Да
Я пытаюсь посмотреть на все как-то иначе, по-другому видеть его, но все чаще меня пронизывает либо холод, либо одолевает жар, и я застываю, стараюсь придти в себя, но это не так просто. Для меня эти чувства необъяснимы. Эта противоречивость в отношении к человеку, эта раздробленность мыслей. Где-то внутри меня то борются между собой хаотично бегающие из стороны в сторону демоны, сталкивающиеся с принципами и гордостью, то господствует апатия — никаких мыслей, иллюзия беспамятства и пугающего спокойствия. Тогда у меня было слишком много лишнего в голове. Тяжело представить, сколько вариантов развития событий я вообразила, вспоминая всего лишь один день, сколько размышлений о том, что еще связывает меня с этим человеком? В последнее время, я все чаще обращала внимание на мелочи, а те, в свою очередь, сводили с ума. Нет. Нельзя. Не надо. Бред. Это не так. Ничего из того, что я себе надумала. Это усталость, недосып. Какие еще отговорки приходят людям на ум, когда они не хотят или боятся признать очевидное? Пока мой разум распадался на части, словно обезумев от этих внутренних дискуссий, я плавно добралась до выхода, готовая отправиться домой, быть может выйдет как-то абстрагироваться там. Когда я вышла на улицу и собралась преодолеть скользкую лестницу, я поняла, что упустила одну маленькую деталь. — Дождь же, — мой голос звучал монотонно и безразлично, никто бы и никогда не подумал, что еще минуту назад я задыхалась от переизбытка чувств, что меня несколько огорчают дождь и мои же поступки, зато выражение лица явно передавало ту досаду, — Дождь же! Я раздраженно топнула ногой, зная, что-то ничего не изменит и покрепче обхватила сумку. Взглянув на сапоги, которые явно не ожидали водных процедур, я решилась уже отправиться дальше так, как сзади послышались торопливые, но легкие шаги, сопровождаемые неровным дыханием идущего. Ничего не могло заставить меня повернуться, чтобы поинтересоваться, кто это, что это. Я просто стояла и бессмысленно смотрела вдаль, сосредоточившись на видневшейся вдалеке высотке, расплывающейся на глазах. Кажется, я действительно устала и от работы, и от вечно сумасбродных выходных, не отличающихся правильной тишиной или спокойствием. Устала от совокупности того, что происходило в течение ближайших месяцев, и это не вдаваясь в подробности, конечно. — Так пойдешь? — Дима встал рядом, наклонил голову в мою сторону и тут же отвернулся. Как бы приветливо и беззаботно он не говорил, я услышала дрожь в его голосе, которая почему-то вынудила меня мягко улыбнуться. — Я и сама не знаю, — я продолжала, не отрываясь, смотреть на плывущую даль. Он засмеялся, и, снова посмотрев в мою сторону, робко и аккуратно ткнул меня маленьким черным зонтом. Я многозначительно молчала, будто бы не до конца вникая в ситуацию. Он ткнул еще, но на этот раз, не дожидаясь ответной реакции, произнес: — Пошли, я провожу. До ближайшего такси, машины. Куда хочешь. В противном случае мне придется или стоять с тобой до скончания века, что не так уж и печально, или нести на руках. Вперед и… с песне-е-ей, — он протянул последнее слово и, чтобы окончательно доказать свою настойчивость и уверенность в выбранной позиции, еще раз ткнул меня зонтом, забавно приподняв брови и нахмурившись. Мне наконец стало полегче, я расслабилась и забыла о своей паранойе, превратившейся в тяжко лежащий на сердце груз. Отвечать ничего не стала, лишь кивнула и придвинулась ближе. Видимо, и ему было не так комфортно, что-то явно его беспокоило, не меньше, чем это что-то беспокоит меня. Почему мне так показалось? Если взрослый, здоровый мужчина, неизвестно по какой причине, тихонько ворча себе под нос, не может совладать с трясущимися руками и открыть небольшой зонт, просто нажав на специальную кнопочку… У него путались руки, он как маленький ребенок сопел, шатался из стороны в сторону, но ничего из этого ему не помогло. Я аккуратно выхватила из его рук ненавистную «игрушку» и впервые за долгое время посмотрела ему в глаза уверенно, по-настоящему легко и игриво и, ликуя, открыла зонт. Покачав им, я вдруг задумалась. Эта меланхоличная, переменчивая погода, которая нередко сопровождается дождем, а то и бушующими грозами, меня как-то даже веселит. Через пару мгновений мы уже шли под зонтом вместе в сторону дороги. Ко мне должен был подъехать водитель, а Дима заказал себе такси. Мы очень много говорили, обо всем что только может быть. Настало время зайти разговору в тупик, и он спросил: — Что же это получается… Этот сезон для нас последний? — после этого он добавил, — Все как в последний раз? Я посмотрела на него и широко улыбнулась, его улыбка последовала за моей. На такие вопросы мы и сами знаем ответы. Знаем, будем ли мы продолжать часто видеться, или нет. Знаем, последний это сезон для нас, или нет. По крайней мере, сейчас это не требовало ответа. Мы знаем многое, что не знают другие, но порой не знаем самих себя. Перед тем, как подойти к машине, я отвела зонтик куда-то вбок, а за ним и Диму. Уже нет никакого зонта, я забылась, порыв ветра выбил его из моих рук. Вот мы и остались под дождем.Секунда. Две. Три. Мы уже мокрые.
И теперь был слышен лишь наш громкий смех. Как же приятно делать что-то глупое, необдуманное! Я не устану это повторять. Я не хочу видеть во всем философскую истину, мне хочется простого счастья. Философам сложнее жить. Ни с того, ни с сего я крепко его обняла, похлопывая по его мокрому пальто дрожащей от холода и волнения рукой. Мы не прекращали смеяться, шатались из сторону в сторону, чуть ли не падая на потемневший от воды асфальт. А потом замерли. Наш смех замер вместе с нами. И мы просто стояли крепко обнявшись. Я зажмурилась, и даже ровный стук капель уже затих. Не знаю что на меня нашло. Я осторожно вырвалась из объятий и отошла назад. Мои глаза бегали из стороны в сторону. И, единственное, что я выпалила: — Даже в сапогах вода. — Ну да. Молчание прервалось. — Что? — спросил он. — Что? — ответила я. После этого я удалилась. Я шла быстро, возможно, бежала. Все ближе к своему водителю. Исключительно один вопрос меня интересовал на протяжение всей дороги: а что это было?