Хорошие дни

      Утро       Я проснулся с головной болью. Это было, конечно, неудивительно, если вспомнить, чем закончился мой вчерашний день. Сейчас, солнечным июльским утром, мои ночные рыдания в подушку казались глупыми и смешными, но я, как ни странно, не жалел о них. Я вздохнул и выбрался из постели. Уже выходя из спальни, обернулся. Неприбранная постель казалась холодной и сиротливой. Ромка всегда ворчал, когда я оставлял кровать в таком виде, и с демонстративно-недовольным видом застилал её, а потом столь же демонстративно дулся на меня. Долго, иногда даже целых пятнадцать минут. Прямо вплоть до того момента, пока я с приседаниями и всяческими другими реверансами не преподносил своему злющему котёнку завтрак на блюдечке. Ну… то есть пока я не усаживал Ромку за стол и не начинал пичкать его сыром, творогом, молоком и прочими продуктами корововодства. Я и начал-то звать Ромку котёнком именно тогда, когда понял, что он обожает всё, что имеет хоть какое-то отношение к молоку. Я абсолютно уверен, что в прошлой жизни Ромка был котёнком. Белым и пушистым. Но ужасно царапучим, когда ему что-то не нравилось… Хмм… И да, разумеется, я даже почти сумел убедить в этом самого Ромку. Во всяком случае, когда я в последний раз сообщил ему об этом, он даже глазом не моргнул, только выразительно сморщил свой нос и промолчал.       Но я всё-таки вернулся. Вернулся и заправил эту чёртову кровать, как будто это могло чем-то помочь Ромке. Аккуратно расправляя все складочки на покрывале, разглаживая его до идеально ровного состояния, я думал о том, что если бы это нехитрое действо могло облегчить боль и добавить сил моему котёнку, я бы сделал это своим обязательным ежеутренним ритуалом. Потом вздохнул, вспомнив целую кучу анекдотов на тему невыполненных обещаний, и отправился в душ. Так уж получилось, что я всегда старался избегать заведомо неосуществимых клятв, а уж сейчас и подавно не буду гневить те силы, что распоряжаются нашими судьбами. Только не тогда, когда Ромка лежит в больнице. Пусть всё идёт своим чередом…       Позавтракав двумя бутербродами с ветчиной и сыром и запив их своим обожаемым кофе, вкус которого у меня, наверное, ещё долго будет ассоциироваться с воспоминаниями о вчерашнем дне, я наконец почувствовал, что головная боль постепенно отступает. Немного воспрянув духом, я отправился в больницу. Собственно, это утро почти ничем и не отличалось от вчерашнего, вот только это «почти» было для меня таким… значимым… бесконечным и огромным, как сам мир. Потому что вчера был Ромка, быстро ополаскивающий наши чашки, чтобы успеть выйти вместе со мной из дома.       Он собирался к матери, чтобы поздравить её с новосельем. Несмотря на то, что они практически не общались последние месяцы, после того самого, памятного, разговора, Ромка уже знал, что у его матери появился новый муж, к которому она перебралась неделю назад. Кажется, накануне вечером, пока я был в ванной, ему позвонила одна из его сестёр, чтобы сообщить о радостном событии. Ну да, можно догадаться, что я был категорически против этого визита, но… я не возразил ни единого слова, когда Ромка сказал мне, что собирается навестить свою мать. Я ничего не мог поделать с этим его желанием, я знал, как он скучает по ней. Ромка на самом деле был слишком хорошим сыном, по какому-то невероятному стечению обстоятельств доставшимся не заслуживающей этого матери. Наши с Ромкой споры на этот счёт приводили только к тому, что он обижался на меня. По-настоящему. Мать для него была святой женщиной. Я же, воспитанный своей суровой и принципиальной бабушкой, воспринимал Ромкину мать как безмозглую бабу, профукавшую и собственную жизнь, и собственных детей. Однако это своё мнение я держал при себе, Ромка меня никогда не простил бы, озвучь я его при нём. А ссориться с ним в ближайшую сотню лет в мои планы не входило…       Лифт почему-то не работал, что бывало чрезвычайно редко в нашем снобском доме. Но мы с Ромкой жили на пятом этаже и особых проблем с передвижением по лестнице у нас никогда не возникало. Однако я знал, что прямо над нами обитала пожилая супружеская пара, и догадывался, что толстый одышливый старик, с трудом добредающий от супермаркета до дверей подъезда, опираясь на трость, вряд ли с такой же лёгкостью, как мы, взлетит на шестой этаж. Как и его чопорная старушка-жена, своим неизменно-брезгливым выражением лица напоминавшая мне монашку, впервые увидевшую мужской член. Ну, или крысу, спаривающуюся с тараканом. Ага, вот такие у меня с утра фантазии.       Спустившись вниз, я с любопытством глянул на двери лифта и не удержался от смешка: под вполне официальным сообщением «Лифт временно не работает» чёрной гелевой ручкой была сделана приписка аккуратными печатными буквами: «тараканы перегрызли трос». Ну вот, и здесь тараканы… Видно, не у меня одного такие мудрёные ассоциации по утрам возникают. Однако эта пустяковая шутка неожиданно заметно улучшила моё настроение. В самом деле, ну чего я кисну, как самый распоследний слюнтяй? Ромка, слава богу, жив, ранение не представляет никакой опасности для жизни, кровопотерю возместят. Полежит мой котёнок недельку в больнице, наберётся сил и будет бегать пуще прежнего.       Продолжая посмеиваться, я вышел на остановку. Несмотря на ранний час, яркое солнце, зависшее над домами, разливало по городу густой июльский зной, вызывая в людях желание рвануть к воде, а не тащиться с обречённым видом на работу. На остановке в ожидании троллейбуса вместе со мной, недовольно поглядывая вокруг, маялось ещё около десятка несчастных. Только парочка у столба, сплошь заляпанного бумажками с объявлениями, взявшись за руки и весело хихикая, читала образцы народного столбового творчества. Вчера у этого самого столба стояли мы с Ромкой и точно так же хихикали, изучая подлинные шедевры словотворения. Правда, за руки, как эта вполне себе гетеросексуальная парочка, мы не держались. Нет, я-то был совсем не против, но мой излишне застенчивый котёнок шокировать окружающих отказывался.       Вчера на этом столбе мы с Ромкой признали наиглавнейшим шедевром, заслуживающим премии «Супер-пупер-объявление года», подлинный крик души: «Продам щётку зубную, б/у 2 недели, Colgate Super, с резинкой для чистки языка и губ, гибкая щетина, прорезиненная ручка. Никита Владимирович». И номер телефона. Ромка долго хохотал над ним, и только появление троллейбуса заставило его остановиться.       – Номер! Номер надо было записать, – спохватился он, когда я подтолкнул его в сторону распахнувшихся дверей.       – Что, приобрести захотелось? – осведомился я, запихивая его в троллейбус.       – Да нет же! – возмутился Ромка, оказавшись внутри переполненного рогатого монстра. – Я просто Славика бы попросил ему позвонить…       Бедный Никита Владимирович, незадачливый продавец шикарной зубной щётки, даже не подозревал, какой страшной участи избежал благодаря своевременному появлению нашего с Ромкой троллейбуса. Промывка мозгов в исполнении Славика Кривцова – зрелище не для слабонервных. А уж участвовать в нём в качестве мозгопромываемого я бы не пожелал и злейшему врагу.       В троллейбусе, сжатый, как лимон, со всех сторон людьми, я вспоминал, как вчера мы с Ромкой стояли, вплотную притиснутые друг к другу толпой пассажиров, и он пытался сохранить серьёзный вид, хотя это было сложно, учитывая, что мои пальцы, зажатые между нами, периодически неторопливо пробегались по его рёбрам, а он всегда боялся щекотки… Но Ромка ничего не говорил, стоял смирно, только упорно смотрел поверх моего плеча в окно на проплывающие мимо деревья, дома, электрические столбы, людей, а на его губах играла полуулыбка довольного абсолютно всем человека. Жутко хотелось его обнять и поцеловать, но вокруг нас была плотная стена хмурых и раздражённых людей, вынужденных в такую жару ехать на работу, и шокировать их не хотелось даже мне. Почему-то. Но и желание поцеловать Ромку исчезать никуда не хотело… Я удовлетворился тем, что кое-как нашёл Ромкину руку и крепко сжал её в своей. И, кажется, Ромка был доволен этим ничуть не меньше меня.       Абсолютно иррациональное ощущение счастья окутало меня сладким маревом воспоминаний, словно оставшихся здесь, на задней площадке, со вчерашнего утра. Даже троллейбус, синий, с яркой рекламой каких-то корейских кондиционеров на боках, кажется, был тот же самый – с наклеенным на поручне вкладыше из жвачки, изображавшим белозубо улыбающегося бразильца Роналдо. Усмехнувшись про себя, я щёлкнул по носу знаменитого футболиста и протиснулся к выходу там, где вчера сошёл Ромка, – на рынке. Он намеревался купить матери цветы и какой-то совершенно немыслимый, как заявил он с застенчивой улыбкой, «крайненеобходимыйдлядома», «простопотрясающий» подарок, а я сегодня шёл туда купить что-нибудь подходящее для своего молоколюбивого котёнка. А вот интересно, что он зашифровал под такими замысловатыми наименованиями?.. Что приобрел матери на новоселье? Я же хотел позвонить ему вчера сразу после пятиминутки, чтобы узнать, но не успел…       Времени до начала рабочего дня оставалось не так уж много, но я и не собирался задерживаться на рынке слишком долго. Мне просто нужно было купить настоящего деревенского молока, топлёного, с коричневой корочкой, которое Ромка мог поглощать литрами, а будь его воля – и вёдрами. Ну и для отмазки следовало приобрести творожок и йогурт, поскольку молоко, при всей его вполне очевидной привлекательности для одного конкретного больного, входило в список запрещённых для передачи продуктов. Но я точно знал, что поставить моего котёнка на ноги может только молоко, и ради этого готов был поплатиться собственной шкурой, которую ждёт непременная трёпка, если меня с этим молоком выловит Ирина Варсонофьевна. На девчонок-медсестёр в этом отношении я мог положиться полностью. Они поглядывали на нас со Славиком, как и на всех практикантов, с определённой долей снисходительности, но весьма и весьма заинтересованно. Ещё бы – сразу два симпатичных парня в отделении, где из двенадцати медсестёр, половина – девицы самого что ни на есть невестинского возраста, к тому же совершенно свободных, то бишь незамужних. А какая, простите, медсестра не мечтает стать женой врача? Это как с солдатами и генералами… Славик беззастенчиво пользовался благосклонностью симпатичных девушек, а с одной из них – очаровательной темноглазой татарочкой Динарой, – даже закрутил нечто вроде романа. Я, в силу своей ориентации и наличия в моей жизни Ромки, девушками не интересовался, однако они об этом не догадывались, поскольку комплиментами я их осыпал с профессионализмом Казановы. Иногда даже Славик завидовал моему таланту говорить красивые цветистые слова, хотя и сам обладал хорошо подвешенным языком.       Как бы то ни было, я не стал особо заморачиваться проблемой запрещённых в больнице продуктов, а ураганом пронёсся по рынку, скупив всё, что планировал, да ещё и кое-что сверх того – крупных зелёных яблок и сочных жёлтых груш. Да, ещё парочку симпатичных гранатов. Ромка яблоки обожал, а вот гранаты терпеть не мог и всегда демонстративно морщился, когда их поглощал я. Однако сегодня я был намерен впихнуть их в него насильно, если понадобится, потому что гранаты – незаменимая вещь при анемии, особенно вызванной такой кровопотерей, как у Ромки. Да и вообще… нужно же есть не только то, что нравится, но и то, что приносит пользу.       Хоть я и торопился, в больницу из-за своего турне по рынку я всё-таки опоздал. Василий Михайлович, уже бурно обсуждавший что-то с Ильёй Сергеевичем, неодобрительно покосился на меня, когда я влетел в ординаторскую с битком набитым пакетом в руках, но ничего не сказал. Илья Сергеевич подарил мне приветливую, хоть и немного рассеянную улыбку, а Шабанов, неспешно перелистывавший какой-то толстенный медицинский справочник, отделался сухим кивком. Геннадий Иванович вообще был довольно сдержанным и замкнутым человеком в отличие от весельчака Ильи Сергеевича.       – Доброе утро, Антон Алексеевич, – доброжелательно отозвался на моё торопливое «Здрассьте» заведующий, потом кивнул на яркий пакет. – Гостинцы?       – Угу, – согласился я, чувствуя, что слишком добродушный тон Василия Михайловича не сулит ничего особенно приятного. Паническая мысль о том, что Ромке стало хуже, ледяной струёй скользнула по спине. Сердце ухнуло куда-то в желудок и застучало там, норовя выскочить наружу, а кровь разом отхлынула от лица.       Василию Михайловичу понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что стало причиной внезапной бледности, а то и серости лица практиканта. Себя я видеть, конечно, не мог, но догадывался, что вид у меня был не самый жизнерадостный. Парфенов покачал головой и усмехнулся.       – Антон, ты просто… – о том, что Василий Михайлович благородно пропустил слово «идиот», я догадался, и мне неожиданно стало смешно. – Безнадёжный…       – Васильмихалыч, я просто очень волнуюсь за него, – пояснил я, глядя прямо в глаза хирурга, в которых тут же появилось сочувствие. – Он…       – Я понимаю, – произнёс Василий Михайлович спокойно, и я почувствовал, что он и впрямь понимает. – Ладно, не буду читать тебе лекцию по поводу того, что такая, – он вновь выразительно кивнул на мой пакет, – куча гостинцев твоему… другу сейчас совсем ни к чему, хотя это и в самом деле так.       – Ох, Васильмихалыч, да с другими паренёк поделится, и вся проблема, – беззаботным тоном вмешался Илья Сергеевич. – Там в палате пять здоровенных мужиков, сметут всё в один присест и не заметят.       – Здоровенных? – недоверчиво вскинул брови Шабанов, который крайне редко принимал участие в околомедицинских и немедицинских разговорах, но если уж вмешивался, то всегда оч-чень по делу… – А чего они тогда у тебя койки пролёживают? Выписывай.       Илья Сергеевич засмеялся.       – Да я же о габаритах, так сказать. У меня седьмая палата – как на подбор – одни богатыри. Только вот дружок Антона из общей картинки выпадает. Худенький, маленький, бледненький…       – Нисколько не худенький, – возразил я, обидевшись за своего котёнка. – И не маленький. Он всего на пять сантиметров ниже меня. А бледненький он не всегда…       Хирурги начали дружно хохотать над моим оскоблённым и недовольным видом, и я замолчал, порадовавшись только, что в ординаторской не было Славика, который ещё полгода бы издевался надо мной, называя защитником больных котят или чем-то наподобие этого.       – Иди лучше покорми своего приятеля, Климов, – посоветовал развеселившийся Геннадий Иванович, что само по себе было явлением необыкновенным. – Его уже перевели из реанимации, вон, к Илье Сергеевичу, в седьмую.       – Только смотри, не перекорми мне пациента, – предупредил Илья Сергеевич радостно. – Мне наличие шестого богатыря в палате не актуально.       Я нерешительно улыбнулся довольным хирургам и отправился к Ромке, задаваясь вопросом, куда мог деться Славик Кривцов. Несмотря на свою патологическую беспечность и необыкновенную лёгкость характера Славик редко опаздывал на лекции и практически никогда не пропускал занятий – только если болел. Его отсутствие в ординаторской было поэтому весьма подозрительным. Разве что…       Мда. Конечно. Кто бы сомневался?..       Славик предсказуемо нашёлся в седьмой палате. Сидел на краю Ромкиной кровати, наклонившись к нему, и тихим шепотом рассказывал что-то, кажется, весёлое. В один из моментов он наклонился над Ромкой так низко, что у меня перехватило дыхание. Славик беспардонно вторгался в личное пространство моего котёнка, и мне это не нравилось. Очень не нравилось. Уверен, моё недовольство в подобном случае разделили бы ещё девяносто девять и девять десятых жителей земного шара. Конечно, если бы я не знал, что Славик стопроцентный, нет, стопятидесятипроцентный натурал, я точно убил бы его на месте за такую непозволительную интимность по отношению к моему Ромке, но я знал. Знал и то, что Ромка Славику очень нравится. Мммм… ну, как друг, конечно. И они всегда очень мило общались между собой, так что моя ревность была совершенно неуместна. Но она поднималась, независимо от моего желания, откуда-то из недр моей души, расправляла кожистые крылья, скрежеща острыми когтями по сердцу, намереваясь взлететь и обрушить на голову Славика…       – О, гляди, Тоха пришёл, – Славик радостно улыбнулся мне и удивлённо вскинул брови, встретив мой сердитый взгляд. – Ты чё такой недовольный, Клим?..       Но мне уже было не до него. Мой котёнок повернул ко мне голову и слегка улыбнулся уголками сухих, потрескавшихся губ.       – Привет, – сказал он тихо, почти шёпотом. В его глазах сияла радость, а я… я готов был упасть на колени прямо посреди палаты и бить земные поклоны тем, кто заведует судьбами людей там, наверху, благодаря их за то, что они позволили этому ангелу остаться на земле. Остаться со мной… Лавина облегчения хлынула с небес, смывая все мои страхи и сомнения. Всё будет хорошо. С Ромкой всё будет хорошо. А значит, и со мной тоже. Только теперь, увидев едва заметную улыбку моего котёнка, услышав его тихий голос, я поверил в это. Только теперь.       – Привет, – выдохнул я, подходя ближе. Славик поспешно уступил мне своё место, и я, присев на край Ромкиной постели, осторожно взял его бледную руку, лежащую на одеяле в свою. Холодная. Как всегда, Ромкина рука была холодной, как лёд, и я испытал почти непреодолимое желание привычно согреть её своим дыханием, но… Ромкины соседи по палате – те самые богатыри, о которых упоминал Илья Сергеевич, – заинтересованно косились на нас со Славиком, что было, в общем-то, неудивительно, поскольку за эти две недели практики мы уже успели примелькаться, и нас знали все больные в отделении.       – Ну, как ты тут? – осведомился я как можно бодрее, слегка сжимая ледяные пальцы Ромки в своей ладони.       – Нормально, – прошелестел Ромка и попытался улыбнуться, но пересохшие Ромкины губы категорически этому воспротивились, и на нижней губе незамедлительно появилась свежая трещинка, тут же наполнившаяся кровью.       – Не вздумай улыбаться, – предупредил я строгим голосом, и Ромка послушно нахмурил брови, пытаясь изобразить серьёзный вид, но в голубых глазах заискрился смех, и я вспомнил…       – Не вздумай улыбаться, – говорю я, сердито глядя на Ромку. Он отворачивается, пряча улыбку и честно пытаясь сохранить серьёзный вид. Да, конечно, я и сам прекрасно знаю, что выгляжу крайне забавно с лицом, усыпанном пятнами зелёнки, невероятно похожий на леопарда, нарисованного художником, страдающим одновременно шизофренией и дальтонизмом. Да, я умудрился на двадцать втором году жизни подхватить банальную детскую ветрянку. По странному стечению обстоятельств мне везёт всегда и во всем, даже в таких мелочах. Из всей нашей группы в тридцать четыре человека только одному Антону Климову выпадает такое счастье. Побывав на практике в инфекционном отделении, наша группа мирно разошлась по домам, а через две с небольшим недели, когда все уже благополучно забыли про посещение инфекции, студент Климов созревает для приобретения нового жизненного опыта под названием «Как правильно болеть ветрянкой».       Первым обнаруживает эту гадость Ромка. Именно он, лениво выцеловывая на моём животе одному ему ведомые узоры, без сомнения, подсказанные ему его дизайнерским воображением, выискивает несколько розовых пятнышек и интересуется, что это такое выросло на заветном участке. Честно говоря, его вопрос о происхождении странных отметин ставит меня в тупик, но будучи как-никак студентом-медиком, я поднапрягаюсь, что весьма сложно сделать в тот… кхм… интимный момент, и выдаю просто гениальную версию об аллергии. Да, разумеется, о ветрянке я даже и не думаю. А вы бы подумали?..       Зато через несколько часов всё моё тело покрыто прозрачными блестящими пузырьками, похожими на капли воды и окруженными узким розово-красным ободком. Выглядит красиво. Однако стремительно поползшая наверх температура и жуткая слабость не позволяют мне получить дóлжное эстетическое наслаждение. Градусник зашкаливает на отметке 40°, но вызванная перепуганным Ромкой скорая в виде двух тощих мамзелей неэтично хихикает над великовозрастным больным. Диагноз «ветряная оспа» приводит нас с Ромкой в ступор, он бросает на меня растерянный взгляд. Я виновато жмурюсь, читая в голубых глазах моего котёнка обычно не свойственный ему сарказм.       – Аллергия, значит? – хмыкает Ромка. – Ну-ну…       А бригада медиков жизнерадостно вспоминает ещё несколько подходящих случаев, продолжая веселиться. Однако спустя пару минут под злобным Ромкиным взглядом одна из девиц смущённо прячет смех в своём ящике с лекарствами, другая, по всей видимости, врач, изо всех сил пытаясь сохранить солидный вид, деловито черкает что-то в карте вызова.       – Укольчик, – радостно щебечет фельдшер, подходя ко мне со шприцом наперевес. Я неохотно переворачиваюсь на живот и оголяю известную своей любовью к приключениям часть тела. Острая иголка впивается мне в ягодицу, и жгучая боль быстро распространяется под кожей, вызывая вполне законное желание заорать во весь голос. И я уступаю этому желанию и от всей души взвываю, пугая несчастных медиков чуть не до икоты. Ромка гладит меня по плечу, сочувственно заглядывая в глаза, но что-то тихо мямлит, кажется, пытаясь извиниться перед девушками.       – Это что, – флегматично отмахивается врач. – Это он ещё по-божески… Вот мы утром на вызове были. Интеллигентная семья, квартира роскошная, всё тип-топ, на высшем уровне. «Извините», «простите», «пожалуйста», «будьте любезны»… Вызвали к пятилетнему ребёнку с ангиной. У мальчика высоченная температура. Я объясняю, что вот, мол, сейчас мы тебе укольчик сделаем, малыш лежит, глазёнками только хлопает, но не плачет, не капризничает. Смирился с обстоятельствами. Галочка набрала лекарство, подошла, обработала ягодицу, мальчик лежит, молчит. Она иголочку воткнула, лекарство вводить начала, и тут он поворачивает голову и так спокойненько выдает: «Убью, нахуй!»       – А вы что? – невольно заинтересовываюсь я под весёлый Ромкин смех. Врач и фельдшер по имени Галочка тоже задорно хохочут.       – Мы-то что… Мы вот до сих пор успокоиться не можем, водителю рассказали, так он чуть нас из машины не высадил за то, что мы его смешим и мешаем работать, – говорит Галочка, убирая шприц. – А вот у родителей глаза были… словами не описать. Пятирублёвые монеты мельче… Они даже не предполагали, что их чадушко такие словечки знает.       Проводив весёлую бригаду, Ромка возвращается ко мне. Вздыхает сочувственно, потом нависает надо мной, смеющимися глазами изучая моё лицо, и, наконец выбрав безопасное место, осторожно целует меня в кончик носа. Впрочем, ему нечего бояться – он переболел этой долбаной ветрянкой в четыре года, и теперь у него им-му-ни-тет, что Ромку несказанно радует.       Вызванный на следующий день участковый терапевт после беглого осмотра пациента, то бишь меня, подтверждает диагноз весёлых девиц и, подозрительно косясь на меня и Ромку, объявляет постельный режим и строгое соблюдение всех врачебных рекомендаций. Ни на минуту не поверивший в легенду о нашем с Ромкой кровном братстве, принятую на ура вчерашними девицами, хмурый усатый дядечка в очках с позолоченной оправой уже на выходе из квартиры громко, кажется, специально повысив голос, чтобы и я его услышал, рекомендует провожающему его Ромке «избегать любых психоэмоциональных и физических нагрузок, иначе за последствия он не отвечает». Вернувшийся котёнок несколько минут молча смотрит на меня, потом задумчиво говорит:       – Кажется, нам с тобой только что категорически запретили заниматься сексом, Тош.       – Кажется, да, – соглашаюсь я, пытаясь не ржать. У меня температура под сорок, дикая слабость, меня периодически бьет озноб, я по уши в зелёнке, и мысль о сексе – последняя, которая может забрести сейчас в мою больную голову. – И как я это переживу, просто не представляю…       Ромка смеётся и целует меня в нос.       – Хорошо, что он додумался предупредить меня, – веселится он, – иначе я тебя просто затрахал бы…       Собственно, в следующие несколько дней Ромка, взяв у того самого усатого терапевта справку о фарингите, внезапно его постигшем, этим и занимается. Ну, то есть, не совсем, конечно, этим, вернее, совсем не этим, но всё-таки на исходе седьмого дня я чувствовую себя именно затраханным. Его заботой обо мне. «Неблагодарный», – шипит Ромка, услышав от меня в очередной раз «Отстань, дай мне уже спокойно умереть». Но нет – проявляя чудеса милосердия и терпимости, Ромка все семь дней методично смазывает зудящие пузырьки зелёнкой, дважды в день меняет постельное бельё, переодевает меня, как маленького ребёнка, кормит прямо в постели. Чёрт с ним, с этим бельём, стирать всё равно приходится Ромке. Но это маленькое чудовище с ясными глазами невинного ангелочка лишает меня законной порции мяса, ссылаясь на вычитанную в моём же учебнике по инфекционным болезням информацию о том, что больным ветрянкой полагается молочно-растительная пища и нет абсолютно никаких упоминаний о хорошей отбивной или жареной курочке… Изверг. Мой личный изверг. Любимый… Ну да, я мазохист. Люблю его, даже когда он надо мной издевается. Это же и есть мазохизм, правда?.. Однако два дня без мяса, оказывается, из кого угодно способны сделать злостного бунтаря и ярого приверженца отбивных. Утром третьего дня я устраиваю одновременно лежачую забастовку и бойкот, выдвигая единственное, очень краткое, но вполне конкретное требование: «Мяса!!!»       Ромка сопротивляется недолго, мой обиженно-несчастный вид смешит его, но и вызывает неподдельное сочувствие. Он вообще слишком добрый, мой котёнок, а потому со вздохом плетётся в супермаркет за отбивными. А потом чуть ли не с ложечки кормит меня, ворча между делом про нарушение рекомендаций врача, молочно-растительную диету и чёртовы психоэмоциональные нагрузки, из-за которых он лишён возможности спорить со мной.       К счастью, семь дней мучений остаются позади, всё обходится без осложнений, сыпь исчезает, корочки отваливаются, и ничего не напоминает о моём детском заболевании, кроме двух комплектов постельного белья, приобретших жуткую леопардово-зелёную расцветку и выкинутых нами после недолгого совещания на тему «А надо ли оно нам?» Но над моим «талантом» диагноста Ромка смеётся ещё долго…       – Славик сказал, что вчера ему пришлось практически выводить тебя из комы, – едва слышно проговорил Ромка, с жалостью и беспокойством глядя на меня. Да, в этом он весь – полчаса как из реанимации, а беспокоится о других. Нет, обо мне. Ромка всегда беспокоится обо мне. Я покосился на Славика убийственным взглядом. Тот радостно ухмыльнулся.       – А ты что, думал, я Поттеру признание в любви сейчас нашёптывал? – поинтересовался Славик весело.       – Лучше бы это было признание в любви, – покачав головой, усмехнулся я. – Ябеда.       Заинтересованные взгляды Ромкиных однопалатников стали ещё заинтересованнее. Слово «любовь», проскользнувшее в диалоге, пользовалось, оказывается, успехом и в мужской аудитории, однако разговаривать с Ромкой в таких условиях было совершенно невозможно. Появившаяся в дверях весьма упитанная санитарка в белом халате и косынке на голове, можно сказать, спасла практически безнадёжную ситуацию.       – Завтрак! – громко объявила спасительница абсолютно безапелляционным тоном. – Лежачим, – она зыркнула цепким взглядом в сторону Ромки, – в палату принесут.       После этого она, несмотря на свою полноту, довольно шустро вылетела из палаты, и её зычный голос зазвучал уже в коридоре. Больные потянулись за ней, напоминая двинувшуюся на водопой за вожаком стаю. Славик подмигнул Ромке.       – Поправляйся, Поттер! – весело пожелал он. – А то у меня планов на лето хренова куча, а ты тут бока пролёживаешь. Так что быстренько заканчивай свои незапланированные каникулы и поедем на шашлыки.       – Договорились, – кивнул Ромка, не удержавшись от улыбки, и новая капелька крови выступила на треснувшей губе.       – Я же сказал, чтобы ты прекратил улыбаться, – грозно напомнил я, наклоняясь и слизывая солёную каплю с нижней губы моего котёнка.       – Ой, вот только избавьте меня от ваших телячьих нежностей, – фыркнул Славик. Я, накрывая сухие Ромкины губы своими, махнул рукой, воспроизводя известный жест «проваливай!» Признаться, в тот момент мне было уже не до разговоров, и Славик, сообразив это даже раньше меня, исчез за дверью. А я поплыл, как только наши с Ромкой губы встретились в странно-невинном поцелуе – нежном и целомудренном. Я не собирался травмировать Ромку ещё больше и оттого касался его так бережно, как только мог. Но этого было вполне достаточно, чтобы моё сердце наполнилось радостью и невероятным облегчением. Подумать только – я же не прикасался к нему больше суток! Вообще не прикасался к Ромке, даже кончиком пальца, со вчерашнего дня…       Ромка обхватил мою шею руками и попытался углубить поцелуй, но я отстранился и с сожалением покачал головой. В Ромкиных голубых глазах появилось разочарование, а на лице – болезненная гримаса.       – Тебе больно?.. – встревожился я, глядя на слегка прикушенную в попытке перетерпеть боль губу. – Роооом?..       – Н-нет, – неуверенно отозвался он. – Всё нормально… просто я забыл… – его тонкая рука легла на грудь прямо под сердцем – туда, где располагалась причина его «незапланированных каникул» на больничной койке. Я наклонился и вновь коснулся Ромкиных губ – быстро и нежно, стараясь выразить всю свою любовь, утешить, взять себе его боль…       – Котёнок… – пробормотал я, отстранившись, – я так за тебя испугался…       Ромка серьёзно кивнул и, подняв руку, ласково погладил меня по щеке.       – Я знаю, Тош, – сказал он тихо. – Славик рассказал… Прости меня…       Утро продолжается       Виноватый Ромкин голос привел меня в самое настоящее недоумение.       – За что? – изумленно спросил я. – За что мне тебя прощать-то?       Ромка слабо пожал плечами и поморщился. Все-таки пока даже такая малость, как это незамысловатое движение, давалась ему с трудом.       – Я заставил тебя волноваться, – пояснил Ромка, отводя глаза. Вот же малахольный, он, и правда, решил, что именно он виноват в моих страданиях, а не та сволочь, которая его ранила…       – Можно подумать, ты сам на нож налетел, – с осуждением покачал я головой.       – Можно сказать и так, – вздохнул Ромка, по-прежнему глядя куда угодно, только не на меня. Это мне не понравилось. Очень не понравилось. К тому же это направило мои мысли в определенном направлении, причем весьма неприятном.       – Что ты хочешь сказать? – поинтересовался я, прищурив глаза.       – Ничего, – Ромка бросил на меня быстрый неуверенный взгляд. – Пока ничего.       – Пока? – я вскинул брови. И что это еще за тайны у моего котенка от меня? Он что, покрывает мерзавца, ранившего его?.. Значит, это кто-то, кого он знает?.. Или это…       – Тооош… – жалобно начал он, сбивая меня с какой-то очень важной мысли, и тут, на его счастье, в палату впорхнула медсестра по имени Верочка с подносом в руках.       – Доброе утро, – бодро пропела она, выставляя на прикроватную тумбочку тарелку какой-то каши-размазни, не поддающейся идентификации визуально, и стакан чая. Ее жизнерадостная улыбка, адресованная сразу всем и никому конкретно, навевала ассоциации со знаменитой безликой улыбкой американского производства. Когда я был у матери в гостях, именно эта улыбка набила мне оскомину раньше всего. Но, видимо, Верочка, насмотревшаяся голливудских комедий и мелодрам, считала улыбку главным оружием девушки. Во всяком случае, когда она поворачивалась ко мне, ее улыбка становилась еще шире, и я невольно улыбался ей в ответ. Вот ведь… рефлекс какой-то просто.       – Вам помочь? – осведомилась Верочка у Ромки приветливо.       – Нет, – рыкнул я, опережая открывшего рот котенка. Вот уж хрен – кормить Ромку с ложечки буду я, а не эта пышногрудая улыбающаяся мамзель самого невестинского возраста. Еще не хватало, чтобы она нависала над моим котенком своей грудью и…       – Приятного аппетита, – сверкнув напоследок зубками, Верочка выпорхнула из палаты.       Ромка, скептически приподняв бровь, посмотрел на меня.       – И чего это такое было? – поинтересовался он. – Показательная сцена ревности?..       – Ээээ… – выразительно отозвался я, проявляя чудеса ораторского искусства. – Ммм…       – Ага, – едва заметно кивнул Ромка. – Понятно. Нервное, да?       – Угу, – покаянно признался я. – Очень боюсь, что тебя у меня кто-нибудь уведет. Ну, ты ж и сам это знаешь, правда?       Ромка улыбнулся уголками губ.       – Надо же… меня ревнует главный Казанова мединститута.       Я изобразил возмущение.       – Я – главный Казанова?! А Славик тогда кто?..       – Нууу… Славик по девочкам… а ты – по мальчикам.       Это было почти правдой. До появления в моей жизни Ромки я трахался со всеми парнями, которые мне нравились настолько, чтобы я захотел их, и не заморачивался никакими высокими моральными принципами на этот счет. Секс был просто сексом, мальчики проходили сквозь мою жизнь, как песок сквозь сито, и никто не мог меня зацепить, как бы ни хотел этого. Но Казановой я, конечно, не был. Это Ромка явно преувеличил, и я уже хотел возразить ему, но мой котенок слишком хорошо знал меня.       – А что ты мне принес? – деловито осведомился он, косясь невинными глазами на набитый продуктами пакет, который я приткнул к дверце больничной тумбочки.       – О да, – тут же вспомнил я. – Я ж тебе молока принес, топленого.       В голубых Ромкиных глазах загорелся озорной огонек.       – Деревенского? – выразительно облизнув губы, осведомился Ромка. – Настоящего?       – Самого что ни на есть, – с гордостью отозвался я, доставая из пакета банку с упомянутым напитком.       – Ммммм… – протянул Ромка, блестящими глазами глядя на молоко и, кажется, совершенно не замечая меня. Ну вот, самый настоящий котенок… которому и хозяин-то нужен лишь для того, чтобы исправно снабжать его котеночье величество любимым продуктом.       Я приподнял головной конец кровати и напоил Ромку молоком, скормил ему несколько ложек творога, и вовсе не потому, что Ромка не мог есть сам, а просто потому, что мне так хотелось. Потом я достал из пакета фрукты и, уложив их в тумбочку, посмеялся над тем, как мой котенок скривился при виде гранатов. Я счел его недовольную мордочку достаточным поводом для прочтения небольшой лекции о несомненной пользе этих удивительных ягод. Ромка закатывал глаза, морщил нос, даже пытался что-то возражать, и мне приходилось запечатывать его рот самым простым и действенным способом. Однако вскоре в палату начали возвращаться сытые Ромкины соседи, и лекцию пришлось прервать. Я бы даже сказал, на очень интересном месте…       – Тебе, наверное, уже пора? – голос Ромки едва заметно напрягся. Расставаться не хотелось и ему. Но, к сожалению, мне действительно было пора. Да и не мог я провести в Ромкиной палате весь день, как бы мне этого ни хотелось. Не стоило выставлять перед посторонними людьми нашу любовь. Не для того мы с ним так долго и упорно строили наши отношения, буквально по кирпичику собирая их, чтобы глупые насмешки или откровенная грубость оскверняли и опошляли их. У нас будет еще время, чтобы побыть вместе. В конце концов, у нас с Ромкой впереди была вся жизнь. О том, как хрупка была эта жизнь, предстоящая нам, я старался не думать. Однако живое доказательство этого – к счастью, живое! – лежало сейчас на кровати прямо передо мной, бледное и осунувшееся, с пересохшими губами и темными кругами под глазами. И только глаза – хрустальные голубые озера, чистые и невинные, как у ангела, были прежними. Такими, как в нашу первую встречу…       – Ооой, бляяяя… Кто к нам явился-тааа… – Майя, с выразительно-страдальческим видом закатив глаза, откидывается на мое правое плечо. Ее пышные платиновые пряди тут же начинают щекотать мою щеку, и я невежливо отодвигаю ее от себя, за что удостаиваюсь свирепого взгляда. Майя Кирсанова – первая красавица нашего курса. Или даже факультета. Славик даже утверждает, что института, но тут я сомневаюсь. В любом случае, это общеизвестная и неоспоримая истина, и те идиоты, что смеют подвергать эту истину сомнениям, лишаются права лицезреть ангельский лик примадонны курса, факультета или института соответственно. Я недовольно морщусь и демонстративно отворачиваюсь. – Чего ты? – фыркает она, всем своим видом показывая, что на меня не сердится.       Свою исключительность я понимаю. Майя с самого начала второго курса пытается меня заарканить. То, что я не падаю спелым яблочком к ее длинным стройным ножкам, только прибавляет мне в ее глазах привлекательности. Наверное, я должен гордиться столь лестным вниманием к своей скромной персоне, тем более что наша прима отвергла даже признанного сердцееда Славика Кривцова. Но я, по непонятной Майе причине, не горжусь. Майю бесит моя холодность, но отнюдь не отвращает от меня, только добавляет азарта. Ее цель – покорить меня любой ценой. А Майя – очень целеустремленная девушка.       – Ничего, – отзываюсь я хмуро. – Не люблю телячьи нежности.       – Мммм, – Майя разочарованно отодвигается от меня и смотрит в сторону дверей, где замерла, обводя комнату глазами, тоненькая брюнетка в пурпурном платье. – Наша Зайка пришла, – шипит она, сверля новоприбывшую злым взглядом. Зоя Тишкова – враг Майи номер один. Нет, даже, наверное, номер ноль. Она тоже красива, только не обычной, а какой-то совершенно экзотической красотой. Говорят, в ее роду были цыгане, и это, пожалуй, могло бы объяснить все – и смуглую кожу, и черные угольки глаз, и иссиня-черные волосы. Конечно, платиновая блондинка с голубыми глазами и пухлыми розовыми губами, Майя Кирсанова смотрится не менее, а то и более эффектно, если учитывать пышную грудь, тонкую талию и такие вполне симпатичные бедра. Фигура Зои более хрупкая, да и ростом брюнетка пониже. Но тем не менее, эти две юных леди – самые красивые девушки нашего курса. Или факультета. Ну, или института.       Но они еще и характерами не схожи, как день и ночь. Майя – звезда, яркая, жизнерадостная, легкомысленная. Обожает ночные клубы, танцы, вечеринки. Друзей у нее нет, зато – куча поклонников, воздыхателей и просто прихлебал. Зоя – тихоня. Хотя я уверен, из тех, что с чертями в омуте. Сдержанная, спокойная, рассудительная. Увлекается верховой ездой и плаваньем. Кажется, даже имеет какой-то разряд. Но у нее тоже нет друзей, во всяком случае, в институте. Мне она нравится, но сдружиться с ней у меня почему-то не получается. Зоя словно избегает меня. А может, ей просто не нравится моя компания, в которую я попал, по большей части, из-за Славика. Обычно она не посещает наши вечеринки, но сегодня – большой студенческий корпоратив по случаю окончания сессии, и не придти – значит, нанести смертельную обиду всем. Не думаю, что Зою это особенно волнует, но тем не менее она здесь, хотя и с большим опозданием.       Мы все к этому моменту уже немного пьяны, только во мне одном плещется банки три пива и пара рюмок водки, в остальных тоже намешан еще тот коктейль. Мы сидим на диванчике впятером. Славик лижется с Натали – своей нынешней пассией с первого курса. Кажется, сейчас их языки начнут изучать уже даже не гланды, а пищеводы друг друга, а то и до желудков доберутся. Майя привалилась ко мне плечом, откровенно завидуя Натали. Я отчаянно пытаюсь не замечать, как ее рука нагло курсирует по моему бедру. Между Славиком с Натали и нами сидит толстушка Даша Коробова, ближайшая верноподданная нашей королевы Майи.       – Смотрите-ка, эта дура Тишкова опять того пацана с собой приволокла, – томно оповещает всех Майя. – Вот мне интересно, она с ним, правда, трахается или только для виду его с собой таскает везде?       – Для виду, конечно, – отзывается добродушная Даша. – Он же ребенок еще.       – Тишкова и сама не старая, – вставляет кто-то слева от меня. Я лениво поворачиваю голову и вижу старосту нашей группы – Таню Сухожилову. Она отнюдь не претендует на первенство в факультетском конкурсе красоты – высокая, худая, из породы тех, кого насмешливо называют «грабли», но умница и интеллектуалка, принципиальная и до невозможности честная.       – Дуры вы, – огрызается Майя. – Ему, наверное, пятнадцати нет еще, а она его за собой повсюду таскает. Даже сюда приволокла.       – А тебе не все равно, с кем Зоя пришла, что ли? – подаю голос я. – Тебе-то какая разница?       – Да ты только глянь, Клим… – заискивающе тянет Майя и презрительно кривит губы. – Он же пацан еще. Мелкий совсем… Ну, посмотри…       И я смотрю.       Смотрю…       Смотрю и тону в прозрачной глубине хрустальных голубых озер, чистых и невинных, как у ангела.       Тону в глазах моего Ромки… Навсегда. Мне уже не выплыть…       – Да, наверное, мне пора, – пожал я плечами, поднимаясь. – Обход, операции, обед…       – Ты занятой человек, – улыбнулся Ромка.       – Очень, – согласился я. – Ну, медицина – это вообще…       – …не для средних умов, – ехидно подхватил Ромка.       Вот так всегда. Стоит котенку налакаться молочка, он тут же начинает точить свои коготки. Преимущественно об меня.       – Я не буду ничего отвечать на эту провокацию, – заявил я с делано-обиженным видом, – я дождусь, когда тебе разрешат подниматься и сразу же отомщу… И мстя моя страшна сиречь будет…       – Сам-то понял, что сказал? – поинтересовался Ромка весело.       – Понял, – заверил я.       – А какая такая сиречь мсти твоей страшиться будет? – левая Ромкина бровь взлетела вверх.       Я озадаченно посмотрел на своего котенка.       – Эээ?.. – глубокомысленно отозвался я. Ромка тихонько хмыкнул. – В общем, я отомщу, – пообещал я.       – После обеда? – невинно осведомился Ромка.       – После обеда? – повторил я.       – Ну да, ты же сказал, что дождешься, пока мне разрешат вставать.       – И?..       – И… – передразнил Ромка устало. – Забавный такой толстячок уже прибегал, сказал, что мне уже сегодня после обеда потихоньку можно будет вставать.       – Забавный толстячок – это твой лечащий доктор, – пояснил я с улыбкой, – Илья Сергеевич Гнучих.       – Гну чьих? – сморщил нос Ромка.       – Гну всех, – засмеялся я. – И тебя в первую очередь.       – Ну вот, – сокрушенно сказал Ромка. – Попадешь в больницу, а тут тебя норовят согнуть все кому не лень…       Однопалатники моего котенка одобрительно похохатывали, слушая наш разговор, но я видел, что Ромка уже устал, и его голос звучал все глуше, а глаза утомленно смотрели из-под полуопущенных ресниц.       – Ладно, отдыхай, – бодро посоветовал я. – После обеда приду мстить.       – Угу, – тихо отозвался Ромка. – Только сиречь не забудь.       – Непременно захвачу парочку, – пообещал я, направляясь к выходу и едва сдерживая себя, чтобы не вернуться и не поцеловать его.       – Веселый у тебя друг… – услышал я, уже закрывая за собой дверь палаты номер пять.       Веселый… Знали бы эти люди, как нелегко дается мне это показное веселье, как хочется мне разрыдаться на Ромкиной груди, схватив его в охапку, и не отпускать никогда. Никогда… Знали бы они, как страшно мне оставлять его одного среди совершенно чужих людей. Но я не мог позволить себе быть слабым. Не мог позволить отчаянию взять надо мной верх. Это не поможет Ромке. Я должен быть сильным, должен улыбаться, должен верить в то, что все будет хорошо. Ради него. Нет, ради нас. Потому что я есть, пока есть он. Мой Ромка.       Телефонный звонок отвлек меня от раздумий.       – Привет, – женский голос, раздавшийся за моей спиной, показался мне смутно знакомым, и я обернулся. Невысокая худенькая девушка в белой медицинской накидке с полиэтиленовым пакетом в руке прижимала к уху мобильник, рассеянно изучая номера палат. – Да, я как раз сейчас в больнице… Нет, еще не видела… – девушка встретилась глазами со мной и замерла. – Погоди, здесь Антон… Я перезвоню…       Это была Оксана – старшая сестра моего котенка. Она смотрела на меня Ромкиными глазами с чужого лица, и это было дико и неестественно. Для меня, конечно, не для нее.       – Привет, – сказала она мне.       – Привет, – отозвался я. С ней мы не были в таких плохих отношениях, как с их матерью, которая просто ненавидела меня. Впрочем, наши с ней чувства были вполне взаимны. Оксана же, как и вторая Ромкина сестра – Лиза – относилась ко мне лояльно. Нет, она не испытывала ко мне особенной любви, но, кажется, ради Ромки смирилась с моим присутствием в его жизни. Я платил ей той же монетой.       – Что ты тут делаешь? – она внимательно оглядела меня с ног до головы. Синий медицинский костюм вызвал у нее искреннее недоумение. – Ты здесь работаешь, что ли?       – Я здесь на практике, – пояснил я. – Ты к Ромке?       Оксана кивнула.       – Ну да. Я вчера вечером пыталась к нему попасть, не пустили, сказали – приходи утром.       – Да, – проговорил я, – в реанимацию посторонних не пускают.       – А тебя, значит, пустили? – в голосе Оксаны зазвучали ревнивые нотки. – Ты – НЕ посторонний?       – Я здесь на практике, – повторил я с усмешкой. – Так что я НЕ посторонний.       Оксана, заметно успокоившись, кивнула. Кажется, она имела в виду нечто другое…       – Ты знаешь, что с ним случилось? – спросил я.       Оксана вздохнула.       – Нет, мама ничего не говорит, только плачет… – ответила она. – Она хотела придти, но… – Оксана замялась, надеясь на мое понимание. Однако я не собирался щадить ее дочерние чувства.       – Но?.. – жестко осведомился я. – Слишком пьяна для этого?       Оксана покраснела.       – Нет, не слишком, но все равно… – промямлила она невнятно. Мне не было ее жалко. Почти. Но ведь, в конце концов, она, как и Ромка, не была виновата в том, что ей досталась ТАКАЯ мать.       – Ладно, иди уже, – сказал я примиряющим тоном. – Ромка, правда, еще совсем слабый, но тебе будет рад.       Еще бы! Ромка обожал и свою мать, и своих сестер, смешно гордился любыми их достижениями. Вспомнив о «достижениях», я кивнул на едва заметный животик девушки.       – Как он?..       Лицо Оксаны осветилось, улыбка против воли засияла на ее худеньком личике. Мадонна. Настоящая Мадонна, ждущая своего первенца. Глядя на нее, я вдруг подумал, что неродившемуся еще ребенку очень повезет с матерью. Больше, чем самой Оксане. Больше, чем Ромке. Больше, чем мне…       – Тьфу-тьфу, – ответила Оксана, суеверно сплюнув через левое плечо.       Я засмеялся.       – Передавай Ромке привет, – сказал я, и Оксана тоже засмеялся.       – Неужели успел соскучиться?       – Жутко, – признался я.       И мы разошлись в разные стороны.       Вечер       Я возвращался домой гораздо позже обычного. Спешить смысла не было, ведь там меня по-прежнему никто не ждал. Тот, кто должен был ждать, сидя за компьютером и создавая свои немыслимые дизайнерские проекты, остался в седьмой палате среди посторонних людей. Совершенно посторонних, хотя и отнесшихся к моему котенку с добродушной симпатией и искренним сочувствием. Когда я пришел к Ромке в тихий час, его соседи по палате беззлобно подшучивали друг над другом, не обходя стороной и Ромку. Он к этому моменту тоже вполне освоился и начал отвечать на подначки сотоварищей по несчастью с мягкой иронией. Но все равно выглядел среди этих богатырей одиноким и неприкаянным.       На землю медленно опускались летние сумерки, хотя воздух все еще был раскален, и дневная жара никак не хотела отступать. Троллейбус был полупустым, и я, плюхнувшись на сиденье, задумчиво уставился в окно. Город проплывал перед рассеянным взглядом, даря приятное чувство умиротворения.       День выдался нелегким. Василий Михайлович разрешил мне ассистировать на операции по поводу хронического абсцесса правого легкого. Если говорить простым, немедицинским, языком, то у больного, мужчины сорока шести лет, стало гнить одно легкое. Такое бывает. Причина была на редкость банальной – заснул пьяным, потом его вырвало, и часть рвотных масс попала в дыхательные пути. Попав в больницу первый раз, отнесся к своему диагнозу с беззаботностью человека, привыкшего думать только о том, где достать выпивку. Закономерный результат такого пренебрежения к собственному организму – частичная резекция правого легкого. Сейчас, рассеянно глядя в окно, я испытывал странное чувство удовлетворения от того, что стоически перенес вид почти разложившегося органа дыхания. Пока мы со Славиком изучали историю болезни этого пациента, все выглядело не так ужасно, а вот когда Парфенов вскрыл грудную клетку, и мне в лицо пахнуло тленом… В тот момент мне потребовались определенные усилия, чтобы побороть рвотный позыв, но, кажется, никто этого не заметил. Да, не такое уж это чистое дело – хирургия…       Я усмехнулся, вспомнив, как на самой первой операции, на которой нам, группе тогда еще второкурсников, разрешили присутствовать, едва не бухнулся в обморок. Мне стало плохо при виде крови, стекающей в лоток, и Славик выводил меня из операционной, придерживая за талию. Я болтался на нем, как обморочная девица, и не хотел жить. В то время я свято верил, что упасть в обморок на операции – величайший позор и крах всех надежд для человека, с детства мечтающего стать хирургом… Я не ожидал от себя подобного. Я был уверен в себе, и вот – надо же…       Люди утверждают, что человек, падающий в обморок при виде крови, никогда не сможет работать хирургом. Я знал эту расхожую истину, все студенты на первых порах бурно обсуждают свою реакцию на кровь и свое первое посещение прозекторской, гордясь проявленной выдержкой и хладнокровием. На меня и еще парочку таких же страдальцев смотрели как на тяжелобольных, которым осталось жить дня три, не больше. Но тогда я и вправду был близок к отчаянию после своего позора. И, как ни забавно, прибежал к бабушке. Словно опять расшиб коленку… Я ожидал суровой отповеди и опасался увидеть разочарование в ее глазах. Но она только улыбалась.       – Хладнокровие – дело привычки, Тош, – спокойно сказала она тогда. – Многим в студенческие годы становилось нехорошо на первых операциях.       – И тебе? – спросил я, глядя на нее как на мессию, несущую мне надежду.       Она хрипло засмеялась.       – И мне. Только я в обморок упала в морге. До сих пор запах той нашатырки, которую мне под нос совали, ощущаю, когда в прозекторскую вхожу.       В ее глазах плескался смех, и я не стал уточнять то, что проскользнуло между строк – моя бабушка стала патологоанатомом назло самой себе. Назло своему страху.       Победить себя. Этому она пыталась научить меня. Это стало моей целью. В то лето, после второго курса, моя санитарская практика проходила в этой же самой больнице, только в другом отделении, нейрохирургическом. Ох, и насмотрелся я тогда крови… Так что Парфенову я не соврал – теперь я мог бы запросто помыть руки в тазике с этой биологической жидкостью…       – Нет, ты представляешь, – прерывая мои мысли, раздался позади меня громкий и возмущенный девичий голос. – Я его в рот засовываю, облизываю, а он соленый!       Челюсть моя не стукнулась об пол только потому, что я слегка придержал ее рукой, оборачиваясь на голос. Две девушки в умопомрачительных мини усаживались на сиденье позади меня.       – Представляешь, соленый! – продолжала возмущаться первая, доставая из сумочки проездной. – Нет, ну мог же он помыть его, в конце концов!..       Немногочисленные пассажиры троллейбуса, как один, уставились на девиц. Кондуктор, выпучив глаза, громко икнула. Два парня на задней площадке радостно загоготали. Моим глазам предстала весьма интересная картинка…       – Ты чё, дура?! – вдруг вызверилась вторая, негодующе глядя на подружку. – Ножи ведь нельзя облизывать!       Второй раз удержать челюсть на месте было гораздо сложнее, но у меня вышло. Ура мне и моей выдержке! Я закусил губу, чтобы не заржать вместе с остальными, и направился к выходу.       Звонок мобильника раздался тогда, когда я входил в заработавший, к моему облегчению, лифт. Не то чтобы я не смог бы преодолеть пять этажей до своей двери, но усталость и прямо-таки нечеловеческое напряжение последних двух дней заставляли ноги предательски дрожать.       – Не хочешь выпить? – голос Славика Кривцова сочился медом. Или ядом. Иногда в общении с моим лучшим другом это трудно было отличить, особенно по телефону.       – Не знаю, – я ткнул пальцем в кнопку с цифрой «пять». – Но, кажется, нет.       – Да брось, Клим, – медоточивый яд струился по невидимым электромагнитным волнам сотовой связи, проникая в мозг. – Тебе надо расслабиться.       Нет, ну что они, в самом деле? Сговорились, что ли, с бабушкой? Одна вчера на полном серьезе предлагала покурить, чтобы успокоиться, другой в своей заботе о моем психическом состоянии пошел еще дальше. Похоже, они решили, что я впал в депрессию, и не способен обойтись без их попечительства. Неужели я выгляжу таким слабаком?..       – Слав, со мной все в порядке, – заверил я с легким раздражением, выходя на своем этаже. Однако Славик не был бы Славиком, если бы отступил.       – Я сказал, что ты не в порядке? – удивился он. – Я только предложил тебе выпить, и не надо делать из простого предложения далеко идущие и в корне неверные выводы. Твои инсинуации неуместны…       – Ладно, Слав, – прервал я его, открывая дверь в свою квартиру. Подобные песни Славик мог петь очень долго. – Только не надо заводиться.       – Тогда я сейчас за тобой заеду, – деловито сообщил Славик.       Я захлопнул входную дверь и скинул кроссовки.       – Нет, я никуда не хочу, – я надеялся, что мой голос прозвучал достаточно твердо, чтобы Славик понял, что на меня сегодня ему не стоит рассчитывать.       Однако надежда на понимание и Славик – вещи не настолько совместимые, чтобы я всерьез мог поверить в то, что его можно остановить моим простым «нет». Для этого потребовалось бы гораздо больше усилий и танковая дивизия впридачу. Как минимум.       – Поттер дал тебе свое благословение, если что, – индифферентно сообщил Славик, и я едва удержался, чтобы не побиться головой о стену. И когда это он успел поделиться с Ромкой своими планами на вечер, если смотался из больницы сразу после обеда? Неужели еще утром? Вот наглец! – Мы с ним обсудили твое нервно-психическое состояние и решили…       – Слав, отъебись, а? – попросил я.       Славик Кривцов был хорошим другом. Нет, я серьезно. Мы познакомились еще на вступительных экзаменах и как-то очень быстро поняли, что наши взгляды на этот мир во многом совпадают. Живой, энергичный, плещущий оптимизмом и хорошим настроением, Кривцов был, казалось, моей полной противоположностью. Я в те дни был мрачным циником, и мой ядовитый сарказм мог отпугнуть любого. Любого, но не Славика. Он был первым, кто пробился сквозь броню, которой я заботливо окружил свое сердце, чтобы никто и никогда не смог поранить его. Да, я оберегал себя от возможных потрясений. Как в той песне: «Если у вас нету друга, вам его не потерять»… Ну, или что-то в этом роде. А Славик мне понравился. Я имею в виду, понравился мне как парень. Сначала. А потом я позволил ему войти в мою жизнь в качестве друга. Соблазн трахнуться с ним уступил желанию иметь рядом человека, который поймет и поддержит тебя всегда, несмотря ни на что.       Кстати, именно Славик первым узнал о моей ориентации. Он был первым, кому я смог сказать об этом вслух. Да… В тот день мы с ним отмечали наше поступление в институт. До сих пор та наша попойка является предметом шуточек. А ведь прошло уже почти четыре года. Тогда, нализавшись, что называется, в зюзю, я поведал Славику о том, что он мне нравится. Славик, ничуть не уступавший мне в степени опьянения, поклялся в своей вечной любви до гроба, пронзившей его с первого взгляда. Дурак, он думал, это я так выражаю ему свою симпатию, и решил отплатить мне сторицей. Не то чтобы я сильно возражал, но все же честно признался ему, что хотел его трахнуть, а теперь не хочу. Кажется, он тогда обиделся. «П…чему?» – заинтересовался он. Только минут десять спустя я понял, что его интересует не то, почему я хотел его трахнуть, а то, почему теперь не хочу…       Теперь об этом и в самом деле смешно вспоминать. Но наш тогдашний пьяный разговор сдружил нас сильнее, чем пуд съеденной соли. Мы смогли принять друг друга такими, какими были, и алкоголь только смягчил острые углы. А вообще Славик был первым и долгое время единственным, кто знал, что я предпочитаю мужчин. Даже моя бабушка узнала обо всем гораздо позднее – когда я уже стал встречаться с Ромкой.       До знакомства с Кривцовым у меня, конечно, были приятели и даже довольно много. Некоторых из них я мог бы даже назвать друзьями, некоторые, без сомнений, считали своим другом меня. Но близко я все же старался не подпускать никого. Я боялся. Боялся того, что происходило тогда в моей жизни. Кто знает, был бы у меня лучший друг, если бы не та пьянка со Славиком. Просто это было нелегкое для меня время, моя жизнь кардинально менялась. Нет, не из-за того, что я окончил школу и поступал в институт. Нет-нет, все началось намного раньше.       – Теть Саш, пожалуйста! – умоляющий женский голос срывается на крик. – Теть Саш, ну, хочешь, я перед тобой на колени встану?..       Я стою в прихожей, стягивая куртку, и слышу бабушкин голос, злой и отрывистый:       – Перед Антоном вставай! Ты его бросила, не меня! А я тебе не священник, чтобы грехи отпускать.       – Теть Саш, да бог меня и так уже наказал, – принимается горько рыдать женщина. Моя мать?..       Бабушка молчит, и, насколько я ее знаю, яростно кусает губы, пытаясь подавить злость. Обычно она спокойна и невозмутима, но бывают ситуации, когда самообладание ее покидает. Видимо, этот неожиданный визит относится как раз к таким обстоятельствам.       Я осторожно кладу рюкзак на обувную полку и неслышно подхожу к приоткрытой двери в зал. В узкую щелочку мне видна только крохотная часть комнаты с книжным шкафом и торшером. Даже бабушкино любимое кресло с брошенным в него старым клетчатым пледом, стоящее чуть дальше вдоль стены, скрыто дверью. Женщины там, внутри, что они делают, мне не видно. Но судя по голосам, бабушка стоит у окна, а ее гостья находится где-то около дивана или на диване, то есть практически в другом конце комнаты.       – Рита, прекрати, – голос бабушки звучит холодно и достаточно спокойно. Все-таки выдержки ей не занимать. – Если ты явилась сюда, чтобы поплакать, ты ошиблась адресом. Мне тебя не жаль.       – Теть Саш… пожалуйста… – голос женщины падает до хриплого шепота. Да, похоже, это и в самом деле моя блудная мать. Рита. Маргарита. Племянница бабушки, единственная дочь ее сестры. Странная у меня вообще-то семья, если честно. – Теть Саш… я ж специально приехала… из-за Тошеньки только…       Меня передергивает. Слишком слащаво и непривычно звучит мое имя в устах этой практически чужой женщины. Бабушка обычно зовет меня Тошкой или Тошей, а когда я впадаю в немилость – Антоном. Это нередко бывает в последнее время, если честно. Ну а что? Переходный возраст, гормоны и прочие неприятности, в число которых попала и моя очень нестандартная сексуальная ориентация, дают о себе знать. В конце концов, я – обычный подросток со всеми вытекающими из этого постулата последствиями.       – Тоооошеньки… – тянет бабушка с непередаваемым сарказмом. – А чего ж ты этого Тошеньку мне приволокла, когда у него еще и пуповина толком не отпала?       – Теть Саш, дурой была… Ну, сколько мне тогда было, ты помнишь?.. Девчонка же совсем… – продолжает стенать моя мать, и я чуть ли не воочию вижу брезгливое выражение на тонком лице своей бабушки. Ей действительно не жаль мою мать. Да и я не испытываю к родившей меня женщине ни жалости, ни сочувствия, ни обязательной почему-то в таких случаях благодарности за мое рождение. Я ей ничего не должен. Она не сделала для меня ничего, за что я должен быть ей благодарен. И почему, спрашивается, я должен жалеть ее? Она залетела, когда ей было чуть больше семнадцати, и банально прозевала свою беременность. Ее мать – моя родная бабушка, между прочим, – потащила непутевую дочь по докторам, однако аборт было делать слишком поздно. Дикий скандал закончился битьем посуды и демонстративным хлопаньем дверью. Мнение мямлившего что-то в защиту дочери дедушки как аргумент не рассматривалось. Моя мать проявила присущее всей чудной семейке Климовых фамильное упрямство и явилась к своей тетке, которая утерла племяннице слезки и окружила нежной заботой. Оставшиеся до родов месяцы моя мать жила у тетки, не желая мириться с семьей. Наталья Николаевна, бабушкина сестра, тоже не желала идти на попятный. Так, в атмосфере всеобщей любви и сердечности я появился на свет. Ха-ха. В день совершеннолетия моей матери, кстати, появился.       – Девчонкой? – я чувствую, что бабушка саркастически улыбается. – Девчонки в песочнице играют, а не раздвигают ноги перед мужиками.       – Теть Саш, ну вот зачем ты так? – голос матери срывается на фальцет. – Я его любила. Ты же никогда этого не понимала! Ты просто никогда никого не любила! Всю жизнь старой девой прожила!       Бабушка молчит. Я могу представить, как она с силой сжимает в кулаки тонкие пальцы, как плотно смыкаются ее губы, как леденеют ее глаза, как каменеет вся ее фигурка, превращаясь в одну туго натянутую струну – кажется, тронь и зазвенит… В этот момент я ненавижу свою мать.       – Не смей! – я врываюсь в комнату прямо в ботинках, зная, что потом бабушка будет строго выговаривать мне за то, что я испачкал ее изумительный германский палас, но сейчас мне все равно.       Бабушка, как я и думал, стоит у окна, ломая в пальцах незажженную сигарету, и выглядит именно так, как я себе и представлял. Темноволосая стройная женщина в сером брючном костюме сидит, скрючившись на диване, и смотрит на меня, широко распахнув глаза. Меня никто не ждет домой в это время. Бабушка думает, что я в школе, но у нас сегодня удачный день – заболела учительница русского и литературы, а англичанка на каком-то семинаре, и у нас отменили целых три урока. А что может быть бóльшим счастьем для учеников?! Только отмена четырех уроков, конечно… Разумеется, мое появление выглядит очень эффектно. Только мне по-прежнему все равно.       – Не смей, – угрожающе говорю я, глядя в изумленные карие глаза, такие же, как у меня, – говорить о любви. Кто ты такая, чтобы судить других?!       – Тош, не надо, – голос бабушки непривычно тих, и я чувствую в нем какую-то обреченность. – Это твоя мать. Она хочет забрать тебя с собой, в Америку.       – Да мне похуй, чего она хочет! – ору я и вижу, как глаза бабушки округляются. Такого она от меня еще не слышала. Ну, я же говорил про переходный возраст… и про гормоны, да. – Где она была, когда ты чуть ли не сутками горбатилась на работе и одна тянула меня?! Пошла она в жопу со своей Америкой!       – Тошенька… – женщина медленно сползает с дивана на пол, действительно становясь передо мной на колени. Слезы текут по ее щекам нескончаемым потоком. – Тошенька… Тошенька… – кажется, она способна сейчас произносить только одно это слово, от которого у меня просто сводит скулы.       – Антон! – бабушка смотрит на меня с такой укоризной, что в другое время я бы зажмурился и убежал. В другое время, только не сейчас. Сейчас я могу только ненавидеть. – Принеси воды.       – Да пошла она! – рявкаю я, не испытывая ни капли жалости.       – Антон! – голос бабушки становится жестче. – Это твоя мать!       – Ты – моя мать! – не менее жестко отвечаю я. – И другой мне не надо!       – Принеси воды, – уже мягче говорит бабушка. – Не будь сволочью.       И я иду на кухню за водой.       Моя мать тогда, в самом деле, приехала за мной. Она свято верила, что стоит ей только появиться в нашей с бабушкой небольшой квартирке, сверкая бриллиантами и источая аромат дорогущего парфюма, как я тут же брошусь в ее объятия и, облобызав дорогую мамочку, уверю ее в том, что ничуть на нее не сержусь. Нет, я и не сердился. Но и делать что-либо подобное не собирался. Ну, вот не обладаю я христианским смирением и великодушием. Если меня ударят по левой щеке, я не подставлю правую, а скорее всего, развернусь и прямым хуком справа заеду в челюсть обидчику. Чтоб неповадно было.       Самым забавным было то, что про меня в то время внезапно вспомнили все мои родственники. Я вдруг понадобился сразу всем – и родной бабушке, и дедушке, и матери, и ее новому мужу, какому-то американскому бизнесмену, помешанному на детях и мечтающему о наследнике. Мать, утверждая, что бог ее наказал, знала, что говорит. Она так и не смогла больше родить. Все ее беременности заканчивались одинаково – выкидышем, причем на большом сроке. Американский муж моей матери начал поговаривать о том, чтобы усыновить ребенка, однако в Америке это сделать практически невозможно, а за границей усыновителям чаще всего приходилось брать на воспитание больных детей. Бизнесмену хотелось здорового ребенка, и в воздухе незримо повис вопрос о разводе. Лишаться богатого мужа и американского благополучия матери не хотелось, и она вспомнила обо мне. Неважно, что к тому времени мне было почти шестнадцать, и я заканчивал девятый класс. Неважно, что последний раз она видела меня, когда мне было три недели. Неважно, что мои бабушка и дедушка вообще не видели меня, хотя мы и жили в одном городе. Неважно, что мне пришлось бы надолго, если не навсегда, разлучиться с женщиной, которая хоть и не подарила мне жизнь в прямом смысле этого слова, но сделала все, чтобы эта жизнь у меня была. Все было неважно. Юридически мать имела на меня все права, и ее адвокаты вцепились в бабушку, как бульдоги. Нас осадили со всех сторон, все объясняли мне, что нельзя быть таким нетерпимым, что нужно уметь прощать, что я должен проявить милосердие… Я говорил, что во мне нет ни капли сострадания, да? Так вот тогда во мне не было ничего, кроме злобы и ненависти. Хуже всего было то, что и бабушка объясняла мне все эти прописные истины. Она считала, видите ли, что так для меня будет лучше. Какого черта?! Я не собирался бросать ее ради какой-то там Америки. Мне было хорошо и тут, в городе, где я вырос. Я мечтал стать хирургом и исцелять больных людей. Бабушке нравились мои благородные намерения, хоть она и посмеивалась над пафосом моих тогдашних высказываний.       Мы выстояли. Осада кончилась, когда мне исполнилось семнадцать. Мать отступила, поняв, что переубедить меня не удастся. Весь последний год моей учебы в школе мать пыталась «наладить отношения». Она моталась между своим Хьюстоном и нашим городом, как между кухней и ванной. Ее визиты постепенно стали почти обыденными, я потихоньку привыкал к ним. И к ней. Привыкал, но простить так и не мог…       – Что значит твое «отъебись»? – хохотнул мне в ухо Славик, заставляя вынырнуть из воспоминаний. Я прошел на кухню и скептически поглядел на чайник. Наверное, стоило поужинать. Или нет?.. Совсем недавно Ромка, невзирая на мое яростное сопротивление, заставил меня съесть творог и яблоко, разумеется, в отместку за гранат, так что особого голода я не ощущал, но пару бутербродов мог бы и осилить.       – А что оно может значить? – усмехнулся я, включая газ. – Отвянь, отчаль, отвали, отцепись, отвяжись…       – А ты много синонимов знаешь, да? – поинтересовался Славик весело. – Да еще все на букву «о»! Ты не перепутал институты случаем?       – Не перепутал, – огрызнулся я. – Слав, правда, я сегодня устал…       – Вот и отдохнешь, – настойчивый голос Славика вновь приобрел чарующие оттенки. – Клиииим, давай, не будь таким занудой. Выпьем, расслабимся, потанцуем…       – …девушек снимем, – кисло продолжил я ассоциативный ряд.       – Вот-вот, – радостно подхватил Славик. – Девушек в первую очередь. Ну, так что, заехать за тобой?       – Ладно, – отозвался я со вздохом. Хватке Славика мог позавидовать любой бульдог. – Черт с тобой, жду.       Ночь       Ночь огней…       Нет, это не песня известной группы крутилась у меня в голове. Так назывался бар, куда притащил меня Славик. В баре было шумно, многолюдно и, кажется, очень весело. Громкие крики и взрывы хохота били по ушам, глаза слезились от сигаретного дыма. Грохочущая ритмичная музыка манила на залитый разноцветными огнями танцпол, где двигались в такт друг другу потные разгоряченные тела. Мы со Славиком протиснулись сквозь бушующую толпу и уселись у барной стойки на высокие крутящиеся табуреты.       – Два фирменных, пожалуйста, – бросил Славик бармену и заинтересованным взглядом обвел зал. – Сегодня здесь не скучно, – объявил он, повернувшись ко мне.       – Да что ты говоришь? – язвительно отозвался я, с каждой минутой все больше жалея, что поддался на уговоры Славика и отправился веселиться. Мне было не по себе – все-таки Ромка там страдает на больничной койке, а я тут, в баре, отрываюсь. Ему плохо, а я…       – Не заморачивайся, Клим, – одернул меня Славик, словно догадавшись, о чем я думаю.       – Не заморачиваюсь, – заверил я его. – Просто…       – …просто, – прервал он мои объяснения весело, – ты жуткий зануда.       – Может быть, – не испытывая никакого желания стал спорить, сказал я.       – Не может быть, а точно, – фыркнул Славик.       – Ваш заказ, господа, – лучисто улыбаясь, бармен поставил перед нами два бокала.       – Спасибо, – буркнул я, притягивая к себе свой. Фирменный коктейль не слишком оригинально назывался «Ночь огней» и включал в себя водку, малиновый сироп, лимон, кучу каких-то лесных ягод и, разумеется, лед. Выглядел коктейль довольно аппетитно, да и на вкус был вполне терпимым, а главное – холодным, хотя лично я малину не жаловал, предпочитая клубнику. Однако выбирать не приходилось, к тому же этой ночью я решил во всем положиться на лучшего друга и его вкус.       – Смотри, какая цыпочка, – Славик скосил глаза на сидевшую чуть поодаль черноволосую девицу в белой кожаной юбке, больше напоминающей, правда, широкий пояс, и полупрозрачной блузке. Точеный профиль с чуть вздернутым носиком, пухлые губки, обнимающие коктейльную соломинку, роскошная грудь размера пятого-шестого, не меньше. На длинных загорелых ногах красовались плетеные босоножки на высоченных шпильках, отчего ноги казались еще длиннее. Я просто не мог сдержать смех, заметив, как у моего лучшего друга потекли слюнки при виде этого невероятно соблазнительного зрелища.       – Ну, чего ты ржешь, Клим? – возмутился Славик. – Тебе что, она не нравится?       – Мне – нет, – ответил я, продолжая посмеиваться. – У меня, знаешь ли, свои собственные стандарты красоты.       – Знаю-знаю, – отмахнулся Славик, – лежит сейчас твой стандарт красоты в коечке и посапывает в две дырочки.       – Надеюсь, – сразу помрачнел я, тут же испытав чувство вины и последовавшее за ним острое желание вернуться домой. Не следовало Кривцову бить меня в самое слабое мое место и напоминать о Ромке. Перемена моего настроения от Славика не ускользнула, несмотря на то, что он был откровенно увлечен разглядыванием девицы.       – Прости, я идиот, – он дружески хлопнул меня по плечу. – Полный кретин.       – Не буду спорить, утверждая обратное, – буркнул я. Но на Славика было невозможно сердиться. Он ослепительно улыбнулся мне и вновь уставился на девицу. Пристальное внимание Славика, наконец, заставило красотку скосить на нас глаза. Прикусив нижнюю губу, она окинула нас оценивающим взглядом, похлопала длиннющими ресницами и зазывно улыбнулась.       – Так, Клим, я пошел, – сообщил мне Славик и рванул к очаровательной незнакомке. Я проводил его взглядом и вздохнул. Кривцов был неисправим. Нет, а на что я, собственно, надеялся? Что он будет сидеть рядом со мной весь вечер и, поглаживая по руке, говорить утешающие слова? Надо быть наивным одуванчиком, чтобы верить в это, а я одуванчиком не был. Я догадывался, что Славик бросит меня при первой же возможности и помчится за первой же юбкой, и все-таки поехал с ним. Только вот, скажите мне на милость, какого рожна я, зная все это, поддался уговорам прожженного ловеласа и поперся с ним в бар?.. Чтобы служить фоном этому законченному бабнику? И чем мне теперь заниматься? Тихо напиваться в одиночку?       – Привееет, Антон, – вкрадчивый голос над самым моим ухом заставил меня вздрогнуть. Очень знакомый голос. Я резко обернулся, едва не расплескав свой коктейль.       – Котик?       – Котик?       – Ну да, его все так и зовут – Котик, – терпеливо объясняет мой приятель Егор, потягивая пиво.       Мы с Егором учимся в одиннадцатом классе, он новенький, пришел в этом году, и мы с ним как-то сразу сблизились. Нельзя сказать, что мы с ним стали лучшими друзьями, нет. Просто два приятеля, которым нравится проводить вместе свободное время, которого не так уж и много в выпускном классе. Но в этот субботний вечер мы с ним выбрались в бар. Это звучит так солидно, так по-взрослому, что кажется настоящим достижением, особенно для нас – двух неизбалованных подобными развлечениями мальчишек.       Так получилось, что моей бабушке, хоть и не следившей за каждым моим шагом и даже почти не ограничивающей мою свободу, удалось внушить мне кое-какие основополагающие принципы поведения, так что мне повезло не стать ни наркоманом, ни хулиганом, ни просто шалопаем. Разумеется, я мог дать сдачу, если было нужно, драк я никогда не боялся, но тем не менее, вырос обычным мальчишкой. У меня куча друзей и приятелей, с которыми мы прекрасно проводили время, однако по разным «злачным» местам мы практически не болтались. На то были самые разные причины, в основном элементарное отсутствие денег на карманные расходы, поскольку бóльшая часть моих приятелей воспитывалась у матерей-одиночек, а то и у бабушек-одиночек, как я сам, или у родителей-пьяниц. Егор, в отличие от меня и других, рос в полной и вполне благополучной семье, но у него был очень строгий отец, бывший военный, и он держал весь дом в ежовых рукавицах, а потому сын у него оказался совсем не избалованным.       В этот дождливый октябрьский вечер мы с Егором решили в кои-то веки оторваться. Накануне у него был день рождения, и родители подарили ему на семнадцатилетие музыкальный центр, а отец неожиданно раздобрился и отстегнул еще наличных, «чтобы ты мог развлечься с друзьями». Однако сумма, выданная щедрым родителем, оказалась не такой уж большой, на всю нашу компанию явно не рассчитанной, вот Егор и потащил в бар меня одного, развлекаться.       – Странно как-то, – говорю я, чувствуя, как от пива слегка кружится голова. – Такой здоровый парень и вдруг – Котик…       – Ничего не странно, – возражает Егор. – Посмотри, какой он – настоящий сытый и всем довольный котяра, вдоволь нализавшийся сметаны.       Я смотрю. Парень действительно чем-то напоминает кота – то ли своей расслабленной, вальяжной походкой, то ли слегка прищуренными зелеными глазами, то ли проскальзывающей во всем его облике ленцой. Ему лет двадцать с небольшим, он высокий, сильный и красивый, у него классически правильное лицо с высокими скулами и симпатичной ямочкой на подбородке, а когда он улыбается, наклоняясь к своей спутнице, на левой щеке у него появляется ямочка. Его спутница не идет с ним ни в какое сравнение. Девушка худенькая, маленького роста, она едва достает Котику до плеча. У нее блеклые серые волосы и острое личико, двумя яркими пятнами на котором выделяются ее глаза – насыщенно-синего, не существующего в природе цвета, и, глядя в них, сразу вспоминаешь о линзах. Чем она могла привлечь красавца Котика, мне непонятно.       – Откуда ты его знаешь? – интересуюсь я у Егора. – Ты ж вроде по барам не ходишь.       – Не хожу, – охотно соглашается Егор. – Но мы раньше в одном доме жили, перед тем, как сюда переехать, в соседних подъездах. Я видел, как он девок к себе водил тучами, каждый день новую.       Я смеюсь, одним глазом косясь на Котика.       – Завидовал? Только честно.       Егор слегка краснеет.       – Ну… – неопределенно тянет он.       – Завидовал, – констатирую я.       – Привет, – мягкий голос с бархатистыми оттенками раздается совсем рядом с нами. Мы с Егором поворачиваемся и смотрим в зеленые кошачьи глаза. Котик в обнимку со своей спутницей стоит и, сыто улыбаясь, изучает наши удивленные лица. – А я смотрю, знакомая мордашка, – сообщает он Егору, тот слегка смущенно улыбается. – Горка, как поживаешь?       – Нормально, – отвечает Егор, крепко пожимая протянутую ему руку.       – Познакомься с моей девушкой, – говорит Котик.       – Арина, – пищит тоненьким голоском девица, и мы с Егором поочередно жмем узенькую ладошку и представляемся:       – Егор.       – Антон.       Котик с силой сжимает мою ладонь в своей.       – Константин, – представляется он, глядя мне прямо в глаза, и я чувствую, как по позвоночнику пробегает электрический разряд и концентрируется где-то внизу живота. Конечно, со мной такое происходит не впервые, к этому времени я твердо знаю, что меня привлекают только парни, и у меня уже даже есть сексуальный опыт, правда, довольно скромный. Но Котик… Константин вызывает у меня совершенно иные эмоции, чем те, кто был до него. Во-первых, он гораздо старше тех мальчишек, с которыми я трахался до этого. Во-вторых, он выглядит уверенным и мужественным. В-третьих, он мне банально нравится. Осознание этого факта заставляет меня покрыться холодным потом. Черт возьми, мне вот только не хватало влюбиться в натурала!       – Давайте за знакомство, – предлагает Котик.       – А давайте, – соглашается Егор, вопросительно глядя на меня. Я только киваю, изучая дно пивной кружки и чувствуя, как горят у меня уши под внимательным взглядом зеленых глаз.       Котик и Арина присаживаются за наш столик и заказывают мужской части нашей стихийно возникшей компании по стакану виски с содовой, а единственной даме – мартини. Потом мы травим анекдоты, обсуждаем какие-то фильмы, Егор рассказывает о нашей школе, Арина делится с нами подробностями своей студенческой жизни и случаями из практики. Оказывается, она учится на втором курсе педагогического института, и у меня в голове не укладывается, как сможет такая малышка учить юных акселератов хоть чему-то. Да ее за учительским столом просто невозможно будет разглядеть. В общем, мы веселимся, как можем, а потом Арина тянет Егора танцевать. Егор косится на Котика, явно опасаясь его реакции, но тот лишь вяло машет рукой.       – Иди-иди, – разрешает он. – Я сегодня не в форме.       Егор и Арина уходят, и Котик тут же придвигается ко мне.       – Антон, – его голос льется мне в ухо медовой струей, – а ты знаешь, что я сейчас подумал?..       Я краснею, в мою голову лезут самые пошлые мысли, дыхание перехватывает, по спине стадом пробегают мурашки, а уж когда его рука ласково касается моей шеи, я просто замираю и ошеломленно смотрю на Котика, не в силах произнести ни слова.       – Ты красивый, – говорит он, улыбаясь своей немного ленивой улыбкой, – и очень мне нравишься…       Я тихонько ахаю и до меня начинает медленно доходить. Никакой Котик не натурал, он самый что ни на есть би, и возможно… только возможно, у меня есть шанс?..       – Ты мне тоже, – отвечаю я хриплым голосом и ловлю его довольную усмешку.       Так начинается наш бешеный роман… так рождается моя первая любовь…       – Котик, – подтвердил почти не изменившийся за эти четыре с половиной года Константин и присел рядом со мной. – А ты сегодня один?       – Нет, – я кивнул головой в сторону Славика. – Я с другом.       – С друуугом? – Котик понимающе ухмыльнулся. – Только, похоже, твой друг тебя кинул, солнышко.       Действительно, дела у Славика шли совсем неплохо, во всяком случае, брюнетка уже вовсю заливалась смехом, в то время как Кривцов что-то нашептывал ей на ушко, нежно поглаживая рукой загорелое бедро девушки.       – А где же твой чудесный котенок, Тош? – как бы между прочим осведомился Котик, и на меня вдруг снизошло озарение. Он подошел ко мне специально, чтобы узнать о Ромке. Я выругался про себя. Кретин, а ты что, думаешь, ты ему нужен, думаешь, он по тебе соскучился? Ты ж для него отработанный материал, еще четыре с половиной года назад отработанный. Да и у тебя уже давно все отболело и отгорело. А вот Ромка…       Моя последняя встреча с Котиком… Это было примерно полгода назад, вскоре после нового года, в ночном клубе, куда нашу шумную компанию занесло совершенно случайно. Я, кстати, после того случая почти уверовал в провидение. Конечно, тогда со мной был Ромка. Не слишком большой любитель шумных тусовок, мой котенок в тот раз все же составил мне компанию, уступив требованиям общественности, которая стояла под нашими окнами и громко скандировала: «Пот-тер, вы-хо-ди!» Мне идти без Ромки не хотелось, не идти было нельзя – компания всерьез угрожала мне физической расправой. Мой довод «без Ромки я никуда не пойду» был разбит в пух и прах как несостоятельный, а Ромку выманивали вышеописанным способом чуть ли не полчаса. Ромка шипел и матерился, обещал отомстить опять же мне, хотя, видит бог, я был абсолютно ни при чем, но сдался, когда вопли и завывания подвыпивших студентов взбаламутили наш снобский двор, и жильцы из окон стали кричать, чтобы они заткнулись, иначе будет вызван наряд милиции. Наше с Ромкой появление веселая компания встретила троекратным «гип-гип-ура!» и потащила нас в ночной клуб.       Вот там-то я и встретил Котика. Смешно, но я его и не узнал сразу. Он слегка раздобрел за четыре года и стал еще больше походить на ленивого, самодовольного кота. Однако он по-прежнему был хорош. Все такой же сильный, мужественный и уверенный в себе, все та же вальяжность в движениях, все те же завораживающие зеленые глаза. Меня удивило, если честно, полное отсутствие реакции моего организма на столь великолепный образчик мужской красоты и обаяния. До этой случайной встречи мне казалось, что мое сердце оборвется, стоит ему только появиться в пределах видимости. Оказалось, я уже перегорел…       Наш роман с Котиком длился всего месяца три, а потом я столько же, если не больше, возвращал себя к жизни. То, что для Котика я был всего-навсего развлечением, я понял не сразу, а спустя еще какое-то время. Наивный семнадцатилетний мальчик, я ведь поверил тогда, что моя безумная любовь взаимна… Первая любовь. Я вспоминал о ней теперь с улыбкой, но тогда… Мир рухнул сразу после того, как он сказал: «Наши отношения были ошибкой. Мне было хорошо с тобой, но нам пора прекращать этот балаган, Антон».       Балаган… То, что для меня было смыслом жизни, для него оказалось просто балаганом. Это было больно. Больно и обидно. Но я переболел. Переболел и получил иммунитет к любви. Как дети, однажды переболев ветрянкой, приобретают устойчивость к вирусу, так и я превратился в циника с ледяным сердцем, не способного любить никого, даже самого себя. Честно, я так и думал, пока не встретил Ромку, отогревшего меня, вернувшего мне любовь. Я был абсолютно уверен, что никакие душевные терзания больше не коснутся меня, но мой маленький котенок сумел пробить броню, проникнуть в мою душу и, мурлыкая, свернуться клубочком вокруг моего сердца. И я был счастлив.       Котик появляется, когда мы с Ромкой зажигаем на танцполе. Я всегда любил танцевать, следовать ритмам музыки, отдаваться ее волшебству, но смотреть на Ромку… Смотреть на Ромку было ни с чем не сравнимым удовольствием. Он не танцует, он падает в музыку, как в пропасть, он погружается в нее и плывет, совершенно отрешаясь от внешнего мира. Он сам в эти мгновения – музыка, пластичный, гибкий, невероятный…       Я привычно любуюсь им, двигаясь в такт мелодии, когда на мои бедра ложатся две широкие ладони, и чье-то тело прижимается к моей спине, а горячее дыхание опаляет ухо:       – Привееет, Антон, – мягкий голос со знакомыми бархатистыми оттенками вызывает у меня непроизвольную дрожь.       – Котик? – даже не оборачиваясь, я знаю, кто стоит за моей спиной.       – Ухху… – отвечает он, вжимаясь в меня всем телом.       – Прекрати, – я останавливаюсь и оборачиваюсь, чтобы взглянуть в глаза призраку своего прошлого. Котик обольстительно улыбается мне, но я замечаю, что его взгляд устремлен совсем не на меня.       – Прекратить что? – ухмыляется он.       – Прекрати лапать меня, – говорю я, поражаясь тому, как равнодушно мое тело относится к прикосновениям бывшего любовника.       – Ну почему? – удивляется Котик. – Разве ты мне не рад?       – Чему мне радоваться? – огрызаюсь я. – Тому, что встретил тебя?       – Хотя бы, – кивает Котик, слегка отстраняясь от меня. – Я разочарован, – сообщает он обиженно.       Я натянуто смеюсь.       – Ты не изменился, Котик, – бросаю я небрежно, – все такой же нахал.       – Ахха, – поет он елейным тоном, – такой у меня имидж… – и почти без перехода: – Скажи, а ты случайно не знаешь, кто этот мальчик?       Я слежу за масленым взглядом его зеленых глаз и вижу… Ромку. Моего Ромку.       – Случайно знаю, – я вновь поворачиваюсь к Котику. – А что?       Наверное, в моем тоне ему слышится что-то, что вынуждает Костю остановить на мне на мгновение изумленный взгляд.       – Да ничего, – отвечает он рассеянно и вновь переводит глаза на Ромку. – Классный мальчик…       – Потрясающий, – соглашаюсь я с усмешкой. Странное дело, я не испытываю сейчас никакой ревности, хотя обычно любой намек на то, что кому-то, кроме меня, может понравиться Ромка, или ему может понравиться кто-то другой, вызывает у меня приступ яростного негодования. Но сейчас я спокоен и рассудителен, как никогда. Мой котенок никогда не клюнет на этого сытого кота, потому что…       – А как его зовут? – интересуется Котик, облизывая губы, и это забавляет меня. Когда-то, глупый мальчишка, я млел от этого движения языком, у меня перехватывало дыхание и тяжелело в паху, когда его розовый язык так небрежно и игриво пробегал по чувственным губам, но теперь… Теперь это вызывает у меня лишь сдавленный смешок.       – Роман, – говорю я, переводя взгляд на своего котенка. Тот остановился, уже заметив незнакомца, по-прежнему прижимающегося ко мне, и в его ясных голубых глазах сверкают молнии, наполняя мое сердце безграничной радостью. Он такой забавный, мой Ромка, когда ревнует меня, а я – вообще полный кретин, потому что мне это доставляет необъяснимое и извращенное удовольствие. – Его зовут Роман.       – Ромааан, – тянет Котик в своей привычной манере. – Ну надо же… Я очарован, он просто прелесть…       – Я знаю, – киваю я, улыбаясь нахмуренному Ромке, медленно движущемуся к нам.       Котик пристально смотрит на Ромку, и его грозный вид явно озадачивает моего бывшего любовника.       – Малыш, кажется, не в духе? – спрашивает Котик у меня.       Я пожимаю плечами, одновременно пытаясь отодвинуться от Котика как можно дальше. Меня и так сейчас ждет взбучка, а тут еще на мне повис этот котяра…       – По всей видимости, очень не в духе, – соглашаюсь я.       – Слушай, – вдруг осеняет Котика, – а это что, твой парень, что ли?       – Мой котенок, – подтверждаю я, заискивающе заглядывая в сверкающие гневом глаза своей личной Немезиды, уже стоящей прямо перед нами. Однако кары избежать мне все равно не удается…       – Так где твой Роман? – с улыбкой оглядывая меня с ног до головы, повторил Котик.       – Какая тебе разница? – разозлился я. Иррациональный страх потерять Ромку, терзающий меня на протяжении последних двух дней грозит превратиться в паранойю, если всякие самовлюбленные идиоты будут делать свои грязные намеки. В ту ночь, когда познакомились этот слащавый Котик и мой ласковый котенок, Ромка в довольно грубой форме отшил моего бывшего любовника, подробно расписав маршрут, по которому ему следует отправиться, причем как можно скорее. Я хохотал над ошарашенным видом Котика, не привыкшего к подобным отповедям, хотя мне и самому досталось по полной программе за то, что я «позволил лапать себя за все интимные места». Не знаю уж, что особенно интимного Ромка нашел в моих бедрах и спине, но ему было виднее. В конце концов, я весь принадлежал ему, не то что отдельные части моего бренного тела. И, несмотря на то, что он тогда на меня дулся гораздо дольше обычного, я был счастлив. Просто потому, что Ромка считал меня своей собственностью, как и я его – своей.       – Уууу, – протянул Котик, – да ты злишься. Что, бросил тебя твой зубастый котеночек? Зря я тогда адресок у него не попросил. Может, по старой памяти подкинешь, тебе ведь без надобности, а я бы уж к нему подкатил…       Неизвестно, что удержало меня от того, чтобы заехать Котику в челюсть уже сжатым мною кулаком. Не страх, это точно. Хоть он и был крупнее меня, я тоже не был хлюпиком, да и драк никогда не боялся. Однако я разжал кулак, медленно вдохнул и выдохнул, смерил Котика презрительным взглядом и холодно сообщил:       – Роман в больнице, и если ты проронишь на эту тему хоть одно свое поганое слово… – видимо, было в моем взгляде что-то такое, что заставило Котика стать серьезным.       – Прости, я не хотел, – сказал он. – А что с ним случилось?       – Какая-то мразь ткнула его ножичком, и он чудом остался жив, – пояснил я, стараясь говорить спокойно, хотя при одном только воспоминании о том, как обнаженный окровавленный Ромка лежал в коридоре приемного отделения, беззащитный и хрупкий, у меня вновь слабели ноги, и начинало бешено колотиться сердце.       – Да ты что? – потрясенно проговорил Котик. – И как он?       – С ним все будет в порядке, – выдал я ставшую для меня талисманом фразу. Котик кивнул, пристально глядя на меня. Что уж он там разглядел, я не знаю, но в его голосе, когда он заговорил, явственно прозвучало сочувствие.       – Антон, я не желаю тебе зла, – выдохнул он. – Извини. Я просто… не подумал. А ты этого мальчишку… Рому… сильно любишь, да? Совсем не так, как меня, правда?       Я пожал плечами.       – Я не знаю, можно ли сравнить мою любовь к нему с каким-либо другим чувством, испытанным мной в этой жизни, – сказал я честно. – Даже не знаю, можно ли вообще объяснить это словами. Понимаешь, Костя, я ведь, правда, тогда любил тебя, ты был для меня самым первым, самым лучшим, идеалом красоты, можно сказать, – вот за что я всегда терпеть не мог алкоголь, так это за то, что он так легко развязывает язык. На трезвую голову я, наверное, не смог бы сказать все это призраку своего прошлого, своему первому любовнику. Зато после одного бокала «Ночи огней» я готов был излить Котику свою душу, не беспокоясь, сможет ли он понять меня, не засмеет ли. Но, кажется, Котик меня понимал. Или тоже был изрядно пьян. Во всяком случае, он смотрел на меня без привычной ленивой усмешки и серьезно кивал головой в нужных местах. – Мы расстались, и, наверное, это было самым правильным. У нас с тобой все равно ничего не получилось бы. Но мне было херово, Котик, честно. Я чуть не выл на луну тогда, – в зеленых глазах моего бывшего парня что-то мелькнуло, и мне хотелось думать, что это было чувство вины. – А потом я встретил Ромку. И теперь все очень просто – есть мы и есть весь остальной мир.       – Действительно, просто, – усмехнулся Котик. – А главное, понятно… – он бросил на меня странный взгляд, словно сожалел о чем-то, о чем не желал говорить. А может, он банально завидовал мне? – Ладно, Антон, ты уж не держи на меня зла. Ни за то, что было между нами тогда, ни за то, что произошло сейчас. Ты хороший парень, а твой Ромка… он удивительно светлый человечек, Антон.       – Я знаю, Костя, – с улыбкой ответил я, – знаю…       – Так что, – Котик поднялся и приятельски похлопал меня по плечу, – передавай своему зубастому котенку привет от старого котяры.       Я засмеялся.       – Непременно передам.       Котик захохотал, откинув голову назад.       – Цветы на твою могилку я, так и быть, пришлю, – пробормотал он. Надо же, оказывается, и он помнил, что Ромка чуть не убил меня в тот раз из-за него. – Какие ты любишь? – поинтересовался он, давясь от смеха.       – Пожалуй, от тебя я хотел бы получить орхидеи, – посмеиваясь, сказал я.       – Договорились, – Котик послал мне целомудренный воздушный поцелуй и исчез в толпе.       Я проводил его взглядом и почувствовал себя свободнее, словно кто-то развязал мои крылья и отправил в полет. Надо же, а я и не знал, что избавляться от призраков прошлого так полезно… Бросив взгляд на Славика, уже вовсю тискавшего свою очаровательную брюнетку, я улыбнулся. А все-таки это была неплохая идея – пойти в бар.       – Повторить, – бросил я приветливо улыбающемуся бармену, и тот понятливо кивнул. Моя ночь огней и изгнания призраков продолжалась…