Познавая прекрасное

Решив как можно дальше оттянуть возвращение в министерство, они не аппарировали, а снова взяли такси. На этот раз Малфой уже не проявлял никакого недовольства: откинувшись на спинку сидения, спокойно смотрел в окно на улицы Лондона, по которым они проезжали, и казался вполне умиротворенным. Искоса поглядывая на него, Гермиона тихо радовалась, отметив про себя, насколько приятно сейчас смотреть на лицо Люциуса. Нет, надменного выражения превосходства оно так и не потеряло, но стало намного мягче и чувственней, словно напряжение, державшее этого человека в тисках долгие годы, ослабело и наконец позволило ему стать самим собой. Будто почувствовав на себе ее взгляд, Люциус обернулся и увидел, что Гермиона еле заметно улыбается, не отводя от него глаз. Он промолчал, лишь вопросительно поднял бровь. Так ничего и не сказав, она потянулась к нему и нежно поцеловала в губы, чтобы потом, тоже откинувшись назад, уставиться в окно автомобиля со своей стороны. Дальнейший путь прошел в молчании. Вернувшись в министерство, бок о бок они направились в ее отдел. Конечно же, Гермиона видела, что их совместное появление не прошло незамеченным: люди не только глазели, но и шептались, гадая, что же такого могло объяснить сам факт нахождения Люциуса Малфоя и мисс Грейнджер рядом друг с другом. Но ее это не волновало, а взглянув на Люциуса, поняла, что и его — тоже. «Как раз тот случай, когда злые языки будет приятно заткнуть тем, что меня с Люциусом связывает специальное поручение министра Магии!» Они уже добрались до нужного этажа и направлялись к ее кабинету, когда Гермиона обратила внимание, что дверь к Ормусу приоткрыта, а сам он о чем-то негромко беседует с находящимся там же Кингсли. Заметив их возвращение, Снипуорт вскочил с рабочего места, подошел к двери и обратился сразу к обоим. — Гермиона, Малфой. Не могли бы вы зайти сюда на минутку? Мы с министром как раз обсуждаем вашу… хм… программу. Его тон и то, как он произнес слово «программа», взбесило Гермиону. «Как он смеет подобным образом отзываться о том, что я делаю? С таким откровенным пренебрежением?» Она глянула на Малфоя и увидела, что его лицо снова превратилось в каменную маску. Войдя в кабинет Ормуса, они остались стоять почти у порога. Прежде чем начать говорить, Кингсли бросил на Люциуса внимательный и слегка настороженный взгляд. — Я так понимаю, Гермиона, что сегодня ты водила мистера Малфоя в музей? — Да. Мы ходили музей Виктории и Альберта, — прямо ответила она. — И как прошла экскурсия? — О, замечательно... Все было здорово, на самом деле... Это же удивительное место, как всем известно. И там так много интересного, что скучать нам не пришлось, — Гермиона оглянулась на Люциуса, будто ожидая от него подтверждения своих слов, но он молчал, и черты его лица по-прежнему напоминали холодный мрамор. Это задело и даже чуточку обидело ее. — Это неплохо, — отозвался Кингсли и продолжил: — Да и вы, кажется, общаетесь друг с другом без проблем... не так ли? — в его голосе звучало плохо прикрытое любопытство. — Да, без проблем, — коротко ответила Гермиона, отчаянно желая, чтобы Малфой подключился к разговору и поддержал ее, поскольку его демонстративное молчание лишь усложняло ситуацию. «Черт! Неужели так трудно переступить через свое знаменитое «эго» и подтвердить перед моими боссами, что программа продвигается успешно?» В кабинете повисла долгая и несколько гнетущая тишина: Гермиона, Ормус, да и сам Кингсли продолжали ждать от Люциуса Малфоя хоть какой-то реакции на происходящее. Напрасно. Тот упорно молчал, отказываясь присоединяться к беседе. Наконец Кингсли не выдержал и обратился к нему напрямую. — Мистер Малфой… Люциус медленно поднял глаза и холодно взглянул на министра магии. Гермиона вдруг подумала, что впервые в жизни видит этих двоих в мирной обстановке, а не как врагов, воюющих по разные стороны баррикад, не в общем бою и не в смертельном поединке один на один. Напряженность, повисшую в воздухе, казалось, можно было резать ножом. И тем не менее Люциус продолжал молчать. Гермионе едва удалось подавить желание незаметно наступить ему на ногу или толкнуть локтем. Так и не дождавшись ответа, Кингсли продолжил: — Удовлетворены ли вы программой, которую мисс Грейнджер разработала для вашего знакомства с миром маглов? От этих слов Гермиона сразу покраснела: настолько двусмысленно прозвучали они сейчас для нее с Малфоем. Она опустила глаза, изо всех сил надеясь, что нет-нет да и поглядывающий на нее Ормус не заметит полыхнувших щек. Люциус долго молчал, пока, наконец, не соизволил ответить: — Программа, подготовленная для меня мисс Грейнджер, невероятно интересна и… увлекательна. Фразу, брошенную Люциусом в его излюбленной холодной и высокомерной манере, странным образом изменял мягкий, почти интимный тон, которым она оказалась произнесена. Ощутив, как по венам горячо запульсировала кровь, Гермиона осторожно повернулась и взглянула на него, желая хоть как-то отблагодарить за поддержку, но напрасно — со слегка поджатыми губами, Малфой сосредоточенно уставился прямо перед собой, будто не замечая собеседников. Когда стало очевидно, что больше он ничего не добавит, Кингсли заговорил снова. — Что ж… Хорошо... Очень хорошо. Я рад слышать, что вы оба довольны тем, как идут дела, — резюмировал министр и обратился уже к Гермионе: — Как долго вы планируете продолжать эти занятия, мисс Грейнджер? Осознание того, что их программа может оказаться прерванной, вызвало шок, и Гермиона быстро выпалила: — Да… Конечно, еще довольно долго… Мы же только начали, и мне еще многое надо показать мистеру Малфою и о многом рассказать... Поэтому… — Гермиона запнулась, слишком поздно понимая, насколько жалобно и отчаянно звучит сейчас ее лепет. И еще понимая, что это заметил и нахмурившийся Ормус, который уставился на нее с угрюмым любопытством. Не произнеся больше ни слова, она опустила голову. По лицу Кингсли пробежала неясная тень. Он задумчиво кивнул и повернулся к Люциусу. — Ну, а что скажет мистер Малфой? Готовы ли вы работать дальше? Ведь это, в конце концов, часть вашей реабилитационной программы… Увидев презрительный взгляд Люциуса, Гермиона испугалась, что сейчас он взорвется и нахамит Кингсли. Но обошлось. Малфой усилием воли сдержался, лишь небрежно бросил: — Естественно, министр… — в кабинете снова повисла тяжкая пауза, прервав которую Люциус, язвительно усмехнувшись, спросил: — Надеюсь, теперь я могу идти? Боясь, что Люциус покинет Министерство магии прямо сейчас, даже не попрощавшись с нею, Гермиона вздрогнула. «Нет! Только не так… Не после такого чудесного дня!» На ее лице уже мелькнуло выражение паники, когда Кингсли кивнул: — Да. Можете быть свободны оба. И, пожалуйста, держите меня в курсе ваших успехов. Спасибо. Люциус быстро повернулся и вышел. За ним, едва поспевая, последовала Гермиона, с огромным облегчением увидевшая, как он стремительно направляется в ее кабинет. Зайдя следом за Малфоем, она закрыла за собой дверь и сразу же бросила «Оглохни», опасаясь, что ожидаемый взрыв ярости услышит весь отдел. Но Люциус подошел к нарисованному окну и молча уставился в него жестким немигающим взглядом. Гермиона чувствовала, как в нем бушует ярость, но почему-то абсолютно не боялась ее. Тот, прошлый Люциус Малфой, воспринимался сейчас намного проще потому, что теперь она знала его нынешним. Другим. Тем, кто может быть еще и мягким. Нежным. Страстным. И даже… добрым. Гермиона осторожно приблизилась и замерла в паре шагов, понимая, что ему нужно время, чтобы остынуть и начать говорить. — Ненавижу, когда меня... пытаются контролировать, — горько выплюнул он наконец. — Особенно… эти. — Люциус, поверь, я понимаю, о чем ты, — мягко отозвалась Гермиона. Малфой резко повернулся, и в глазах его сверкнул гнев. — А я как раз не нуждаюсь в твоем понимании! И не нуждаюсь в этой… спокойной оценке ситуации, в твоем анализе моего взаимодействия с нынешней властью. Мне нужна твоя страсть, твой голод, твое вожделение! Как смеют они заставлять нас стоять там и объяснять им что-то, словно нашкодивших и оправдывающихся перед преподавателями школьников? В его словах плескалось столько яда, что Гермиона даже не нашлась с ответом. Лишь отвернулась и села за свой стол, оставив его по-прежнему глядящим в окно. Впервые (с тех пор, как схватил ее за горло во время самой первой встречи здесь, в кабинете) Люциус позволил так ярко проявиться тем чертам, которые она не раз замечала в нем раньше. Много лет назад. И все же… Сейчас это не шокировало и не пугало. Более того, сегодняшняя вспышка даже чуточку льстила — Люциус Малфой жаждал ее страсти, ее голодного вожделения. «Разве не то же самое испытываю по отношению к нему и я? И счастлива отдать ему то, чего он так ждет…» Гермиона продолжала молчать, давая Люциусу успокоиться, но следующая фраза застала ее врасплох. — Я не желаю, чтобы ты возвращалась к нему! Она на мгновение растерялась. — К Кингсли? Но я не собираюсь сегодня встречаться с министром еще раз. — Я имел в виду не Кингсли, — он почти шипел. Понимание ударило молнией: Люциус говорил о Роне. Зная, что эта тема рано или поздно будет затронута, Гермиона молчала, по-прежнему сидя за своим столом и повернувшись к нему спиной. «Как не вовремя… Черт! Очень. Очень не вовремя…» — Ты сам понимаешь, что это необходимо. Не могу же я просто так взять и… уйти. Люциус долго молчал. Казалось, он думает над ее словами. Но, когда заговорил, голос был холоден, словно лед. — Не смей позволять ему прикасаться к тебе. Если дотронется хотя бы пальцем, я убью его. Осознав произнесенное и ощутив, как к горлу подкатывает волна тошноты, Гермиона вздрогнула. «Это он… образно сказал? Или… как?» Уже через секунду, со сжатыми кулаками и горящими от гнева глазами, она стояла прямо перед Малфоем. — А ты никогда не смей говорить со мной так, как сделал это сейчас. Я не твоя собственность, Люциус. Тем более что контролирую ситуацию, поступаю и дальше буду поступать так, как сочту нужным. Не думай, что сможешь мне указывать. И никогда! Слышишь? Никогда не смей угрожать жизни тех, кто мне дорог. Задыхаясь и дрожа от ярости, они уставились друг на друга, и Гермиона поймала себя на мысли, что еще ни разу не видела Малфоя таким разозленным. Его глаза казались сейчас колкими льдинками, которые замораживали и обжигали одновременно. Понимая, что должна испугаться, и при этом не ощущая ни капельки страха, Гермиона упрямо вскинула подбородок, но вызывающего взгляда так и не отвела. Их обоюдный гнев начал закручиваться в тесном пространстве кабинета тугой спиралью стихийной магии, готовой вот-вот выплеснуться наружу. А потом Люциус шагнул к ней и, жестко схватив за плечи, притянул к себе. Его поцелуй обрушился, как обрушивается буря, желая смести на своем пути все. Гермиона понимала, что самым правильным сейчас будет оттолкнуть его. Остановить яростное безумие, охватившее обоих. И даже попыталась это сделать, но Малфой был слишком силен, и ее слабые трепыхания лишь заставляли его еще крепче сжимать Гермиону в объятиях. Уже скоро, отвечая на поцелуй, она почувствовала, как ярость сменяется возбуждением, и прижалась к нему сама. Шевельнув ногой, Люциус пнул ее рабочее кресло в сторону. То послушно откатилось и с грохотом опрокинулось на пол. Затем оторвался от Гермионы, на мгновение обжег ее взглядом и, развернув к себе спиной, заставил наклониться и лечь грудью на стол. Она негромко ахнула, отчаянно пытаясь убедить себя, что должна сопротивляться, кричать, чтобы он остановился, но при этом отдавала себе отчет, что не желает ничего подобного. Скорее наоборот: зная, что именно сделает сейчас Малфой, она так же отчаянно жаждала этого. Пара секунд — и он быстро расстегнул ее джинсы и опустил их вместе с трусиками вниз. Потом, не произнеся ни слова, схватил ее за шею и прижал к столу еще сильней. Послышался звук расстегиваемых брюк, и вот Люциус уже в ней. Гермиона негромко вскрикнула и дернулась, ощущая, как соски трутся о столешницу, возбуждая ее еще больше. С губ слетел невольный стон наслаждения. Что-то невнятно прошипев в ответ, Малфой вышел из нее почти полностью и снова погрузился: еще глубже, чем раньше. Он двигался быстро и яростно, будто доказывая что-то. И каждый толчок заставлял внутренности Гермионы сжиматься в тугой узел сильней и сильней, уже предвкушая оргазм. — Я выкорчую его из тебя, — горячий злой шепот коснулся ее уха. — Если он дотронется до тебя, еще хотя бы раз, уничтожу. Клянусь. Я. Выебу. Его. Из тебя. Из твоего тела. Из твоей души. Из жизни, — размеренно перечислял он, сопровождая каждое слово мощным и глубоким толчком. От всего происходящего — от обжигающего шепота, от слов, от того, как он двигался — Гермионе казалось, что она в каком-то бреду. Где она сейчас? Кто она? Все оказалось забыто. Кроме этого человека, претендующего на каждую частичку ее души и тела. Толчки Малфоя стали еще быстрей, и Гермиона почувствовала приближение оргазма. — О, Господи… Глупый… Я же твоя… Только твоя… Люциус, не останавливайся, прошу… — бессвязно стонала она. — Как ты мог подумать, что есть кто-то еще, кроме тебя?.. Никого… Никого не было с тех пор, как… — договорить Гермиона не успела. Отчаянно выкрикнув напоследок его имя, она ощутила, как растворяется в накатившей волне наслаждения. И словно из-под воды услышала гортанный торжествующий стон Малфоя, оказавшегося во власти собственной разрядки. Потом они еще долго не шевелились, так и оставаясь слитыми и постепенно успокаивая дыхание. Казалось, прошла целая вечность, когда Люциус неспешно отстранился и, на ходу оправляясь, поднял упавшее кресло. Гермиона привстала со стола и, еще слегка подрагивая, тоже начала приводить себя в порядок. «Свитер задран почти до шеи, джинсы с трусиками сползли к лодыжкам. Хороша! Ничего не скажешь», — она ощутила, как бедра и низ живота побаливают там, где только что настойчиво бились о край столешницы. Люциус спокойно, без единой эмоции взглянул на нее перед уходом. — Завтра вечером я жду тебя в Малфой-мэноре. И хочу, чтобы ты осталась на ночь, — категоричность в его голосе сочеталась с некоторой прохладой. Гермиона промолчала, ничего не ответив. Но Малфой и не ждал ответа. Потому что оба знали: завтра вечером она будет в поместье. Какое-то время Люциус просто стоял и смотрел на нее. Взглянув на него, Гермиона с ужасом осознала, что сейчас он должен уйти — пришло время расстаться. Он слегка шевельнулся, будто собираясь снова подойти к ней, но, взяв себя в руки, остановился и замер. Гермиону болезненно кольнуло разочарование. Нет, она понимала, что нежного и ласкового прощания сегодня у них не получится, но это казалось и не столь важным. Отголосками их безоговорочного, страстного и неодолимого влечения друг к другу был сейчас напоен даже воздух. Малфой напоследок еще раз пробежался взглядом по ее фигуре, потом повернулся и быстро вышел из кабинета, оставив после себя лишь пьянящий аромат. Несколько минут она просто сидела, бездумно уставившись на гладкую поверхность стола и даже порой проводя по нему ладонью, будто напоминая себе о том чувственном безумии, которое охватило их совсем недавно. Затем, в конце концов, взяла себя в руки и занялась работой. Но погрузиться в нее полностью так и не смогла — мысли постоянно возвращались к Люциусу и к его категорично предъявленному ультиматуму. Гермиона понимала, что тема не закрыта и к ней, так или иначе, им придется вернуться. И очень скоро. Поэтому, увидев на часах, что конец рабочего дня уже близок, не поняла — радоваться этому или огорчаться. В квартиру она вошла словно сомнамбула, даже не обратившись к Рону с привычным приветствием. Он сам пробормотал холодное: «Привет», когда обернулся и заметил ее появление. — Привет, — бесстрастно ответила Гермиона, не понимая, зачем, для чего и к кому вернулась, придя сюда. «Люциус, по сути, прав… Приятного мало, когда твоя женщина, проведя весь день с тобой, возвращается вечером к другому. Чтобы поужинать и лечь с ним в постель…» Внутри снова что-то болезненно сжалось, и Гермиона поняла, что думать об этом дальше сил не осталось. Тем более что ей предстоял очередной раунд гадкой и подлой лжи: необходимо было придумать убедительную причину своего отсутствия на завтрашнюю ночь. Переодевшись и наскоро приготовив ужин, она пригласила Рона за стол и только тогда, собравшись с духом, заговорила. — Сегодня звонила Милли… Помнишь, это моя подруга еще с начальной школы? У нее сейчас трудный период — случились какие-то серьезные неприятности, — Гермиона старалась говорить небрежно, но как можно искренней. — Она просила завтра навестить ее и, если будет возможность, то остаться переночевать. Я не смогла отказать, бедняжка так расстроена. Ты же знаешь, что после смерти матери она осталась совсем одна… Подняв глаза от еды, Рон уставился на нее с такой откровенной враждебностью, что Гермиона осеклась и замолчала, снова почувствовав себя редкой дрянью. Она ковырялась в тарелке, зная, что он продолжает буравить ее взглядом, и нервно сглотнула, молясь про себя, чтобы Рон поверил этой наглой лжи. Тот медленно вышел из-за стола и включил телевизор. — Что ж… Хорошо. Иди, раз надо, — буркнул он спустя минуту-другую и больше заговорить не пытался. Гермиона сильно сомневалась, что Рон поверил ей, но оставила его в покое и больше к этой теме не возвращалась. А позже, когда они, сухо пожелав друг другу «Спокойной ночи», снова улеглись по разным краям кровати, ее пронзила мысль, что Люциусу и не стоило предъявлять никакого ультиматума. «Я и так, безо всяких его требований, не могу даже представить себе, что до меня дотронется кто-то другой». Она еще долго лежала в темноте, думая о событиях прошедшего дня. Думала о Люциусе, о том, каким разным он предстал сегодня. О его отношении к ней. И ко всему происходящему. «Почему я не возмущаюсь категоричностью Люциуса, его стремлением доминировать надо мной? Почему не удивляюсь и не злюсь на него за все, что он наговорил? Почему не опасаюсь за Рона? И, наконец, почему меня не пугает проявление в Люциусе того, прошлого Малфоя? Меня же должно разочаровать это! Но не разочаровывает…» Ответов на эти вопросы у Гермионы не было. День оказался настолько насыщен событиями, что картинки мелькали перед глазами с калейдоскопической быстротой. Снова и снова: первое безумное соитие, их оральные ласки, поездка в такси, лебедь Фаберже, девочка со сломанной куклой, встреча с Кингсли и Ормусом. И еще — ярость и злость, переросшие в страстное вожделение, и их последнее слияние, граничащее с обоюдным бредом. Она тихо заплакала. Слезы все продолжали и продолжали течь по ее лицу даже тогда, когда уже начала проваливаться в сон. Но это были не слезы сожаления о содеянном. Гермиона горько плакала потому, что не чувствовала никакого сожаления… Никакого.