Непокорные

Я объяснил команде ситуацию, как мог, и, в конце концов, здравый смысл победил – они перестали обвинять меня в предательстве. Что было приятно, но хотел бы я сам чуть лучше понимать свои объяснения. На самом деле, у меня не осталось никаких внятных воспоминаний о последних днях, которые я провел вне базы. Я пропустил две битвы и три собрания – и вернулся с историей, в которую сам не до конца верил. Голос, разбудивший меня, когда я очнулся в главном штабе Синих – не в нашем, он даже отдаленно не напоминал те базы, где нам доводилось побывать, – сообщил мне информацию, которую я должен был передать своей команде по возвращении. А именно: что меня отправляли на выполнение важного задания – и главный штаб не мог справиться без моей помощи. И задание было настолько важное и секретное, что в конечном итоге они были вынуждены подвергнуть меня гипнозу, из-за чего и наблюдаются провалы в памяти. В это я мог поверить. Точнее, я верил, что кто-то стер из моей памяти воспоминания последних дней. Все остальное казалось… по меньшей мере, подозрительным. Так или иначе, моя команда удовлетворилась этими объяснениями, возможно, быстрее и охотнее, чем я сам, и они не держали на меня зла, ну, может, лишь периодически выражали свое недовольство произошедшим. Но даже в самые лучшие времена моя команда и без того доверяла мне лишь постольку-поскольку. В некотором смысле из-за того, что все мы были слегка оторваны от реальности; никто, кроме самих Шпионов, не мог бы отличить нас одного от другого – что, в общем-то, логично, в конце концов, мы не ради развлечения напяливаем на себя балаклавы, – и конкретно Скауту, например, моя история ничуть не показалась убедительной, как если бы я имел какое-то отношение в тому, что у его маменьки какие-то виды на моего Красного коллегу. Солдат, ясное дело, заявил, что я двойной агент, но это и без того было правдой. Я имею в виду, даже если не брать во внимание мое исчезновение, которого я не помнил, у меня всегда было множество работодателей. Несмотря на то, что наш напыщенный Снайпер считает себя единственным профессионалом в нашей команде. В общем, даже задумываться не хочу над тем, какому идиоту могло прийти в голову, будто мое возвращение – идеальный момент для того, чтобы убедиться, что я не являюсь врагом… вспомнить еще нашего Медика, который считает, будто поджаривать этих самых врагов живьем невероятно весело. Так вот, к чему я все это: для меня практически облегчением стала новая битва. Я оставил разведданные на Скаута, а сам быстренько навел шороху во вражеском тылу, но без излишнего риска, оставаясь под покровом невидимости и дожидаясь момента, когда все будут в достаточной степени отвлечены. Тогда, выждав еще немного, я бросился к лестнице, ведущей на чердак, где обустраивался Красный Снайпер. В напряженной тишине, безраздельно владевшей крышей, звук складывающегося ножа казался почти оглушающим. Он обернулся сразу же, глаза расширились, руки вскинулись, сжимая ПП, но затем снова опустились. – …cher? Он медленно кивнул, возможно, испытывая те же трудности, что и я – при попытке вспомнить, как дышать. Я кинулся к нему, а он схватил меня и затолкал в угол, подальше от окна. – Я все помню, – шептал я, позволяя его рукам стаскивать с меня балаклаву. Я и правда вспоминал, вспышками, фрагментами, но цеплялся за каждый – и заставлял себя вспоминать больше. – Поверить не могу, что это ты… что ты… не могу поверить, что ты все-таки… – он покачал головой. – Что случилось? – Случилось. Мне сказали, что-то случилось с поездом, со снабжением. Мне сказали, я отправлялся пополнять припасы. Сказали, произошел несчастный случай. Затем засунули меня в новый трейлер – такой же, как мой старый. Забили его коробками с провизией и боеприпасами. Велели ехать обратно, – он сжал мою руку в своей. – Сказали, что я, возможно, вспомню аварию, если не буду напрягаться – если вообще не буду об этом думать. – Мне они тоже наврали. – Они заставили меня забыть о тебе! – Да. Он замолчал и грустно улыбнулся: – Эй, я ведь отдавал тебе свою воду. – Да, – каждое его слово словно провоцировало новое воспоминание пробуждаться ото сна. – И если бы там не было домика, мы бы сейчас гнили в пустыне. – О, – он усмехнулся и быстро прижался своими губами к моим. – Ну, в таком случае, все в порядке – ведь домик там был. А ты… ты испугался маленького паучка. – Маленького? Он был размером с мою руку. Жутко ядовитый, к тому же. Я не боюсь маленьких паучков. Только огромных и ядовитых. Он фыркнул: – Огромных и ядовитых. Конечно. – Я помню тебя… обнаженным… мокрым… как я не мог оторвать от тебя взгляда и боялся, что ты заметишь. А потом – мотель. Я помню… – Да, мотель. Там было весьма… неплохо, в этом мотеле, – он шумно сглотнул. Его пальцы дотронулись до моего лица, запоминая. Его глаза жадно ощупывали каждый сантиметр меня всего, изгиб губ, шеи – иногда он отвлекался, чтобы быстро пробежать взглядом вдоль стен и входа на чердак. Но потом возвращался ко мне, и мы сталкивались взглядами. Иногда – прыгал на окно. И опять ко мне. Снова ко мне. Ко мне, ко мне, ко мне. Мы целовались. Долго и медленно, словно глуша в себе некую жажду. Его тело, он опирается о мое плечо после того, как повредил лодыжку. Его нога прижимается к моему колену в редкой тени выступающего из высохшей земли камня. Он обнажен по пояс, прячется в полумраке домика. Выражение его лица в те или иные моменты нашего путешествия, наши препирательства, наши… беседы. Мы шли вместе, мы многое обсуждали, мы привязались друг к другу – и все это было настолько правильно, настолько по-настоящему, что ни один из нас просто не способен был вырезать такое из своей памяти, сколько бы ему ни помогали технологиями. Когда мы кончили целоваться, его трясло. Он вцепился в отвороты моего пиджака. – Подонок, – зашептал срывающимся голосом. – Что? – Грязный сукин сын… ты заставил меня убить тебя. Я тут же вспомнил. До этого момента я не помнил, но вспомнил тотчас. – Désolé, – я ткнулся носом ему в шею, прошелся по ней серией быстрых легких поцелуев. – Нет, вот сейчас не надо тут думать, будто можешь просто сказать что-то чертовски сексуальное на французском – и тебе все сойдет с рук. – Cher, – я состроил глазки, подыгрывая. – Как ты можешь просить солнце не светить? Землю – не вертеться? Приливы и отливы – игнорировать пленяющий зов Луны? Некоторые вещи невозможно прекратить делать. – Ты заставил меня убить тебя. – Oui. Désolé, – еще одна серия поцелуев. – Мне правда жаль, что так вышло. Это был единственный способ. – Мы могли… я бы мог… я бы… – он колебался какое-то время. – Ладно, допустим, ты прав. Но ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что я в тот момент чувствовал? – Что ты хочешь, чтобы я сделал? Тебе станет легче, если я тебя убью? – Прежде такого не случалось. Я рассмеялся: – Что, если это будет la petite mort? Моя рука потянулась к ремню на его штанах, я продолжал целовать его в шею, под челюстью. – Нет… то есть, да… но нет, – он вернул мне балаклаву. – Уйди отсюда так, чтобы тебя не заметили. А ночью… ночью возвращайся. Не сюда. К моему трейлеру. Там есть кровать. Это не бог весть что, но хотя бы что-то, верно? – Верно. Полагаю, здесь и сейчас было бы крайне непрофессионально заняться сексом. Любой может войти и увидеть нас. Даже не знаю, как мы в этом случае будем объясняться. – Тебя это беспокоит? – Что именно? Как мы будем объясняться? – Нет. Я имею в виду, я убиваю твоих… приятелей. Я хочу сказать, я должен их убивать. Снова. – А тебя беспокоит, что, когда я уберусь отсюда, тоже пойду убивать твоих приятелей? Нет. У нас есть работа. Плюс никто из нас не умирает по-настоящему. Даже если бы и умирали, – я подумал о своей команде, – долго горевать я не стану. – Да? – Я делаю свою работу. Ты делаешь свою. Это работа. Она не имеет к нам – к нам! – никакого отношения. – Кроме того, что никому не нужно об этом знать, – он передернул плечом. – То есть, если бы мы были в одной команде, ты бы тут же побежал всем докладывать? – я приподнял одну бровь. – Мне кажется, не побежал бы. Ты не станешь хвастать обо мне перед друзьями. Ты не позовешь меня знакомиться с твоей мамой. Ты не примешься выказывать расположение ко мне на публике. Верно? – Верно… Наверное… Не думал об этом, честно говоря. Меня как-то далеко не в первую очередь заботит то, что ты мужчина. По сравнению с тем, что тебе платят за то, чтобы ты втыкал ножи мне в спину. – Если нам когда-нибудь все-таки удастся покончить с этой войной, – я вздохнул, – ты мог бы поехать со мной. Это не… не что-то, само собой разумеющееся, но у нас это не запрещено. Если двое мужчин… мы могли бы жить вместе, если все еще будем считать, что хотим этого. Есть места, куда мы можем уехать, такие, где на нас даже внимания обращать не будут. Я хочу сказать… будет неприлично, если мы на улице начнем… но это везде неприлично. – Иногда такое чувство, что эта война никогда не кончится. – Никогда не говори «никогда». – Не запрещено, говоришь? – он быстро сжал мою руку в своей. – Гомосексуальность перестала считаться нарушением закона после революции. Кроме, разве что… ну… она была… знаешь, тот период, когда я еще был маленький. Но это были не мы. Неважно, в общем. Тогда это были не мы. – Где я жил, полагаю, еще есть статья. – Решено тогда. Просто поедешь со мной. – Без проблем. До тех пор, пока я смогу тебя подкалывать. – И потом, есть еще Аркадия. И журнал… неважно. Суть в том, что до тех пор, пока мы ведем себя вежливо и скромно, не нарушая рамок приличия, остальные совершенно согласны с тем, что мы имеем право по взаимной договоренности спать, с кем угодно, и даже обсуждать это на публике. – …отлично. Не уверен, правда, что мне нравится деталь про обсуждение. – Это ты, вроде бы, хотел меня подкалывать, – напомнил я ему. – Еще лучше. Эта глупенькая маленькая война окончится, и мы просто уедем куда-нибудь, и всем будет абсолютно наплевать. Сойдет за подколку? – Ты тоже тот еще подонок, – я поцеловал его. – И это, несомненно, тоже часть моего природного очарования – или как ты там говорил. – Скорее всего. Я активировал невидимость и ушел. Битва должна была скоро окончиться. Они никогда не затягивались. *** После того, как моя команда перестала перемывать косточки врагам и разбрелась по своим углам, я выскользнул с базы и направился к Снайперу. Мы почти сразу же оказались в объятьях друг друга. И почти сразу же после этого – оказались без одежды. После секса я потратил еще пару минут, просто лежа рядом с ним, отлично осведомленный, что скоро придется покинуть гостеприимный трейлер, но отодвигая эту осведомленность хотя бы ненадолго. – Пожалуй, я все-таки поеду с тобой во Францию, – выдавил он вдруг из себя, глядя куда-то в сторону. – Правда? – я перекатился на кровати и распластался поперек его груди. – Эй, не начинай. Я хочу сказать, если этому все-таки придет когда-нибудь конец… и если мы умудримся не прибить друг друга… опять… я хочу сказать, мы думали, что… и потом, я не могу вернуться домой… и в этом случае, я полагаю, Франция… она ничего. – Лучше, чем ничего. – Верно. Раз так, почему бы и нет? – Такой расклад тебе по душе? – Без понятия. – Знаешь, Франция – это не обязательно Париж. Мы можем жить за городом. – Я ухватился за так кстати вернувшееся воспоминание и попытался вспомнить подходящие места: – Там может не быть медных шахт, но, возможно, будут овцы. Он рассмеялся: – Нет, правда, мне совсем необязательно жить рядом с дурацкими медными шахтами. Или с овцами. Но пригород, возможно, не такая уж плохая идея. – Даже если ты не можешь вернуться домой… Австралия же большая. Если ты хочешь, мы можем поискать себе место там. – О, да, в глубине материка. Не думаю, что тебе там понравится. – Ой, пожалуйста. Я пережил здесь пустыню – и с достоинством… – Именно. Ты пережил пустыню здесь. – Мне кажется, я вполне способен с таким же спокойствием и достоинством встретиться лицом к лицу и с твоими пустынями. Он задумчиво посмотрел на меня. – Ладно, неважно, предположим, мне просто хочется думать, что я способен, – шепнул я, заливаясь краской. – Когда тебе нужно уходить? – До рассвета. Чтобы меня не застукали наши ранние пташки. И до того, как я усну в твоей кровати. – Да, так будет правильно, – вздохнул он, проводя большим пальцем по моей щеке. – Ну, что ж, если тебе снова захочется заглянуть – когда угодно… – Ловлю тебя на слове. – Не попадись, – он притянул меня к себе для поцелуя, и если бы я мог позволить себе остаться, я бы остался. – Ни за что, cher, я ведь – бесспорно – хорош. – Бесспорно, – усмехнулся он. – Я имею в виду свою работу. – Ты уверен? – он снова смотрел на меня, рука его медленно заскользила вдоль моей спины. – Мне не хватит самообладания уйти, если ты продолжишь флиртовать, – предупредил я. – Я тебя не держу, – он убрал руку. – И не переживу, если из-за меня что-то случится. Как бы мне ни хотелось тебя… Я сощурился: – Именно об этом я и говорю. – Все-все, веду себя прилично. – Ты пялишься на мою задницу. – Ну, нельзя меня в этом винить. Я надел штаны, и он изобразил глубочайшее разочарование. Я одевался, а он не сводил с меня взгляда, и я не мог себе соврать, будто это не льстило моему самолюбию. Я выскользнул из трейлера и поскорее вернулся на базу Синих, чтобы заглянуть в душ перед сном. Он мой. Он помнил меня после всего, что произошло, а я помнил его. И теперь он мой. Полжизни прошло с тех пор, как я чувствовал слабость в коленях, задумываясь о ком-то. А теперь он мой, а я – его. И они пытались этому помешать, но у них не вышло. И даже если глупая война никогда не кончится, даже если мне никогда не доведется вернуться к нормальной жизни, в социум, даже если до скончания веков придется мириться с ежедневными пулями в голову – мир все равно прекрасен. Я прошел мимо лазарета по пути к себе и заметил, что наш Медик, зачитавшись какой-то книгой, до сих пор не спит. Но он был в достаточной степени поглощен своим занятием, а я был в достаточной степени бесшумен, чтобы в тот вечер он меня не заметил. Я уснул с улыбкой – в первый раз за долгое-долгое время.