Познавая прекрасное

Оказавшись в министерстве, Гермиона целенаправленно устремилась к себе в кабинет, сознательно не обращая внимания на косые взгляды и приглушенные шепотки, сопровождающие ее по дороге. Сегодня ей впервые пришлось столкнуться с коллегами после заседания Визенгамота, на котором они с Люциусом не побоялись обнародовать свои отношения. И хотя на душе, порождая жуткую неловкость, скребли кошки, она стиснула зубы, чуть вздернула подбородок, но шагу так и не прибавила. Лишь приветливо здоровалась с каждым знакомым, встреченным на пути. К тому времени, когда смогла прикрыть за собой дверь кабинета, отгораживаясь от всеобщего любопытства, на смену первоначальным раздражению и злости уже пришло чувство какой-то необъяснимой жалости к тем, в чьей жизни не оказалось ничего более яркого и интересного, как сплетничать о них с Малфоем. Однако, оставшись одна, все же поймала себя на мысли, что выдохнула с облегчением. Какое-то время она сидела за столом, бездумно уставившись на рабочий лоток, заполненный бумагами, но потом вздохнула и потянулась к первому же пергаменту, лежащему на самом верху. «Что ж… Пора и поработать!» Однако, остаться в одиночестве надолго так и не удалось: уже совсем скоро, когда Гермиона в который раз перечитывала текст, пытаясь вникнуть в его содержание, раздался стук в дверь. Подняв взгляд, она увидела, что на пороге стоит Ормус Снипуорт. — Привет! — ровно проговорил он. — Я могу войти? Гермиона сделала глубокий вдох. — Да, конечно. Присаживайся, Ормус. Тот принял приглашение и уселся в кресло, стоящее напротив стола. Он немного помолчал, периодически качая головой из стороны в сторону, будто убеждая самого себя в чем-то и даже не глядя при этом на Гермиону, но затем, наконец, нарушил молчание. — Ты как, в порядке? — Да. Спасибо. Ормус рассеянно почесал в затылке, и она приготовилась к продолжению разговора. — М-м-м… Знаешь, я должен сказать… Мы все тут оказались немного потрясены тем, что происходит, оказывается, между тобой и… гм… Люциусом Малфоем… — он не смог сдержать недовольства и невольно сморщился, произнося это имя. Ничего не ответив, Гермиона продолжала молчать. «И что? Что вы хотите услышать от меня, мистер Снипуорт? Оправдания? Да сейчас прям!» — Просто… Я хотел сказать… Что, когда ты уже сформируешь о человеке какое-то определенное мнение, то очень непросто воспринять тот факт… Что человек этот оказывается другим… Не таким, как ты думал… Гермиона не могла поверить собственным ушам. — Прости, что?! — Ох… Да я… не ожидал от тебя такого, по правде говоря, вот и все… — Это мне понятно, Ормус. Непонятно другое: зачем ты сообщаешь об этом? Насколько мне известно, в твою компетенцию входит корректная и грамотная оценка выполнения мною своих должностных обязанностей, а не моих личных качеств или подробностей частной жизни. И смею тебя заверить, что наши отношения с мистером Малфоем никоим образом не смогут повлиять на то, насколько ответственно я выполняю эти обязанности сейчас и буду выполнять дальше. Да, я знаю, что своим признанием дала повод посудачить всем тем, кому не хватает интересных событий в собственной жизни, но была бы очень признательна, если б хотя бы ты не опускался до участия в дешевых сплетнях. Глядя на начальника в упор, Гермиона понимала, что ведет себя сейчас крайне резко и, возможно, даже перегибает палку. Но знала, что Ормус тоже понимает: в данных обстоятельствах ее возмущение вполне оправдано. Смущенный, он опустил голову. — Извини… Просто… я беспокоюсь о тебе, вот и все. То есть, я имел в виду, что… вы с Роном всегда казались настолько идеальной парой… Но Люциус Малфой! Челюсть Гермионы слегка отвисла от возмущенного удивления. «Да как он вообще смеет вмешиваться в мою личную жизнь?!» — задохнувшись от праведного негодования, она уже открыла рот, чтобы окончательно, пусть и невежливо, осадить Снипуорта, как вдруг ясно осознала то, о чем подозревала раньше, но никак не могла озвучить вслух. — Ормус, ты… ревнуешь меня? Вскинув голову, тот не смог удержаться от появления на своем лице боязни разоблачения. Он с трудом сглотнул и даже попытался притворно рассмеяться, но все было напрасно. Ормус прекрасно понимал, что выдал себя с потрохами. — Гермиона… И это дальнейшее молчание стало молчаливым признанием его тщательно скрываемых чувств, отчего она почувствовала себя еще хуже. «Ну почему? Почему на меня должно свалиться еще и это?» — Но… Ты никогда ничего не говорил мне... — мягко произнесла она, не желая причинять ему боль, но все же надеясь прояснить этот вопрос раз и навсегда. — Ты была с Роном… Как я мог? Это было бы неправильно и некорректно по отношению к нему… И к тебе, уж коли я твой начальник. Гермиона опустила глаза. Отрицать то, что он абсолютно прав, она не могла. Ормус же осторожно продолжил: — Скажи… Если бы я признался раньше, это изменило бы что-нибудь? Внимательно взглянув, Гермиона заметила, насколько напряжено сейчас его лицо, и качнула головой в отрицании: — Не думаю. Извини, мне очень жаль… «Я должна сказать ему правду и не кормить ложными надеждами». — Ты права. Я наговорил глупостей, поэтому: это ты извини меня. Думаю, что какое бы решение ты не приняла, оно будет разумным и правильным. Снипуорт бросил осторожный взгляд, и Гермиона подумала, что как раз ее отношения с Люциусом вряд ли можно назвать «разумными» и «правильными». Потому смогла лишь слегка улыбнуться и тут же опустила голову. Сочтя беседу законченной, Ормус поднялся со стула. — Ладно, не буду тебя отвлекать от работы. Тем более, как справедливо ты заметила, выполняется она и впрямь очень грамотно и добросовестно. Если честно, я в восторге от того, как ты работаешь, Гермиона… Извини еще раз. И давай больше не возвращаться к этой теме. Он неловко улыбнулся и вышел из кабинета прочь. Глубоко вздохнув, Гермиона откинулась на спинку стула и бросила перо на стол. «Боже мой, еще и Ормус! Будто мало мне того, что чувствую себя ужасно виноватой перед Роном…» — кроме досады и какого-то неясного разочарования, ее начало охватывать недюжинное беспокойство, откуда-то изнутри поднимающееся волной все сильнее и сильнее. Гермионе вдруг ужасно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно, но только не здесь. Но пришлось снова уставиться в свиток лежащего на столе пергамента и усилием воли сосредоточиться на содержащейся в нем информации. Утро, да и вся первая половина дня тянулись ужасно медленно, и потому она с радостью удалилась из министерства на целый час, что был разрешен для обеденного перерыва. Как и прежде, старательно избегая взглядов коллег. И лишь вернувшись с обеда, облегченно вздохнула — напряжение, сковывающее уже несколько часов подряд, наконец-то немного спало. Работа пошла веселей. Постепенно день начал клониться к вечеру, чему Гермиона откровенно радовалась: хотелось как можно скорее разобраться с проблемами. Разобраться окончательно, объясниться, попросить прощения и… уйти. Навсегда. «Объясниться… Как же! А ты уверена, что самой себе можешь объяснить собственные поступки, не говоря о том, чтобы суметь объяснить их Рону? И уверена ли в том, что он готов хотя бы попытаться понять тебя?» И все же медлить дальше смысла она не видела, поэтому около половины пятого привела в порядок рабочий стол и, чувствуя себя на удивление спокойной, покинула министерство. Неспешно двигаясь в сторону квартиры, она все думала и думала о том, что же сказать Рону. На самом деле выбор был невелик, и Гермиона осознавала это, тем более что предстоящий разговор грозил перерасти в новый всплеск эмоций. Причем отнюдь не положительных. А когда оказалась у входной двери, поняла вдруг, что решимость странным образом куда-то испарилась. Тело било мелкой дрожью, на лбу выступила испарина, и в целом ощущения были такими, словно ее на самом деле охватил жар. Пришлось, нахмурившись, мысленно прикрикнуть на себя: «Ну что? Целый день храбрилась, а как дело дошло до дела, не хватает смелости? Трусиха!» Из квартиры доносились звуки работающего телевизора. Подняв палочку, она произнесла отпирающее заклинание и… ничего не произошло. Попробовала еще раз — дверь по-прежнему оставалась заблокированной. «Рон сменил заклинание», — пришла на ум догадка. Потянувшись, Гермиона негромко постучала, но ответа не последовало. Постучала еще раз, чуть громче. Казалось, прошла целая вечность, когда в конце концов за дверью послышался звук приближающихся шагов, а затем щелчок отпираемого замка. Скоро шаги стихли, и на площадке снова воцарилась тишина. Прислонившись лбом к двери, она на пару секунд закрыла глаза, но потом собралась с духом и вошла. Поначалу Рональд никак не отреагировал на ее появление, казалось, он нарочито не замечает присутствия Гермионы. Она неловко мялась, не проходя дальше порога и не зная, с чего начать разговор. Наконец он повернулся от телевизора и небрежно скользнул по ней взглядом. — Что? Неужели надоела ему так быстро? Волшебница невольно зажмурилась от того, насколько ядовито прозвучал вопрос. — Я… пришла, чтобы… объясниться. — Поздновато чутка, Гермиона. Не находишь? — глядя прямо перед собой, Рон скрестил руки на груди, и между ними повисла тягостная тишина. Не зная, как продолжить, она прикусила губу, когда молчание вдруг оказалось нарушено. — Ты должна была сказать мне, кто это. Черт побери! Ты должна была сказать… — от холодной ярости, неприкрыто звучащей в его голосе, по телу Гермионы пробежала дрожь. Она боялась и не хотела истерики, похожей на ту, что случилась во время их последней беседы. — Как я могла… сказать… такое? — Я же просил! Просил, потому что хотел знать. И имел на это право. Неужели все, что было между нами, не имеет для тебя никакого значения, раз не смогла позволить себе хотя бы одного — быть честной со мной перед тем, как бросить? — Рон… я думала… — Что?! Что ты думала, Гермиона? — уже повышенным тоном выплюнул он. — Боялась, что это уничтожит тебя. — Да ладно! Ну надо же! Огромное тебе спасибо за заботу! Хотя… знаешь, а ты ведь права. Это действительно уничтожило меня. Но больше потому, что узнал об этом не от тебя, как должен был бы. Нет! Я узнал о том, что моя бывшая девушка ебется с проклятым Пожирателем Смерти, не от нее самой, а с первой страницы Ежедневного Пророка, будь он неладен! — под конец Рон уже кричал в полный голос. Ошеломленная такой бурной реакцией, Гермиона еле выговорила дрожащими губами: — Прости… Я думала, что тебе расскажут об этом Гарри или Джинни… — Может и сказали бы, да только я был в отъезде! Присматривал в Болгарии новые метлы для команды. Гермиона почувствовала себя еще более виноватой. — Прости, Рон… Пожалуйста! Пойми, откуда мне было знать об этом? Мы уже расстались с тобой к тому времени… — Нет! Мы не расстались… Правильней сказать: ты бросила меня. Между ними снова повисла тишина. Рон рухнул на диван, наклонился вперед и обхватил голову руками. — Рон, — неуверенно начала она. — Ты узнал бы о нем в любом случае. Может быть, это даже лучше, что узнал так скоро и расстался с иллюзиями о возможном примирении. Я… не хотела дарить тебе ложных надежд… — Гермиона сделала паузу, но потом закончила: — Да и не было у нас счастья в этих отношениях. Прищурившись, Рон пренебрежительно усмехнулся. — Ну да, ну да… Какая ты, оказывается, прекрасная актриса. Скрывала все просто великолепно. Браво! — Да… По-видимому, неплохая. И моя игра тоже стала частью наших проблем. Я обманывала себя. Хотя поначалу и не понимала этого сама. И снова звенящая тишина. Пока не раздался голос Рональда. Низкий. Отчаянный. Почти неслышный. — Этот человек… Почему именно он? Из всех мужчин на свете… ты выбрала именно его… Почему Люциус Малфой?! — на лице Рона застыло выражение искреннего непонимания, смешанного с толикой ужаса. Гермиона заметила, как глаза его блестят от непролитых слез. — Ты… просто убила меня этим… Правда. Осознав вдруг, насколько же ему сейчас больно, она не выдержала и горько разрыдалась. Ощущая в эту минуту обиду Рона, словно свою собственную, Гермиона плакала как ребенок и даже не вытирала слез, стремительно бегущих из глаз. Чувство вины переполняло настолько, что, казалось, никогда в жизни она не сможет избавиться от стыда. Не сможет простить себя за то, что унизила и растоптала одного из самых близких ее сердцу людей. Одного из самых дорогих. И все таки… Даже несмотря на отчаяние, висевшее между ними в воздухе душным туманом, невозможно было избавиться от понимания, что происходящее сейчас — единственно правильное, чем можно разрубить этот страшный узел. С болью и кровью, но разрубить! На какую-то секунду Гермиона подавила желание кинуться к нему как к другу и обнять, прижать к себе, утешить, успокоить… Но что она могла? Ведь все сказанное прозвучало бы либо жестоко, либо бессмысленно… «И как сообщить ему правду о нас с Люциусом? Как признаться, что этот мужчина заставил меня почувствовать себя живой и настоящей? И полюбила я его так, как раньше и не могла себе даже представить…» — мысли метались, отчаянно и безуспешно пытаясь облечься в слова. Однако ответить пришлось: — Он… очень изменился, Рон. Я не оправдываюсь и не оправдываю его. Это действительно так. Рональд перевел на нее взгляд, и Гермиона увидела, что по его лицу тоже катятся слезы. — Никогда не поверю, что это дерьмо могло измениться, — хрипло бросил он и тут же отвернулся. А затем медленно продолжил, будто разговаривая сам с собой: — Почему он? Почему? Ведь этот человек причинил столько всего ужасного моей семье. Семье, которая полюбила и приняла тебя, как родную, Гермиона. Ощутив еще бОльшую вину, она подумала о том, как среагируют на происходящее Артур и Молли, как больно будет им, с какой обидой они воспримут все, что случилось с их сыном. Ей вдруг вспомнились безоблачные и счастливые времена в Норе. Детство. Юность. Гостеприимная семья Уизли. Но даже эти теплые и светлые воспоминания не смогли заставить пожалеть о разрыве. Умом понимая, что Рон ждет объяснений, она не могла произнести ни слова — ведь начать объяснять что-то означало лишний раз повернуть нож в той ране, которую сама же и нанесла ему. Да и эмоции, охватившие в эти минуты Гермиону, не позволяли рассуждать здраво и связно. Поэтому она долго не могла подобрать слов и в конце концов лишь всхлипнула и проговорила сквозь рыдания: — Прости, Рон. Ты значил для меня бесконечно много, и… я люблю и буду любить тебя всегда… но теперь уже только как друга. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь, что поступить по-другому я не могла. И сможешь снова общаться со мной, не тая обиды в глубине души. Поймешь, что на самом деле тебе нужна другая женщина… а мы с тобой просто не могли быть счастливыми друг с другом. Я знаю, сейчас в это тяжело поверить, но это время обязательно наступит. — Не нужно жалеть меня, Гермиона! Я не нуждаюсь в твоей «сестринской» заботе… — во взгляде, брошенном Роном, сверкнули злость и отвращение, больно резанувшие ее. — Извини… Я ни в коем случае не хотела обидеть тебя. — Конечно же не хотела. Ты ведь права. Но я обойдусь без твоей снисходительности, твоего благородного и мученического терпения моей грубости и примитивности, моей вульгарности. Бедняжечка! Сколько пришлось терпеть «этого все-таки милого и родного Рона Уизли». Довольно! Его слова казались ударами хлестких пощечин, однако они доказывали и то, что неглупый Рон отлично понимал саму суть их союза. Понимал, но скрывал это. И терпел. Чувство стыда охватило Гермиону еще сильней. — Не нужно, Рон! Пожалуйста, не говори так… — Почему? Что, правда глаза колет? Ничего! Теперь можешь не скрывать своего истинного отношения. Можешь смело вести себя так, как хотелось, наверное, всегда: нетерпимо, высокомерно, презрительно. В конце концов, теперь тебя будет обучать этому… настоящий профессионал… Взгляд Рона горел такой обидой, таким гневом, что, столкнувшись с ним, Гермиона не выдержала и отвернулась. Огромная мучительная боль, в которой они тонули сейчас, оказалась слишком тяжелой ношей для обоих. «Боже… И что дальше? Если останусь и продолжу эту беседу, мы наговорим друг другу то, о чем потом обязательно пожалеем, но исправить что-то будет уже поздно… Я не хочу этого!» И Гермиона заговорила: — Пожалуй, мне будет лучше уйти. А тебе — отпустить меня. И не ради меня, а ради себя самого, Рон. Свои вещи заберу в течение пары дней, — она повернулась, чтобы уйти, и слезы все текли и текли по ее лицу. Но у двери обернулась. — Спасибо тебе за все, что сделал для меня. За то, что был в моей жизни. Я очень надеюсь, что ты обязательно встретишь свою настоящую любовь и будешь счастлив. Ты заслуживаешь этого. Он поднялся с дивана и с выражением какой-то смеси отчаяния, ужаса и потерянности прохрипел: — Гермиона… Видеть его в подобном состоянии казалось невыносимым. — Прости, Рон. И прощай! — быстро и почти невнятно выдавила из себя она, открыла дверь и шагнула в ночь. Не останавливаясь ни на минуту, волшебница поспешно добралась до площади Гриммо, взбежала на крыльцо дома Поттеров и постучала в дверь. Уже скоро ей открыл Гарри и тут же ошеломленно уставился на подругу, но как только заметил припухшие заплаканные глаза, лицо его напряглось и будто окаменело. Конечно, трудно было не понять, что именно случилось этим вечером. Отодвинувшись в сторону, он кивком пригласил ее войти, однако Гермиона замотала головой. — Я… только зашла сказать, что… кто-то должен побыть сегодня с Роном… пожалуйста, не оставляйте его сейчас одного… Хорошо? Гарри Поттер нахмурился, но согласно кивнул в ответ. Увидев его кивок, Гермиона облегченно выдохнула, а затем быстро повернулась и поспешила по ступенькам вниз. Она уже отошла от дома, когда услышала у себя за спиной оклик: — Гермиона! Пришлось обернуться, хотя в эту минуту и стыдилась встретиться со старым другом глазами. — Ты сама-то в порядке? Немного подумав, она коротко кивнула и, благодарно улыбнувшись его вопросу, поспешила прочь. Уже скоро Гермиона добралась до какого-то тихого опустевшего парка и устало рухнула на первую же попавшуюся на пути скамейку. Там она еще долго и безутешно рыдала, оплакивая все, что мучительно разрывало душу: потерю друзей, стыд, свое предательство самых близких и дорогих сердцу людей — все, что навалилось сейчас огромным снежным комом, выбраться из-под которого казалось просто невозможным. Она сидела и плакала, пока на город не опустилась летняя ночь, и воздух не стал гораздо прохладней, чем днем. Уже немного успокоившись, уставшая и измученная, она пребывала сейчас в каком-то странном оцепенении. Но наконец вздохнула и подумала о том, что все же есть на этом свете человек, который ждет ее. Который не разочарован в ней. И к которому… ужасно хочется вернуться. На секунду засомневавшись, а не стоит ли провести сегодняшнюю ночь отдельно от Люциуса, она нахмурилась, но потом тряхнула головой и поднялась со скамьи. «Нет. Мое место рядом с ним. А мэнор — мой дом!» — подумала и, набрав в грудь прохладного свежего воздуха, аппарировала в Уилтшир. На этот раз, снова охваченная жутким головокружением, Гермиона приземлилась прямо на крыльцо. Чтобы прийти в себя, она глубоко вдохнула несколько раз подряд, посмотрела на дверь и поймала себя на мысли, что еще никогда не радовалась Малфой-мэнору настолько сильно. Поднявшись, позвонила и почти сразу услышала быстрые мужские шаги. Еще немного и дверь открылась, заливая ее снопом золотистого света, падающего из проема. Который показался настолько ярким, что на какое-то время даже ослепил. Внезапное появление на пороге Люциуса пробудило столько эмоций (вот только теперь уже приятных), что секунду-другую Гермиона сдерживалась, чтобы опять не расплакаться. Заметив ее состояние, Малфой не произнес ни слова, лишь шире раскрыл дверь, молча предлагая войти. Она вымученно улыбнулась, приветствуя его, и через холл прошла в малую гостиную. Где уже привычно потрескивал в камине огонь, а сама комната казалась маленьким островком уюта и спокойствия, так же, как и в первый вечер, проведенный Гермионой здесь. Протянув руки к теплу, она слышала, как Люциус приблизился и остановился за спиной. Обернувшись, бросила взгляд на его лицо: слегка нахмурившись, Малфой смотрел на нее с явным интересом, но тем не менее молчал. И Гермиона знала — почему. Тем самым он давал ей возможность решить, когда и что рассказать. И эта сдержанная тактичность только лишний раз подтвердила то, что за сегодняшний день поняла уже не единожды: Люциус Малфой стал единственным мужчиной на всем белом свете, который и нужен Гермионе Грейнджер. Она стремительно рванулась к нему и, подняв лицо кверху, прошептала с отчаянной мольбой: — Можно я ничего не буду говорить? Просто обними меня. Пожалуйста. Крепко-крепко… Малфой послушно привлек ее к себе, окружая кольцом сильных теплых рук. Одной ладонью он крепко прижимал Гермиону за талию, другой тихонько поглаживал по голове. Так они и стояли. Молча. Обнявшись. Целую вечность…