Глиняный светильник

      — Да посрать мне, чей он брат! — От удара железного кулака Двалина мелко закачался покатый стол. До этого увлечённо уплетавшие самую разную снедь заезжие оторвались от еды, кто-то заскрипел стулом, отодвигаясь от стола, чтобы сподручнее было смотреть: жителям и гостям Бри нечасто доводилось стать свидетелями чего-нибудь поинтереснее пьяной потасовки.       Бофур со всей осторожностью опустил кружку на стол и покосился сначала на спутника и покровителя, а затем на возвышавшегося над ним человека. Вернее, троих людей, один из которых нависал над столом и недовольно щурился на гнома.       — Чего вылупился? — Двалин скрестил руки на груди.       Бофуру ещё с самого начала идея вмешаться показалась неудачной. Но Двалин, как оказалось, даже на миг не задумался, когда на них из проулка выскочила растрёпанная женщина и завизжала хуже гоблина, вопя что-то о защите и своей невинности. Бофуру всегда было достаточно проблем своих и брата — притом нередко первые были причиной последних, что всегда добавляло весомости такой точки зрения. Как и синяки, остававшиеся после тех разов, когда ему не хватало благоразумия остаться в стороне и малая польза, которая этих синяков стоила. А после того, как Бифур пропал, мориец ещё больше утвердился во мнении, что лишний раз высовывать голову, не пораскинув хоть немного мозгами, бывает чревато. А потом вслед за женщиной вышли двое в дорогой чистой одежде, и он понял, что дело до добра точно не доведёт. Двалину, однако, такие мысли в голову не приходили, и рёбрам незнакомцев пришлось познакомиться с его кулаками, а их сверкающим чистотой плащам — с грязью размытой дождём мостовой.       И Бофуру начало было казаться, что смелость его спутника оправданна. Но на следующее утро, когда они сидели в харчевне при постоялом дворе и мориец с удовольствием потягивал пиво — по-его, так после длительного пешего перехода через кишащие комарами и по ночам наполнявшиеся жутким треском и стрекотанием других, не заметных глазу насекомых, он вообще оказался в каких-то благодатных кущах, где он никому ничего не был должен, где на него в худшем случае смотрели так, как смотрели уже в течение многих поколений на его соотечественников, в лучшем — не оделяли вниманием вовсе и где он мог поесть настоящего хорошо приготовленного мяса и выпить спиртного, — к столу подошли эти трое не самого дружелюбного вида и без долгих приветствий и любезностей начали расписывать Двалину, кого он прошлым вечером осчастливил измятыми боками и освежающим купанием в сточной канаве. И вот, когда один из них дошёл до названия места, в котором брат вчерашнего знакомого был градоначальником, гном и высказал то, насколько его заботит все эти услужливо предоставленные сведения.       Каким бы вкусным не было для Бофура тёплое пойло, роскошью возможности отведать которое он неожиданно и, как ему казалось, не вполне заслуженно наслаждался, он всё-таки поперхнулся и чудом не расплескал остаток и не закашлялся в голос. Одной рукой он поставил кружку на покрытую трещинами посеревшую древесину, другой нащупал припрятанный под курткой нож и приготовился отдавать долг Двалину.       — Ты понимаешь, с кем ты…       — Да хоть с эльфийским владыкой! Что ж теперь, в рабы к нему идти? — Теперь и гном встал из-за стола. — Или пусть он суёт что попало куда ни попадя, а ему в ножки кланяться?       — Да как!..       — Кверху раком!       Пальцы Бофура сильнее сжали истёртую рукоять. Вот сейчас — точно налетят.       Но человек только сплюнул под ноги и махнул рукой своим сопровождающим, давая знак уходить. Постояльцы ещё несколько времени поглазели на удаляющиеся спины и уперевшего ладони в стол Двалина, но понемногу стали возвращаться к оставленной было еде. Ничего достойного внимания так и не произошло.       И всё же Бофуру было тревожно. Пусть воин и из благородных, и телесной крепостью, как и совестью, не обделён, но далековато они и от конечной цели пути, и, тем более, от величественного Эребора, а людской градоначальник — совсем не пустое место. Тем более, что городов здесь раз-два и обчёлся, и им, скорее всего, придётся проходить через тот самый, где начальствует брат того не в меру любвеобильного "счастливчика".       Мориец шёл по улочке между широким холмом, заселённом приезжими хоббитами, и рядом опрятных двухэтажных домов. Мостовая даже была мощена, и мелкие квадратные плитки блестели в бледных лучах вечернего солнца. Засохшая грязь в лужах, пахнущая тёплой вывороченной землёй, блики на слюдяных и — хоть и изредка — стеклянных окнах, добродушная дворняга семенит мимо, размахивая вместе с облезлым хвостом всей задней половиной тела.       Бофуру было просторно, тепло, он не чувствовал усталости после проведённой в добротной постели с подушкой ночи, не чувствовал голода после сытного, как никогда раньше, обеда — и снова, как и на берегах Гремячей, мешало ему насладиться временной свободой и случаем просто так, для себя, без всякого дела, прогуляться, настойчивое бормотание голоса стыда в голове.       И хлопавший некрашеными ставнями тёплый ветерок, какой редко бывал в горной поселении, уже не заставлял остановиться и подставить себя мягкому дуновению. И в кои-то веки чистая одежда казалась почему-то как будто ворованой. И подёрнутые рябью и кругами отражения с желтоватых лужах начинали смотреть осуждающе. Потому что упорная мысль так и ввинчивалась в сознание — "а за какие заслуги?". Он теперь бездельничает, в свежевыстиранном наряде щеголяет в большом, по сравнению с остальными виденными Бофуром, городе. А брат где-то в Мглистых горах, и непонятно, что хуже: мысль, что он так и сгинул в злополучном ущелье с кровавыми следами, или возможность того, что он ещё мается где-то в глуши, раненый и потерявшийся. Не лучше было воспоминание о ночной встрече. И чего ему стоило самому что-то сделать, а не прятаться за Двалина? Что он, правда только и может, что поклоны бить?       — Вот же!.. — воскликнул рядом скрипучий, но молодой женский голос, смутно знакомый.       Бофур спохватился. Под его ногами валялись выкатившиеся из грубо сплетённой корзинки сотки ниток, а женщина в залатанном сером платье недоумённо на него уставилась.       — Ох! — Руки сами начала подбирать мотки с мостовой, отряхивая от пылинок и мелких клочков сухом земли, и складывать обратно. — Простите.       Он потупил голову, протягивая незнакомке корзинку. Та опять странно на него поглядела.       — Это не моё… — сказала она наконец.       Хрипло кашлянула скрючившаяся на крыльце старушка в ворохе лоскутных покрывал, принимая у растерянно просящего прощения и раскланивающегося морийца вновь собранные нитки.       Бофур обернулся и увидел, что та женщина всё ещё разглядывает его. Он хотел было открыть рот, но она начала первой.       — Ты ведь тоже был там? Ну, вчера? Когда вы с тем большим господином за меня заступились?       Он кивнул в ответ на этот вороний лепет. Она как будто давно потерянного родича встретила.       — Чего ж ты стоишь?!       Он вопросительно поморгал. Женщина всплеснула угловатыми руками.       — Так забрали его! — Она схватила гнома за запястье.       — Куда? — Тревога мелкими лапками зашептала за спину.       — Они его забрали. — Снова тó же. — Я просто по улице шла, вижу — ведут его, а рядом… эти. Я и спросить хотела, а они говорят — на родню соседнего градоначальника напал.       Сначала вслед за тревогой в него вцепился страх — за себя и за благодетеля. Потом его солёной волной смыл стыд. Наконец, стыд сменила растерянность и желание как следует удариться лбом о стену ближайшего дома. "Ну почему всё время что-то случается?!". Он ударил по той самой стене кулаком, содрав костяшки.       Растерянность заставила голову заработать: на этот раз он не даст себе остаться в стороне.