Познавая прекрасное

На следующий день Гермиона проснулась лишь с одной бьющейся в сознании мыслью: ситуация с Роном близится к развязке. Отрицать то, насколько чужим, далеким и неинтересным стал для нее этот человек, казалось бессмысленным. А ее отношения с Люциусом, словно лакмусовая бумажка, продемонстрировали это с ужасающей ясностью. «Неужели мы и впрямь никогда не были близки с Роном по-настоящему? Как партнеры, как друзья, как любовники?» Гермионе казалось, что на протяжении всех этих лет она лишь убеждала себя в том, что счастлива рядом с ним. В том, что Рон, как мужчина и как друг, оправдывает все ожидания. И, видит Бог, поначалу (после пережитых кошмаров войны) ей легко давалось это самовнушение. Но время шло. И сейчас она чувствовала, что стала другой. Осознание этого стало и облегчением, и мукой. Их отношения, по сути, складывались легко и естественно, будто с самого начала кем-то было предопределено, что она (Гермиона Грейнджер) после пережитых ужасов просто обязана найти свое счастье именно с Рональдом Уизли. Вот только… Слишком уж быстро эти отношения превратились в унылую привычку, когда ни один из двоих не признается в том, что безоблачного счастья и полноценной близости (ни духовной, ни физической) так и не случилось. «Стоп! Стоп, Гермиона! Но… Рон — твой друг! Он один из самых близких, самых преданных твоих друзей. А сколько вами пережито вместе, плечом к плечу?» — мысленно упрекнула она себя и поняла, что эта на редкость здравая тирада ничего не изменила в собственных ощущениях. Наоборот, все встало на свои места: Рон, и правда, ее лучший друг. Но не более. И вариант «более» отныне даже не рассматривается. «Я… я могу лишь надеяться, что когда он переболеет и сможет простить меня, то… может быть нам снова удастся стать друзьями… Просто теперь я поняла, что отношения с мужчиной могут быть другими… Совсем другими. Когда люди абсолютно искренне восхищаются друг другом. Всем, что есть — душой, умом, телом. И так же искренне наслаждаются этим восхищением, тоскуя каждую минуту, проведенную вдали друг от друга…» Теперь, когда разрыв казался таким близким, Гермиона чувствовала себя виноватой прежде всего в том, что не испытывает ни малейших угрызений совести за принятое решение. И за измену. За то, что в ее жизни появился другой, и она счастлива этим. Бесконечно счастлива. «Черт! Наши отношения сошли на нет практически точно так же, как рассказывал Люциус о своем разрыве с Нарциссой. Но я не хочу думать об этом! И не собираюсь… сравнивать! Потому что не хочу дойти до того, что буду презирать Рона, испытывать к нему отвращение и ненавидеть его. Нет! Пожалуйста…» Гермиона похолодела от мысли, что разрыв с Роном будет чреват и другими проблемами. Он означал и разрыв с Гарри и Джинни. И, скорей всего, не только с ними, но и со всеми теми, кого она привыкла считать друзьями и добрыми знакомыми. «Господи! Что же мне делать? Рон… Милый Рон. Он почти всегда поддерживал меня в самые трудные минуты. И я… я не должна бросать его вот так — нагло и бесстыдно лишь потому, что душа моя полна чувством к другому мужчине! И не смогу сказать правду, она лишь оскорбит его… Но, что же Люциус? Я не могу без Люциуса… И так уж случилось, что нет в моей душе места никому, кроме него… А это значит — опять нужно лгать? О, нет! Не могу больше! Не могу!» Но даже сейчас, в очередной раз чувствуя себя дрянью, Гермиона, как никогда ясно понимала: рядом, каким-то невероятным образом, ей стал необходим не кто иной, как Люциус Малфой. А не знакомый с детства и, казалось бы, любимый Рон. «Это… какой-то кошмар… Я больше не хочу жить в этой лжи…» Поднявшись с кровати, она приняла душ и снова оделась так, чтобы выглядеть красиво и сексуально. Затем прошла на кухню и устроилась на самом краешке стула, напротив уже завтракающего Рона. Тот выглядел угрюмым и расстроенным, и Гермиону, как никогда прежде, начало нервировать висящее в воздухе ледяное молчание. Досадное чувство вины вдруг охватило ее с новой силой. Рон продолжал молчать, и она тоже не произнесла ни слова, потому что не знала с чего начать разговор, да и стоит ли его начинать. Но когда поднялась и уже повернулась, чтобы покинуть квартиру, Рон вдруг громко, и даже с каким-то надрывом, спросил: — Гермиона, у тебя роман со Снипуортом, да? Ошарашенная она обернулась и молча уставилась на него сверху вниз. С одной стороны Гермиона радовалась тому, что он бездарно и глупо ошибся на предмет главного мужского персонажа, но с другой… едва не заледенела от ужаса, понимая, насколько близко Рон подобрался к самой сути проблемы. Тем не менее, пришлось собраться с духом и отреагировать так, как и должна была это сделать ни в чем не виноватая и удивленная подобными претензиями, женщина. Она громко и чуть истерично рассмеялась. Вопрос в глазах Рона сменился презрением, но он почти сразу опустил голову, уставившись в миску с кукурузными хлопьями. Немного придя в себя и успокоившись, Гермиона произнесла, стараясь сделать это, как можно правдивей: — Конечно же, нет… Господи, нет! Как я могла бы?.. Я и… Ормус? Рон поднял на нее глаза. В его взгляде плескалась обида, смешанная с недоумением. А рука с ложкой замерла и повисла в воздухе. — Рон… — осторожно начала Гермиона. Тот с силой бросил ложку в миску с хлопьями и, откинувшись на спинку стула, сложил руки на груди. — Знаешь, Гермиона, в последнее время мне кажется, что я живу с какой-то другой женщиной. С незнакомой мне женщиной. Мы перестали общаться. Совсем. И даже когда ты рядом, возникает ощущение, что на самом деле ты не здесь. А где-то далеко. И я не могу понять, что или кто настолько заполняет твои мысли, что для меня места там не остается. Для работы остается, для твоих магловских друзей — тоже. А для меня — нет. Ты и теперь ждешь момента, когда сможешь развернуться и уйти. Что же, иди! Иди! Увидимся как-нибудь… потом… дорогая. Он снова уставился на так и не съеденный завтрак. Охваченная чувством вины, на какое-то время Гермиона застыла, не зная, что ответить. Рон тоже молчал, не оборачиваясь на нее, будто не желая больше встречаться взглядом. Еще немного постояв, она чуть слышно пробормотала «До встречи…» и вышла из кухни. Оказавшись на улице, Гермиона поняла, что задыхается от ненависти к самой себе. И это казалось почти отрадным. «Да, я рада, что все-таки могу ненавидеть сама себя. Ненавидеть ту лживую дрянь, в которую превратилась за последние несколько недель… Бедный Рон! Он… он же ни в чем не виноват!» Однако чем дальше она отходила от квартиры, тем свободней и радостней становилось на душе. Боль уменьшалась, уступая место уверенности, что разрыв с Роном принесет облегчение обоим. «Каждый из нас пойдет своей дорогой, постепенно тяжесть и боль исчезнут, и, может быть мы в итоге найдем свое счастье. Вот только… с другими людьми». Придя в министерство, она с огромным облегчением окунулась в рабочую рутину, надеясь, что это хоть как-то поможет отвлечься от неприятных мыслей и дожить до вечера. «Хм… Сегодня Люциус сюда не придет, а это значит, что я буду избавлена от шепотков и косых взглядов. Хотя… зная, что чуть позже все равно увижусь с ним, я могла бы пережить и эту напасть». _________________________________________________________________ Рабочий день пролетел на удивление быстро. Не желая возвращаться в их с Роном квартиру, но и не желая отправляться в мэнор слишком рано, Гермиона решила немного задержаться и еще какое-то время продолжала изучать документы, иногда кое-что помечая в них. Не обращая внимания на раздраженно поглядывающих на нее министерских домовиков, она упорно занималась делами и старалась не вспоминать о предстоящей встрече с Люциусом. Понятно, что это оказалось невозможно, и Гермиона постоянно ловила себя на мысли, что только о Малфое и думается. Сейчас, когда до очередного свидания осталось совсем немного, она снова и снова прокручивала в памяти то, что произошло в этом кабинете после беседы с министром и Ормусом. Вчера с ними случилось нечто новое и странное: она перестала контролировать ситуацию, целиком и полностью отдавшись во власть Люциуса. Гермиона понимала, что этот момент очень важен для них: он стал неким поворотом в отношениях. Какой-то новой точкой отсчета, с которой власть и поочередное доминирование друг над другом заиграли совсем другими оттенками. И придали их влечению новый, более глубокий смысл. А более всего покоряло то, что Люциус перестал сдерживаться и вел себя так… искренне, не скрывая ни ярости, ни ревности, ни высокомерия, что это должно было напугать ее. Но не напугало. А лишь возбудило еще сильней. «Неужели он и впрямь способен убить Рона? Нет. Нет, я не верю! И не хочу даже думать о подобном варианте. Скорей всего, Люциус сказал это образно, не имея в виду никаких физических расправ. Но почему тогда я все же опасаюсь за Рональда? Опасаюсь, но при этом и чертовски горжусь, что могу вызвать у Люциуса такой бурный, почти первобытный всплеск эмоций…» Гермиона бросила перо на стол и откинулась на спинку кресла. «Так уж случилось, что с самого начала мои отношения с Люциусом Малфоем не укладывались ни в какие рамки, известные мне до сих пор. И, как оказалось, мы с ним можем пробудить друг в друге не только нечто светлое и доброе. Почему же меня не беспокоит это? Почему влечение к нему становится с каждым днем все сильнее и сильнее?» Прервав размышления, Гермиона глянула на часы. Половина седьмого. Задерживаться дольше не имело смысла. Да и не хотелось. Быстро собравшись, она забежала на несколько минут в дамскую комнату, чтобы оглядеть себя в зеркале и, оставшись довольной увиденным, бросилась из министерства прочь. ______________________________________________________________________ На этот раз она сумела аппарировать уже к дому, правда, больно плюхнувшись при этом на копчик у самой входной двери. Сегодня освещенный ласковым вечерним солнцем мэнор выглядел не таким мрачным, как в прошлый раз. Немного придя в себя, Гермиона бросила взгляд на элегантный фасад и поняла, что искренне любуется этим старинным и невероятно изящным поместьем. Так и не поднявшись, она еще продолжала сидеть на земле (с рассыпавшимися по плечам волосами и эротично раздвинутыми, слегка согнутыми в коленях, ногами), когда огромная дверь открылась, и в широком проеме возник силуэт Люциуса Малфоя. Пару секунд он просто молчал, уставившись на сидящую у своих ног Гермиону. Выражение его лица сейчас, как никогда напоминало того Малфоя, которого много лет назад она впервые встретила во «Флориш и Блоттс». Холодное высокомерие, отстраненность и, конечно же, чувство собственного превосходства над всеми и вся. Однако, поймав его взгляд, Гермиона вздрогнула и задохнулась: глаза Люциуса будто обожгли ее, заставив все внутри сжаться от тоски по этому мужчине. «Господи… ну вот что он со мной делает? Одним лишь взглядом… И почему, черт возьми, я не только не возмущаюсь этим его фамильным высокомерием, а еще и откровенно любуюсь им? Я не должна так реагировать! Это… это неправильно!» Не желая показывать, насколько сам ошеломлен представшей перед ним картиной, Люциус тоже замер. Никогда еще ему не доводилось видеть ничего, более эротичного и возбуждающего, чем эта молоденькая ведьма, сидящая на своей хорошенькой попке прямо у его ног. Локоны ее беспорядочно, но красиво обрамляли чуть покрасневшие после аппарации щеки, а между раздвинутых ног смутно виднелась дразнящая кружевная полоска резинки чулочек. Разглядев которую, Малфой ощутил, как у него перехватывает дыхание. — Мисс Грейнджер, — протянул он, снисходительно ухмыляясь для пущего эффекта. — Что еще за неуклюжий способ прибытия в порядочный дом? Прошу вас немедленно подняться с моего порога… Услышав в его тоне знакомую томность, смешанную с не менее знакомой ироничностью, Гермиона тряхнула головой, отбрасывая волосы с лица, и еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, почти также медленно и томно протянула: — М-м-м… Я бы с радостью сделала это, мистер Малфой… Если б поблизости нашелся джентльмен, сумевший бы помочь даме, попавшей в… столь неловкую ситуацию. И уже видя, как на его губах мелькает улыбка, Гермиона позволила себе чуточку, самую малость, похулиганить. Не отрывая взгляда ото рта Люциуса, она медленно провела языком по верхней губе. Ожидание ее не обмануло: Малфой тут же опустил глаза на ее губы и глубоко вздохнул, прежде чем неторопливо протянуть ей руку. Она оперлась на предложенную ладонь и, наслаждаясь первым прикосновением, быстро поднялась с земли. Люциус сразу же потянул ее к себе, и какое-то время они молча стояли, крепко прижавшись и внимательно всматриваясь в лица друг друга. Будто пытались разглядеть каждую мельчайшую деталь — морщинку, волосок, родинку. И любовались увиденным. Так и не отводя от ее лица взгляда, Люциус начал медленно пятиться в дом. Оказавшись внутри, он толчком закрыл дверь свободной рукой и, наконец, крепко обнял Гермиону. Никакой прежней надменности больше не осталось — лишь нежность. Потаенная нежность, которую так редко можно было увидеть на его лице. От которой Гермиона чувствовала себя так, будто готова растечься у его ног лужицей растаявшего мороженого. Легкое, почти незаметное, движение — и мантия упала куда-то к ногам. Еще мгновение — и к ней присоединился пиджак, а Люциус уже нетерпеливо расстегивал пуговички ее блузки. Потом наклонился к губам и коснулся их: легко, еле дотрагиваясь. «Как будто он и сам сейчас наслаждается мягкостью и лаской нашего приветствия, которое так отличается от вчерашнего прощания…» — мелькнуло в голове у Гермионы. Она приоткрыла рот и тут же почувствовала, как его язык скользнул внутрь, будто упиваясь желанной теплой влажностью. Гермиона ответила на поцелуй, и сама тут же принявшись судорожно и нетерпеливо снимать с Малфоя рубашку. Так, продолжая целоваться, и одновременно раздевать друг друга, они подошли к подножию лестницы, ведущей на второй этаж. Здесь она слегка отстранилась и провела пальцами по груди Люциуса, тут же ощущая, как под ними напрягаются упругие мышцы. «Боже, как же я люблю его тело… Такое сильное. Такое бледное и гладкое… словно изваянное из мрамора…» Медленно, специально подразнивая, она заскользила ладонями по плечам Люциуса, потом по спине, ощущая чувственную дрожь, пробегающую по телу Малфоя от ее прикосновений. Откровенно наслаждаясь, вернулась к груди и лениво продолжила свое путешествие, кружа от одного соска к другому, так и не приближаясь к ним. А потом неожиданно коснулась — и сама задохнулась от восторга, услышав, как он что-то тихо и невнятно прошипел в ответ на это прикосновение. Это заставило Гермиону осмелеть: мысленно улыбнувшись, она снова дотронулась до его сосков, но теперь не только ладошками, но еще и губами. Тихо. Осторожно. Едва касаясь и чувствуя, как они напрягаются, реагируя на ласку. Затем она отстранилась и, взяв его за руку, повела за собой вверх. Но не сделала еще и пары шагов, как Люциус, идущий чуть позади, потянулся и расстегнул молнию на юбке, которая тут же скользнула вниз. Не оборачиваясь, Гермиона перешагнула через нее, так и оставив лежать на лестнице. Она продолжала тянуть Малфоя на второй этаж, когда поняла, что тот останавливает ее. Обернувшись, Гермиона высокомерно глянула на него сверху вниз, благо сейчас стояла на пару ступенек выше. Она знала, что в эту минуту, одетая лишь в чулки, нижнее белье и изящные лодочки на высокой шпильке, выглядит великолепно. Потому и хитро улыбнулась, когда скользнула взглядом вниз и заметила вполне недвусмысленную выпуклость на брюках Люциуса. Заметив ее взгляд и улыбку, он опустился на колени, и Гермиона догадалась, что последует дальше. Она ласково провела ладонями по его лицу и волосам. Люциус же, не теряя времени, присел, спустил ее трусики вниз и сразу же коснулся языком клитора. Невольно вцепившись ему в волосы, Гермиона прижала Малфоя сильней — сейчас ей ужасно хотелось увидеть это восхитительное зрелище, но не получилось: ощутив толчок наслаждения уже от первого прикосновения, она чуть выгнулась и запрокинула голову назад. Только чувствовала, как язык его продолжает кружить, потом опускается ниже, касаясь входа во влагалище, а подушечка большого пальца уже мягко поглаживает клитор. Не удержавшись, Гермиона восхищенно выдохнула и поняла, что ноги начали подкашиваться — еще чуть-чуть, и она рухнет на ступеньки лестницы. Люциус, будто поняв это, поднял голову. — Ложись… прямо на ступени… ложись же! Гермионе ничего не оставалось, как подчиниться, и присев, она откинулась на верхние ступеньки, спустила ноги вниз и раздвинула их. Люциус тоже опустился и, отбросив в сторону до сих болтающиеся на одной лодыжке трусики, снова приник к ней губами. Потом Гермиона почувствовала, как продолжая ласкать клитор, он ввел палец во влагалище, с силой начав двигаться в нем. И уже выгнулась ему навстречу, понимая, что еще чуть-чуть и оргазм накроет ее с головой, когда вдруг ощутила… еще одно проникновение. Причем там, где никто никогда до нее не дотрагивался. Люциус, не прекращая ласк, ввел палец еще и в ее анус. Гермиона резко распахнула глаза. И не столько от шока, вполне объяснимой неловкости или легкого дискомфорта, а от того, что и так испытываемое ею сейчас удовольствие стало еще острее, еще ярче. Смущенная и происходящим, и собственными ощущениями, она приподнялась на локтях и посмотрела на Люциуса. Чтобы обнаружить, что Малфой, будто почувствовав на себе взгляд, тоже поднял голову и вопросительно смотрит на нее с хулиганской и озорной усмешкой. А затем, будто получив ответ на так и не заданный вслух вопрос, он снова наклонился и с силой всосал клитор. Гермионе казалось, что через тело пропустили электрический разряд, который вместо мучительной боли, почему-то дарит ей ни с чем пока несравнимое наслаждение. Малфой продолжал ласкать ее и пальцами, и губами, когда Гермиона почувствовала, как накатывающиеся одна за другой, волны наслаждения заставляют ее биться в конвульсиях и кричать. Громко и восторженно кричать в пустоту и тишину огромного мрачного коридора. А еще пульсировать, неосознанно сжимая мышцы вокруг его пальцев. И даже понимать краем сознания, что Люциус чувствует это: ощущает ее пульсацию, ее дрожь, ее невероятный сумасшедший восторг. Мотая головой, словно в бреду, и тяжело дыша, Гермионе удалось выдавить из себя: — О боже, боже… почему ты это сделал… ты знал, да? Знал… что это сведет меня с ума? — она едва выговаривала слова и машинально гладила Люциуса по голове. Наконец Малфой оторвался от нее и впился взглядом в лицо. Он ничего не ответил, лишь смотрел на нее с каким-то непонятным свечением в глазах, будто впитывая в себя ее жизненную силу, страсть, экстаз. И наслаждаясь этим. «Ты не перестаешь удивлять и покорять меня…» — читалось в его глазах. Они медленно поднялись со ступенек и уже шли наверх, когда Гермиона, ноги которой казались ватными и подгибались на ходу, вдруг заметила напряженный и выпирающий пах Люциуса. «Конечно же, он возбужден… Ужасно возбужден!» Желание отблагодарить и подарить ему удовольствие заставило ее остановиться и потянуться дрожащими губами к его рту. Гермиона целовала Малфоя жарко, страстно, бесстыдно. Упиваясь тем, что чувствует сейчас на его губах свой собственный вкус: вкус наслаждения, которое испытала только что, благодаря ему. Так и не отстраняясь, она потянулась к ремню и начала судорожно расстегивать его, а потом и брюки Люциуса, опуская их вниз вместе с боксерами. Потом присела на колени и стянула одежду до самых щиколоток. Шагнув из вороха ткани, Люциус движением ноги отбросил его в сторону. Как же ей хотелось сейчас хотя бы недолго полюбоваться его членом — таким сильным и мужественным, гордо возвышающимся прямо у нее перед глазами. Но желание доставить Люциусу радость оказалось сильнее, и она сразу же наклонилась, вбирая плоть в рот и лаская ее языком. Малфой запрокинул голову и что-то неясно прошипел, охваченный удовольствием. Ощутив, как тело его задрожало, Гермиона, желающая хоть чуточку оттянуть миг разрядки, помедлить, смакуя вкус, поняла, что не может и не хочет мучить его. Наоборот, хотелось заставить Люциуса излиться прямо сейчас и хотелось так сильно, будто это должно утолить ее собственную жажду. На мгновение она отстранилась, а потом вобрала член еще глубже, начиная сладкую для него пытку с такой силой, что оба сразу же поняли — долго ему не продержаться. «Что же, время неспешных ласк еще придет…» — одна и та же мысль пронеслась у обоих почти одновременно. Двигаясь достаточно быстро, Гермиона потихоньку расслабляла горло, позволяя ему проникнуть еще глубже, и постоянно ласкала член языком. А потому не удивилась, когда уже скоро почувствовала, как Люциус напрягся и, издав громкий стон удовлетворения, эхом отразившийся от стен коридора, излился ей в рот. Какое-то время она не отпускала его, продолжая медленно, будто успокаивающе ласкать, уже ощущая вкус вязкой, горько-соленой спермы. А когда Малфой, наконец, отстранился, медленно проглотила ее, снова удивившись, что не испытывает даже малой толики отвращения или брезгливости. Лишь чистую незамутненную радость от того, что подарила желанному мужчине блаженство. Тяжело и быстро дыша, Гермиона откинулась на ковер, устилавший лестницу с коридорами, и прикрыла глаза. «Никогда не думала, что смогу вот так вожделеть кого-то… Утихнет ли когда-нибудь мой лютый голод по отношению к Люциусу? Моя потребность в нем?» Тело до сих пор подрагивало, и Гермиона ощущала, что возбуждение, снова охватившее ее, когда она ласкала Малфоя, так и не утихает. Не поднимаясь, она сбросила туфельки, скатала вниз и сняла чулки, а напоследок вывернулась из бюстгальтера, оставшись лежать на ковре обнаженной. Делать что-то еще сил больше не осталось. Услышав, как рядом плюхнулся тяжело дышащий Люциус, она повернула голову и посмотрела на него. Тело, любоваться которым Гермиона не уставала, сейчас, в полумраке лестничных проемов, лишь скудно освещенных свечами, действительно казалось изваянным из мрамора. Их взгляды встретились, и Гермиона увидела в его глазах удивление, смешанное с восхищением и, как ни странно, желанием. «Неужели он тоже не может насытиться мной так же, как и я им?» Какое-то время они молча лежали, лишь иногда мягко и ласково поглаживая друг друга, когда Гермиона вдруг почувствовала, как Люциус накрыл ладонью одно из полушарий груди. Еще миг — и он уже ласкает отозвавшийся сосок пальцами: поглаживает, щиплет, заставляя ее дернуться от снова проснувшегося желания. Не в силах сдерживаться, Гермиона выгнулась навстречу его руке и сразу же ощутила прикосновение губ и языка к другой груди. И это было чудесно. Болезненная судорога вожделения опять скрутила внутренности, поразив Гермиону. Опустив руку, она поняла, что Люциус тоже готов снова взять ее, и не сдержалась, что-то непонятно и тихо простонав. Будто отзываясь на эту мольбу, он перекатился и, улегшись на нее, обхватил лицо ладонями. — Что мне сделать с тобой, моя маленькая ведьма? Чего ты хочешь? — шепот Малфоя был похож сейчас на шипение змеи, и это возбуждало еще сильнее. Гермиона невольно приподняла бедра и толкнулась навстречу напряженному члену. — Ты сам знаешь… Знаешь, чего. Чего я постоянно хочу, когда ты рядом, — удалось простонать ей чуточку ясней. И снова его шепот. Ледяной и обжигающий огнем одновременно. — Я хочу, чтобы ты сказала это сама. Хочу слышать, чего именно ты просишь у меня. Что я должен сделать с этим очаровательным телом? Дрожа, словно в горячке, Гермиона замотала головой и ничего не ответила. — Ну же! Я жду! — почти приказал Люциус. И Гермиона не сдержалась, сначала вскрикнув от разочарования, а потом сбивчиво и быстро заговорив: — Люби меня… Люциус, люби меня прямо сейчас. Я хочу тебя… Черт бы тебя побрал, Малфой! Прекрати меня мучить! — последние слова она уже кричала. Желание это было исполнено почти мгновенно. Одним мощным толчком Люциус вошел в нее так глубоко, что Гермиона вскрикнула и дернулась на ковре, вынужденная для опоры схватиться за лестничные перила. Упершись ладонями в пол и нависнув над ней скалой, он размеренно двигался, каждым своим толчком задевая клитор, а значит, приближая к оргазму все ближе и ближе. А потом вдруг застонал, откинулся назад и, схватив Гермиону за лодыжки, положил ее ноги себе на плечи. Новизна и острота ощущений ошеломила — никогда еще она испытывала подобного. Гермиона негромко охнула, почувствовав, что теперь он заполняет ее еще сильнее, еще глубже, и последней каплей, обрушившей на нее сокрушительный оргазм, почувствовала прикосновение к клитору его пальца. Мир рухнул и разлетелся на миллиарды частиц. Ей же оставалось только метаться по ковру, гортанно, восторженно и почти по-звериному воя. И лишь когда поняла, что затихла, последним аккордом услышала, как Люциус, до этого судорожно и хаотично продолжавший двигаться в ней, задрожал и замер, громко простонав в просторы своего дома: — Гермиона… Потрясенная она открыла глаза. Люциус так редко называл ее по имени, что сейчас оно прозвучало, как некое откровение, от которого на глаза совершенно необъяснимо навернулись слезы. Гермиона не понимала, почему она плачет, понимала лишь одно — это не от горя… Заметив неладное, Люциус опустился на локти и снова обхватил ее лицо ладонями. Он не произнес ни слова и ни о чем не спросил. Просто смотрел, и глаза его светились на блестящем от пота лице. А в глазах светилось нечто необъяснимое. Потом он, наконец, не выдержал и тяжело опустился на нее, слегка поворачивая на бок, чтобы не раздавить, но все еще оставаясь внутри. Они так и продолжали молчать. Гермиона, убрав с его лица влажные пряди, нежно поглаживала Люциуса по голове. А Малфой лениво кружил подушечкой большого пальца по ее бедру, где так и осталась лежать его рука. Мыслей и сил не было: обоим казалось, что двинуться с места они уже не смогут никогда.