в аптеку и скажи: «Мне нужно то-то и то-то».       – Да-а, – опять заныл Пашка. – Все же догадаются…       – Паш, если ты еще не в курсе, все люди на земле, начиная с определенного возраста, занимаются сексом, поэтому в твоей просьбе никто ничего зазорного не заподозрит.       – Мне стыдно, – шепотом признался Пашка. – Но я… мне, правда, очень надо. Она… она такая… она… я вижу, как она смотрит на меня и… она чего-то ждет…       – Паш, а может, она просто ждет от тебя букет цветов? – предположил я. По всей видимости, Самсонов точно влюбился.       – Ты думаешь? – обрадовался Пашка. – Точно!.. А может, просто подарить ей цветы?       – Паш, – почувствовав его желание срочно бежать за букетом, сказал я, – это было просто предположение.       – А-а, – задумчиво произнес Самсонов. – Ты знаешь, парни из кафе сказали, что начинать надо с главного, и я подумал… – я закатил глаза. Невинный во всех смыслах Паша Самсонов решил, что главное – это затащить понравившуюся девушку в постель. Вот они – парадоксы подсознания.       – Думаю, что главное – лучше узнать друг друга, – проговорил я, ничуть не кривя душой. – А уже потом можно будет и о презервативах беспокоиться.       – Тогда я начну с букета, да? – Пашкин голос заметно повеселел.       – Да, это было бы логичнее, – подтвердил я и отключился.       Я уже побрился и почти оделся, когда телефон в очередной раз оживился. Я схватил его, даже не глянув на экран, и пообещал себе придушить Самсонова, если тот хоть раз еще произнесет слово «презерватив» или начнет спрашивать, какие цветы подарить девушке своей мечты.       – Знаешь, ты меня уже конкретно достал, – бросил я в трубку, почти не скрывая раздражения.       – Правда? – голос в трубке, знакомый до последней интонации, явно принадлежал не Самсонову и звучал, по меньшей мере, удивленно. Еще бы! Такое «приветствие» от любимого человека с утра пораньше… – Ну, тогда извини за беспокойство.       – Ром, Ром, Ром, подожди! – заорал я. – Это я не тебе!       – Интересно, – протянул Ромка, – с кем это ты треплешься по утрам, да так, что он тебя ТАК достал?.. Завел себе кого-то, ммм?       Мне трудно было разобрать, наигранная обида прозвучала в Ромкином голосе, или он, правда, злится на меня, но выяснять мне это не хотелось. Не хватало еще поссориться с ним в день его выписки из больницы.       – Ну что ты, Ром? Мне же никто не нужен, кроме тебя, – заверил я его, решив, что кашу маслом не испортишь, а лишний раз сказать Ромке, что он для меня единственный и неповторимый, было даже приятно.       – Продолжай в том же духе, – одобрил Ромка, – и я тебе, может, поверю.       – Нет, Ром, правда. Ты зря думаешь обо мне всякие гадости, – сказал я. – Когда увидишь мой мобильник, тебе станет стыдно.       – Ну-ну, – хмыкнул Ромка, оттаивая. – И кто же тебе звонил?       – Пашка Самсонов, – ответил я с усмешкой.       – О боги, – простонал Ромка, отлично знающий повадки моего школьного приятеля. – Не могу себе даже представить, что ему нужно было от тебя в семь утра.       – Презервативы, – засмеялся я.       – Презервативы? – удивился Ромка. – Очень оригинально. А ты теперь занимаешься распространением презервативов?       – Пока нет, – отмахнулся я. – Но давай лучше я тебе вечером все расскажу?       – Договорились, – иронически отозвался Ромка. – Буду с нетерпением ждать развязки этой загадочной истории… Кстати, я тебе по другому поводу звонил, если что. Просто забыл вчера сказать, чтобы ты захватил мои голубые джинсы и майку какую-нибудь, а то мне придется ехать домой в одних трусах.       – Ни в коем случае, – возмутился я. – Чтоб на тебя все пялились, да?       – Не думаю, что мне подарят больничную пижаму, – с сомнением проговорил Ромка. – Да и выгляжу я в ней смешно. Хуже, чем в трусах…       – Это верно, – согласился я. – Зато без трусов ты выглядишь просто замечательно.       Ромка фыркнул.       – Не забудь одежду, мастер комплиментов.       – Ни за что, – заверил я. – Уже пошел собирать. И обувь, да?       – Да, и обувь, конечно. Шлепать босиком по раскаленному асфальту как-то не комильфо, – сказал Ромка.       – Это странно, – хмыкнул я и отправился искать Ромкины голубые джинсы. Мысль о том, что вечером он уже будет дома, приятно грела душу. Все-таки утро сегодня было превосходным. Несмотря ни на что.       День, плавно переходящий в вечер       Ради такого торжественного события, как выписка Ромки из больницы, Василий Михайлович отпустил меня с практики пораньше.       – Все равно с тебя сейчас никакого толка нет, – безнадежно вздохнул он, с каким-то почти исследовательским интересом глядя на то, как я мечусь между ординаторской и седьмой палатой. Илья Сергеевич только добродушно посмеивался, с бешеной скоростью строча выписки. Пятница – выписной день, и только из Ромкиной палаты трое «богатырей» покидали сегодня отделение. Конечно, в числе «богатырей» был и мой котенок.       Швы Ромке сняли еще утром, сразу после обхода, причем столь ответственное дело было поручено мне как самому заинтересованному лицу, и я смог своими глазами убедиться, что послеоперационная рана получилась небольшой и аккуратной, без признаков нагноения или воспаления. Собственно, это было совсем неудивительно, все же не зря Василий Михайлович считался одним из лучших хирургов области. Я был рад, что Ромка попал именно в его руки, раз уж случилось такое несчастье. Хоть в этом Ромке повезло.       Зато со мной ему не слишком посчастливилось. Нет, не в том плане, что я не подхожу ему для жизни или что-то еще в этом роде, вовсе нет. Речь идет о простенькой хирургической процедуре под названием «снятие швов», которую мне уже приходилось не раз и не два выполнять, причем очень даже ловко и вполне уверенно, но только сегодня до меня дошло, почему неписаное правило хирургов запрещает оперировать родственников и близких людей. Честно, никаких нервов не хватит выдержать эту пытку беспомощностью дорогого человека. Разумеется, сегодня мои руки тряслись, как у больного паркинсонизмом, и швы я снимал из рук вон плохо, стараясь не смотреть Ромке в глаза, потому что, встречаясь с ним взглядом, я начинал волноваться еще больше. Перевязочная медсестра наблюдала за процессом с едва сдерживаемым раздражением, мои довольно неуклюжие попытки причинить Ромке как можно меньше боли, наверное, казались Людмиле Ивановне жутким извращением. Я понимал, что она, с ее-то опытом работы не менее двадцати лет, сделала бы все гораздо аккуратнее и быстрее, но разве мог я кому-то доверить Ромку сейчас, когда он попал в мои руки? Все-таки я был жутким собственником…       Хорошо, что Ромка вел себя удивительно спокойно и даже почти не морщился, когда пинцет в моих трясущихся руках слегка царапал и цеплял его кожу острыми зубчиками. Он вообще очень терпеливый, мой котенок, чего нельзя сказать обо мне. Если честно, будь я на его месте, наверное, уже убил бы своего мучителя за такие корявые лапки.       Но рано или поздно все на свете заканчивается, и в обед мы уже были дома. Ради такого случая я вызвал такси, хотя Ромка долго возмущался, утверждая, что он совсем не тепличное растение и может проехать несколько остановок на троллейбусе. Я не стал даже спорить с ним, просто сгреб в охапку накопившиеся за это время в больнице вещи и пошел вниз, сопровождаемый недовольным Ромкиным фырканьем и одобрительными смешками его соседей по палате.       Оказавшись дома, Ромка, вопреки его собственному утверждению, первым делом бросился не к своему любимому компу, а пробежался по всей квартире, придирчиво выискивая пыль и беспорядок. Когда Ромка пошел с комиссией по второму кругу, я поймал его за руку и притянул к себе.       – Перестань, – попросил я, бережно сжимая его в своих объятиях, – я ж вчера всю квартиру вылизал до блеска, чуть ли не языком.       – Правда? – Ромка слегка закинул голову, чтобы заглянуть в мое лицо. Он был ниже меня почти на десять сантиметров, и это мне нравилось, как и то, что Ромка уступал мне в ширине плеч, да и вообще был более хрупким, тонким и изящным. Я чувствовал себя гораздо сильнее и увереннее, чем был на самом деле, когда держал его в своих руках. Чувствовал себя рыцарем и защитником, хотя, разумеется, мой котенок вовсе не был таким уж беспомощным.       – Правда, – ответил я, нежно накрывая губами слегка приоткрытый рот. Ромка с готовностью ответил на мой поцелуй, обвивая мою шею руками и весьма недвусмысленно забрасывая ногу на мое бедро. Я помнил, конечно, о его ранении, но сдерживать себя не мог. Слишком давно мы не занимались с ним любовью, слишком сильно я по нему соскучился. Как и он соскучился по мне. Я это чувствовал даже сквозь плотную джинсовую ткань. Возможно, именно это мне всегда больше всего и нравилось в сексе между мужчинами – ничего нельзя скрыть, и если уж ты хочешь своего партнера, то это видно даже невооруженным глазом.       Я подхватил Ромку под ягодицы и, осыпая поцелуями родное лицо, двинулся в сторону спальни. Ромка со всей страстью отвечал мне, довольно жмурился, что-то мурлыкал и крепко держался за меня. На кровать я опустил его со всеми предосторожностями, опасаясь причинить боль неловким или резким движением, правда, сдерживать себя сейчас, после почти двухнедельного перерыва, было крайне сложно. Но у нас все получилось прекрасно и даже лучше, хотя с такой нежностью и осторожностью мы не любили друг друга даже в наш самый первый раз…       – Я… я никогда раньше… – Ромка сидит на кровати, подтянув колени к груди, и смотрит на меня широко распахнутыми и оттого кажущимися огромными глазами, в которых сейчас безраздельно властвует паника.       Я снимаю с себя брюки и отшвыриваю их в сторону, майка стянута с меня Ромкой еще минут десять назад, где-то в прихожей, когда мы только-только ввалились в квартиру, целуясь на ходу. Я раздевал его по пути в спальню, и теперь он, совершенно обнаженный, здесь, в моей кровати. Где-то в глубине души я даже не верю, что это происходит со мной, что он и в самом деле здесь, что это не сладкий сон, пробуждение от которого вызывает у меня привычную горечь. Страшно подумать, но прошло полгода, как я впервые увидел его на той вечеринке, и почти три месяца, как на очередной дачно-шашлычной тусовке, куда он вновь явился в качестве эскорта Зои Тишковой, я набрался смелости, а точнее – налился под завязку самыми разнообразными горячительными напитками, и признался Ромке, что не могу перестать думать о нем с того самого вечера. И даже, кажется, попытался его облобызать. Он не дался мне тогда в руки, увернулся от моего пьяного поцелуя, да и вообще отреагировал довольно странно – хмыкнул и тихо сказал: «Поговорим об этом, когда ты протрезвеешь». Мне до сих пор стыдно, что я впервые заговорил с ним в таком виде, но на самом деле иначе я бы, пожалуй, и не решился. В то время я был совершенно отмороженным в плане проявления каких-либо чувств и, как от огня, бежал от любых отношений, даже просто дружеских, не говоря уже о чем-то большем. Ничего не значащие знакомства, необременительные связи, секс как примитивное удовлетворение физиологических потребностей…       С Ромкой все было не так, как с другими, все было иначе – ярче, глубже, сильнее… Я никогда не испытывал ничего подобного раньше, а потому паниковал и пытался бороться с самим собой, правда, безуспешно. Для меня совсем нелегко было вообще заговорить с ним, тем более на такую интимную тему. Я маялся сомнениями целых три месяца, и только на хмельную голову, совершенно обалдев от счастья, что снова вижу его, реального, живого, не во сне, а наяву, решился признаться ему в своей «маленькой» слабости. Хорошо, что он тогда не отшатнулся от меня, не убежал с воплем, просто окинул с ног до головы внимательным взглядом и посоветовал протрезветь, прежде чем вести разговоры о чувствах. Это внушило мне определенные надежды, хотя поначалу я лелеял в своей душе обиду на жестокого мальчишку, ставшего моим персональным наваждением. Мне казалось, что он мог проявить и больше сочувствия ко мне, несчастному. Я ведь уже чуть на стену не лез от желания быть с ним. Понимал, что это ненормально, что меня просто зациклило на нем, что он превратился для меня в идею-фикс. Но все мои уговоры самого себя «плюнуть и забыть» неизменно разбивались о воспоминания о том, как я тонул в его ясных глазах без всякой надежды выплыть и чувствовал себя так, словно нашел то, что давно искал.       Нет, конечно, мир не рухнул, когда до меня дошло, что мною движет не одно лишь вожделение. Трудно вообще-то было не догадаться, почему, трахаясь с другими парнями, я продолжаю хотеть только этого ясноглазого пацана и едва сдерживаю себя во время секса, чтобы не выкрикнуть его имя. А последний месяц у меня вообще никого не было, потому что желание быть с Ромкой стало совершенно непереносимым, и никто больше не мог помочь мне утолить эту жажду. Секс с другими превратился в абсолютно бессмысленные телодвижения, не приносящие ничего, кроме разочарования, словно судьба пыталась напоить меня теплой затхлой водой вместо чистой родниковой.       В конце концов мне все это надоело, и я задал себе простой вопрос: «Что, черт побери, мешает мне расспросить о нем Тишкову и попросить адрес?» Честное слово, ответа я не нашел, но уже на следующий день, то бишь вчера, оторвал Зою от увлекательного процесса мытья пола в коридоре и под возмущенные вопли «Климов, ты что, с ума сошел? Меня же старшая порвет на американский флаг!» потащил в больничный парк. Конечно, надо признать, что с санитарской практикой, первой в нашей студенческой жизни, не всем повезло так, как нам со Славиком. Мы с Кривцовым попали в абдоминальную хирургию, и нас не заставляют мыть полы, а используют в качестве тягловой силы. Привезти больного в операционную, увезти больного в реанимацию… и так далее. Все-таки дискриминация по половому признаку – благо, когда она работает на тебя.       Но я сейчас не об этом. После долгих придирчивых расспросов, зачем мне это надо, пышущая негодованием Зоя все-таки поделилась со мной засекреченной информацией, а именно – Ромкиным адресом. Пожалуй, никогда раньше мне не приходилось проявлять такие чудеса красноречия и быть столь убедительным. Хотя надо отдать должное Зое – после того, как ее гнев несколько поутих, она внимательно выслушала меня и даже не изменилась в лице, когда мне пришлось поведать, что я – гей, а по Ромке схожу с ума с самого января, и у меня уже реально едет крыша. Зоя только хмыкнула, когда я пообещал, что с моей стороны Ромке ничего не угрожает, что я никогда не обижу его.       – Только попробуй обидеть, – бросила она со смешком, но в угольно-черных глазах светилась такая неподдельная угроза, что у меня мурашки по спине побежали. Продиктовав мне адрес, Зоя пояснила: – Мы с Ромкой на одной лестничной площадке живем, он хороший парнишка, и я…       – Зой, – сжимая в руке вожделенную бумажку с Ромкиными координатами, с чувством перебил ее я, – не для того я выдал тебе свой самый большой секрет, чтобы все испортить.       – Пфф, – фыркнула Зоя. – Тоже мне секрет. Да я еще в первый раз заметила, как вы с Ромкой в гляделки играли, сразу поняла, что запали друг на друга. Только, Климов, имей в виду – Ромка мне как брат и, если что, я за него тебе все глазоньки повыцарапаю, будь уверен. Ладно, – видя, что я открыл рот для праведного возмущения, усмехнулась она, – это я к слову. У него, кстати, завтра день рождения, семнадцать исполняется, а его мамочке дела до этого нет никакого и вечеринку по этому поводу она устраивать точно не собирается. Вообще мамашка у Ромки… хмм… Ну, сам увидишь, если и впрямь у тебя все так серьезно…       – Серьезно, Зой, – кивнул я, – очень серьезно.       Ее довольная и немного снисходительная улыбка стоила моей искренности.       – Даааа, Климов, – протянула она, пристально изучая мое сияющее глупой улыбкой лицо, – похоже, ты и впрямь влип…       Я не стал даже спорить с ней вчера, потому что она была права. Я влип по самое не балуйся, если честно. А может, и гораздо глубже. Но окончательно я понимаю это, когда звоню в обшарпанную дверь Ромкиной квартиры и через пару мгновений вижу на пороге свое ясноглазое наваждение в каких-то немыслимых драных джинсах и желтой майке без рукавов. Сердце ухает в пропасть, в горле мгновенно пересыхает, и я могу только выдавить осевшим враз голосом:       – Привет…       – Так вот о каком сюрпризе говорила Зайка, – его растерянный взгляд и слегка застенчивая улыбка наполняют мое сердце немыслимой и оттого непривычной нежностью. Я просто физически ощущаю, как с громким хрустом взламывается лед, покрывавший мою душу, и понимаю, что отныне все в моей несуразной жизни обретает смысл. Потому что теперь у меня есть ОН. Я никому его не отдам. Никогда.       – С днем рождения! – торжественно провозглашаю я, вынимая из заднего кармана джинсов два билета. В кино. Неоригинально, конечно, но надо же с чего-то начинать. Так почему бы не с прогулки по городу, кафе-мороженого и посещения кинотеатра?.. Не знаю, как другие, а мы с Ромкой начали именно с этого. Хотя, если честно, я просто не придумал, что подарить человеку, которого практически не знаю, но который занимает мои мысли уже полгода, и решил подарить день рождения…       И вот он у меня дома. Даже в моей постели. Смотрит на меня перепуганными глазами и думает, что я смогу отступить, остановиться. Нет, только не сейчас. Я слишком сильно и слишком давно его хочу, и мне все равно, каким способом, но я получу его. Он будет моим и только моим, этот невинный ясноглазый мальчик, в которого я, похоже, по уши влюбился.       – Ром… – я забираюсь на кровать и не очень уверенно притягиваю его к себе. Да чего там «не очень уверенно»?.. Меня колбасит по-черному, потому что я боюсь напугать, обидеть его, сделать что-то не так… И еще я жутко боюсь его потерять – впервые в жизни этот страх поднимается из каких-то тайных, неведомых мне прежде, глубин моей души, заслоняя все остальные мысли и чувства. Этот мальчик нужен мне больше всего на свете. – Все будет так, как ты захочешь…       Он опускает на мгновение глаза, потом вновь вскидывает их и смотрит, кусая губы, в мое лицо, потом признается почему-то шепотом:       – Я ведь даже ни с кем еще не целовался до тебя, Антон… и ничего не умею… вообще ничего, правда…       Не знаю, что он хочет этим сказать, может, его смущает собственная неопытность, может, он думает, что мне нужен в постели настоящий профи, но для меня его слова звучат волшебной музыкой и наполняют мое сердце гордостью. Я буду первым у него. Первым, кто коснется его, кто вознесет к вершинам наслаждения… И мне не нужен больше никто, кроме него.       Я откидываюсь на подушки и тяну его на себя.       – Тогда мой долг – научить тебя всему, что знаю сам… – бормочу я, жадно впиваясь в его губы. – Делиться опытом очень полезно…       Он сдавленно хмыкает, отвечая на мой поцелуй, и наши руки пускаются в путешествие по телам друг друга, изучая, знакомясь, привыкая, а губы все никак не могут расстаться, так начинается наше с Ромкой первое приключение в мире самых крышесносных ощущений…       – А теперь ты, может, наконец, признаешься, кто тебя ранил? – целуя макушку привычно обвившегося вокруг меня Ромки, поинтересовался я. Моя рука лениво скользила по его мокрой от пота спине, лаская остывающую кожу. От него исходил обалденно вкусный, теплый и уютный, одному ему присущий запах, и я вдыхал этот аромат, по-прежнему сносящий мне крышу на раз. Его рука, обхватившая меня за талию, и нога, закинутая мне на бедро, дарили ощущение умиротворения и правильности происходящего. Все было так, как должно было быть, – он и я. Вместе. Вжимаясь друг в друга, практически срастаясь телами.       – Ты не поверишь… – медленно и утомленно произнес Ромка.       – А ты попытайся, – посоветовал я, запихивая сочувствие и угрызения совести в дальний уголок своей души. Нет, естественно, он устал. Все-таки человек только что из больницы, а я тут же потащил его в постель… Но я должен был, наконец, узнать, какая мразь едва не лишила меня единственного человека, ради которого я пойду на все. Абсолютно на все.       – Ну, – Ромка немного повозился в моих руках, устраиваясь поудобнее, – я матери на новоселье купил набор посуды, немецкий, из нержавеющей стали. Она давно такой хотела, все жаловалась, что у нее никогда денег не будет, чтобы такое чудо купить. А я же недавно сайт оформил для одной фирмы, они мне как раз деньги на карточку перегнали, вот я и… – он мог бы дальше и не объяснять. Семья была для него всем, а ради матери он голышом прошелся бы по центральной улице города, так что потратить добытые ценой бессонных ночей и красных от напряжения и усталости глаз деньги на посуду, которую его пьющая мать никогда не сможет оценить по достоинству, было для Ромки в норме вещей. – Цветочков еще прикупил… приехал, – в голосе Ромки послышалась горечь, – а они, мать и муж ее новый, во дворе почему-то были, выясняли отношения…       Ромка замолчал, его ровное дыхание овевало мою грудь, распространяя тепло по всему телу. Как же я соскучился по нему… до безумия. Мне не хватало его. Ужасно не хватало – так, что сейчас я боялся даже слегка ослабить свои объятия, не веря в то, что он здесь, родной и близкий. Единственный.       – …оба пьяные… – Ромка тяжело вздохнул.       Ну, в общем-то, я и предполагал нечто подобное. Не зря же он так долго отказывался даже разговаривать на эту тему. Разумеется, покрывал свою маменьку и ее мужа. «Выясняли отношения» в Ромкиной интерпретации на самом деле означало «дрались», я без малейших колебаний поставил бы на это всю свою первую зарплату.       – Это твой… так называемый отчим тебя… да? – спросил я, чувствуя, как холодная ярость поднимается из глубины души. Почувствовав это, Ромка попытался отстраниться, и когда попытка не увенчалась успехом, приподнял голову, чтобы заглянуть в мое лицо.       – Нет, Тош… мать, – проговорил он, кусая губы.       – Н-но… как?! – я захлопал глазами. Это было… невероятно. Чудовищно. Ужасно. Мерзко.       – Она нечаянно, – поспешно заверил он меня, и в этом был он весь. Святая женщина, его мать, все на свете делала нечаянно и случайно, вовсе не была пьяницей и блядью, просто «жизнь была к ней слишком сурова». Ромкины дешевые отмазки, между прочим. – Не надо, Тош, – узкая ладошка легла на мой рот, уже открытый для выражения праведного гнева, а голос звучал умоляюще. – Она, правда, не хотела… Я просто между ними… ну… так получилось…       Я бы мог много сказать по этому поводу, но это было бесполезно. Ромку не переделать, не переубедить. Это счастье, что все обошлось. Чудо, что он выжил… Мне вдруг стало так страшно… так больно… Одна только мысль о том, что я мог его потерять…       – Прости, Тош, – теплый Ромкин нос ткнулся мне в шею. Мой котенок всегда очень остро чувствовал мое состояние. – Я не хотел так пугать тебя, правда. Просто я…       – Дурак ты просто, – прижимая к себе тонкое гибкое тело, хрипло отозвался я. – Самый глупый человек на этой земле.       – Я знаю, – полузадушенно пискнул он, и я, опомнившись, слегка ослабил свои объятия. Не хватало еще травмировать его, только что вернувшегося домой из больницы. Нет, я все-таки полный кретин… – Прости, – повторил он тихо.       – Ром, я так тебя люблю, – выдохнул я во влажные от пота волосы. – Ты даже не представляешь…       – Представляю, – проговорил Ромка, слегка прикусив кожу у меня на шее, – потому что я тоже тебя люблю. Еще сильнее, чем ты меня…       Ну, чистый детсад, правда…       – Может, просто померяемся членами? Чтобы уж наверняка? – не сдержал я нервного смешка. Все-таки ситуация была довольно напряженной, а мы с Ромкой нечасто говорили о любви. Не потому что не любили. Просто говорить об очевидном глупо и непродуктивно, как утверждает моя циничная бабушка.       Ромка расхохотался, откинув голову, и я охотно присоединился к нему. Наш смех прокатился по спальне, унося напряжение последних дней и все страхи, оставляя только спокойную уверенность в том, что у нас все будет хорошо.       Вечер       – Тебе только психотерапевтом быть, – Зоя с ехидной усмешкой взглянула на Кривцова. – Будешь целыми днями сидеть в кабинете и слушать жалобы на несоответствие внутреннего «я» внешним проявлениям.       – Если за деньги, – парировал Славик философски, – то я готов слушать эти жалобы еще и ночью. А вот ты будешь сидеть в какой-нибудь зачуханной поликлинике на окраине города и слушать те же самые жалобы, только за гораздо меньшие деньги.       – Туше, – сказал я, выставляя на стол вазочку с печеньем и конфетами. – Хватит делить шкуру неубитого медведя. Сначала институт закончите, господа терапевты.       Ромка улыбался, сидя на диване между нашими неожиданными гостями и с интересом посматривая то на одного, то на другого спорщика, однако мудро придерживаясь нейтралитета.       – А вам слова вообще не давали, господин хирург, – схамил Славик. – Будешь в крови и дерьме возиться сутками напролет, а зарплата все равно будет ниже моей.       – Нам с Ромкой на жизнь хватит, – беззаботно отмахнулся я и подмигнул своему котенку, который пожал плечами и спокойно выдал:       – Если питаться одной морковкой, то конечно, – я уставился на Ромку выразительно-укоризненным взглядом, обещавшим ему самую жестокую кару в самое ближайшее тысячелетие, и он, сморщив нос, важно добавил: – Но не волнуйся, Тош, я тебя прокормлю, без мяса своего любимого ты не останешься.       – Спасибо тебе, мой дорогой Поттер, за заботу о моем сбалансированном питании, – скептически проронил я, отправляясь на кухню за чаем и слыша раздавшийся мне вслед веселый хохот друзей.       Славик и Зоя завалились к нам сегодня, не сговариваясь друг с другом. Сначала на пороге возник сияющий, как новенький полтинник, Кривцов, решивший проведать «болящего» и проверить, как тот соблюдает режим дня и не замучил ли еще я его своей заботой, а следом за ним примчалась Зоя, которой Ромка позвонил еще утром, сообщив, что выписался из больницы. Ахая и причитая, Тишкова выразила свое бурное негодование по поводу того, что ей никто ничего не удосужился сообщить о произошедшем, из-за чего она не смогла навестить в больнице своего лучшего друга и, можно сказать, единственного на земле близкого человека. Отчитав Ромку за скрытность, Зоя пообещала забежать к нам, как только разгребет все свои дела, включавшие в себя помимо врачебной практики занятия и тренировки, и настучать по шее мне. Разумеется, за ту же самую скрытность.       Так и получилось, что в наш мирный субботний вечер ворвались два вихревых потока разной направленности и схлестнулись в своем давнем и любимом споре: «Деньги и призвание: как они уживаются друг с другом». Ответ на этот вопрос вот уже четыре курса нам не удавалось найти, и я сомневался, что за оставшееся время учебы что-нибудь изменится. Однако Славик и Зоя, по всей видимости, считали иначе.       Когда я вернулся в комнату, Славик с безмятежным видом хрумкал крекером, Зоя рылась в вазочке, выискивая самую вкусную конфету. Теперь, познакомившись с ней поближе, я знал, что несмотря на свою хрупкость, Зоя – жуткая лакомка и может поглощать немереное количество конфет, заедая их тортиком и запивая приторно-сладким чаем. На справедливое замечание, что так у нее может кое-что слипнуться, Тишкова всегда выдает коронную фразу: «Или я не медик? Или кружку Эсмарха в аптеке уже не продают?»       Ромка сидел, откинувшись на спинку дивана, и с добродушной усмешкой наблюдал за подругой. Он выглядел вполне довольным жизнью, расслабленным и безмятежным, однако в уголках ясных глаз притаилась усталость, а по лицу иногда пробегала тень, и зубы на мгновение прикусывали нижнюю губу, словно удерживая стон. Или я себе все это придумал? Славик со своими шуточками по поводу моей излишней заботы о Ромке отчасти прав. Со вчерашнего дня я сдувал со своего котенка все пылинки и боялся даже дыхнуть лишний раз в его сторону. Наверное, я немного перебарщивал, но оправдывал себя тем, что Ромка только-только из больницы и ему требуется щадящий режим. Да и потом – от излишней заботы же никто пока не умирал, правда? Хотя Ромка иронически утверждал, что он создаст прецедент и станет первым.       – Кстати, – Ромка поднял на меня глаза и, очевидно что-то такое разглядев на моем лице, улыбнулся успокаивающе, – о психотерапевтах… В палате мне анекдот один рассказали – думаю, суть профессии очень точно выражает.       – Ну-ка, ну-ка, – оживился Славик, – поведай-ка нам сию поучительную историю…       – Встречаются два психотерапевта, – начал Ромка, глядя, как я разливаю по чашкам чай и присаживаюсь напротив него на придвинутый к столику пуфик. – Один другому говорит: «Ну я, наконец, дачу себе трехэтажную отстроил по Рублевке. Живу в пятикомнатной квартире с видом на Кремль, евроремонт сделал, «Феррари», «Мерседес» и «Кадиллак» в гараж поставил…» А второй ему отвечает: «Слушай, ну мы же с тобой профессионалы! Давай просто достанем члены и померяемся!»       Мы расхохотались.       – Вот я и говорю, – довольно хмыкнула Зоя. – Чушь, а не профессия.       – Нет, чем она тебе так не нравится? – заржал Славик. – Настоящий психотерапевт не только помогает пациенту избавиться от страданий, связанных с ощущением собственной ничтожности, но и прививает ему чувство гордости за нее!       – Ну-ну, – Зоя покачала головой. – Как в другом анекдоте, да? Встречаются двое, один спрашивает: «Чего грустный такой?» «Болею, – отвечает второй. – Ни один врач вылечить не может: ночью писаюсь». «А попробуй к психотерапевту сходить», – советует первый. Через неделю встречаются снова. «Ну что, больше не писаешься?» – интересуется первый. «Писаюсь, – отвечает второй. – И горжусь этим!»       Мы снова рассмеялись, однако краем глаза я заметил, что Ромка непроизвольно потянулся рукой к своей ране, но тут же отдернул ее, видимо, чтобы не расстраивать меня и гостей. Все анекдоты на свете тут же стали совершенно несмешными, во мне начала медленно подниматься паника. Все-таки гораздо легче болеть самому, нежели видеть, как страдает твой любимый человек. Ромка терпеливый, конечно, он промолчит, не скажет ни слова, перетерпит боль, стиснув покрепче зубы, а я, видя эти его старания, испытываю только злость. Почему? Почему он не хочет поделиться этой болью со мной? Неужели он всерьез думает, что я не пойму его? Неужели он не знает, что боль, разделенная на двоих, переносится в два раза легче?       Ромка отхлебнул чай из своей чашки и, посмотрев на меня, улыбнулся, в его ясных глазах засветилась нежность. Мое сердце трепыхнулось в груди, сбиваясь с ритма. Черт побери, как же странно порой ощущать себя связанным с другим человеком невидимыми узами, настолько прочными, что малейший взмах чужих ресниц способен заставить твое дыхание прерваться, а тело – жаждать немедленной близости, иначе…       – Ой, слушайте, а я сейчас в аптеку заезжала, – вдруг весело сообщила Зоя, как водится, обрывая мои мысли на самом интересном месте, – за вазелином… – и она выразительно покосилась на нас с Ромкой.       Под недоумевающим взглядом Славика мы все трое заговорщицки переглянулись и расхохотались, вспомнив одно наше совместное посещение аптеки и предшествующие этому события…       В этот день нам с Ромкой абсолютно нечем заняться, хотя отрывать его от компьютера приходится едва ли не насильно. Только когда я говорю: «Поттер, черт возьми, выбирай: или комп, или я», Ромка неохотно закрывает свой очередной дизайнерский проект и выключает ненавистную железяку. «Конечно, ты, придурок», – слегка виновато улыбается он.       Начало сентября прошлого года. Теплый по-летнему день, безоблачный и удивительно тихий. Самое первое воскресенье нашей совместной жизни. Завтра будет ровно неделя, как мы живем вместе. Наш первый юбилей.       Мы быстро переодеваемся, попутно решая, куда отправимся.       – Зоя уже давно приглашала нас на лошади покататься, – говорит Ромка, натягивая джинсы. – Как ты смотришь на это дело?       – Положительно, – отвечаю я, подходя к нему сзади и обнимая за талию. Мой нос сам собой тыкается в его макушку, пахнущую шампунем, и я вдыхаю этот аромат, дурея от близости Ромки, от невероятного и еще непривычного ощущения его постоянного присутствия не только в моей жизни, но и в моем доме.       Я уламывал его перебраться ко мне почти полгода. Он упрямился, утверждая, что я пожалею об этом, что он просто невыносим в быту и что наша совместная жизнь надоест мне раньше, чем в мойке накопится гора посуды. А я уже не мог без него. Мы встречались больше года, и мне с каждым днем все тяжелее было отпускать его. Я провожал его до дома, зацеловывал в темном вонючем подъезде до полной потери ориентации во времени и пространстве, причем у обоих, а потом возвращался домой и до самого рассвета ворочался в постели, гадая, как же так случилось, что этот ясноглазый мальчишка настолько прочно обосновался в моей душе, что его оттуда теперь не выжечь и каленым железом, и боясь даже думать о том, что я могу не увидеть его на следующий день. Уже засыпая, я думал о том, как было бы здорово притянуть Ромку к себе, уткнуться в вихрастый затылок лицом и спокойно уснуть, всем своим телом ощущая его близость и его тепло.       Он сдался только после того, как я объявил, что брошу его, если он не переедет ко мне. Это была самая рискованная авантюра за всю историю человечества, наверное. Я блефовал, поставив на карту все. Абсолютно все. У меня внутри все тряслось, как малиновое желе, однако внешнее спокойствие мне сохранить удалось, и я выдал свой ультиматум холодным тоном, даже ни разу не споткнувшись. До сих пор не знаю, что бы я делал, если бы Ромка послал меня к чертям. Наверное, бился бы головой в дверь его квартиры, пока он не согласился бы снова быть со мной. На любых условиях.       Но Ромка только вздохнул:       – Дался же тебе этот переезд. Неужели для тебя так важно…       Я не позволил ему договорить:       – Важно. Ничего важнее тебя для меня нет. И вряд ли будет.       И Ромка сказал «да». Он перетащил ко мне свою одежду и старенький комп, тормозящий на каждом шагу, и я вот уже неделю засыпаю именно так, как мечтал все это время – прижав его к себе. Мне до сих пор кажется невероятным, что он здесь, со мной, и что я могу в любой момент прикоснуться к нему, обнять, поцеловать. Чудесный сон, сказка, ставшая реальностью. Мое счастье, невообразимое и почти невозможное. Мой котенок… Мой. Только мой.       – …на маршрутке до конечной, – словно сквозь сон, доносится до меня голос Ромки, застегивающего ремень джинсов. – А ты не собираешься переодеваться? – невинно интересуется он, поворачиваясь ко мне. Я обхватываю его лицо ладонями и жадно целую в губы. Мне уже никуда не хочется ехать, в душе растет и набирает цвет желание остаться дома и целый день не выпускать Ромку из постели. И, оторвавшись от слегка растерявшегося от моего напора Ромки, я уже почти хочу озвучить свое желание, однако его скептический взгляд заставляет меня произнести другое:       – Конечно, собираюсь.       Потом мы с Ромкой участвуем в аттракционе под названием «маршрутка». Водитель гонит микроавтобус по городу так, словно от того, как быстро он доберется до конечной остановки, зависит, возьмут ли его в ралли Париж-Дакар. От мрачных мыслей о бренности бытия и о том, как же недолго мы с Ромкой были счастливы, меня отвлекает предмет моих раздумий, рассказывая мне, где у лошади «газ», где «тормоз», что такое «шенкеля» и чем отличаются удила от поводьев. Ромка иногда бывает в Зоином лошадином клубе или как там это называется, и может считаться почти профессионалом, особенно в сравнении со мной. Я слушаю его не слишком внимательно, но кое-что в моей голове все же оседает, и когда маршрутка лихо тормозит на конечной остановке, я чувствую себя готовым к подвигам.       Конноспортивная база «Раздолье» находится на окраине города, метрах в трехстах от нее начинается лес. Зоя, с которой мы созванивались перед самым выходом из дома, уже ждет нас около конюшни, одетая в поношенные джинсы, линялую футболку и новенькие кроссовки. На голове ее красуется бандана, да и вообще выглядит она так, словно ее только что общим собранием шайки разбойников выбрали атаманом. Она смеется, когда я говорю ей об этом, и ехидно отвечает:       – А ты что, Климов, думаешь, жокеи тут только в камзолах ходят? Беленькие бриджи и черные сапожки? Нет, родной, это только для соревнований такая красота. В остальное время жокеи такие же люди, как и все прочие.       Конюшня вообще оказывается не таким романтичным местом, как мне представлялось, и в воздухе пахнет отнюдь не розами, а опилками, навозом и лошадьми. Мимо ушей на хорошей скорости периодически проносятся мухи размером с крупного воробья, и я интересуюсь у выходящей из конюшни Зои, не откармливают ли они здесь мух специально.       – Специально для тебя, Климов, – хохочет Зоя. – Сегодня здесь все только для тебя, даже мухи.       Но меня уже не интересуют мухи, потому что Тишкова ведет за собой двух лошадей коричневого цвета со светлыми гривами и хвостами. Кажется, такую масть называют гнедой, а может, игреневой… Не очень-то я в этом разбираюсь. Однако дело вовсе не в названии, а в том, что я впервые вижу лошадей так близко, и они кажутся мне просто огромными. Наверное, в моих глазах появляется нечто вроде страха, потому что в этот момент Ромка говорит:       – Рассказывают, что индейцы, – он улыбается и легонько похлопывает свою лошадь по могучей шее, кажется, приветствуя ее, и та фыркает, по всей видимости, здороваясь с ним, – в страхе бросали свои томагавки и разбегались врассыпную при виде этих диковинных заокеанских чудовищ.       Зоя подмигивает ему.       – У твоего Клима нет томагавка, – заявляет она, – а то бы сейчас он его точно бросил и пустился наутек.       Хорошо им насмехаться надо мной, одна профессионально занимается верховой ездой с одиннадцати лет, другой – в течение последних трех лет хотя бы изредка, но садится на лошадь, а я до сих пор был знаком только с одним конем – гимнастическим, но он не дышит так шумно, не фыркает и не косится на меня большим карим глазом. Так что когда Зоя сует мне в руку поводья, я испытываю благоговейный ужас. Мне что, правда, предстоит влезть на этого монстра?! Прямо туда, наверх?! Я с легкой паникой во взоре смотрю на Зою. Надеюсь, что только с легкой…       – Да не боииись, – понимающе произносит она, – не сбросит, Зарка у нас покладистая. Самая спокойная кобыла на базе.       – Пофигистка она, – соглашается Ромка со знанием дела.       Я с сомнением заглядываю в карие глаза Зарки, в которых читается откровенная насмешка и, вставив ногу в стремя, пытаюсь взгромоздиться на кобылу, но нога со стременем почему-то идет под ее брюхо, а седло, наоборот, лезет на меня. Я возвращаюсь в исходное положение, то бишь на землю и с досадой смотрю на Ромку, уже сидящего на своем коне.       – Это потому что она кобыла, – сообщает он Зое задумчиво. – А Антону нужен жеребец.       Зоя хохочет, даже я не могу сдержать нервный смешок.       – У меня уже есть один жеребец, – парирую я, выразительно глядя в ясные голубые глаза. – Другого мне не надо.       – Это ты про Ромку, что ли? – улыбается Зоя. – Да какой он жеребец? Жеребеночек еще совсем.       Ромка натянуто смеется, и его щеки окрашиваются нежным румянцем. Смущается. Он все еще смущается, когда кто-нибудь из друзей начинает беззлобно подшучивать над нами, хотя за этот год все самые близкие наши друзья уже привыкли, что мы неразлучны, как те легендарные попугайчики, и насмешки нас не волнуют. Почти.       – Давай, Климов, – решительно говорит Зоя, хлопая по крупу лошади, – дерзай. Толкайся сильнее правой ногой и резко меняй центр тяжести на лошадь, опираясь на левую ногу, одновременно перемахивай правой, – учит она меня, – если не получится, ложись животом на лошадь и переноси ногу.       На лошадь я забираюсь с третьей попытки. Земля сразу оказывается где-то ужасно далеко внизу. Непривычно. Кошусь на Ромку. Тот замечает мой взгляд и одобрительно кивает:       – Видишь, совсем не страшно.       Я перевожу глаза на Зою. Та стоит и, сложив руки на груди, умиленно смотрит на меня, словно мать, наблюдающая за первыми шагами своего ребенка. А впрочем, так оно и есть, я и впрямь ощущаю себя годовалым младенцем. Зарка нетерпеливо переступает ногами, и я вцепляюсь в поводья, как в спасательный круг.       – Так, Ром, – говорит Зоя, – давайте до охотничьего домика и обратно, – и я, вспомнив Ромкину инструкцию, послушно дергаю ногами, то бишь «даю шенкеля», вынуждая лошадь двинуться с места и надеясь, что мне удастся не свалиться с лошади в ближайшие две минуты.       – Да смотри, не гони, а то твой Климов расшибется нафиг и отобьет себе все жизненно важные органы, – слышу я ядовитое Зоино напутствие, но я настолько занят попытками удержаться в седле, что не удостаиваю ехидную подругу даже взглядом.       Зарка, однако, и на самом деле, оказывается весьма флегматичной особой, она неспешно передвигается по вытоптанной сотнями лошадиных ног дорожке в сторону леса, который с высоты лошадиного крупа даже смотрится как-то по-другому, более сказочно, что ли…       Ромка едет позади меня, и я периодически оглядываюсь, чтобы лишний раз полюбоваться на него. Ромка – достаточно опытный наездник, он смотрится в седле так гармонично и сексуально, что в мою голову начинают лезть разные неуместные в данный момент фантазии, и я забываю обо всем на свете и машинально прибавляю скорость. Зарка недоверчиво фыркает, но послушно переходит на рысцу, и я чувствую, как седло ритмично бьется в мою задницу, почти наверняка оставляя синяки. Однако это мелочи жизни, а вот сам процесс начинает меня увлекать, и я, осмелев, вновь даю лошади шенкеля, заставляя ее пуститься галопом. Ромка что-то кричит мне вслед, но свист ветра в ушах и топот копыт заслоняют от меня все остальные звуки. Я словно сливаюсь с Заркой, становясь с ней единым существом, даже седло, по-прежнему атакующее мою задницу, мне больше не мешает, и чувствую себя неким рыцарем из средневековья, летящим навстречу судьбе. Незабываемые ощущения.       Возвращаемся мы с Ромкой на базу, вполне довольные жизнью, прогулкой, лошадьми и самими собой. Зоя встречает нас радостной улыбкой.       – Что, Климов, ты даже ни разу не упал?       – Не дождешься, – гордо отвечаю я под одобрительный Ромкин смешок.       Слазить с лошади, оказывается, гораздо легче, и я оказываюсь на земле раньше, чем успеваю сообразить, как это лучше сделать. Зарка фыркает и снова косится на меня, но в ее взгляде больше нет насмешки. Кажется, я ей понравился.       – И никакая она не пофигистка, – говорю я, проводя рукой по теплой лошадиной морде. – Правда, Зарочка?       Зоя с Ромкой смеются.       – Все, – в голосе Тишковой слышится удовлетворение. – Они нашли друг друга. Ромка, ты в пролете.       – Вот же язва, – доверительно сообщаю я Зарке. – Как ты ее только терпишь?       – Так и терпит, – ухмыляется Зоя. – Куда ей деваться-то?       Она забирает у нас поводья обеих лошадей и двигается в сторону конюшни.       – Без меня не уезжайте, – бросает она нам, полуобернувшись. – Я быстро, только переоденусь.       – Но… как?.. – я недоуменно моргаю глазами. Конечно, я не специалист по лошадям, но кое-какие знания в этом вопросе у меня имеются. – Разве с лошадьми ничего больше не надо делать? Ну там… распрячь, почистить, обтереть?..       – Надо, конечно, – кивает Зоя, – но я вон Саньку попрошу, он мне не откажет.       Только теперь я замечаю у дверей конюшни высокого плечистого парня, скептически наблюдающего за нами.       – Привет, Сань! – кричит Ромка, взмахивая рукой в приветственном жесте.       – Привет, – отвечает парень, принимая у Зои поводья, после чего Тишкова почти бегом направляется в сторону трехэтажного кирпичного дома, где располагаются, как мне объяснил по дороге сюда Ромка, все административные помещения и небольшая гостиница. Возвращается Зоя быстро и уже совсем другим человеком – не атаманша, а стильная, уверенная в себе девушка, ее мини-юбка открывает две стройные ножки в остроносых туфлях на высоченных шпильках, а блузка облегает все, что и положено облегать уважающей себя женской одежде. В общем, выглядит Тишкова потрясающе, и неудивительно, что Саня, вышедший в этот момент из конюшни, пялится на нее, слегка приоткрыв рот. Мы с Ромкой перемигиваемся, а Зоя машет парню рукой и шипит на нас:       – Придурки… вам бы только поржать…       Уже в маршрутке Тишкова вдруг вспоминает, что ей нужно в аптеку, чтобы купить вазелин, которым они там, у себя в конюшне, мажут лошадям копыта для сохранения влаги в них.       – Зайдете со мной? – выбираясь из маршрутки, спрашивает она. Нам с Ромкой по-прежнему нечем заняться, а день только-только начал клониться к вечеру, так что в аптеку мы заваливаемся втроем.       За прилавком скучает очаровательная юная блондинка в белоснежном халатике, которая заметно оживляется при виде потенциальных покупателей.       – Здравствуйте, – вежливо приветствует нас девушка.       – Здравствуйте, – отвечает Зоя, – у вас вазелин есть?       – Да, конечно, – щебечет блондинка, – вот с банановым ароматом, с яблочным, с клубничным…       – Да нет, – говорит Тишкова, – мне нужен обычный.       – Девушка, но так же оригинальнее! – продолжает раскручивать Зою аптекарша. – Вот с лимонным есть и…       – Нет, – твердо произносит Зоя, – мне, пожалуйста, самый обычный вазелин, без запаха.       – Девушка, а чем вас с запахом не устраивает? – чуть обиженно интересуется блондинка.       – Да мне для лошади, – терпеливо объясняет ей Зоя, и мы видим, как очаровательное личико аптекарши медленно вытягивается, а глаза от изумления превращаются в два голубых блюдца.       Мы с Ромкой выпадаем на улицу, не дожидаясь развязки событий, и, согнувшись пополам, хохочем, привлекая внимание прохожих. Зоя выходит из аптеки, когда мы уже начинаем успокаиваться, и обиженно сообщает:       – Нет, ребят, по-моему, она просто дура… Чего она ко мне с этим вазелином прицепилась? – мы с Ромкой переглядываемся, и новый приступ смеха чуть не валит нас на землю. – Что за идиотский смех? – шипит Зоя, но мы абсолютно не в состоянии объяснить ей причину нашего веселья.       Правда наутро у меня болит не только задница, но и живот, но это уже такие мелочи, что и говорить об этом не стоит…       Гости провели у нас почти весь вечер, да еще попытались утащить с собой в новый ночной клуб, идея посещения которого пришла Зое в голову после третьей чашки чая и первого килограмма конфет. Славик азартно поддержал ее и начал обзванивать остальных друзей, успевая в промежутках между звонками уговаривать нас. Однако Ромка недостаточно выздоровел для подобных увеселительных мероприятий, а потому мы с ним твердо отказались и остались дома, пообещав, что в следующий раз непременно пойдем с ними.       Проводив Славика и Зою, я пошел мыть посуду, категорическим тоном отправив Ромку отдыхать. Однако когда я вернулся в комнату, Ромка уже с головой погрузился в компьютер. Подивившись его оригинальному способу отдыха, я решил, что слишком соскучился по нему, чтобы заниматься чем-то другим, не им, и принялся отвлекать котенка от творческого процесса, гадая, на сколько же его терпения хватит.       Хватило ненадолго. Он выключил компьютер и скользнул в мои объятия. В спальню я нес Ромку на руках, в который раз уже поражаясь легкости его мальчишеского тела, и он не сопротивлялся, как делал это обычно с воплями «Что ты делаешь? Поставь меня на место», лишь прижимался крепче и, обхватив руками за шею, покрывал поцелуями мое лицо, шепча какие-то милые глупости, что-то вроде «Тошка, ты самый лучший, как только ты меня терпишь?» На кровать я опустил его бережно, все еще боясь причинить боль неловким движением, а он улыбался, и тянул ко мне руки, и убеждал, что он не стеклянный и не разобьется, и я лег рядом, прижимая его к себе, и мы опять целовались…       А потом он уткнулся носом мне в шею и тихонько засопел, пробуждая в сердце уже привычную теплую нежность. Я же еще долго не мог уснуть, разные мысли лезли в мою голову, хорошие и не слишком. Я думал о том, что мне достался самый бесценный дар судьбы – любовь этого маленького котенка. О том, что мне жутко повезло, и я встретил человека, с которым готов провести всю свою жизнь. О том, что наши с Ромкой хорошие дни не закончатся еще очень долго, если мы сами не позволим им сделать это. О том, что наконец-то он снова рядом со мной, такой родной и любимый, и дышит мне в шею, и обвивает меня всеми своими конечностями, и я чувствую тяжесть его ноги на своем бедре, и это так хорошо, как только может быть. Как должно быть. Как, я уверен, будет всегда.       В конце концов, я все-таки заснул, укутанный его близостью, словно лучшим покрывалом на земле. Так и прошел еще один хороший день. Еще один тихий уютный вечер.       Мое простое счастье…