Культурный обмен

На календаре красовалась аккуратная циферка «6 ноября», и у начальника планового отдела Владимира Сергеевича с утра было приподнятое настроение. Канун годовщины Дня Великой Октябрьской Социалистической революции сулил массу приятных хлопот: субботник, предваряемый выдачей лопат и грабель, генеральная уборка заводской территории, украшение столбов и деревьев шариками, полосками кумача и транспарантами... Да, дел было много, и в каждом из них Владимир Сергеевич принимал непосредственное участие. Ну, как — участие... Владимир Сергеевич всем этим руководил, и руководил с неизменным успехом: куда бы он ни заявился, его встречали хмурыми взглядами и провожали тихим матом. По случаю предпраздничного дня завод не работал, был объявлен субботник, и слесаря, омываемые мелким дождичком, мрачно скребли граблями бурые листья перед заводской проходной. — Как вы грабите! Вы же неправильно все грабите! — Владимир Сергеевич не мог не вмешаться. — Листья нужно грабить поперек роста травы, а не вдоль! — Так трава вверх растет! — резонно заметил один из работяг. — Она не вверх растет, а положена в соответствии с этими вот полосочками! — Так полосочки эти я граблями провел — вот, видите! — Я и говорю: почему вы вдоль ведете, а не поперек! Своего начальника слесаря знали прекрасно, а потому молча переглянулись и стали сгребать листья перпендикулярно первоначальному направлению. Удовлетворенный Владимир Сергеевич побежал руководить дальше. Над заводскими воротами монтажники вешали транспарант «Слава Великому Октябрю!», и Владимир Сергеевич подзадержался. — Это что за такое здесь? Кто утверждал текст? Монтажники в изумлении уставились на полоску ткани. Абсолютно ничего крамольного на ней не было. — Это что за буквы за такие... религиозные? Буквы лозунга были выполнены шрифтом, имитирующим написание букв в начале двадцатого века. — Художника мне! Быстро пусть перепишет, как полагается! Художник тоже знал своеобразный характер начальника планового отдела, поэтому пришел подготовленным, держа в руках несколько идеологически верных репродукций, на которых виднелись декреты, указы и лозунги, выполненные именно таким стилем. Владимиру Сергеевичу придраться было не к чему, и он загрустил: — Ладно, идите работайте. На будущее только учтите, что буквы лучше красным писать. Оно как-то... праздничнее будет. — На красном фоне? — Почему — «на красном»? — Транспарант красный. — Это хорошо, что транспарант красный. Празднично должно быть, красиво. Идите, вам говорят, зачем вы пришли меня от работы отвлекать?! В цехах было уже убрано, и рабочие вешали красные флаги, цветы и портреты вождей. С крепкими мужиками, во благо которых и свершилась много лет назад та самая революция, Владимир Сергеевич предпочитал не связываться, он издали полюбовался на обновленные цеха и собрался было идти с проверкой дальше, как взгляд его упал на лист ватмана, висящий подле выхода. Что-то в нем насторожило опытный глаз начальника, Владимир Сергеевич подошел ближе и вгляделся. Это был банальный ежемесячник «Крокодил», где работяги в меру своей фантазии и умения рисовать высмеивали проступки товарищей по цеху и выражали свое мнение по поводу мировой обстановки в целом и политики США в частности. Владимир Сергеевич, выпучив глаза, изучил стенгазету и разразился ругательствами: — Да вы что здесь все, совсем здесь все с ума посходили все! Снимите вот это вот немедленно! Подскочил удивленный бригадир и уставился на невинное произведение народного творчества. — Владимир Сергеевич, а что не так? Это ж «Крокодил» наш, он все время тут висит. — Завтра такой день, такой праздник, люди такие приедут, зайдут сюда — а у нас тут такие «крокодилы» висят и пьянство пропагандируют! — Наоборот, строго порицают! Это же карикатура, она высмеивает пороки... — А зачем, чтоб у нас пороки были? Не надо нам никаких пороков! И пьянства нам тоже не надо, и алкоголизма. Снимите все. — Но тут вот... написано, что мы порицаем политику Апартеида... — Я вам по-человечески говорю: не надо писать о наших недостатках! — Но это не наши недостатки: Апартеид в Африке! — Тем более! Африка — дружественная нам страна, всех там косит Апартеид, а мы этому никак не способствуем... то есть — не препятствуем. Снимите с нас этот позор. — А вот здесь мы гневно порицаем современную молодежную моду... — Да-а, — Владимир Сергеевич задумчиво уставился на разодетую и размалеванную девицу с длинными голыми ногами. Ноги были прорисованы особенно тщательно,— и порнография тут как тут. Нам работать надо, план выполнять, а они тут ноги рисуют. Вам, Аркадий Тимофеевич, за красивые ноги премии дают, или за выполнение плана? — За выполнение плана. — Значит — отставить ноги! Если в Советском Союзе объявлена война с ногами, мы должны быть, так сказать, в струе! — и разошедшийся Владимир Сергеевич сорвал плакат со стены. Несколько отведя душу, начальник побежал дальше в свой кабинет. На втором этаже бухгалтерши мыли окна. Главбух, услышав бодрый топоток начальства, решительно шагнула в шкаф, безжалостно оставив на растерзание двух своих подчиненных. — Что вы тут делаете тут? — Окна моем. — Вы их моете не тут! Они с улицы грязные, а вы их снутри моете! Открывайте створки, халтурщицы! — Они на зиму забиты, не открыть. — Ха! Кто это додумался — окна на зиму забивать, а вдруг нужда какая будет, и окно по нужде не открыть! Чье это распоряжение, какого дурака? — Ваше. — А, ну правильно все. А то будет кто окно, например, мыть, споткнется и на улицу выпадет, и на больничный лист пойдет... А почему вы здесь окна моете, когда я вам только вот сказал снаружи мыть?! — Окна не открываются. — Так на улицу идите, а то ишь привыкли в тепле! Крупская-то небось не так, как вы, окна мыла, она в январе мыла, в феврале! Идите, чего стали. — Владимир Сергеевич, второй этаж ведь. — Так и что, раз второй этаж — его и мыть не надо? Обленились вконец, всю бухгалтерию премии лишу! — Так мы же не достанем! — Первый этаж мойте! — Мы вымыли уже! — Вымыли? Молодцы какие. Так второй тогда этаж мойте, а то стоят, меня разговорами отвлекают! Лишь бы трепаться этим бабам! И сердитый начальник побежал дальше. Пол в коридоре мыла уборщица, но это была неинтеллигентная женщина, которая на критику могла ответить неприличными словами или шваброй, и Владимир Сергеевич пробежал мимо, не найдя в ее работе никаких недостатков. Наконец, умаявшийся начальник планового отдела добрался до своего кабинета. Секретарша зачитала ему список звонивших и протянула листик с текстом. — Что это за бумажка такая? — Это ваша речь, вы вчера просили напомнить. — Так почему же вы не напомнили?! — Напомнила, сейчас вот напомнила. — Раньше, раньше надо было напомнить! Сегодня надо было напомнить, а не сейчас! И почему она такая... не такая? — Владимир Сергеевич в ожидании уставился на секретаршу. Опытная барышня давно и успешно переводящая с языка начальства на общечеловеческий, справилась и на этот раз: — Текст такой бледный, потому что это третья копия. — А зачем мне третья копия и где другие две? — Одна в вестибюле на доске объявлений висит, другую, самую четкую, вы хотели Познанко отдать, чтобы он ознакомился. — Да, надо чтоб Познанка ознакомился... Лида, голубушка, напечатайте еще три экземпляра... только четких, вы уж постарайтесь, вдруг еще кто захочет ознакомиться, почитать... Лида вздохнула, вытащила листы копировальной бумаги из машинки и принялась печатать каждую копию отдельно. — Что ты делаешь?! — Речь перепечатываю, сами же просили! — Я же тебе русским языком сказал: для Познанки надо! Так и пиши вверху: «Познанке А.Ю. с уважением от Рюмина В.С.» — А еще кому? — Да откуда ж я знаю, кто приедет, глупая ты! — Владимир Сергеевич аж руками всплеснул. — Про Познанку написала — другим место оставь, сам допишу потом. Что за народ, никому поручить ничего нельзя! Вездесущий начальник умудрился «достать» даже интеллигентную библиотекаршу. — Почему так портреты стоят, перевесьте немедленно! Маркс — основоположник марксизма-ленинизма, а он у вас за спину Сталину задвинут. Пожилая тучная библиотекарша взгромоздилась на лесенку и установила Маркса по центру портретной галереи. — Алевтина Андреевна, вы вроде грамотная женщина, а если нет —специально для вас печатный памятник повесили, вон, где лица сбоку нарисованы: Маркс, Энгельс и Ленин! Почему у вас Энгельс в углу? — Он не в углу, он первый. — Не надо — «первый». Перевесьте к Марксу. Библиотекарша, вздохнув, произвела требуемую манипуляцию. — Так! А где Познанки портрет? — А Познанко что, тоже классик марксизма-ленинизма? — Нет, но вдруг он зайдет, посмотрит — ему приятно будет. Повесьте. — А если приедет не Познанко, а Гарькавый? Гарькавого вешать? — И Гарькавого вешать. Всех видных коммунистов нашего города вешать! — и тут Владимир Сергеевич спохватился, зажал себе рот рукой и гневно замахал на хихикающую библиотекаршу красной папочкой. — Портреты, портреты всех повесьте! — Все не поместятся, Владимир Сергеевич. — Так! Вешаем... Гм... Повесьте портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Крупской, Дзержинского... — Уже не помещаются. Некоторое время Владимир Сергеевич размышлял, выбирая самого безобидного из классиков марксизма. — Крупскую не надо. И Энгельса. А Познанко повесьте. И остальные портреты приготовьте... на всякий случай. Затем Владимир Сергеевич взял с ближайшего стеллажа стопку трудов Познанко и принялся их собственноручно выкладывать на стенд, где уже стояли томики Ленина и книги о революции. Закончив свои манипуляции, начальник планового отдела развернулся на 180 градусов и уткнулся носом в пустое пространство в шкафу. — Это что за такое за безобразие! Где Познанкины книги? Вы их специально, что ли, убрали? Я же их приказывал на видное место поставить! — Вы же их сами только что оттуда на стенд переставили! — А, ну да. А вот это место заполните чем-нибудь. А то пусто как-то... нехорошо. Рабочий день продолжался. Машинистка, зажав в зубах папироску, с пулеметной скоростью строчила приказы, распоряжения, донесения. Звонили разноцветные телефоны, бегали взволнованные сотрудники... словом, до самого вечера царила та суета, которую так любил Владимир Сергеевич, и которая, благодаря его неусыпным стараниям, превращалась в немыслимый хаос. Вечером Владимир Сергеевич решил не ехать сразу домой, а заглянуть на площадь, где будет праздничный митинг и будет стоять все городское начальство. Было уже темно, отвратительная погода разогнала служащих по домам, и один только маленький и толстенький Владимир Сергеевич, напялив на лысую голову лохматую кепку, таскался в ночи по лужам на площади. «Надо бы порепетировать в ногу ходить... А, ладно, лишь бы перед трибуной хорошо прошли, а там пусть хоть на четвереньках. Встанем по десять человек в колонне, чтоб идти подольше, первые два ряда с заводским начальством пусть портреты и транспаранты несут, женщины — цветы и шарики, а слесарям «голубя мира» выдам...», — планировал Владимир Сергеевич. «Голубь мира» был громадной штуковиной, сделанной из досок и кусков пенопласта, зрителей неизменно поражал своим размером и уродливостью, но Владимир Сергеевич искренне им гордился и чуть ли не лично вытаскивал страшилище из подсобки при первых же признаках хоть какого-то массового мероприятия. «Вот тут трибуны, вот тут будет стоять оркестр, а вот тут...» А вот тут Владимира Сергеевича сбил автомобиль.