Когда истина лжёт

В моей душе творилось что-то невероятное. Уму непостижимое. Я была и сломлена, и цела одновременно. Мне хотелось и кричать, и молчать. Бежать и стоять на месте. Прыгать вверх и падать вниз. Я ждала какого-то срыва, какого-то ущелья во тьме низин, но их не было. Я была жива. Слишком жива, чтобы забыть о той гнетущей тоске, сковывающей мою сердечную сумку. Меня беспокоило, что кроме новогодней ночи ни разу из глаз не лились слёзы. Предел: печальное лицо. Маска расстройства – не более. Что-то подсказывало, что я жива, но мозг отчаянно сопротивлялся и наводил смуты. «Ты ещё настрадаешься». Но верилось с трудом. Хотя я действительно слишком жива для той, кто любит. Имея расположение Егора, получая его ухмылки, завладевая его мыслями и губами, я совершенно не задумывалась, что испытываю к нему. Возможно, всё дело в том, что в своё время пресекла влюблённость и дала возможность развиться более глубоким чувствам. Тогда меня должно терзать чувство привязанности. Почему же оно меня не терзает? Каждый день на этих каникулах я что-то делала. Будь то связанное с родственниками или с учёбой. Я осознанно игнорировала происшествие в новогоднюю ночь, потому что, как ни гляди, пришлось бы говорить с друзьями. Их у меня и так немного, но после этого разговора станет ещё меньше. Несмотря на то, что собиралась поквитаться с каждым за причинённую мне боль, но решиться теперь на это труднее. Потеря Егора слишком уж задела меня, и для новых потерь нужны силы, на восстановление которых я сейчас и трачу время. Но так ведь можно до конца жизни восстанавливаться! Я не собираюсь рано умирать. И спешить не собираюсь. Поговорю с ними, когда поговорю. И этот момент сейчас не настал. Я не отвечала на звонки. Правда, их с каждым днём становилось всё меньше. Люди всё-таки начинают понимать, что ты их игнорируешь намеренно, когда не перезваниваешь в ответ спустя несколько дней даже. Меня должно было беспокоить положение, в котором могу оказаться из-за своих «профилактических» работ, однако и жертвовать собственным, и без того пошатнувшимся, состоянием не хочу. Я важнее. Я это всё, что есть у меня. По крайней мере, себя саму я не предам. Пётр (теперь я называла его исключительно полным именем) любезно составлял мне компанию в комнате. Мы закрывали дверь в мою комнату, надевали наушники и читали. Он - что-то вне учебной программы, но связанное с юриспруденцией, а я – подаренного Бредемайера. Книга сложная и, чтобы освоить, нужно перечитывать каждый день то, что читала вчера. Поэтому я едва ли сдвинулась с мёртвой точки. Пашка, который не сразу уловил нашу с Петром тенденцию читать вместе, немного ревновал. Совсем капельку. Вместо меня ему приходилось общаться с Варей, которая теперь не совсем походила на любимицу мамы, но не похоже, чтобы им с Пашкой было так уж не комфортно. Даже мелькавшая среди них Оля разбавляла беседу.  - Ты поговорил с отцом? – меня тревожил этот вопрос, и усвоить последнюю мысль из книги я уже не могла.  - Нет, - как и думала, он не слушает музыку, а просто надел наушники для вида. Ему шум не мешает – привык уже болтовню Пашки терпеть. – Как только хочу, ни единой мысли в голове. Вообще.  - М-да, тут уж ни о каком изучении немецкого не может идти и речи, - подытожила я, снимая наушники и запрокидывая голову вверх.  - Если я куда-то и поеду за границу, то только с Пашей, - решительная интонация, а у меня аж мурашки по коже побежали. Не разглядывала я раньше в Петре мужчины, мужского веского «я сказал». До этого момента.  - Давай поговорим с отцом вместе. Попробуем убедить его, чтобы отправил вас двоих. Вы же близнецы!  - Не всё так просто, - он вздохнул и тоже снял наушники, - наша специальность - право нашей страны, а в Германии – другой устав.  - Это я знаю.  - Отец хотел перенаправить меня на международное право, попробовать перевести, - положил книгу сбоку от себя, - но какими усилиями, не знаю.  - А зачем Пашку оставлять на этом праве? Чтобы вы в будущем смогли помогать друг другу? – как-то странно всё это.  - Отец видит жизнь несколько иначе, Кать. Он прожил больше нашего, поэтому с высоты его опыта…  - Я не говорю, что у нас есть право не доверять ему, - развернулась лицом и с лёгким осуждением смотрю на близнеца. – Но попытаться понять его мотивы и подвергнуть их сомнениями мы можем.  - Сомнения в решении отца – уже подрыв его авторитета, - апеллировал безвозвратно Пётр. Теперь я понимала, почему с ним невозможно вести серьёзные беседы, почему всегда говорила о своих проблемах с Пашкой.  - Мы должны попытаться понять отца, - настаивала на своём. Это всё, что можно сделать в такой ситуации, пока не столкнёмся лбами. Рано или поздно, один из нас всё-таки уступит другому.  - Ты хочешь подвергнуть сомнению его решение.  - Я хочу понять его, - не сдавай позиции, Катерина.  - Ты предлагаешь не просто понять, но и, возможно, оспорить.  - С каких это пор понимание тождественно со спором? – непроницаемое лицо и лёгкий высокомерный взгляд. Пётр смотрит доли секунды. Моргает. И молчит. Это победа.  - Ты хороша, - он улыбнулся уголками губ. – Давно поняла?  - Почти сразу, - ответный жест. – Ты всё-таки не забывай, что из нас двоих я больше пошла в отца. Со мной спорить бесполезно, если я хочу доказать свою правоту.  - Не дай Бог нам столкнуться в каком-нибудь суде по разные стороны баррикад, - короткий смешок.  - Я тебя на лопатки уложу и сломаю твою репутацию одной своей причёской, - мы засмеялись. Пусть это и была проверка от брата, на что же я гожусь теперь, не потеряла ли сноровки, пусть это и превратилось в шутку, но меня не отпускало чувство какой-то напряжённости. Пётр немного сторонился меня всегда. Да и я сама не располагала к сближению, общаясь больше с Пашкой. Да и дурачились мы с ним тоже, а этому подавай больше учёные или светские беседы. С ним непросто поддерживать диалог. Я уже молчу о том, что устаёшь постоянно быть в таком умственном контакте.  - Ты хочешь в адвокатуру пойти? Или в прокуратуру? Скажи мне, чтобы мы случайно не оказались противниками в одном деле, - но иногда и с ним можно вот так поговорить, веселясь от души и не думая ни о чём.  - Я не знаю, пойду ли вообще в юриспруденцию, - внутренности легко сдавило в стальных силках.  - Почему это? Ты из нас четверых самая пробивная и упрямая, - Пётр встал с дивана и подошёл к моему столу, положив руку на спинку кресла. – У тебя шансов больше, чем у Вари или меня.  - Варя – слишком покладистая, чтобы вырывать глаза за правду, - я перевела взгляд на монитор компьютера. – Пашка – не такой усидчивый для подобной работёнки, зато мозгами он вырвет пальму первенства у Вари. Ему больше подойдёт работать по найму для очень необычных дел. А ты что-то  – среднее между этими двумя. Если с тобой сражаться за чью-то жизнь, виновного или невиновного, то ты выиграешь дело в случае, если оно будет тянуться больше нескольких заседаний. По крупицам собирать правду, словно хирург останки человека, только тебе под силу из всех нас. Это была та честность, которой я всегда пользовалась и о которой давно уже забыла, погрязая в собственной лжи. Как глоток свободы. И глоток садизма – она причиняла боль. Правда не бывает сладкой до конца. Ложка дёгтя.  - А ты критично мыслишь и можешь откопать правду там, где она нарочно сокрыта, только на одном энтузиазме, - не надо меня хвалить. Я тебе не льстила сейчас, поэтому не веди себя так в ответ на мои слова. Мне это не нужно.  - Я не смогу вести обычные дела. Это скучно, - очередная правда, которую я боялась кому-то сказать. Привыкла считать, что юриспруденция – моя судьба. Подвергать сомнению, как сказал Пётр, всё – моя особенность. А это очень страшно. Идти против себя.  - А чем тогда думаешь заниматься? Куда идти? И тут я не знала, что сказать. С Ярославом мы должны были встретиться вчера, но он не смог. Сегодня не позвонил, и я до сих пор не знаю, что у него произошло. Меня тревожили события, которые произошли с ним, но, увы, настаивать на чём-то большем я не могла. Ярослав сам расскажет, когда сможет. Он не школьник, чтобы забыть о своём обещании. Да и догадывается, что мне неспокойно. Но чем переживать о нём, лучше думать о себе. Пётр смотрел на меня и не сводил взгляда. Видит же, что я не знаю, что сказать. Настаивает и немного давит. Рука опускается со спинки кресла, и он обходит стол, направляясь к окну.   - Есть хоть какие-то идеи? – его голос канонадой разрезает сложившуюся тишину. Я вздрагиваю – настолько низко и хрипло задал он вопрос.   - Я договорилась с Ярославом пройти тест на профориентацию, - это всё, что у меня есть при себе. Даже стыдно. – Но у него что-то случилось вчера.  - Серьёзное? – он обернулся, чтобы бросить на меня слегка встревоженный взгляд.  - Без понятия. Кроме смс, что всё в порядке, я ничего не знаю, - за дверью послышались шаркающие шаги, а затем – и стук в дверь. – Да? В комнату протиснулась любопытная мордашка близнеца.  - Мама там желе сделала. Кончайте читать – идёмте отвоёвывать его у Вишневских. Всё съедят – вам ничего не достанется. Несправедливо по отношению к Пашке скрывать тайны о Германии. Не знаю, как Пётр оказался уже рядом, но он вовремя перехватил мою руку, взглядом напоминая мне молчать. «Я сам поговорю с ним. Не влезай». Ярослав позвонил вечером этого же дня, когда я любезно играла в компьютерные игрушки. Его голос, уставший и немного подавленный, но всё-таки пытающийся выудить кусочек радости для меня, назначил встречу на завтра. Я не могла успокоить собственного ликования, когда услышала Ярослава, того, как он пытается меня подбодрить, как храбрится и в некотором роде врёт мне, что у него всё хорошо. Но это не вызывает злости – только какую-то искреннюю тоску по нему. Мне отчего-то стало так приятно, так тепло от этого жеста, что захотелось чем-то отблагодарить его.  - Я сейчас не в городе, - он будто осёкся на какого-то человека, проходящего по улице, - переночую здесь, а с утра вернусь.   - Во сколько мне подъехать к больнице? – я слушала звуки хрустящего снега под его ногами, звуки проезжающих мимо машин и лёгкий свист ветра.  - Мы не работаем завтра. Рождество же, - потерялась в датах с этими каникулами и собственными переживаниями. – Я заеду за тобой около часа.  - Мне взять что-то вкусное? Ты любишь слойки с вишнями? – и накормить – это первое и единственное, что я смогла придумать в качестве благодарности.  - Люблю, но я по пути заеду за продуктами. Надо же будет рождественский ужин приготовить, - он снова отвлёкся, - или просто ужин хотя бы.  - Может, поужинаешь у нас тогда? Всё равно дома гости, и если придёт кто-то ещё – ущерба особого не будет, - десять человек нас и ещё плюс Ярослав. Одиннадцать ртов – пожалуй, я бы помогла маме, но там уже тётя Настя с Варей на подхвате. Надо будет только предупредить, что у нас ещё гости будут.  - Я не хочу обременять никого, - он подавлен, слышу. И во мне от такой интонации рождается маленький протест.  - Ярослав – ты мой друг. У тебя что-то случилось, и я не оставлю тебя одного. Поэтому либо ты ужинаешь с нами, либо я ужинаю с тобой, - что-то меня занесло. Надо переставать играть в эти игры – становлюсь слишком спонтанной и неуправляемой. А это тебе, между прочим, – не миссия по захвату вражеской точки обзора. Тут надо думать головой прежде, чем делать. А не «о, было бы круто ту вышку взять – оттуда снять столько врагов можно будет». Он согласился и положил трубку. А я, довольная и совсем забывшая, что завтра праздничный ужин, решила не играть, не читать, не слушать музыку, а выйти прогуляться. Телефон снова зазвонил, но брать его с собой я не стала. На улице хорошо, а моим мыслям надо проветриться. Безо всяких там гаджетов и чужих напутствий в виде песенных текстов. Укутавшись так, чтобы не замерзнуть после десяти минут прогулки, я вышла из квартиры. В подъезде было тепло и пахло чем-то вкусным. Какой-то выпечкой. Этажом ниже пахло, насколько я могла различить, голубцами. А ещё ниже – снегом. Кто-то приоткрыл окно, чтобы запахи улетучивались и не задерживались в пределах лестничной клетки. И правильно. Без снега и ветра – сегодня удивительно спокойная погода. Мягкий покров белизны, пушистые ветви и чистое, как лист бумаги, небо. Знаете, за что я люблю зиму? Не за Новый год или Рождество. Не за день Рождения. И даже не за каникулы. Как бы плохо, как бы хорошо – в общем, как бы тебе ни было сейчас – выходя на улицу в любую погоду, метель, вьюгу или такой вот штиль, тебе станет легко. Зима дарила ту свободу, которую ценит каждая птица. Но каждая птица мечтает иметь еду, питье и жилье, которые зима не может предоставить. Свобода от всего не гарантирует тебе безопасности даже – понятно, почему все бегут от зимы, почему её не любят. Морозы – с каких пор морозы стали отговоркой? С каких пор красный нос и лёгкое покалывание в пальцах – это ужас, летящий на крыльях ночи? Предрассудки. Зима даёт свободу, а ни один человек не хочет быть свободным до конца. Все зависимы. От мыслей, страстей или денег. Или от всего сразу.  Я блуждала по окрестностям, в жилом массиве, всматриваясь в окна, где мигали ёлочные огни, вслушиваясь в шум телевизора и людские голоса, льнувшие через приоткрытые форточки, наслаждаясь каждым мигом, каждым видом, каждым звуком, которым пьянила меня эта свобода. Не каждый может сказать, что он доволен тем, что родился тогда, когда родился. Кому-то просто выгодно справлять дни рождения летом, когда нет достающих одноклассников. Или осенью, когда подарки дарят ещё и в школе. Или весной, когда все вокруг такие добрые и немного возбуждённые. Я горжусь тем, что родилась зимой. Ни один человек в моей жизни не мог мне сказать, почему он гордится таким. Ни один не задумывался над этим.  Во мне слишком много противоречий, слишком много спеси, чтобы не любить такую свободную и царственную зиму. Она ведь властная, алчная и корыстная. Она наводит порядок так, где разбаловало лето и чему потакает осень. Зима управляет и смешивает карты, а затем раскладывает их по порядку, словно и не было у неё никакого умысла что-то скрыть. А скрывать она может многое. Легче лёгкого замутить людям глаза своей белизной, быть чистой и сияющей, а при этом провернуть какое-то опасненькое дельце. О, уверена, зима – та ещё проказница. Мысли улетучивались всё дальше и дальше, материализуя и очеловечивая образ поры года. Я искала всё больше и больше сходства между нами. Как ни странно, находила и гордилась этим. Мне льстило надевать на себя корону и примерять облик Снежной Королевы. Признаюсь, в сказке Андерсена она, негативный персонаж, не вызывает сочувствия или сострадания, но как ярко выглядит этот образ! Однажды в садике я была Снежной Королевой. Вместо снежинки, лисички, какой-то белочки или примитивной снегурочки я была Королевой. Возможно, именно с тех пор началось развитие моего высокомерия.  - Катя? Я не заметила её. Кравец шла мне навстречу и тоже, очевидно, была погружена в свои мысли. Видеть её сейчас совершенно не хотелось, но не бежать же прочь прямо посреди дороги!  - О, привет, - изобрази удивление. Да-да, вот так. И скажи что-то разряжающее обстановку: – Сегодня погода такая классная. Тоже не сиделось дома? Она кивнула и быстрее засеменила ко мне. Дорожка, по которой я шла, была непротоптанной – пришлось оставлять глубокие следы, чтобы пройти. Зато Ксеня шла ещё по расчищенному тротуару, но тоже собиралась свернуть с него на эту тропу. Мы раньше частенько с ней гуляли вокруг домов неподалёку от наших собственных, а по этой плиточной дорожке ходили чаще всего. Она пролегала между двух девятиэтажек, вдоль качелей и горок детской игровой площадки.  - Как каникулы? Ты не брала трубку, - она шла впереди, опуская ноги в высоких сапогах на плоской подошве в мои собственные оставленные следы. Иногда теряла равновесие и осыпала снег вокруг отверстий.  - Мы уезжали из города, - это правда, - поэтому я телефон оставила дома, - а это враньё. – Не хотела, чтобы кто-то мешал.  - Мне казалось, я видела Варю недавно, - она наверняка морщит своё лицо от воспоминаний.  - Мы ездили с братьями только. Навели порядок в дедушкином доме, жарили мясо, отметили Новый год, так сказать. Да и по лесу побродили – там сейчас ужасно красиво, - воспоминания нахлынули на меня, и я снова растекалась в бесконечной любви к этому холоду, к этой свободе, к простору для мыслей, идей и эмоций. Меня тогда обжигали слёзы. Когда я выбралась в одиночку рано утром и пошла в лес. Я лежала навзничь, сморщенным комком грязи, на этом чистом и прекрасном снегу. Меня душили собственные затихшие всхлипы. Первая ночь, проведённая тут в этом году, выдалась очень неспокойной. Я никак не могла заснуть. Мёрзла, словно меня бил озноб. А потом бросало в жар, словно в моей комнате раскалённая печь. Идеально стало только утром, когда начало светать. Это был единственный раз, когда меня трусило и разрывало. После ночи на первое число, когда мы пришли домой, я слишком разбитой чувствовала себя. Эмоции, словно гной, выходили слишком медленно. У меня не хватало сил на экспрессию и взрыв, после которого бы полегчало. После уборки и ужина, после разговоров, голова разрывалась на куски. Ярослав со своей болью. Пётр с Германией. Мне так хотелось попасть в кабинет дедушки, ныне отцовский, но мы там ещё не убрали. Слишком пыльно и грязно. И плевать, что книги там, рукописи, какие-то дневники и карты принадлежат ещё деду. Меня прочили преемницей мужской линии Скавронских, справедливых, чертовски умных и невероятно сильных духом. Но какой тут дух, если я сейчас не могу даже собственные эмоции выразить. Утром, когда стало бесполезно лежать в постели и пытаться уснуть, после двухчасовой дрёмы, я оделась и выбралась на улицу. Зима лечила. Зима восстанавливала. Зима просто охлаждала мои собственные разгоряченные мысли, как анестетик. Я брела по заблудшим под снегом тропинкам по памяти. Я столько раз тут бывала! Каждый поворот, каждый уступ, каждый камушек – я знала здесь всё. Без преувеличения. И зимой, когда эти знания спрятаны от глаз под толстым слоем снежинок – поверьте, я не настолько не дружу с памятью, чтобы не рискнуть.  Далеко заходить не стала. После первой гряды деревьев остановилась. Если меня хватятся, то не стоит давать им повода для мыслей, что я пошла с целью заблудиться. Во-первых, я не мазохистка. Во-вторых, я не настолько глупа, чтобы заставлять других людей переживать обо мне. Сначала прислонилась к дереву. Затем присела, спиной опираясь на него. А после встала, сделала пару шагов вперёд и упала на спину на нетронутый ни людьми, ни природой снег. Затылок обдало холодком не сразу – только когда шапка сползла. И этот приятный леденящий мозг цокот мог урезонить абсолютно любой неадекватный порыв в голове. Даже мысли о суициде. Мне повезло, что их не было. Я даже не особо и жалела себя. Тогда и мыслей как таковых не существовало. Я просто лежала, смотрела в такое же белое небо, как сегодня, и не думала ни о чём. Не могу думать, когда вокруг снег. Мне слишком хорошо, чтобы думать о чём-то. Я не люблю делить радостные моменты с тем, что им не способствует. Я жадина. И эгоистка. Тогда за мной пришёл Пётр. Он ступает неслышно обычно, но, увидев меня лежащей, стал подходить с шумом. Чтобы убедиться, жива ли я. Ведь когда ты лежишь в груде одежды на снегу, не так уж и понятно, дышишь ты или нет. Он присел под дерево, где некогда сидела я.  - Выглядишь не так уж и отвратно, - это были его первые слова тогда, и он совершенно не смотрел на меня – только на стволы деревьев в глубине леса.  - На этом снегу я просто не выгляжу такой бледной, - уголки губ приподнялись, и глаза засияли. Я действительно хотела улыбнуться этим ощущениям, этой погоде, этому месту. Здесь и сейчас.  - Не спится? – действительно, сейчас ведь около восьми. А если ты работал, как лошадь, вчера, то спать будешь хотеть очень сильно. Особенно Пётр – он ведь в последнее время хуже ленивца.  - Как и тебе. Слышал, как ты уходила, - он бросил лёгкий взгляд на меня и тут же отвёл глаза. – Прошёл почти час, а ты не возвращалась.  - Со мной ничего не случится, дурак, - я хохотнула и приподняла голову, чтобы уставить на него свой насмешливый взгляд. – Не всё так плохо, чтобы я хотела исчезнуть.  - Я видел твою игру, - я ожидала таких слов, поэтому спокойно опустила голову и продолжила смотреть в небо. – Кто он, тот парень, которого ты ударила?  - Пашка видел? – мой голос, словно подвергшийся трансфигурации в ледяную статую, был слишком груб и слишком безразличен.  - Нет, - он слегка вздрогнул и опустил голову. – Я тогда за глинтвейном ходил и увидел тебя. А затем услышал хлёсткий удар. Держу пари, щека у него горела тогда.  - Как и моя рука, - я пытаюсь не язвить, но не получается.   - Кто он? – Пётр будто не замечает этого всего, моей реакции, игнорирует специально.  - Бывший практикант в лицее, - почему-то говорить сейчас об этом совершенно легко, - он заменял Свету.  - И что он натворил, что заслужил пощёчину? – встал – видимо, решил, что пора заканчивать беседу и эти посиделки на снегу.  - Он предал себя, - я не могла уже прикусить язык: желчь лилась из меня, словно близнец только что не просто уколол, а раздавил мой больной мозоль, - позволив себе увлечься мной. Он ведь предупреждал, что я самая опасная из всех студенток. Да, думаю, и из многих, очень многих женщин, что его окружали. Предупреждал, чтобы я не смотрела на него как на мужчину. И я не смотрела – ненавидела его за такие слова. Но каждый раз, с каждым словом противоречия, с каждым «нельзя» и «нет», летящим из его уст, я всё больше смотрела на него, всё больше вглядывалась и видела всё то, в чём он так отчаянно пытался «не убедить». И между нами, как между двумя камнями, чиркали искры от соприкосновения. В нашей ярости, в наших спорах рождалась истина. И истина в данном случае только одна – нас безумно тянуло друг к другу. Мы слишком похожи, чтобы пройти мимо, и слишком чужие, чтобы остаться вместе. Я не понимала до конца, почему всё-таки решила тогда бросить эти дурацкие взаимоотношения, эти встречи, это колкости, почему решила положить конец этим распрям, но теперь, в лесу, в этом снегу, в этом непомерно адском холоде, леденящем мою голову и моё сердце, мне стало ясно.  Егор и Катя – то же самое, что Егор и Лена.  Лена высокомерна и умна. Она стремится вверх, и ничто её не остановит на своём пути. Егор был для неё обузой и возможным соперником в будущем. И она уничтожила его. Она сбросила его со скалы, надавив на самое больное – на чувство привязанности. Но он смог подняться, смог встать на ноги, смог справиться с этим недугом. И когда он занял позицию наблюдателя, оказалось, Лена тоже не теряла времени – она стала ещё выше летать. Её круг общения вырос вместе с ней, изменился вместе с ней. Она никого не тянет, никого такого, как Егор некогда. Птица действительно – ей не нужны удавки и верёвочки, как змеям, чтобы вернуться домой. А тут я. Глупая, маленькая и вредная. Ни рожи, ни кожи. Такая же обуза, как и Егор для Лены несколько лет назад. Он принял её облик, и, когда осознал это, его стало тошнить от себя. Ещё и я, так похожая на его Лену… Мы втроём слишком сильно похожи, но в разных хронологических рамках, друг на друга. И я не знаю, когда стала Екатериной Скавронской: когда Егор впервые поцеловал меня в губы, когда он называл меня по имени, когда пригласил на встречу. Я понимаю, что в какой-то момент он перестал видеть во мне Лену. Давно понимала и осознавала. Только вот понятия не имела, что пугал его во мне больше не её образ, а его собственный. И в какой-то момент и этот образ исчез. Или он просто смирился с ним. Но факт остаётся фактом: я прожила участь и Егора, и Лены. И теперь уже мне противно от самой себя.  - … так вот. Так что я могу уехать скоро к тёте в Польшу, - все мои воспоминания Кравец рассказывала что-то о том, как проходят её каникулы, а я даже не заметила. Да и она тоже.  - А как же Костя? – брякнула, лишь бы что, чтобы она не заметила мою отрешённость.  - Да я ненадолго. К учёбе вернусь, - она отряхнула сапожки, выйдя на прочищенный тротуар. Я сделала то же самое. – Да и он сказал, что будет скучать по мне.  - Лгун, - это вырывалось случайно и неосознанно. Чёртов язык!  - Что значит «лгун»? – а она услышала и вцепилась в это своими аккуратными ноготками с французским маникюром.  - А что это может значить, Ксень? – отступать поздно, Кать. Да и перестать врать ты, помнится, обещала. По крайней мере, никакой новой лжи. Ты с прежней справиться не можешь. – Тут только одного значение. Другого не дано.  - О чём мне лжёт Костя? И почему ты знаешь,а я – нет? – подозрения в ней рождались, очевидно, одно пуще другого. И мне становилось страшно, что я уже ввязалась в эту игру. Хотя формально, это исключительно их разборки, и я к ним не имею ни малейшего отношения. Не должна иметь, по крайней мере, пока Костя не раскроет свой рот и не скажет, что им самым целовал мой собственный рот.  - Я бы хотела, чтобы он сам тебе это рассказал, потому что ответственность лежит на нём, - и чем большими загадками я говорю, тем жёстче становится лицо Кравец. Она с открытой яростью вглядывается в меня и, зуб даю, оно бы почернело от такого взгляда, если бы могло.  - Но его здесь нет, - язвительность слетает с её губ, и по моей спине пробегается лёгкий холодок. Похоже, мои слова её задели гораздо сильнее. Или и без моих слов у неё были поводы сомневаться в Леонове?  - Позвони ему, - говорить непринуждённо стоило немалых усилий, но мне удавалось сглаживать углы.  - Что он натворил, Кать?! – она повышает голос, слегка прикривая моё имя, стараясь хоть как-то воздействовать.  - Пусть он сам скажет, - кричать на меня бесполезно. Я скорее сама разозлюсь, чем что-то выдам в ответ на такую манипуляцию. – Это не моё дело.  - Твоё, если ты знаешь об этом, - она старается давить на меня, смотрит пристально, немного кривит рот и пытается взять меня за руку. Кравец, не твой звёздный час. – Ты не можешь скрывать от меня ничего. Ох, а вот это ты перегнула палку уже.  - Давай будем откровенными, Кравец, - я отвечаю на её взгляд не менее пристальным, - ты давно потеряла право на мои откровения. Её ответ, быстрый и цепкий, буквально сбивает меня с ног, как шар кеглю:  - Из-за чего? Из-за Егора? Он больше не наш практикант. Она суетится, нервничает. Видимо, надеялась, что я приму её такой, какая она есть. Что ж, я принимаю, и, возможно, даже прощаю, но подпускать к себе ближе больше не стану. Такой ошибки снова я не допущу.  - А ты думала, - я осеклась на проходящих мимо подростков, - что он исчезнет, и всё вернётся на круги своя? Нет, Кравец, дело не в практиканте – дело в тебе, - она отпустила мою руку и замерла посреди тротуара. – Раз ты смогла предать меня однажды, предашь снова. И снова.  - Кать, я честно…  - Прошу, не унижайся, - я, сделав несколько шагов вперёд, оборачиваюсь и смотрю на неё. – Ты всё-таки была моей лучшей подругой. Ты мой выбор, и я не позволю тебе так низко пасть.  - Кать, пожалуйста…  - Кравец, ты меня знаешь. Я непреклонна в своих убеждениях слишком часто, чтобы уповать на редкий случай, - я смотрю на неё, вглядываюсь в это полное раскаяния лицо, стараясь узреть хоть частичку чего-то разумного. И нет. Сплошные эмоции, сплошное «боже, я так виновата». От тебя разит этими слезами, Ксень. И я знаю, чего они стоят. Ни-че-го. Ты сейчас разрыдаться передо мной готова, чтобы я осталась твоей лучшей подругой, но ты не раскаиваешься. Ты просто приняла как данность свой поступок. Ты поступишь так снова, я уверена. – Мы можем общаться и быть подругами, но душу тебе раскрывать я не буду. Если ты согласна на такие условия, то, пожалуйста.  - Я… Прости меня, Кать. Правда, прости. Я не хотела, чтобы так вышло, - она быстро лепетала слова прощения, теребя пальцами свои снятые перчатки – те дёргались, словно китайский болванчик.   - Если ты скажешь, что так вышло само собой, я тебя ударю, - и мой серьёзный взгляд, направленный чётко в переносицу подруги, только подтверждал слова.  - Нет, это моя вина, - умница. – Мне жаль, что я потеряла твоё доверие.  - Так будет долго, - она снова лепетала что-то не членораздельное, и я теряла терпение. – Спрошу прямо: ты хочешь общаться?  - Да, - и не смела до сих пор взглянуть мне в глаза.  - Вот и чудно, - я приторно улыбнулась. – Но о секрете Леонова я тебе всё равно не скажу, потому что это его секрет, а не мой. Я всего лишь поверенный. Она согласилась и больше не поднимала эту тему. И не извинялась. Перед самым её домом (я решила её проводить сначала) мы неплохо болтали и обсуждали каникулы и предстоящий семестр. Расставались, можно сказать, на приподнятой ноте, а о том инциденте с извинениями я забыла и не вспоминала до самого вечера.  К телефону я так и не думала притрагиваться. Будто проклятый, он лежал где-то в уголку на полу моей комнаты. Разряженный. Брошенный. Неинтересный. Будто человек, которого я вышвырнула из своей жизни. Будто Егор. Ты опять за старое, Скавронская. Везде видишь его. Везде находишь сходства. Даже там, где, казалось бы, их не существует. Если бы за твои способности платили, ты бы стала мультимиллионером. А вместо этого живёшь с родителями, рассорилась со всеми, карабкаешься и пытаешься вести не столь жалкую жизнь. Но ты жалкая, Скавронская! Как ты умудрилась до такого опуститься? Ты скатилась так низко. Не узнаю себя. Какой же паршивкой я была? Вместо того чтобы отвадить Леонова, оставила его рядом. Вместо того чтобы вправить Кравец мозги насчёт практиканта, отступила. Ты боишься серьёзных решений, ты боишься расставаться с людьми, ты боишься остаться без людей. Тебя пугает одиночество, признайся. Нет. Я не боюсь остаться одна. Мне нужны люди, да, но для признания. Не обязательно, чтобы они были друзьями или фамильярничали. Достаточно того, что они будут поддерживать меня. Ты быстро устанешь от такой жизни, когда ни на кого не сможешь положиться. Плевать. Чем быть преданной, лучше остаться одной и контролировать всех. Всех не проконтролируешь. Что собираешься делать? Для начала схожу к Ярославу и разберусь в себе. Вытянувшись на кровати, я попыталась представить себе завтрашний день. Встречу с Ярославом. Как он выглядит? Сильно ли подавлен? Сильно ли истощён? Много ли он спал? Выспался ли? Вот его машина подъезжает к подъезду, и он звонит, говорит мягко, радостно, что могу выходить. И я бегу проверить сначала его машину во дворе из окна на кухне, а затем – собираю наспех сумочку. Вот, спустя минут десять, спускаюсь к нему. Прохожу утоптанную тропинку от подъезда до дороги. Он открывает мне дверь и закрывает, когда я поставила ноги на резиновые коврики. Обходит машину, садится, струшивает снег и ставит ноги на свой коврик. Пристёгивается, успевая кинуть на меня быстрый наблюдательный взгляд и улыбку. Ступни в ботинках занимают свои места на педалях, рука перемещает рычаг, и авто трогается с места. Я с восхищением смотрю на снежные картины, на редких людей и машин. Улыбка сияет на лице и, словно ребёнок, опускаюсь в танец мыслей о холодном времени года и людях. Люди. Такие назойливые и такие беспомощные. Думают, как бы выкрутиться, как бы разбогатеть, как бы привлечь кого-то в свою жизнь. Жалкие, никчёмные создания.  Как и ты. О, да. Я не лучше их. Возможно, даже хуже. Без сожаления расстаюсь с людьми, бросаю их, выбрасываю, словно игрушки надоевшие. И дело не в цели, к которой я якобы стремлюсь. Дело во мне. Я разучилась вести себя с людьми, общаться с ними, быть искренней, доброжелательной, открытой.  Да ну, ты всегда такая. Вспомни даже ту компанию Абрамовой. Ты улыбалась и смеялась вместе с ними. И в снежки играла. В чём дело-то? По-моему, мне пора остановиться. Машина заворачивала на крутой подъём, и я отвлеклась от своих раздумий. Не понимаю, где мы и как сюда добрались. Из-за собственных мыслей не следила за дорогой. И как мне уехать отсюда? Ах, точно, мы же поедем ужинать ко мне позже. Будто я его семье представляю как некоего «особого» человека. Хотя Ярослав и так особенный. Без него многих бы поступков не было, на многое не решилась бы и со многим остались бы старые счёты.  Жилой комплекс, к которому мы подъехали, бело-голубой, напоминал волну, море, небо – в общем, всё то воздушное и прекрасное, что существовало. На душе сразу полегчало. Ярослав открыл дверь, а я, словно статуя, сидела. Пришлось даже дёрнуть меня за плечо. А пока он вытаскивал из багажника пакеты с продуктами, я отстёгивала ремень безопасности и вставала на ноги. Атмосфера тут была не очень приятной, словно чужеземной. И от этого ощущения становилось не комфортно, будто ты не на своём месте.   - Дом не очень радужный, несмотря на антураж, - Ярослав пошёл по одной из тропинок к подъездам. – Собираюсь отсюда переехать да всё никак. Небольшой пандус, по которому можно съехать в гололёд и упасть, тамбур с вентилированием тёплого воздуха, и вестибюль. Небольшой, с диванчиком, парой кадок с цветами и комнатка-вахта. Ярослав кивнул и, не останавливаясь, двинулся к лифтам. Зашёл первый, как и положено, в целях безопасности и снова бросил на меня быстрый взгляд. Убедился, что всё в порядке. На третьем этаже мы вышли, прошли в небольшое помещение с четырьмя дверями в разные квартиры. Дальняя направо. Тридцать восемь. Замок щёлкнул, и Ярослав открыл дверь, пропускает меня вперёд. Манерам он, специально отмечу, обучен отлично. В прихожей оказалось достаточно места, чтобы разуться  вдвоём. На полочке рядом в огромном шкафу-стене уместились несколько пар тапочек, две пары кроссовок, чёрные кожаные туфли на шнурках и тёплые ботинки. «Сороконожка». Зато раздел верхней одежды был почти пуст – куртка спортивная, плащ демисезонный и то пальто, что он только что снял с себя. Мой пуховик висел рядом, такой пушистый и броский из-за женственного силуэта. И шарф. И шапка. Мои аксессуары зимой должны быть очень яркими и весёлыми.  Вглубь квартиры вёл большой коридор, который распределял комнаты. Две. Большая гостиная и его спальня, наверное. Идти туда – как-то слишком, зато всё остальное можно рассмотреть. С пакетами продуктов Ярослав пошёл на кухню и стал выкладывать всё в холодильник или на полки. Порядок наводит. Надо сказать, у него был везде порядок. Никаких выброшенных вещей из шкафа, никаких остатков еды на столе, никакой грязной посуды. Я даже удивилась, что мужчина может так жить.  - Я попросил Аню убрать, - он усмехнулся, увидев мой заинтересованный взгляд, пробегающийся по всем поверхностям.   - Хотел произвести впечатление хорошее? – я лукаво взглянула на него и улыбнулась. – Тебе удалось.  - В такой обстановке лучше работать, - пакет молока отправился в дверцу, и она закрылась. Целлофановые пакеты запихнул в какое-то отделение – только для пакетов больших, наверное. – Чай будешь? Или кофе?  - Нет, не хочу. Я не замёрзла, - подняла голову и глянула на потолок. Какой-то рисунок из плитки. Весёленький.  - Тогда проходи в гостиную. Я принесу материалы, - он завернул направо, а я – налево, направляясь в зал. Зелёная. С деревянными панелями. И большими окнами. И с выходом на балкон. Диван из коричневой кожи, телевизор, музыкальный центр, полка с книгами, торшеры и цветы – слишком много всего несвойственного мужчинам и слишком мало полезного.  - Здесь книги, - он заметил мой взгляд, - которые в моей комнате не вмещаются. Да и их приятнее читать тут. Цветами ещё Аня занималась, когда жила тут. А когда переехала к Саше, так и забыла перевезти.   - Приходится ухаживать? – я взглянула на его слегка измученное лицо и на кипу бумаг в руках. – Это всё тесты?  - Нет. Тестов немного, а это, - тряхнул стопкой исписанных бумаг альбомного формата, - пояснения к ответам. Нюансы. Как бы я поступила в такой ситуации? Как бы – в этой? Считаю ли я себя решительной? Влияет ли время на мою работу? Влияет ли время на результат? Могу ли я работать в команде? Могу ли я рассчитывать на кого-то другого? С чем мне интереснее работать? С чем – лучше получается? Очень много вопросов. Разные тесты. Лица, тексты, ситуации, модели поведения – слишком много всего. В какой-то момент я перестала пытаться понять, каким образом мои ответы дали Ярославу такую почву для выводов. Невозможно за один присест суметь и пройти тесты, и разобраться в них. Никак. Поэтому я просто расслабилась и хотела одного: дойти до конца, чтобы узнать результат. Мне стал интересен не процесс, а итог. За четыре часа усиленной умственной работы, просчёта ходов и взаимосвязей, изучения зависимостей и влияний, я  просто сдалась в руки специалиста. Но, к сожалению, ничего сверх такого не услышала. Да, я работаю с людьми лучше, чем с машинами или числами. Да, я не очень люблю всякую земледельческую ерунду. Да, я перфекционист. Да, искусство мне тоже по душе. Я как-никак в художественную школу ходила и на танцы. И при этом мне интересна наука. Я амбициозна и сильна духом. Мне море по колено и любая работёнка по плечу. И команду я люблю так же, как и она меня – до тех пор, пока кто-то кого-то не начинает выбешивать. Я сидела, расслабившись, на диване. Ярослав позволил прилечь, но мне не хотелось. Слишком смущало. Я не настолько раскрепощена перед ним, и он, очевидно, чувствовал это. Поэтому спустя столько тестов на определение темперамента, выявление предрасположенностей и склонностей, типа характера, соционического типа и ещё очень много всего, мне действительно хотелось прилечь. Он откладывал стопки своих записей и тоже устал. Я знатно потрепала его мозги и заставила глаза напрягаться. Его почерк, не слишком аккуратный, даже ему самому не давался на расшифровку. А мне – и подавно. Да и не хотела я под конец уже с этим всем что-то связывать. Но пища дана для размышлений, безусловно. Например, я логик и сенсор. Ядрёная смесь для девушки. Опасная. Убийственная. «Ты самая опасная из них всех». Да, я трудная, дерзкая и опасная. У меня есть логика. Я анализирую то, что вижу. Думаю. Не могу перестать думать. Даже не так: сначала думаю, а потом вижу. От этого мои беды – слишком много мыслей. Расслабиться не мешало бы. Я сняла тапочки и положила ноги на диван, а затем и легла на спину полностью. Как струна натянутая. Или как скрипка. С нежными изгибами. Ярослав отвлёкся от своих бумаг и взглянул на меня. Слышу лёгкий вздох. Он оставил беспорядок на столе и откинулся в кресле, сомкнув кончики пальцев.   - Ответь первое, что придёт в голову, каким бы глупым и смешным ни казалось, - он произнёс это тихо, но с нотой важности. – Чем бы ты хотела заниматься?  - Первое… - я старалась  ухватить первую мысль, но ничего конкретного не приходило. Лишь обобщённые фразы типа: - Заниматься чем-то очень ответственным, важным. Может, спасать людей.  - Какой ты себя видишь через пять лет? – оставил мой ответ без комментария. Очередной тест, похоже. Но он без бумаг. Видимо, что-то из личного опыта. Или «сканирует» меня самостоятельно.  - Взрослой. Самостоятельной. Элегантной и влиятельной, - чем дальше, тем сильнее слова рвались наружу. Хотелось говорить много, рассказывать настоящие мысли, вырывать их из недр своей памяти и из сознания. Играть с этим, словно с печеньками с желаниями.  - Ты хочешь иметь власть? – он понял, что ухватил что-то важное, и напрягся. Я не видела его – чувствовала, как он смотрит на меня. Наверняка с осторожностью.  - Да. Но не в политике, - сжимаю пальцы, чувствуя, как мысли об истории и историческом высшем свете ведут к Лене и Егору. – Я хочу иметь влияние на других людей, чтобы ко мне прислушивались. Хочу быть специалистом своего дела, мастером, профессионалом, чтобы меня уважали за мои навыки и способности, - а этой мысли одиннадцать лет. С самого первого класса хотела уметь делать много всяких вещей и одну – лучше всего. Быть самой лучшей в ней. Преуспеть и раздавать всем советы, чтобы меня слушали.  - У тебя есть все шансы, - он выдохнул с лёгким свистом и замешкался в кресле. – Всё зависит от выбора.  - Который я сделаю? – привстаю на локтях и поворачиваю к нему голову.  - Ты уже сделала свой выбор, - он смотрит на меня немигающим взглядом. – Осталось только признать его.  - Хочешь сказать, - отвернулась, пытаясь припомнить хронологию событий, - что, во время тестов я поняла, кем хочу быть?  - Нет, - он абсолютно спокоен, - ты поняла это задолго до того. Придя ко мне, ты уже чётко решила, кем хочешь стать.  - И кем же? – мне не нравилась эта ситуация, будто мной играют в какую-то игру, а я не знаю правил и соответственно не понимаю ничего.  - Ответ внутри тебя. Сплошные загадки.  - Ярослав, - я стараюсь быть мягче, - есть границы того, куда я не могу ступить при определённых обстоятельствах.  - Под обстоятельствами ты имеешь Егора? – он прожигает во мне дыру и взглядом, и своими меткими ответами. Хотя это не совсем так.  - Не только.  - Лену? – а вот это – так. – Если ты не хочешь идти на право только из-за неё, то ты поступаешь очень глупо.  - Почему? – снова легла на спину, уставив упрямый взгляд в потолок. – Мы будем в одной среде, будем видеться, а она не то шикарное воспоминание, которое я хочу когда-либо ещё видеть. На этот раз обошлось. Говорилось легко. Без комка в горле. Без досаждающих воспоминаний. Без ноющей раны. Без разрывающегося мозга. Мне просто не по себе, что такое со мной было, что у меня есть моменты, которые не хочется видеть в жизни никогда. Слишком лёгкое расставание с моими крабами кошмаров. Они достанут меня везде своими клешнями, но сейчас молчат. С чего бы это? Снова эта подозрительность.  Она обоснована. Всё, чем она обоснована, это страхом. Не заблуждайся на свой счёт. Ты просто не хочешь больше болезненных воспоминаний. Ещё больше.  А разве это плохо? Не желать боли. Не любить её. Боль – признак жизни. И роста. Я не хочу боли и попробую обойтись без неё на своём пути эволюции как личности. Довольно размышлений.  - Вы сможете увидеться в одной среде минимум через пять лет. Думаешь, она всё ещё будет иметь значение для тебя тогда?  Пальцы дёрнулись. Сильнее сжали запястье другой руки. По телу прошлась волна прохлады. Будто зимний ветерок попал через раскрытое окно в квартиру. Окно закрыто. Кать, а что будет через пять лет? Если ты пойдёшь на историю. Отец будет гордиться – ты возьмёшь какой-то приз. С твоими навыками тебе светят приличные лавры. Если не теоретическая сторона, то преуспеешь в практике. Наверняка заведёшь связи. И не просто связи – заявишь о себе всему юридическому миру. Тебя будут знать, узнавать – ты получишь то, что желаешь. Отец ведь с самого рождения тебя готовил именно к этой судьбе. Тебе легко даётся вертеть фактами, запоминать, выдавать уместное умозаключение. Подтянуть бы красноречие да упечь его в клетку – в истинно исторической полемике нет места переходу на личности, каким-то социальным манёврам и сарказму. Там важны харизма и умение привлечь к себе внимание. А ты таким обладаешь? Даже в этой области тебе есть, куда расти, куда развиваться. Не думай, что даже этот путь будет лёгким. Тебе будут и палки в колёса вставлять, и камни подводные подкидывать и преграды ставить. Таких, как ты, не любят, ты же знаешь. Слишком успешных. Готовых идти до конца. Ответственных и с отдачей. За каждую ловушку, если не ударить, не оскорбить, то унизить в переговорах ты сможешь. Знаниями и умелым их использованием. Как тебе такая арена для жизни? Звучит неплохо. Мне, правда, нравится ставить людей на место, удивлять их своими знаниями и заставлять замолкнуть от одного лишь моего взгляда. Это чувство превосходства – оно великолепно. Оно никогда не лжёт. Оно, пожалуй, самое правдивое, что есть в этом мире. Ты никогда не сможешь отказаться от него, даже если будешь сомневаться в себе. Превосходство в голове – его убрать только вместе с мозгами можно.   - Это первое, - Ярослав снова принялся за наведение порядка в бумагах – стопочка по порядку расположенных листов. – Второе: ты сейчас ведёшь себя трусливо. Если бы не был знаком с тобой лично, счёл бы тебя пасующей перед препятствиями трусихой. Нахмурилась. Хотела расслабиться, полежав так, а в итоге – наоборот. Но он заставил меня задуматься. Действительно, как я вообще себя веду? Когда я в последний раз смотрела на себя со стороны? Когда я в последний раз анализировала себя глазами постороннего человека, а свои собственные умозаключения –  поданные под соусом каких-то серых глаз? Или зелёных. Или голубых. Не важно. Одно я знаю точно, и это важно. Я не трусиха. Разумеется, лучшая война – та, которой не было. И по тридцать шестой стратегии, если можешь бежать, беги. Да и «если хочешь забыть, забудь». Только знай, что в конце пути ничего уже не вернуть. Вопрос в том, как поступить. Смотреть на себя можно очень долго, особенно со стороны. Объективно судить себя ты не можешь – это факт. Но и не пытаться тебе никто не запрещал. Ты прекрасно понимаешь, что тебя ждёт, видишь уже эти перспективы и будущее, которое может быть омрачено всякими Ленами, Егорами и их прототипами. Готова ли ты это выдержать? Напомню, что сейчас далеко не самый лучший этап твоей жизни, и ты сама сейчас далеко не в форме. Когда в последний раз было что-то приятное? Когда ты делала то, что хочешь ты? И не говори, что всегда. Наглая, недопустимая ложь как для разговора с самой собой. Подсознание не обманешь. И знаешь, что я тебе скажу? Ты справишься. Если пойдёшь на историю, у тебя получится достичь всего того, о чём ты говорила. У тебя будет влияние. Ты будешь самодостаточной. Взрослой ты будешь по определению. А элегантность и сейчас тебе не чужда. Помнишь, ты хотела стать Человеком в детстве? Человеком с большой буквы. А после притчи хотела оставить после себя след? На тебя столько людей возлагали надежды, в тебя столько людей верило за всю твою жизнь, что можно только гордиться этим. А ты не гордишься, хотя можешь и умеешь это.  Когда что-то пошло не так? Когда наступил этот кризис личности? Кать, ты ломаешься, как игрушка, ты это понимаешь? Ты предаёшь себя в угоду обществу и чужим интересам. Упорно ищешь, где можешь реализовать полный объём своего потенциала, а в итоге пришла к тому, что никому не нужна, кроме семьи. Жалкое зрелище, не правда ли? Всё так. Действительно. С тех пор, как я встала на тропу подобострастия обществу, всё пошло не так. Исказилось. Изувечилось. Извратилось. Я извратила свою жизнь. Извратила, а теперь не выкупаю, с какого перепуга у меня такие серьёзные заморочки. Их и не было никогда. Все они – в твоей голове. Нет, не избавляться от головы надо, и не пересадку мозга делать. Есть более гуманный и проверенный способ: вернуться к началу и пройти путь заново. Вернись к истокам. Вспомни, кем ты была, чтобы не превратиться в того, кем ты есть сейчас. Ты никогда не была трусихой и никогда не сбегала, как бы больно ни было потом. Ты не жалеешь о боли, которую переживаешь, если твой выбор привёл к ней. Ты никогда не позволяла эмоциям управлять твоими решениями, а сейчас позволила языку доказать обратное. Ты превратилась в новую Екатерину Скавронскую. И она мне противна. Ярослав сидел, смотрел на меня, следил за моим движениями рук и за дыханием. Я молчала. Долго. Шли минуты, пока я старалась собрать воедино оставшиеся силы и начать мозговой штурм. Ужин прошёл. Весь оставшийся вечер, вплоть до самого приезда домой, я была излишне молчалива. Ярослав меня не трогал и не старался как-то растормошить. Он понимал, что мне нужно время, чтобы привести в порядок голову, что натолкнул меня на мысли, что вынудил задуматься, во что я превратилась. Благодарность, которую испытывала к нему в ответ, нельзя измерить никакими величинами. Не существует такой единицы измерения, исчислительной системы, чтобы объять благодарность.  Я попросила его проводить меня до остановки, а не отвозить лично. Сейчас мне нужен холод. Я хотела озябнуть. Так лучше думается. С удовольствием бы полежала в снегу, чтобы остудить голову. Да и людей особо видеть не хотелось. В первую очередь, Ярослава.  Я не винила его, нет. Хотя могла бы за то, что сказал такие грубые слова. Но это часть его работы, и наоборот, спасибо. Лучше так, чем мусолить мысль со всех трёхсот шестидесяти градусов и не назвать её толком. Это моя вина, что потеряла себя. Моя вина в том, что я глупая и слепая. Как можно было не заметить этого? Ты понимаешь, что творится? Что ты натворила не только со своей жизнью, но и с другими? От твоей руки, от твоих бездумных действий пострадали посторонние люди. А среди них и дорогие тебе.  К горлу подкатывал ком, а на глаза наворачивались слёзы от одной только мысли, что я глупая и сама во всём виновата. Я обижалась. Обижалась на себя. Ругала и обижалась. Я не умею обижаться на других – только на себя. Признай свои ошибки – всегда так говорю. Но когда накосячил другой, я просто делаю выводы и могу не общаться с человеком потом. С собой так не поступишь. Если ты допустил ошибку, нельзя сказать «ам, ну, ок» и уйти в туман. От себя не уйдёшь. С собой нельзя не общаться. О себе нельзя сделать выводы и начать игнорировать. Так не получится. Поэтому я и не пытаюсь, потому что понимаю, чем чревато такое поведение. Поверьте, уж точно, ничем хорошим не закончится. И люди вокруг то смотрят, то нет. Их немного, но лично мне всё равно. Я смотрю вперёд и в окно. Упрямо и непослушно. Как и я сама, упрямая и непослушная. Когда идёшь вперёд, смотри перед собой. Не оглядывайся и не осматривайся – это собьёт тебя с толку, и ты начнёшь вилять. Упрямый путь, прямой, самый трудный, с шишками и препятствиями, всегда лежит перед тобой. Ты только выбери его и начинай идти. Много ума не надо. Ум нужен, чтобы выжить на этом пути, не начать вилять или, не дай Бог, не сбиться с него. У тебя есть цель – иди к ней. Есть цель – делай что-то для неё. Есть цель – стремись. Всё просто. Просто донельзя. И, тем не менее, я ехала в маршрутке и совершенно терялась в догадках. Понимала, что мне сейчас нужен сон и только он, чтобы голова остыла, расслабилась, переварила целиком всю ту информацию, словно змея слона. Моей змее пора подготовиться к большой трапезе тогда: сегодняшний «улов» больше обычного. Скажу так: давно у меня такого «улова» не было.  «Кать, мы можем поговорить? Зайдёшь ко мне?» Кравец. «Я домой еду. Можешь встретить меня на остановке» Не особо настроенная на разговор, но лучше сейчас, чем откладывать в долгий ящик. Тем более, это Кравец. Судя по словам, ничего важного. Я вышла с маршрутки. Стоит и ждёт. Тепло одетая, немного напряжённая. Похоже, считала количество снежинок, прилипших к её домашним варежкам. Сама с красными щеками и носом. Мороз, должно быть, крепчал.  - Привет, - я кивнула ей, подходя ближе. Глаза щипало от уже прошедших слёз, но на морозе, когда всё красное, белки глаз – не первое, что замечаешь.  - Как ты там говорила? Поверенный? – она была предельно спокойной, и это меня удивило. Начать беседу так, чтобы я задумалась, стала вспоминать, вырисовывать картинки прошлых разговоров. И пусть её тон соответствовал уровню самообладания, истерика, похоже, рвалась наружу всё это время, пока она меня ждала.  - Похоже, ты освоила актёрский навык: ложь по смс, - я помахала телефоном. Меня накрывало. Собственные умозаключения. А тут ещё и Кравец о нашем недавнем разговоре. Похоже, Костя решил ей рассказать. Или проболтался. Или она выпытала. Кравец же – способная девочка.  - Дрянь ты, а не поверенный! И ещё меня предательницей называла, - она говорила чётко, словно репетировала эту речь. Или мне так виделось просто. – Я тебе доверяла, а ты… Нет, говорить спокойно и сдать позиции я не могу. Даже в таком состоянии. Даже в немощном состоянии. Даже с отрубленным языком. Или головой. Я не могу позволить втоптать себя в грязь её истерике. Никогда не давай слабину, никогда не отвергай свои принципы. Кравец, ты помнишь, что я тебе говорила? Меня нельзя брать на понт, нельзя делать жилеткой для жалоб, нельзя упрекать и использовать для фона, чтобы выглядеть лучше. Сейчас ты пытаешься быть мною, как уже некогда была. И в тот раз у тебя ничего не вышло. Неужели ты решила попытаться снова? Не будь это нарушением дружбы, я бы похвалила тебя. Но мы не подруги сейчас, насколько я понимаю. Даже не товарищи. А раз ты решила зайти настолько далеко назад, то не обижайся на меня.  - Отплатила тебе той же монетой? – моя подсказка сработала, как спусковой механизм на взрывчатке.  - Да! – выяснять отношения на остановке – так романтично.  - Идиотка.  - Не смей обзывать меня! У тебя, как ты любишь говорить, - она покрывалась краской и не от мороза вовсе, а от жара, которым пылало её тело изнутри, - «нет права».  - Чтобы оскорблять, не нужны права, - ты решила поговорить на мою любимую тему, да, Кравец?  - Ты саранча, - она задыхалась от негодования и моей наглости, такой простой, городской наглости, которую нельзя запихнуть ни в одну амфору и выбросить в море. Я слишком провокационна, чтобы пропустить такую метафору. И ещё: похоже, Кравец забыла, с кем имеет дело.  - Это не всё, - о да, это не все лестные слова о моих талантах. Продолжай, только медленно. Я хочу всласть насладиться твоим небогатым словарным запасом. Тридцати секунд тебе хватит, милая? Кончи, пожалуйста, до того, как мне наскучит.  - Не всё! – как легко ею можно манипулировать. – Ты сука, стерва и шлюха, Скавронская. Что-то небогато, но если я так скажу, то она начнёт дышать огнём, не иначе. Из ноздрей уже пар выходит.  - Какие лестные эпитеты, - моя ирония задевала и била по самому больному – по самолюбию. Я должна извиниться, Кравец, но ты только что добавила плюсик в мою карму к цинизму. Спасибо.  - Заткнись, или я тебя ударю, - о, угрозы. Как-то слишком быстро мы перешли к этой фазе. Я же просила кончить до того, как мне наскучит. Эх, не судьба мне получить оргазм.  - Это вряд ли, - я пожала плечами, - но попробуй всё же. Может, полегчает.  - Да ты больная на всю голову! – естественно, она возмущается. Я дала ей право себя побить абсолютно добровольно. И уверена, она понимает, что в моих словах нет ни намёка на шутку. Она серьёзна с угрозами не менее меня с разрешением их осуществления. – Конечно, на тебя Егор не обратит внимания! Не знаю, к чему она вспомнила практиканта. Видимо, надоело быть единственной, задетой за живое собеседницей. А теперь решила и меня включить в игру. Ну-ну, посмотрим.  - Да? – не знаю, до чего исказились мои глаза, насколько сильной была в них тень ярости, но Кравец сощурилась, чтобы понять эту деталь. – А ты уверена? И это её взорвало. Она чего-то не знает. Моя подруга чего-то не знает о моей личной жизни. Вот это поворот, да?  - Я спала с практикантом, - для пущего эффекта. – Ну, как, вкусная информация для очередных пересудов меня?  - Ты лжёшь… Ох уж мне этот вовремя включенный в работу мозг.  - Лгу, но не перевираю настолько, насколько ты думаешь, - и впервые за вечер на моих губах растянулась ухмылка. Адская, злобная и ехидная усмешка очень скрытного и мутного человека.  - Ты кто? – она не ожидала. – Скавронская, это не ты. Правда, похоже на какой-то сериал с инопланетянами или любой другой фэнтезийной фигнёй? Вот и я так подумала тогда. Мне было смешно. Очень смешно. Хотелось рассмеяться во всю глотку, чтобы избавиться от подруги раз и навсегда.  - Я давно не я, Кравец. А ты заметила это только сейчас, - осуждение будет гложить тебя, дорогая. – Какая же ты подруга после этого? И она сдалась. Как глупенькая маленькая Ксюша.  - Ты увела у меня Костю. В её словах не было прежней уверенности или злости. Сейчас только отрешённость и попытка осознать, насколько далеко я зашла. А я зашла далеко. Очень далеко. Дальше, чем она может себе представить. И этот разрыв шаблона просто убивает её мозг. Он не справляется с банальным анализом информации только потому, что не был готов к такому повороту событий. Зато я была готова. Я всегда готова к чему-то такому. Иначе как бы я выжила в этом мире, не умея апеллировать и не умея размышлять со скоростью света?   - Я не уводила его у тебя. Но разве она слушает?  - Ты увела у меня Егора.  - Он никогда не был твоим.  - Ты увела у меня… Сколько можно, Кравец? Ты что, совсем дурочка? Проснись и перестань нести чушь, вести себя, будто с лечебницы сбежала. Ты сейчас выглядишь омерзительно.  - Что ещё? – я злилась. – Давай, поделись, чем ты ещё так дорожишь, что ещё так любишь? М? Или, может, наконец, послушаешь меня и услышишь?  - Да пошла ты, - она была до сих пор странной. Но уверена, что никогда ранее Кравец не думала так быстро и чисто.  - Я не уводила Костю, - понимаю, что сказать надо, но не с целью обелить своё имя. – Его чувства даже для меня были сюрпризом.  - Даже для неё… Нет, вы только послушайте! – о, приходит  в себя. Электрошок работает на «ура».  - Угомони талант, Кравец, - остужаю пыл, чтобы не перегорела, - не беси меня раньше времени.  - Да кто тебя бесит? – на её губах заиграла не безызвестная нам улыбка с примесью садизма. – Кому ты вообще нужна, Скавронская, а? Кроме меня? Леонову? Так он бросит тебя так же, как и меня, ради какой-то, кого он «чуть больше» типа любит. Братьям своим? Они женятся и уйдут жить каждый своей жизнью. А мне ты теперь противна.  - Мой мир, - я старалась не обращать внимания на столь длинный ироничный монолог бывшей подруги, что для неё сродни нонсенсу, - не вертится вокруг одного твоего одобрения, Кравец. Очень глупо предполагать, что это так.  - Да завали ты уже своё ебало, Скавронская. Задолбала поучать и говорить, словно умнее всех. С тобой никто не выдерживает, потому что это всех бесит. Ты считаешь себя пупом Земли, всегда такой правильной и самой умной. Но это не так! Ей нужно было выговориться. Выместить всю злость на меня на мне же. Ни Костя, ни Оля, ни кто бы ещё не смог сделать это лучше. Я дала Кравец много возможностей проявить себя, развиваться, стать лучше и выбиться в люди. Нет, не говорю, что без меня она бы с этим не справилась, но я значительно облегчила ей жизнь. И теперь, когда такой уверенный крепкий трамплин, как я, оказался не совсем стойким, она не просто не доверяет мне – она боится мне довериться. Не скажу, что мне безразлично совсем. Она была моей подругой, и я долгое время не замечала того, как не хватало мне её. Какой бы она ни была, плохой, хорошей, – эти понятия субъективны и не имеют точных дефициний. Есть твоё мнение об этом человеке. И моё мнение о Ксене – она не самая худшая подруга.  Я могла бы ей многое простить. Сейчас, на морозе, в вихре этих выяснений отношений, среди истерик и цинизма в моей голове проснулось сострадание. А ведь действительно – как много я украла у неё? Ей нравился Егор – он в итоге перешёл ко мне. Ей нравился Костя – он выбрал меня. И пусть эти два человека – всего лишь два человека из десятков тех, что окружают нас, но они были важны для неё. Разумеется, мне немного жаль. Сложившаяся ситуация – отчасти моя вина. Я признаю это, не боюсь и не стесняюсь. Сильный человек ведь может признавать свои ошибки, правда? Только я не считаю свои решения ошибками. Даже те, о которых до этого момента сожалела. Меня тревожило только одно: теперь, когда я могла бы дать Кравец ещё один шанс на дружбу, она от него заранее отреклась. Да, посредством уничижения меня.  Можно говорить, что я шлюха, что я дрянь, что я сволочь и сука. Можно говорить, что я безразличная тварь и циник. Можно говорить, что я кручу хвостом перед всеми и строю из себя, невесть что. Но никогда, запомни, никогда не говори мне, что никому не нужна. Дело не только в психологии. Тот факт, что я выбрала тебя в качестве подруги, держала в этом звании долгое время, говорит совершенно об обратном. Ты нужна мне так же, как и я тебе. И по твоим словам получается, будто не я тебе не нужна, а ты мне. Согласись, что это очень жестоко по отношению к себе. Я ведь не говорила вроде бы тебе в открытую, чтобы ты шла отсюда, чтобы ты исчезла, чтобы ты жила без меня, прекрасно жила, между прочим. Нет, я такого не говорила, и это делает мне честь, потому что я оставила для тебя запасной вход. И сейчас последними репликами ты превратила мой шанс, данный тебе давным-давно, в мизерную, ничтожную подачку, которая говорит о великодушии, но никак не о дружбе. Ты сейчас уничтожила всё своими руками, Кравец. На этом наши пути расходятся.  - И давно ты решила, что твоё мнение играет хоть какую-то роль? – теперь я не буду сдерживаться в словах. И извинений ты от меня не услышишь ни за одно паскудное слово. – Похоже, ты забыла, с кем имеешь дело.  - С выскочкой, - она не раздумывала ни секунды, - и зазнайкой высокомерной. А теперь ещё и сукой. Глаза б мои тебя не видели. Она говорила мои фразы до сих пор. На меня нападала ностальгия по былым временам. Но теперь у меня нет никаких прав об этом думать, потому что с этого дня Ксения Кравец – пустое место.  - Если это все добрые слова, которые ты хочешь сказать мне напоследок, то я пойду, - мы до сих пор стояли на остановке под тусклым желтоватым светом уличного фонаря. – Ты меня утомляешь. Видите, я устала от этих грубых перепалок. От этих нервов. От криков. Выяснений. От переименования одних и тех же фактов разными софизмами. Ты не стоишь теперь моих усилий. Прими это и не сопротивляйся.  - Подавись своим Костей, сука, - но ты сопротивляешься. Выводишь меня на конфликт, на эмоции, на повышенный тон. Ты ещё не понимаешь, что всё кончено. И какое-то время не будешь понимать, почему остаток разговора между нами пройдёт на исключительно низких звуковых волнах.  - Интересное, - я перехожу на шёпот, едва отличимый от посвистывания ветра, - у тебя отношение к людям. Я думала, что, прогнав меня, ты хотя бы одну жилетку у себя оставишь. Видимо, нет. Каждое слово, сказанное таким голосом, её раздражало. Потому что она не могла себе позволить так быстро успокоить свой нрав. Это трудно, когда тебя изнутри разрывают горгульи гнева и презрения. Ведь именно это я вызываю в Ксене сейчас? Что ж, не самый плохой эмоциональный улов. Однако я давно не энергетический вампир – меня уже не привлекают негативные эмоции, направленные в мою сторону.   - Проваливай, пока я тебя не удушила.  - Всего хорошего, Ксеня. Спокойной ночи, - она осталась на остановке, поражённая, признавшая, возможно, свой проигрыш, но теперь уже одна. И домой я тоже шла одна. Правда, особого ощущения победы, триумфа, у меня не было. Я потеряла подругу, потеряла все шансы, которые дала ей. Так тому и быть. И хоть Рождество в самом разгаре, есть мне что-то не хочется даже мамины вкусности. Я позвонила Ярославу, как подошла к подъезду, узнала, что он трапезничает, но о разговоре с Кравец промолчала. Не сегодня и не сейчас – хватит с этого мужчины бабских нюней. Даже не так, девчачьих.  Утро следующего дня ничем не отличалось от всех остальных. Меня только мучило одно: у Кравец нет шанса вернуться. И как-то пусто стало с осознанием, что человеку, которому ты оставил место в своей жизни, оно больше не понадобится. Эта грусть захватывала меня волнами. Сколько ни пыталась, не думать о Ксене как о потерянной подруге не получилось. Я действительно к ней привыкла. И действительно была готова простить её косяки. Может, это милосердие. Может, жалость. Может, привычка. Я не знаю. Теперь я ничего не знаю. Что дальше делать? Чем заниматься? Подумать ведь, у меня столько всего есть – гораздо больше, чем у половины сверстников. Чего мне не хватает? Потеря одной подруги так сильно пошатнула мою веру в себя? Бред, правда? Я слонялась по дому в поисках занятий для себя. Но ни игры с братьями, ни готовка, ни помощь в чём-то ещё меня не спасали. Как-то никак стало находиться тут. Привычка постоянно куда-то уезжать, где-то бывать, проводить время и делить это время с другими так быстро всосалась в мою кожу, что теперь не вывести никакими средствами. Мне становилось дурно от всякого воспоминания о Кравец. А о ней напоминало очень многое: лицей, учёба, Пашка, с которым мы ходили в клуб, дом, который находится так близко к её дому. Видите, насколько здесь неподходящая атмосфера для каникул? Но куда я сбегу? К кому? Кто меня отпустит? Сейчас бы не помешала работа или какой-то лагерь.  Я была бы не против съездить в горы и покататься там, посмотреть на природу, подышать воздухом. Это единственная панацея от моих удушливых мыслей. Что-что, а мысли – не Кравец, они не покинут меня, допустив ошибку. Они не допускают ошибок: ошибки здесь – моя прерогатива. Без четверти двенадцать, когда мне казалось, будто время тянется слишком долго, зазвонил телефон.  - Кать, не занята? – его голос не такой бодрый, как всегда, но слышно, как он старается меня подбодрить.  - Нет, слушаю, - отвечаю не менее пассивно. – Что-то случилось? Глупый вопрос, ведь ответ ты уже знаешь. Без деталей, правда, но знаешь. Ты просто хочешь услышать, что скажет Костя, его версию событий, как он преподнесёт всё тебе. И не дай Бог он соврёт.  - Думаю, ты уже в курсе, что Ксюша… - а он, как назло, начал правильно. Не к чему придраться. – В общем, я сказал ей. Почему он такой идеальный? Лучше бы он соврал. Я бы смогла хоть его ненавидеть, а так - некого, кроме себя. Леонов, что с тобой не так? Почему ты такой правильный? Почему ты говоришь сейчас правду, а не лжёшь? Ты ведь с девушкой расстался. Да, из-за меня, но мне-то зачем это знать? Ты хочешь, чтобы я, как героя, отблагодарила тебя? Чушь собачья. Во-первых, ты понимаешь, что я этого не сделаю. Во-вторых, да и ты не особо самонадеян. Тогда в чём дело? Чего я не знаю на этот раз?  - Да, я знаю, - так и не решила, что делать с ним, как реагировать на него, поэтому кроме примитивной правды ничего не остаётся. – Мы премило поболтали о том, какая я сука.   - Ты в порядке? Она грозилась тебе глаза выцарапать, - неподдельное беспокойство, скрываемое за осторожностью. Ты не навязываешься мне, пытаешься изо всех сил. Надо сказать, у тебя это отлично получается. Я чувствую заботу друга, а не помешанного на мне влюблённого парня.  - Да, я в порядке, - поэтому реагировать иначе не могу. – Ты не видел нас на физкультуре в школе, Леонов, поэтому не знаешь, что физически я ловчее и сильнее Кравец. Она не посмела бы так рисковать собой. Вялая шутка, но он понял. Разрядить обстановку.  - Прости, что…  - Слишком много в последнее время у меня просят прощения, - я не хочу слышать твоих извинений. Говорю же, что ты не заслуживаешь такого обращения, поэтому я не могу вести себя иначе. И ты не веди. Не заставляй меня чувствовать себя должной. – И это странно, ведь я не держу ни на кого обиды. Я просто делаю выводы, что данный человек способен на подлость, а этот – на лицемерие, а потом – признать свои ошибки. Не больше, не меньше.  - Давай прогуляемся, – он немного помолчал прежде, чем произнести это. Я ведь не скрывала собственного не оптимизма. Так сложилось, что врать Леонову о своём настроении, прикрываться улыбкой я не могла.   - Хочешь меня увидеть, чтобы снова поцеловать? – и говорить правду было значительно легче. А правда в том, что я думаю о нём.  - Не буду лгать: возможно, - слышу, как его губы трогает улыбка, а глаза немного сужаются и залегают мелкие морщинки. Ещё нет огненных чертят, но будь я рядом – они бы обязательно плясали лезгинку в его глазах.  - Леонов, я хочу тебя ударить, - забавно, как быстро меняются мысли и ощущения, - потому что из-за тебя под откос пошёл весь мой хрупкий домик изо лжи. Но с другой стороны, я тебе благодарна – теперь мне гораздо меньше надо притворяться. Это бред. Сваливать вину на него? Скавронская, ты, должно быть, правда, рехнулась. Он виноват в этой ситуации не больше Пашки. Так же любит тебя, но не по-братски, так же заботится и так же переживает. Ты не можешь вот так просто перекинуть свою вину на другого человека. Это не в твоих принципах и не по законам твоей жизни. Так что ты делаешь, скажи мне на милость? Скажи, чтобы я поняла тебя правильно. Скажи, и станет легче.  Вру. Не обещаю, что полегчает. И опять вру. Я не обещаю ничего. Тебя ничего не ждёт и ничего не трогает. Ты сейчас спокойнее океана в штиль. В тебе нет ни слезинки сомнений, ни грамма лжи, ни молекулы правды.  Ты чистая истина. Абсолютная.  - Ты-то сам как? Тебе ведь Кравец нравилась, - меня залёстывали эмоции. Внезапная ревность Кости к бывшей подруге выдавала с головой. Слёзы застыли на глазах. Я не знаю, с чего они взялись. В какой-то момент моя психика дала сбой, и больше не удержу своё благополучие.  – Уверена, тебе она наговорила не менее лестные вещи, чем мне. От меня всё-таки нахваталась красноречия. Я посмеивалась истерически, хохотала, заливалась голосом и слезами, словно обезумевшая чайка. Я теряла высоту и обретала её вновь. Меня кидало изо льда в пламя. Я горела и трещала по швам, как замёрзшая резина. Это была не я. Это была прежняя Скавронская Катерина, которая продала свои взгляды на новую чушь.  Ты брешь своей судьбы, Катя. Латай себя, пока есть время, пока никто не видит твоего позора.  Ты ведь сильная. Всегда себе это говорила. Тогда почему сейчас ведёшь себя хуже напуганного страуса? Голову в снег не спрячешь – тело останется на улице. И ударить по нему одного раза будет достаточно для неминуемой гибели. Ты этого хочешь? Нет, правда. Ты хочешь так себя подставить в угоду тем, кто желал твоего промаха?  Ты не вечная, Катя. Ты не вечная.  - Да пустяки, - он отмахивался и был немного возбуждён тем, что я переживаю о нём. Да, Кость, это может значить то, о чём ты подумал. А может и не значить. – Так что, ты завтра свободна?  - У меня много дел, Леонов, - я не  могу дать ответ так сразу. Мне хочется, поэтому я продолжаю: - Но для тебя найду часик. Только давай не у моего дома. Ещё не хватало эксцессов с Кравец – на потеху и сплетни для соседей. Не знаю, к чему приведёт меня мой выбор. И выбор ли это вообще? Сейчас я хуже пластины в лаве – плыву по течению. Можно возразить: как докатилась ты, Скавронская, до такой жизни? И я ничего не отвечу. Потому что не могу отвечать так, как раньше. Пока не найду новую Скавронскую внутри себя. Без неё не будет ничего.  Без неё ничего и нет.