Когда истина лжёт

Центральная городская площадь была до отказа забита людьми. Молодыми и в возрасте, мужчинами и женщинами, трезвыми и пьяными. Казалось, сюда выбрался чуть ли не весь город, хотя все жители здесь никак не могли поместиться. Поначалу, когда мы только-только пришли, здесь ещё можно было спокойно вздохнуть. Спустя час – яблоку негде упасть. Спустя каждые пятнадцать минут люди вскрикивали, поздравляли друг друга, фотографировались, чокались бокалами, вытянутыми из дома или бумажными  стаканчиками с горячительным глинтвейном. Торжество превращалось в балаган, который я терпеть не могла. Это была та самая причина, «против», которая побуждала меня отказываться от идеи выбираться из дома в новогоднюю ночь в центр. Терпеть не могла стадо остолопов. От них сбегала постоянно, чтобы они не заразили меня своей глупостью, но их слишком много – постоянно настигают и встречают с распростёртыми объятьями. Вот и сейчас тут на площади скопилось столько моих знакомых, что мне малость не по себе становилось. Каждому стоило уделить внимание, и я банально не могла выбрать, с кого начать. Поэтому вместе с Ярославом мы прохаживали сквозь эту упакованную, как сардины в банке, толпу. Как удавалось общаться и, более того, слышать друг друга – не понимаю.   - Ты выглядишь получше, - это первое, что заявил мне Ярослав, едва мы убрались из компании Егора, Саши и подоспевшей Ани. Честно говоря, я ему благодарна. Ярославу. Если бы не он, кто знает, чем бы эта беседа закончилась.  - Выглядела бы ещё лучше, если бы не решила позвонить Егору перед самой полуночью, - в моём голосе отчётливо слышалась претензия к самой себе, но Ярослав, видимо, решил оставить её без внимания.  - Ты расслабилась, - он дёрнул меня за локоть, притягивая к себе, чтобы табун веселых парней не прошёл между нами – тогда шанс потеряться в этом сумасбродстве вырос бы в разы.  - А ты напряжён, - неужели я, наконец, научилась видеть, когда он напряжён или нет? Да, научилась. Или угадала. Нужно три раза подряд это сделать – закономерность. – Что-то не так?  - Помнится, я говорил тебе, чтобы ты не забивала голову себе моими делами, - он говорил немного жёстче, чем нужно, но не хотел обидеть. Да я и не обиделась. Не тот уровень доверия  ещё. Я понимаю, но смиренно идти рядом и молчать не хочу.  - Помнится, - повторяла я его реплику, - ты говорил мне, что минус работы психотерапевта в том, что ты не можешь расслабиться.  Догадывайся сам. Вернее не так. Не догадывайся, а додумывай. Доводи до конца мою мысль. Ты гораздо умнее и опытнее меня. Ты шаришь в этих тонкостях отношений и слов гораздо больше. Ты ведь понимаешь, к чему я клоню?  - Ты уже сделала мне подарок – большего пока не нужно, - он улыбнулся и примял шапку к моей макушке, от чего она сползла на глаза.  - Ты тоже, - я принялась поправлять шапку, немного вспыльчивыми движениями, потому что разозлилась, - никак не ожидала от тебя Бредемайера* получить.  - Правда? А я думал, что ты ожидаешь его от меня, - он усмехнулся и снова прижал шапку. Дразнит меня. Гадёныш. Ему повезло, что между нами прошла парочка дёрганных детишек, и вся моя злость улетучилась с этими взъерошенными шилами в попе. Тем не менее, Ярослав выглядел немного лучше. Я никогда не видела его вот так, среди людей, не в халате и без привычной маски психотерапевта. Да и к его верхней одежде я не совсем привыкла. Чёрное двубортное пальто со стойкой без повязанного поверх шарфа выглядело очень обжигающе. Вообще весь его образ был тёмным и жгуче притягивающим. Единственное светлое пятно – это волосы, над укладкой которых последним явно работал ветер. Ярослав был обаятельным и умным – два качества, которые так привлекают всех женщин. Ему не место на глянцевых журналах, он не настолько смазлив, но весь его лик так и твердил о том, что мимо такого мужчины с опущенным взглядом не пройти рядом.   - Я бы не отказалась выпить кофе, - оглядываясь по сторонам и подходя ближе к Ярославу, твердила. Это не намёк. И не манипуляция. Это, считай, открытая просьба. Сквозь толпу людей впереди я увидела Леонова. Он осматривался, прохаживался среди людей и, завидев мой направленный на него взгляд, поспешил именно сюда. Ярослав же искал место, где можно выпить кофе или решал, до какой из уличной кофейни быстрее можно дойти.  - Кать, - между нами три метра и с десяток людей, Леонов, - пошли с нами в снежки играть. Стоявшие на его пути ко мне жители расходились и оглядывались. Ещё бы. Тем, кто был рядом, с ним пришлось слушать чуть ли не крик.   - О, я отвлекаю тебя? – наконец, ты заметил, что я не одна. Не знаю, почему, но Леонов сейчас раздражал. Своим поведением. Своим появлением. Своей просьбой. Хотя нет, в снежки я бы сыграла и раздавила бы всех противников, как тараканов, туфлёй. Но, Леонов, что-то тут не так. Мне было не по себе. Словно кто-то игрался моей судьбой, как кубиками. От ощущения рандомного выбора, от этого бессознательного решения судьбы, от чьих-то умелых или не очень пальцев, которые перебирают, вскидывают эти кубики, меня пронизывал рок. Он так жёстко уселся в моей жизни, словно на троне, идеально подошедшему ему. Я хотела воспротивиться. Я хотела разыграть другую партию, но у меня не было права. У меня не было ни шанса противостоять тому, кого я даже не вижу. Это угнетало и разрывало изнутри. Клянусь,  я бы сама сейчас разорвала, что угодно, даже не глянув. Слепота меня поглощала всё сильнее своим отчаянием. Я жаждала сопротивляться. Жаждала вскрикнуть. Жаждала воспротивиться и отстоять своё право на существование. Я имела это право, и никто, повторяю, никто не мог его забрать у меня. Мне невдомёк, почему некий высший чин решил, что имеет право что-то запрещать мне. Это моя жизнь. Я решаю, какой ей быть, в какую сторону течь и меняться. Повторяю, это только моё решение. Моё. Ярослав незаметно коснулся моего локтя, вытягивая из собственных раздумий. «Не теряй головы, Катерина».  - Это мой одногруппник, староста и друг, Константин, - заглатывая ком противоречий и обиды, проговорила я. Мой голос звучал не так, как обычно, - чуть ниже и глубже. Я явно была не здесь, ты прав. И не смотри на меня так. Я ощущаю изменения в воздухе, как температуру в море. Когда теплее волна, когда холоднее. То, что я не чувствую, когда ты напряжён, а когда расслаблен, означает лишь то, что я сказала. Не больше и не меньше. – Костя, это мой друг Ярослав. Говорить о том, что мне приходилось ходить к психотерапевту, не собираюсь. Пришлось бы объяснять, какого лешего я вообще затесалась в рядах психотерапевтов, ведь я вполне себе адекватная. Да, после знакомства с Егором были поводы завести подобные связи, но, во-первых, Леонову об этом знать совершенно не стоит, а во-вторых, не особо хочу признавать собственную неспособность справиться со своей же психикой.  Казалось бы, только-только справилась с трудностями, что умудрились навалиться на мои хрупкие плечи, как тут появляются всё новые и новые неожиданности, которые назвать приятными крайне трудно. Сначала Егор со своей пассией бывшей меня хотят в свой исторический Прованс затянуть. И что в итоге? Ну, заявилась я на ту встречу, совершенно не подготовленная, и не получила никакого удовольствия ровным счётом от общения с пираньями. Вру, это не пираньи и не гарпии – просто Лена испоганила всё настроение, перечеркнула приятные знакомства, которых оказалось не так и много всё равно. И знаете что? Я ей даже благодарна. Сейчас, как никто другой, понимаю, что соваться в этот мир, где она периодически расправляет крылья и хвост, совершенно не хочется. Не хочется дышать с ней одним воздухом, делить одних и тех же собеседников, обсуждать одни и те же темы. Я не пойду на истфак. И на право не хочу только потому, что могу пересекаться с теми персонами вновь. Они неадекватные и, того и гляди, хотят цапнуть немного моей гармонии или благополучия. Мне разве нужен подобный нервный комок? Нет, спасибо. Разговор между Костей и Ярославом завязался, думаю, усилиями психотерапевта: всё-таки навык общения прокачан. Мы протискивались сквозь очень плотную толпу людей, которая стояла возле катка. Сразу за ним была навалена гора снега, уже укатанная стараниями детей и подростков. Взрослых среди них не заметила, по крайней мере.   - Он, и правда, в тебе заинтересован, - это всё, что успел мне шепнуть Ярослав, пока Костя отвлёкся на шумную возню возле горы снега. Можно подумать, я не знаю. Но от его слов стало гораздо хуже. Здесь Кравец. Здесь Егор. Здесь Леонов и Ярослав. Здесь Абрамова с компанией. Здесь мелькала мордашка Болонки с подругами. Здесь видела парочку лицеистов, кажется, с физического факультета. Становилось тошно от всех этих людей на, считай что, общих квадратных метрах, пусть и таких больших и открытых. Давила эта ответственность. Чёрт, ещё и апостолы с Варькой где-то крутятся. И Олей. Достало это всё. Я устала нести эту тяжесть одна. Я хочу сбросить этот гордиев узел и, наконец, вздохнуть полной грудью. Мне скоро восемнадцать, а ощущения, будто я совсем старая и погрязшая в своём вранье баба. Про враньё, конечно, не шутка, но как раз от этого мне и хочется всё бросить. Я устала от этих смачных заколачиваний собственных слов в голове. Мне надоело затыкать себе рот. Я хочу говорить правду. Нет, правда – вещь амбивалентна. Мне нужна истина. Истина – самая непостоянная концепция. Плевать. Я должна разобраться в этом всём дерьме, чтобы жить дальше. И не важно, сколько моих сил уйдёт, скольких людей обижу, со сколькими прекращу общаться. В этом всём нужно разобраться. Почему бы не сейчас?  - Ну, Скавронская, - Леонов, который до сих пор маячил где-то впереди, словно огонёк путеводной звезды, вдруг оказался совсем рядом, и я едва не налетела на него, - будешь играть с нами? Мы стояли у самой снежной горы, как раз у окраины снежных баталий. Людей предостаточно. Лагерей – тоже. Да и игра разбита по уровням: детский и взрослый. На детской линии фронта сцепились Кравец с Болонкой против Абрамовой и её компании. На взрослой линии – Егор против Ани с Сашей. Конечно, было гораздо больше персонажей, но этих я хотя бы знала. От души не отлегал тот факт, что я хочу и надрать задницу Болонке за её длинный язык, и отомстить Абрамовой, которая поглядывает на Егора и фиксирует его меткие удары. Я тоже хотела играть с Егором, равно как и против него. Завалить его, растоптать, унизить за то, что недавно говорил. Кажется, он совсем трезвый. Что ж, это многое меняет. Только вот Леонов, похоже, звал меня именно на детский фронт. Не подскажете, что мне делать?  - Можно и сыграть, - отвожу взгляд от яростной перестрелки Егора с Сашей, - если ты не боишься, что я снова разобью вас с Кравец.  - Ой, кого ты там разбила? – Леонов с провокационной усмешкой уставился на  меня, абсолютно не замечая стоящего рядом Ярослава. – Если бы не Егор Дмитриевич, ты бы так и сидела в тылу да лепила свои снаряды.  - Ты слишком наблюдателен, Леонов, как для трупа, - я поправила шапку и смерила его воинствующим взглядом амазонки.  - Идём играть, Скавронская, - его глаза опасно сверкали, а на губах играла самая беспощадная дружеская ухмылка, на которую он был способен. – Мы тебя размажем.  - Это вызов! - я перевела взгляд на Ярослава, с перспективами на будущее оценивая возможного сторонника. – Как у тебя с меткостью?  - Вообще отлично, но играть я не хочу, - абсолютно спокойно парировал Ярослав, словно никакой превосходной идеи я только что не придумала.  - Ещё скажи, что тебе не пять лет, и потому ты не хочешь играть с нами, - Костя молча стоял и наблюдал за моими манипуляции. Жаль, что подарок Ярослава я так и не успела прочесть. Даже пары страниц. Возможно, они бы помогли мне сейчас.  - Что-то где-то рядом, - Ярослав ухмыльнулся и не без игривости оценил меня взглядом.  - Тебе двадцать с лишним, а не пятьдесят, - я укоризненно смотрела на него, игнорируя этот по-настоящему вызывающий ухмылку игривый взгляд. – И этих притащим в нашу игру, остудим заодно. Я кивнула в сторону Егора, который теперь укрывался и избегал яростных ударов Ани. Не особо метких, но попади она, думаю, синяк бы остался. Аня не очень-то любила Егора и, наверное, сегодня был особый повод это продемонстрировать и выпустить пар.  - Ты уверена, что хочешь позвать Егора? – Ярослав, словно не заметил Костю, спросил прямо и с всё той же хитрющей ухмылкой. Именно она отдалённо напоминала мне об очень весёлых временах с практикантишкой. Скучаю по ним. Скучаю по тому Егору. Тогда всё было до волшебства интересно и колко. Я любила такие наши беседы и жестикуляцию. В этом нам не было равных. Знаете, насколько это прекрасно?  - Он всё равно придёт, - я пожала плечами, отводя взгляд от Егора. «Он захочет возмездия за мою наглость».  Леонов смотрел на меня и дождался, пока пройдусь глазами по нему. Не смотри на меня так осуждающе. Мне уже и посмотреть на него нельзя? Да кто ты такой, чтобы… Едва я готова была задохнуться от возмущения таким взглядом Кости, как его окликнула Ксеня.  - Он будет мстить тебе? – Ярослав произнёс это так тихо, как был способен и как бы я его услышала.   - О да, я в этом даже не сомневаюсь, - не без улыбки протянула, снимая с головы шапку и поправляя взлохмаченную шевелюру. На войне стоит быть в самом удобном обмундировании и не отвлекаться ни на что. Даже на волосы. Егор заметил меня не сразу. В прочем, Болонка с Абрамовой – тоже. Кравец и Леонов, прикрывая друг друга, как и полагается воркующим голубкам, уже поедали меня глазами. Они ведь думают, что я на их стороне буду воевать. Как бы там ни было, известно, что Абрамова мне немного не нравится. Но это вовсе не значит… Шурх. Снежок прилетел точно по шапке. Я знаю его. Одноклассник Болонки с самодовольным видом, оборачиваясь, убегал подальше. Вырвался на линию огня, ударил и дал драпу. Трусишка мелкий. В прочем, он покончил с мнимой совестью: я воюю на стороне Абрамовой и её компании, прикрывать буду Абрамову и её компанию, мстить буду за Абрамову и её компанию. Несмотря на то, что порой меня она бесит. Умница и красавица. Но это не повод ей завидовать, хотя зависти в наших отношениях было предостаточно. Я ведь выскочка немного, прямолинейная, зазнавшаяся заноза в её подтянутой упругой заднице. По крайней мере, она так считала. Ну, и показывала немного. Можно подумать я от неё в восторге была.  Максим, один из новых компаньонов Оли, так или иначе врезал моему обидчику. Не руками – снежкой. Прямо по уху, пока остолоп снова давал дёру. А затем ухмыльнулся, бросив на меня быстрый самодовольный взгляд. Я благодарно кивнула. Надо сказать, эта игра действительно лишала меня всяких задних мыслей. Не было никаких переживаний. Можно сказать, вообще никаких мыслей. Мы так и играли пока, разделённые взрослым и детским уровнем. Егор разносил со своими, как я поняла, другими друзьями, Сашу с Аней. Ярослав присел на лавочку (как он только ухватить свободное место сумел!) и преспокойно потягивал глинтвейн, поглядывая за нашей игрой. И за нашими перестрелками глазами с Егором. А мы смотрели друг на друга. Быстро. Импульсивно. Спасая собственную шкуру и грозясь надрать задницу врагу. По разные стороны не только баррикад, но и войн, дышалось легче. Не было соблазна. Да, мою индульгенцию, думаю, запомнили надолго. И те, кто принимал участие, и те, кто наблюдал. Надо сказать, я сама в восторге, как такая прекрасная идея пришла мне в голову тогда. Мы ведь были в минусе. В жутчайшем минусе. А я рискнула. Поставила на карту всё самое ценное, что было – собственную жизнь. И вытянула туза из рукава. Это было феерично. До сих пор захватывают эмоции.  - Не зевай, Скавронская, - я обернулась и рефлекторно уклонилась от летевшего снаряда.  Лёгкая резь по уху.  Сквозь шапку не так больно. И чиркнуло тише обычного. Совсем кончик задел меня. Я стиснула зубы от охватившей злости, подобрала заранее слепленный снаряд и, что было сил, закинула его в обидчика. В Леонова.  Он убегал. В сторону. А мне надоело сидеть. Выжидать. Быть осмотрительной и аккуратной.  Действуй. И я побежала за ним. Прихватила снаряды и понеслась. Ветер сшибал мне остатки здравого смысла, потому что я вторгалась в тылы врага, где меня внаглую могли облепить снегом с ног до головы и вернуть в свой лагерь как угрозу или предупреждение. Уклоняйся. Голову пригни. Влево. Прыжок. Перепрыгивай этого неуклюжего идиота. Беги-беги, Леонов. Через минуту так же будешь лежать у моих ног и просить о пощаде. А я возьму и в твою самодовольную, корыстную, бесячую морду закину снежку. Я заставлю тебя этот снег чуть ли не глотать! Ты меня понял, двуличный ублюдок?! Он споткнулся. Фортуна на моей стороне. Я знала, детка! И вот ты лежишь в моих ногах. Как я и говорила. Слабый. Беспомощный. Кинутый своими друзьями и своей девушкой. Мы ведь уже за пределами вашего лагеря. Ты пытаешься улыбнуться и пошутить. Что-то там про лежачего друга не бьют.  Ты мне не друг. Ты перестал им быть, оправдывая собственную нерешительность.  Теперь ты лжёшь моей подруге. Ты обманываешь её и себя. У тебя чувства ко мне. И не смей играть. Подножка. Смелая, резкая подножка, и я ударилась коленями об снег, а затем и потеряла равновесие окончательно.  Чёртов Леонов! Хотел выбраться, а в итоге поставил себя в неловкое положение. Да и меня тоже. Он смотрел на меня снизу-вверх. На моё красное от напряжения лицо. На порозовевший нос. На метающие молнии в него глаза. Сжимал одной рукой оба моих запястья, а другой - приобнял за плечи. Он выглядел таким спокойным и блаженно расслабленным. Нет. Только не вздумай сделать глупость. Опусти руку. Немедленно! Пальцы Леонова скользнули с плеч к щеке. Холодные. И я холодная. Он не дрожал, но ему явно холодно. Зато сердце гулко бьётся. Я чувствую даже сквозь сантиметры одежды. Его куртки и своей. Он заворожено смотрит на меня. Вглядывается в образ. Рассматривает упавшие на его лицо мои пряди волос. Убирает их. Заправляет мне за уши. Откидывает за плечи. Так легко и нежно. Мне стало неловко, когда между нами остался только воздух. Я краснела. Распалялась и краснела. Как рак. Как помидор. Как влюблённая девица. Как смущённая барышня перед первым поцелуем. И он не заставил себя ждать. Хотя быть ему уже не первым. Ты не впервые целовалась с ним. В реальности, а не в своих прежних фантазиях. Только теперь его ничто не останавливало и не торопило. Он лежал под тобой. Он подчинялся тебе. Он просто сделал то, что хотел в такой ситуации. Наслаждение от безысходного пласта.  Одному Богу (или не одному, их же много в теории) известно, какого хрена я открыла рот. Я впустила Леонова на недопустимую территорию. Позволила ему войти туда, куда нельзя. Одобрила его жест. Одобрила и, чёрт возьми, поддалась искушению. Леонов обжигал своими холодными губами. Контраст с горячим языком. Я вдыхала морозный воздух ртом, привносила искру в поцелуй. И не могла оторваться. Никакой мнимой нежности или ласки не было. Это просто поцелуй. С беззвучными хрипами. С тонкими ароматами парфюма. С игрой на запретной территории.  - Я не помешал? Знал бы ты, как сейчас вовремя! Он знал. Ярослав протянул руку, чтобы я поднялась, а потом повторил жест и для Кости. Мне хотелось отводить глаза и никогда больше не встречаться взглядом ни с одним, ни со вторым. Вообще эта вся ситуация меня дезориентировала. Стыд, который так долго притуплялся развратностью практиканта, абсолютно не сдерживался тут, когда дело зашло совершенно о других людях. Может, дело в том, что целоваться с лучшим другом не стоило в принципе? И без принципов.   - Возвращайся в игру, Кость, - произнести даже пару слов казалось едва ли возможным. Но удалось. Успокоить свой нрав, свой голос и свои мысли.  Это, правда, не Егор.  С ним бы так быстро я не восстановила душевное равновесие. То, что Костя оказался не Егором, как мысль кажется абсурдом. Мол, разве это не очевидно? Но ведь по какой-то причине я влюбилась в Леонова? А потом – в Егора. А потом снова подпустила Леонова ближе, хотя и не собиралась. Даже не думала об этом! А он подошёл. Взял и подошёл. Осмелел. Овладел. Околдовал. И мне казалось, что всё идёт по-моему. Ага, как бы не так! Видишь, к чему это твоё «по-моему» привело. Ты ведь вряд ли такого ожидала? Но что теперь делать с Костей? Нельзя всё так оставлять. Кто ещё нас видел? Кроме Ярослава. Даже не представляю.  - Похоже, ты хочешь поговорить? Какая проницательность, Ярослав. Вот честно. Иногда ты хуже практиканта. И заткни своё добродушие – я знаю, что ты издеваешься надо мной. Специально так себя ведёшь и говоришь. Ненавижу эти праздные одолжения. Ненавижу быть в долгу.   - Я хочу, чтобы ты играл со мной и удерживал, - я прикусила губу: ведь Ярослав не виноват в моём безумии, - от подобных случаев.  - Не думаю, что смог бы остановить твой нрав, - он хохотнул и приятельски положил мне руку на плечо. – Пока что я знаю только одного человека, способного на это.  - Надеюсь, никто не видел, - меня это беспокоило. Не так сильно, как должно было бы. Я ликовала от одной маленькой мысли: ревность. Что если в Егоре пробудить ревность? Надавить? Сделать больно? Умаслить в этой единодушной пытке самобичевания и несовершенства. Такие, как он, вряд ли ревнуют. Потому что для ревности нужен комплекс неполноценности. Я вернулась к игре. Без Ярослава. Он снова умудрился найти себе местечко, где бы примостить свою задницу. Но теперь наблюдал за мной тщательнее. Что было, если бы он не заметил моей пропажи? Что тогда? Что случилось бы между мной и Костей? Я даже представлять не хочу, что бы ему сказала после поцелуя. И сейчас не представляю. Меня гнетёт сама мысль о том, что кто-то из знакомых мог это увидеть. Кто-то был в состоянии заметить нашу пропажу и пойти следом. Например, Кравец. Ты же моя подруга, Катя! Как ты могла? Мы же договаривались. Наш договор был заключён больше года назад.  И с моей стороны он был выполнен. Это ты нарушила со своей стороны договорённость. Не тебе меня уличать.  Он тебе не нужен, Скавронская. Очнись.  В голову прилетел снежок. От Кравец. Я даже не хотела уклоняться, а  могла бы. Досталось хотя бы шапке, а не лбу. Сейчас он жжёт, противно и яростно обжигает каждую промелькнувшую мысль в моей голове. Особенно эту: ударить Леонова. Кулаком. Не потому, что моя обидчица прячется за ним, как за щитом. А потом что Леонов перешёл черту дозволенного. И ты позволила ему. Не важно. Он знал, куда идёт. Туда – нельзя. Он не глупый, понимает, что эта территория не его.  Она принадлежит Егору.  Только он может целовать меня. Только он может вести себя так со мной. Только он может позволять так фамильярничать и безнаказанно поступать. Несмотря на то, что он козёл ещё тот. Абрамова схватила меня за капюшон прежде, чем в мой лоб бы прилетел очередной снаряд от врага. На сей раз – от Болонки. И когда этот мопс научился так метко стрелять? Фиг с ней, свалю на случайность. Всё равно они все слишком активные – хотят достать меня. Но почему меня? Это месть за Егора? За слухи? За мои знания? За характер?  - Ты желанная добыча, - Олька суетливо подтвердила мои собственные мысли, пригибаясь от очередной атаки и утягивая меня с собой ближе к земле. – Не стоило тебе бежать за Леоновым.  - Так они из-за этого? – я переводила дух после активной защиты и попутно лепила снежки.  - Ты ворвалась к ним в тыл и осталась нетронутой. Ещё бы, - с долей гордости и самолюбования произнесла она и усмехнулась одобрительно. Почему-то мне стало лучше. То ли от взгляда, то ли от усмешки. Олька протянула мне парочку своих снарядов – лепила она всё-таки ловчее. Хотя бы потому, что не гналась за врагом сквозь плотные ряды его сторонников под яростной атакой снежков. А я ведь действительно шла напролом. Бежала. Летела. Интересно, а я быстрее молнии? Раз они не могли попасть по мне. Хотя даже если бы и попали, то чисто случайно. А я бы и вовсе не ощутила. Потому что скорость ударила мне тогда в мозг. А там крутилась всего дна мысль: лишь бы догнать этого засранца и влепить ему снежком по ухмыляющейся мордахе.  И влепила-таки. Губами. Вернее, он мне влепил. Губами по губам. За моё красноречие и остроязычие. Ты не сильно-то сопротивлялась, Кать. Давай начистоту. Если начистоту, то я зла. Безумно зла. Он не только посмел заставить меня видеть в нём парня, так ещё и поцеловал. Дважды. И моё сердце было не на месте. Да, не так, как с Егором, но всё-таки. И от этого становилось паскудно. Тот факт, мысль, импульс, что я могу изменить Егору с Костей, не давал покоя. Хотя о какой ты измене говоришь? И к кому? Ты, помнится, с ним поругалась. Точнее он заставил тебя ревновать. Да, а потом сказал, что скучает по моим губам. Но не прямым текстом. Он сказал «да». Это мог быть блеф. Если бы это был блеф, отчего же он разозлился, когда я сказала: «Да целуй ты меня уже. Я поняла, что ты скучаешь по моим губам»? Меня спасла Аня, внезапно подоспевшая. Если бы не она, он бы и впрямь мог меня поцеловать там прилюдно. И это был бы крах. Это было бы восхитительно. Разве не ты устала от этих тщедушных попыток сохранить тайны? Разве не ты говорила, что разберёшься со всем этим? Разве не ты хотела покончить с лишними людьми и зажить лучше? Над головой просвистел снаряд. Вставай и задай жару обидчику! Пока я стояла и выискивала глазами смельчака, а заодно и рассматривала позиции врага и кто чем занят, перед носом пронёсся тот самый трус, который ударил меня первым. Похоже, и в этот раз он решил запустить по мне. Да что ж за популярность такая, что за приверженность мне? Прямо нечеловеческая верность. Ты сам пожелал. Ты выбрал меня. И ты пожалеешь, собака.  Бросок. По шапке. Бросок. По плечу. Бросок. По колену. Пока мои удары сопровождались потиранием соответствующих поражённых частей тела, он не заметил углубления в снегу и споткнулся. Падает навзничь. Расползся по земле, как блин на сковородке. Ха, это возмездие. Не смей злить Екатерину Скавронскую!   - В яблочко, - Олька, довольная и гордая, выпрыгнула из нашего укрытия, встала на ноги и оценила урон. Пусть и жалкий трусишка, но это неплохо. Судьба к нам благосклонна, да, я тоже так думаю, Абрамова. Правда, её собственные удары оказались не такими великолепными. Во-первых, расстояние. Попасть в мордашку Болонки – дело не из простых. Она далековато. Метрах в сорока, не меньше. Зато Олька спугнула Костю, который находился неподалёку от неудачника и думал, что в круг интересов Абрамовой он не входит, поэтому в него она не станет кидать снаряды. Ошибся, голубчик. И пусть увернулся, пусть задумка Оли не сработала, но припугнуть этого петуха стоило. Молодец, Абрамова! Оказывается, с тобой можно быть в одной команде. Ты прикрываешь меня, а я – тебя. Ты мстишь моим обидчикам, а я – твоим. И было что-то общее между нашими целями – завалить противника. Любой ценой. Заставить их признать наш авторитет. Сейчас я, наверное, понимала Ольку лучше, чем когда бы то ни было. В бою, как говорится, познаются друзья. Не думала, правда, что этим человеком окажется она. Но противник не собирался так просто сдаваться. Неизвестные нам люди, которые играли за них, пару раз достаточно больно ударили по нам. По мне и Ольке. Даже Игорь с Максимом, которые защищали нас, не смогли увернуться и тоже получили по рукам и спине. Пришлось занять оборону позиций и засесть в укрытие. Мы с Олей были на передовой. Наше прикрытие, если так любезно можно назвать небольшую насыпь из снега и припорошенную низкую ёлочку, стояло самым первым, носом корабля, против вражеских баррикад. Зато нам удобнее всего было сбивать с ног вот таких вот глупеньких недотёп, а потом обрушивать снаряды на оборзевших в тылу зайчиков.  Шквал снежков по команде – идея тех вражеских умников. И началась облава. Все наши сторонники прятались за сугробами и просто падали наземь. Видеть, как они, стиснув зубы, прячутся от довольно сильной атаки, непросто. Я чувствовала себя предводителем, который подвёл свою армию. Скрепя сердце, хотелось ответить не менее сильным ударом, но его не было. Мы не готовы к контратаке. Хотя бы потому, что нет никаких идей. Это ведь должно быть спланировано. Против их компании мы бессильны. Даже дети, лет по десять, спрятались за лавками и урнами, которые попали на поле нашего сражения. Некоторые удары, уверена, оставят неплохие синяки. Хоть таких ударов и много, но они не логичны и не нацелены в кого-то конкретного. Количеством хотят взять. Я удивлялась другому: Олька совершенно не боялась. Она пригибала пониже голову, вытирая колени в уже утоптанному нами снегу, и высчитывала секунды, уповая, когда их снаряды закончатся. Но они были, словно бесконечными.   - Одни лепят, а другие стреляют в этот момент, - произнесла она, выглядывая промеж ветвей ёлки, с паузами из-за сбившегося дыхания.  - Да, а потом меняются, - я тоже видела это. Численность людей позволяла устроить такое. И мне не нравилось находиться в таком, откровенно говоря, унизительном положении. – Нужен план.  - Какой? – она не выглядела воодушевленной. Только уязвлённой. Не умеет и не любит Абрамова проигрывать всё-таки. – Пригнись. По нам начался усиленный обстрел. И по другим укрытиям, стоявшим впереди. Ближе всего к линии фронта. Тактика сменилась. Я поняла это, когда самые дальние, а затем и средние сторонники выглядывали из-за своих баррикад.  - Катя, беги! – голос Ани донёсся, но я не сразу успела обдумать, что она имела в виду. К нам, словно коршуны, летели двое. К нашей позиции. К нашему укрытию. К передовому. К самому бойкому и стойкому укрытию. С большим количеством снега. Под всеобщим продолжающимся шквальным огнём.  Нас хотели разбить и усыпать снегом. Раз и навсегда в этой битве. Всё произошло быстро. Нас схватили за шкирку. Сильно и очень цепко. Не поволокли, а буквально заставили бежать. Хватая за руки, за талию, за плечи. Поддерживая так, что от нашей скорости зависит, как минимум, собственная жизнь. Длинные, уверенные беговые шаги. Я слышала, как Ольке тоже помогают бежать. Мы направились не в тыл лагеря, а в сторону, подальше от шквального огня. На линию фронта взрослого лагеря – туда удары снежками не попадали, не были нацелены. Тормозить сложно: мы упали.  Вчетвером.  Два мужских парфюма и соблазнительная близость. Желудок сделал сальто. Я ощутила то самое возбуждение, которого давно не испытывала в такой опасной близости к нему. Снег полоснул меня по лицу. Шапка слетела. Волосы расползлись. По Егору. Он не смотрел на меня. Только старался понять, какого хрена он лежит, словно проигравший. Видимо, падение не входило в его план спасения одной нерадивой лицеистки. Справа движение – Ярослав первым подал признаки жизни и уже помогал подняться Оле. Его парфюм я чувствовала до сих пор, хотя он не так близко находился. Дело не в нём. Дело в том, что со мной. И кто со мной.  А со мной – Егор. Обнимает за плечи и закрывает от ударов.  - Егор Дмитрич? – голос Оли его отрезвляет. Они не одни. Нельзя вот так показывать близость. Нельзя выставлять её напоказ. Нельзя вот так просто обнимать за плечи свою ученицу, пусть и бывшую. Он привстал на коленях и осмотрелся. Никакого головокружения. Он прекрасно понимал, где находится, что делал и что делать теперь. Эта ель, конечно, не укрытие, хилая да тонюсенькая, но лучше, чем ничего. Да и на территорию взрослого побоища те студентики не сунутся. А это были студенты, чуть старше нас с Олей, парни. Явно хитрющие заразы.  - Скавронская, живая? – ни доли заботы или обеспокоенности! Ну, что за человек?! Но его холодный голос меня мало волновал. В голове стучалась импульсами только одна мысль: Егор спас меня.  - Живая, - он протянул руку не так приветливо, как мог бы, - спасибо. Я вложила руку в его ладонь. Сжал пальцами. Больно. Очень больно. И очень жарко. Меня обдало волной горячительной лавы. Он в кожаных перчатках. Холодные и мокрые, но отчего же мне так жарко? Я ведь без них. Вопреки жару, по телу пробежалась дрожь, и стукнули зубы. Он уставил взгляд прямо в глаза. Пристальный. Внимательный. Очень внимательный. Одним движение поднял с земли и позволил сесть, как и сам, на колени. Стоять за такой елью – слишком опасно. Несмотря на то, что мы на территории другого фронта, за нами следили. Враги наши, враги их, а ещё Оля и Ярослав. Каждое движение, казалось, не могло укрыться от них. Каждый взгляд. Каждая мысль. Похоже, у меня всё написано на лбу. Повезло, что почерк Абрамова не разоберёт. Зато это под силу Ярославу. И он смотрит на меня с осуждением. Не могу прочесть его мысли, хотя смотрю в глаза. И плевать, что в этот момент мою руку сжимает Егор и испепеляет взглядом моё лицо.  - О чём ты только думала? – и вот этот учительский тон, отчитывающий меня, словно первоклашку. С рывком отпускает мою руку: он раздражён моей безрассудностью. Можно подумать, сам только что не получал по ушам или по шее. Тоже мне,  воспитатель нашёлся.  - На вас могли высыпать гору снега, - к нему подключается Ярослав с не менее ласковым тоном. – Простуды не избежали бы обе.  - Мы не видели, - не заступайся за нас обеих, Абрамова. Не пытайся понравиться Ярославу. И не строй ему глазки. Ты оправдываешься только из-за симпатии к нему. Дура, не сейчас. Они хотят нас пристыдить. А лично я не чувствую стыда. Тогда с чего бы мне…  - У тебя на лице ни грамма вины, - Егор с пренебрежением посмотрел на меня. Единственный взгляд, который он может себе позволить – такой. Без любых приятных чувств. Без мыслей. Только осуждение и садизм.  - Потому что я не чувствую вины, - ни за что, ни за один выстрел, ни за один поступок, ни за одну мысль. Но посметь ответить на его взгляд не  могу. Он слишком тяжёлый. Я не выдержу. Могу сказать что-то лишнее при Оле. Или, чего хуже, сделать. Не стоит мой срыв такого фурора для сплетен.  - Ты хоть иногда соображалку включаешь? – его властный голос прорезает мои барабанные перепонки насквозь и вытекает кровью из ушей, словно инородное вещество. Организм отторгает его. От и до.  - Это не должно вас касаться, Егор Дмитрич, - я встаю на ноги и смотрю на противников. Кое-кто напрягся. Тот, к кому мы ближе всего: к правому флангу. Сейчас игра превратилась в стабильную перестрелку. Видимо, устали ребятки лепить подряд в таком бешеном темпе снежки. Избавились от нас и сдулись. Слабаки. Но тактика хороша. У нас не хватит рабочей силы на такую. И она не сработает дважды. Нужно что-то ещё. Что-то очень цепкое, хваткое и невероятно действенное. Только что? Они нападали на нас с Олей, потому что мы были впереди всех? Или потому что мы самые сильные? Или потому что хотели отомстить за меткие попадания? Или из-за меня? От правильного ответа зависит то, какую именно тактику они выбрали. Просто запугивание или подобие блицкрига.  Кстати, а кто у них главный? Тот, кто кричал стрелять в нас? Или Костя? Или те придурки, которые хотели нас с Абрамовой в снегу утопить? Нужно наблюдать, пока наши способны держать оборону. Не знаю, сколько это протянется, но проигрывать не собираюсь никому. Я не я, если проиграю.  - Что скажешь, Оль? – делая вид, словно не замечаю двоих мужчин, с осуждением бросающих на меня немые взгляды, посмотрела в сторону противников. – Есть идеи, как свергнуть этих упырей?  - Кроме диверсии, - она с намёком усмехнулась, - нет.  - Дважды не сработает против Кравец, - я усмехнулась в ответ. – Они с Леоновым до сих пор не могут мне простить того разгрома.  - Это было дерзко, - Олька стрельнула глазами на Егора. – Правда, Егор Дмитрич.  - Ты в деле, - это был не вопрос. Это утверждение. Ты с нами, Ярослав, и не смотри на меня так лениво. Тебе действительно не пятьдесят.  – Ты уже вмешался в игру. Тебя так просто не отпустят. Наше с Олей спасение – считай, билет в один конец.   - Да, спасибо, - она улыбнулась. Очаровательно. Положила глаз на него, действительно. – Вы ведь Ярослав?  Моя внутренняя Катерина едко ухмыльнулась. Абрамова, как всегда. И куда теперь делась её хвалёная компания, с которой она справляла Новый год? Ночь в разгаре. Я на адреналине. Хочется пить, правда. И руки остыли совсем. Мне бы тёплые варежки. Или руки Егора – он ведь тёплый наверняка.  - Да, - он сдержанно улыбнулся и перевёл на меня взгляд. – Поживём – увидим. Он сомневался из-за практикантишки. Помню, между ними какие-то странные натянутые отношения. То ли потому, что Ярослав – брат Ани, которая терпеть не могла Егора. То ли потому, что Ярослав терпеть не мог Егора из-за его отношения к женщинам. Не знаю.  - И что придумала маленькая почемучка? – Егор, молчавший до этих пор, наблюдавший за игрой, бросил на меня быстрый взгляд и снова впился глазами в центр вражеского лагеря.  - Это я должна спросить, - выпрямилась и расправила плечи, с достоинством глядя в его глаза, - вы ведь не просто так смотрите за игрой. Наверняка у вас есть уже тактика. Например, блицкриг. И вам наверняка известен центр противника, куда стоит ударить.   - Похоже, ты всё-таки изредка вспоминаешь, что голова всё-таки на плечах, а не в заднице, - он ухмыльнулся и с особым подобострастием скользнул по моему лицу.  - Обойдёмся без ваших ремарок, - я вымучено улыбнулась, насильно искривляя лицо в противном выражении. – По существу.  - По существу, Скавронская, - он стал серьёзнее и нахмурился, - надо поговорить отдельно. Я даже не успела задать вопроса, кому это надо, ему или мне. И если мне, то не надо ничего. Я прекрасно обхожусь и без таких разговоров. Последний закончился очень провокационно. Лишь бы этот придурок не вздумал его продолжить. Тут рядом Абрамова и ещё с десяток любопытных знакомых глаз.  - Идём, - Ярослав взял Олю под локоть и увёл, пока бы её любопытный нос не перестал слышать даже обрывки фраз нашего диалога. Если только не будем говорить на повышенных тонах. А это, как получится, дорогая.  - О чём поговорить надо? И кому это надо? – теперь я могла говорить фамильярно и без оглядки.  - Следи за языком, Скавронская. Пусть я не твой практикант, но я всё же старше, - он укоризненно смерил взглядом, даже будучи ниже по росту из-за того, что сидел на снегу.   - Пять лет – не особо решают проблему обращений, - съязвила и скривила лицо, спрятав взгляд в руках. Начала лепить снежки. Не смотри в глаза этому человеку: обратит в камень тебя.  - В чём дело, Скавронская? – его рука дёрнулась, словно он хотел коснуться моего запястья. Ждёт. Смотрит. Не сводит глаз. Я чувствую твой взгляд каждой клеточкой своего тела. Мне становится душно и жарко. Ты разжигаешь меня. Горячительный напиток. Собственный. От тебя у меня густеет кровь, Егор.  - В тебе, - слова сорвались с губ. Я даже не контролировала их. Не хотела. Не могла. И не стала бы, даже если понимала, что делать этого не стоит. Разговор состоится неприятный. Ты могла бы избежать, но теперь поздно. Он должен когда-то состояться. Чем сейчас – не лучший момент? Идеального времени всё равно никогда не будет.  - Я тебя предупреждал…  - Только давай без этих твоих «предупреждал», - он заходился гневом, и я тоже. – Ты взрослый человек. Сам не должен был допустить, если не хотел ничего такого.  - С каких пор ты наезжаешь? – удивлён? О, не в последний раз. – Когда я тебя целую, ты не особо-то и сопротивляешься. Подколоть хотел. Сам ведь завёл разговор в это русло своим «я тебя предупреждал». Я тебя тоже предупреждала. И Аня предупреждала. И Лена, думаю. Только вот ты, похоже, совершенно не умеешь слушать и прислушиваться.  - Когда я тебя целую, ты тоже нос не воротишь, - острые слова пронзили даже собственный спокойный нрав. Чёрт, спокойно. Не думай об этом. Не думай о том, что было между вами на лестнице. У ворот лицея. Возле чёрного входа. Во время той битвы снежками. В классе. В лифте. Чёртов практикант!  - Угомони талант, Скавронская, - он понижает голос до грубого рыка.  Задела его. Молодец, Катя. Возьми с полки пирожок.  - Ты накосячил, Егор, - это правда. Ты позволил мне войти в свою жизнь. И теперь доказываешь это каждым поцелуем, каждым касанием, каждым взглядом. Не испытывай ты ничего, меня бы не рвало так от жара, меня бы не наполняло это твоё безразличие, меня бы не скручивало от невероятно пышущего страстью льда. Ты ведь холоден. Ты ведь всегда таким был, сколько я тебя знаю.  - Это ты накосячила, - мстит теперь. – Не я только что подругу предал. О чём… Егор смотрел, казалось, внутрь меня самой. В самую душу. Своим проникновенным хитрым и осуждающим взглядом. Леденит меня. Оковывает. Закручивает в мрак. В воронку безостановочных сомнений. В тянущую боль внизу живота. В это всё – он повергает меня. Поцелуй. Егор видел его.  - И не я, - не я предавала Кравец. – Это случайность.  - На эту «случайность», - он сверкнул опасно глазами, - ты ответила. Сердце гулко стукнуло. Во всём теле. Словно оно сосуд, пустой, без органов, души и чувств. Без мышц. Обтянутая кожей структура. Тельце.  - Тебя не должно это задевать. Хвалёная гордость Екатерины Скавронской взяла верх. Не знаю, почему именно сейчас, но признавать свою ошибку перед Егором не могла. Это была моя ошибка, да. Подпустить к себе Костю так близко даже после того, как он признался. Подпустить его, зная, каков риск. Ты всё знала, Катя, и сделала по-своему. Неправильно, но в этом и есть твоя особенность. Ты делаешь так, как хочешь, а не как правильно. Для тебя не существует понятий «правильности». Кто их устанавливает? Ты думаешь, кому нужна эта манера поведения. Кто оценивает? Кому угождать? Перед кем выслуживаться? И не находишь ответа. Потому что нет таких людей, нет ничего такого, перед чем стоит прогибать спину. Для тебя не существует авторитета по жизни. Ты оцениваешь всё своим взглядом, неопытным, немудрёным и абсолютно юношеским. До мозга костей. И тебя устраивает. Потому что ты готова делать ошибки и отвечать за них. У тебя есть ответственность, суровая, непокорная  и непоколебимая. Она решает, чему быть, а чего – миновать.  - Не должно, - Егор не смотрел на меня, уставился куда-то вдаль, на очередных веселящихся людей: Новый год наступил всё-таки.  - Но задевает, - я не угадывала, я знала, что это так. И не важно, что бы сейчас ни сказал этот человек, его ревность теперь проступила, словно написанные лимонным соком слова на белой бумаге.  - Меня задевает курс доллара, моя внешность и мой успех, но никак не твои ухажёры, - лжёшь. Ты лжёшь, Егор. И не смей даже это отрицать. Да ты и не сможешь. Ты же лжец, а лжец не станет говорить правду. Лги мне до конца, чтобы я могла, как следует, это обратить в своё оружие.   - Вот и отлично, - я не отступлю теперь, ты ведь это понимаешь? – Вам среди них не место. И формальность, и унижение, и собственное достоинство – возможно, я бы не поступила так, если бы ты не старался недавно заставить меня ревновать. Ты пытался меня остудить после тех поцелуев. Я не дура, Егор. Я понимаю, к чему это всё.  - Я не претендовал. Ты продолжаешь играть по правилам игры, которые устанавливаю я. Что ж, ставки принимаются.  И я повышаю их.  - Что ты за человек, Егор? – обращаюсь специально по имени. Нет никакой сраной игры в снежки. Нет никого из тех людей. Нет свидетелей, нет жителей города, нет пьяных и трезвых – нет никого, кто бы нам помешал. Смотри на меня. Да, вот так. С вопросом, с ожиданием, с сомнением. Я вызываю тебя на дуэль. Не вздумай проиграть мне. – Пытаешься сделать мне, как можно больнее.  - Ты просила не говорить, - он спокоен, чрезмерно рассудителен, ведь я вот-вот сорвусь на истерику. Поэтому он и ведёт себя так. Из двоих должен же кто-то быть в своём уме, - но я тебя предупреждал не приближаться ко мне. Помнишь? Я помню это. И не только это. Я помню, что опаснее всех дурочек в лицее. Помню, что опаснее любой вертихвостки рядом с тобой. Так же опасна, как Лена. Чертовски похожа на неё, чертовски соблазнительна и чертовски умна. Ты никогда не отрицал, что я не гожусь ей в подмётки. Это отрицала Аня, говоря, что я не такая яркая, как твоя бывшая. А ты говорил, чтобы я не лезла к тебе. Ты отговаривал, запугивал и отвергал. И что? Сам ввязался в это всё. Сорвался. Ты хотел видеть во мне Лену. Ты скучал по ней. А теперь ты будешь скучать по мне. Ты уже скучаешь по моим губам. Недалеко и до всего человека, не думаешь? Только я не уверена, что хочу тебя подпускать к себе.  От тебя только проблемы. Только боль. И никакие поцелуи, никакие рваные прелюдии не залечат этого. Ты чуть не изнасиловал меня. И не жалеешь об этом. Думаешь, я прощу тебе это? Знаешь, что не прощу. До сих пор не простила. Я не простила тебе то, что ты хотел тогда не меня. Ты хотел её. Эту лицемерную шлюху, которая хотела мне нагадить, испортить вечер. Она всеми силами старалась подчеркнуть, насколько я поганая партия. Что ж, можешь быть доволен, я признаю это. Твоя партия – лицемерная шлюха. Неверная, похотливая, меркантильная сволочь, а не я.  Вы стоите друг друга.  - Ты больше не мой практикант, - я говорила до ужаса низким и спокойным голосом, будто мне вкололи приличную дозу морфина.  - И? – он откинулся немного назад, с ожиданием глядя за мной. Довольно этих игр. Раздался звонкий удар. На покрасневшей от мороза щеке Егора виднелся след моей ладони. Даже не сопротивлялся. Будто ждал моего шага. Будто ждал чего-то такого. Я уходила. Не глядя. Не замечая ничего и никого. Ни одного снежка не летело в меня. Или летели, но не доставали. Я, лакомая мишень, просто шла прочь отсюда. Я стирала воспоминания. Я изувечила сейчас то, что мне якобы было дорого. Я изувечила своё бремя. Помнится, мне надоели эти выкрутасы и шпионские игры с кучей тайн от людей. Теперь этому конец. Ни одной тайны не хочу. Я устала от них. Я устала от этих нескончаемых событий, от этих невероятных подлых поступков, от этих невзрачных людей, которых тащу за собой. Они шепчутся за спиной, обсуждают меня, тешат своё самолюбие, обсуждая моё, якобы никчёмное существование.  Я надменная? Я властная? Я гордая? Да, я такая. И мне нравится то, кем я являюсь.  Вы хотите, чтобы вас любили, слушали ваше нытьё, утирали вам сопли и смотрели вам в рот? Я не дантист. И близко не он. Не собираюсь быть жилеткой, не собираюсь терпеть ваши жалобы. Мне не нужны люди, которых надо тянуть вверх. Если наши цели не едины, я не держу. Оставайтесь в своём болоте, оставайтесь такими жалкими, существуйте так. Я против разве? Вы сделали свой выбор. У вас своя жизнь, у меня – своя.  Не собираюсь умолять остаться рядом. Не собираюсь сбавлять обороты. Я нацелена занять своё место в жизни. Я нацелена покорить эту жизнь. Не нужно мной оправдывать собственные неудачи или жалкое существование. Даже общение со мной – ваш выбор. И вы за него в ответе.  - Кать, что случилось? – Паша выцепил меня, проталкивающуюся через очередную давку людей.  Мне хотелось плакать. От того, что я только что сделала. Не жалею, нет. Но эмоции зашкаливают. Не могу поверить, что я действительно это сделала. Я поставила точку в отношениях. В очередных. В самых близких, самых импульсивных, самых… Ещё много «самых». Вместо всхлипов Пашка втиснул в мои окоченевшие пальцы стакан горячего глинтвейна и заставил выпить. Я кашляла, давилась напитком. Горло обжигало. Язык пекло. Пальцы плохо слушались, но они тоже горели. Стаканчик не сдерживал жар глинтвейна. А мне не становилось лучше. Пашка настаивал: выпить до дна. Всё до последней капли. Даже если не нравится. Не хочется. Не можется. Я послушалась. Выполнила и сейчас обмякшим тельцем прислонялась, почти навалилась, на него. Он звонил друзьям, извинялся и говорил, что нужно домой. Петька подошёл спустя минут десять, когда моё лицо стало походить на что-то человеческое, а не на приведение. Хотя даже он сказал, что выгляжу я паршиво. Но без лишних слов помог мне стоять, пока приходила в себя. Слабость медленно, но исчезала. Эмоции слишком сильно увлекли меня – даже контроль над собственным телом потеряла. Но корить себя в этом было некогда.  Телефон разрывался от звонков. Не волнует. Не сейчас. Говорить не хочу и не могу – в горле стоит очень плотный комок нервов. Невысказанных слов. Не вырвавшихся наружу эмоций. И они когда-то, но выйдут. Нужно подождать, пока сами спокойно выползут, словно доверчивые детёныши-змейки. Подождать. А не позволить моему и без того обмёрзшему тельцу самостоятельно пытаться разорваться от этой гнетущей боли. Нельзя так поступать. Я ведь не железная и не резиновая. Даже этот маленький срыв не пройдёт просто так. Дело не в кругах под глазами или отёчности лица. Моя нервная система пошатнулась. Благополучие повергнуто. Гармония нарушена. Всё пошло наперекосяк с тех пор, как в моей жизни появился Егор. Теперь всё придёт в норму: его больше не будет в твоей жизни. Варя согласилась присмотреть за Олькой: всё равно они вместе сейчас тусуются в одной компании. Вариной, конечно. А Вишневская и рада – она ведь мелкая, с комплексами, но может познакомиться со взрослыми парнями. Уж я-то знаю, как это круто. Поначалу. А потом, если влезешь в это дело с головой и пятками, случаются такие вот срывы.   - Маме ни слова, - когда мы подходили к дому, голос всё-таки прорезался. Я понимала, что должна хорошо говорить и выглядеть. Хотя мой внешний вид можно списать на усталость. Уже светает. Дома почти все спали. Повезло не наткнуться ни на кого любопытного. На диване сидел только отец и, слушая какой-то карнавальный трёп, читал свои документы при свете торшера.  Выглядел он уставшим, а оттого – более старым. На лбу залегли уже морщины. Глаза то и дело расслаблялись и напрягались. В последнее время его подводило зрение. Лицо осунувшееся и немного впалое. Ему давно бы пора отдыхать, как это сделали Вишневские и мама. Но он сидел. Он работал. Работа – то, благодаря чему существует вся семья. Это его гордость. Его маленький Эверест, куда он взобрался сам, своими силами. Отец – мой пример. Он не признавал никаких авторитетов и всего добился сам. Своей должности, своих знаний, своей семьи и расположения к себе в обществе. Поэтому во мне он видел себя, поэтому со мной он беседовал с младенчества, как со взрослым, умным ребёнком. Он читал мне не сказки, воспитывающие вместе с добром и инфантильность, с верой в Бога – отсутствие сомнений в чём-либо, с непосредственностью – любопытство, с взаимопомощью… Ощущение того, что тебя можно и нужно бессовестно использовать, словно ресурс. Нет, с этим я не смирилась бы никогда. Моя благодарность отцу никогда не достигнет границ.  Сегодня мне не уснуть так просто. В новогоднюю ночь, волшебную, когда я загадала быть счастливой, а сделала всё наоборот. И без слов понятно, что в Егоре чувствовалось моё счастье, моя участь быть счастливой. А что сделала я? Разрушила это всё, словно ничего не стоило. Словно нет цены этому ощущению близости. Словно нет цены этим поцелуям. Словно нет ничего важного для меня, связанного с этим человеком. Словно этот человек сам мне не важен. Тело сдавило мощными тисками. Дышать трудно от одной мысли, что я поступила неправильно. Но ведь тогда ты была уверена, что поступаешь, согласно своим убеждениям.  Что не так, Кать? Твои убеждения неверны? Они ложны? Нет.  Тогда перестань ныть и живи дальше. Ты утрируешь важность этого человека. Ты ведь действительно жила хорошо до него. Так в чём проблема? Воспоминания. Они режут. Прорезают мою брюшную полость. Прорезают мою грудную клетку. Вырывают из недр тела лёгкие, сердечный мешок. Обрывают все сосуды к чертям. Ладонь стискивает сердце. Запускает его. Словно ритм. Словно бит. Сжимает циклично. Но не всё так просто. Никогда не бывает просто, Скавронская. Просто спи. Сейчас принять какое-то решение, свыкнуться с какой-то мыслью слишком трудно. Тебе нужно отдохнуть, пережить, переспать со случившимся. Начинай Новый год без сожалений. Разве не это ты постоянно говоришь себе? Так будь верна. Следуй за своими убеждениями. Они не приведут тебя к унижению. Да, они приведут только к боли. К боли от потерь. Без боли нет развития. Это цена. Не мне объяснять эти прописные истины. Ты и сама это знаешь. Точно, истины. Непостоянные концепты. Непостоянные субстанции. Ещё более непостоянные, что и правда. Нет ничего постоянного в этой жизни. Нет никакой опоры, кроме тебя самой. Кроме моих собственных убеждений. Они единственно верное утверждение моего существования, покуда я верю в них. Покуда я верю в себя, я существую. Покуда у меня есть моё тело, я могу быть ресурсом нескончаемой силы. Покуда у меня есть мой рассудок, я могу придумать что-то уникальное. Пока я существую, нет ничего, что сломило бы мою волю. Даже если это сделает какой-то жалкий мужчинка. Ты его любишь. Больше нет. Нет никакой любви. Я поставила в ней точку, чтобы развиваться дальше. Нет никакой любви. Истина – это страх потери. Страх потерять счастье. Благополучие. Состояние. Гармонию и радость. Лучшее оружие против страха – взглянуть ему в глаза. Я взглянула ему в глаза и покончила с ним. Нет того, кого боишься потерять, - нет и страха. Я проспала до полудня. С ощутимой тяжестью в голове проснулась. Будто кто-то приложился утюгом по ней. На диване, свернувшись калачиком, лежал Петька. Спал. Расслабленный. Его, видимо, кошмары не мучили, в отличие от меня. Шум из остальных комнат в квартире ко мне проникал едва ли. Но он-то и разбудил: кто-то звякнул посудой прямо у самой двери. Неудачно. Мне нужна ванная. Надеюсь, там никого. Отмокнуть. С маслами. И солями. Моё тело нуждается в реставрации. Стараниями Пашки ко мне не приставали с расспросами. Никто. Только смотрели вопросительно. Пусть смотрят – это напрягает, но не смертельно. Мне даже пофиг, что он там сказал родителям, чтобы они не трогали меня. По крайней мере с утра, пока не поем. А есть хотелось. Аппетит появился после длительных банных процедур. От меня вкусно пахло ароматами масел, а банный халат, казалось, струился теплом и светом. Улыбка озарила моё лицо только к двум часам дня, когда долгожданный завтрак, плавно переходящий в обед, наконец, оказался в желудке. Я даже не радовалась, пока употребляла эти остатки торжества. А вот проглотив последний кусочек, с теплом халата снаружи, и внутри меня появились тепло и свет. Пашка не требовал у меня объяснений, ведь вчера я ему толком ничего не рассказала. Вообще меня никто не трогал. До самого вечера я сидела на диване, словно школьница, и смотрела телевизор, будто сроду его не видела. Вместе с Пашкой. Родственники мелькали вокруг, то приходили, то уходили, то садились, то вставали. А мы, как единственная постоянная этой вселенной, спокойно расположились на диване. Он с ногами, поджатыми к груди, сидел, опустив локти на колени, я – уложив голову на его плечо. И никого ничего не смущало. Всех всё устраивало. За весь день, кроме обсуждения телевизионных программ и ошибок, Пашка спросил только одно:  - Ты как? - совершенно непритязательно. И услышал в ответ: «Без твоей заботы было бы паршиво». Выдохнул, улыбнулся и даже не смотрел на меня. Он не смущал и не хотел как-то давить. Я бесконечно ему благодарна. Не знаю, как отблагодарить даже. Хотелось бы мне что-то сделать для него, но это Пашка – он умный, классный и невероятно понятливый. Ему не надо объяснять, а если не объяснишь – свой нос не будет совать. Ему хочется рассказывать какие-то вещи. Ему хочется доверять. Потому что это Пашка. Сегодня Варька тоже шла гулять со своими однокурсниками, чем немало удивила нас с братьями. Она? Варя? Варя и гулять? Гулять два дня подряд? В тёмное время суток? Когда солнце зашло? Мы немало позабавились такими вопросами, правда, между собой. Варька бы обиделась ещё – она может. Но и родители собирались прогуляться. Мама захотела пройтись, а Вишневские – встретиться с дочерью и сыном. Олька увязалась за ними. Выходило, что я, Пашка и Петька останемся втроём. Быть какому-то сражению. Или в приставку бы поиграли. Но точно – никакого просмотра телевизора. Тошнит уже.  - Может, и мы пройдёмся? Подышим воздухом, - Паша смотрел на меня открытым взглядом. Никаких умыслов. Никаких расспросов.  - Я хочу побыть дома, устала очень за ночь, - он понял. И не обижался. Улыбнулся только, потрепал меня по волосам. И хитро посмотрел.  Чую, быть беде.  - Мелкая, хочешь, мы с Петькой уйдём, если тебе нужно побыть со своими мыслями? – он сжал меня в объятьях и щекотал, пока не произнёс этой фразы. Только он может так сглаживать повисшую неловкость. Снова защекотал. А я не могла думать. Он специально не оставлял времени для хороших мыслей – не время быть паинькой, отличной сестрой. Уделить время себе. Пашка намекал на это. И ждал того ответа, о котором я не задумаюсь, потому что он самый верный.  - Нет, - сквозь истерический смех с трудом произнесла и скрючилась в бублик, прижимая руки к рёбрам, чтобы этот засранец не достал до них. – Не хочу оставаться одна.  - Как хочешь, - он ухмыльнулся, - тогда берегись. Мы дрались. Подушками. Игрушками, которые Петька стырил из моей комнаты. Потом прыгали. По дивану и креслам.   - Пол – это лава, идиот, - голос Пашки разнёсся по квартире и залился смехом. – Ты сварился!  - Ты следующий, дорогой братец, - я неподдельно ухмыльнулась. Криво. Хитро. Со злым умыслом.  - Не вздумай меня сбросить, оторва! Мы валялись на полу все втроём. Словно в старые добрые времена. Правда, не здесь, а в нашей прежней квартире. Но нам всё так же весело втроём. А я всё такая же, как выразился Пашка, хитрая жопа. И оторва.   - Давайте умотаем на дачу к дедушке? – предложение Пашки казалось настолько диким, но настолько уместным, что я только воодушевилась им.   - Мама хотела поехать туда перед Новым годом, но слишком уж много проблем было с утренниками для детей, - я присела на полу, поджав к себе колени и обняв их.   - Нет, без родителей, - а теперь предложение Паши стало выглядеть абсурдным. – Сами уберемся там – пусть родители отдыхают тут и гуляют с Вишневскими.   - А как же ваши одногруппники? – я смотрела на близнецов, но не видела в глазах ни одного, ни второго никаких сомнений.  Похоже, они обсудили это до того, как предложить мне.  - Мы уже виделись с ними. Переживут. Нам ещё три с половиной года с ними учиться и встречать, как минимум, три Новых года, - Пашка с огромным энтузиазмом смотрел на меня. Будь он собакой, вилял бы хвостом, как умалишённый.  - Поехали, Кать, - Петька тоже выглядел довольным. – Без Вари.  - Почему без неё? – как это они бросают свою сестру? Не понимаю.  - А ты не заметила вчера? – Петька с удивлением смотрел на меня. – Наша Варя загуляла с аспирантами. В компании вчера были. Или ты думаешь, что она пошла с одногруппниками тусить? Они же её не выносят – она затычка в каждой бочке, как и ты.  - Это наша семейная отличительная черта, - Пашка хлопнул брата по плечу, и оба, довольные, засмеялись. Заразительно засмеялись.  - Хватит, оболтусы, - я ударила обоих слегка ладонями и тоже стала смеяться. – У меня уже кубики пресса проступили! Поехали. Только скажем родителям.  - Вот ты сейчас ничем от Вари не отличаешься, - Пашка привстал. И правильно. За такие слова я собиралась его, как следует, поколотить. Он дёрнулся снова и увернулся от первого удара.  - Беги, гадёныш, - он закрыл дверь моей же комнаты с другой стороны. – Тебе не скрыться там надолго от меня! В кои-то веки наш дом наполнен смехом. И от головы отлегли тяжёлые мысли о моём собственном настоящем. О том, каким я его сделала. О том, как я его усложнила.  А усложнила ли? Может, наоборот? У меня хватало причин задуматься над людьми, окружающими меня. И времени – тоже. На даче я смогу, как следует, пораскинуть мозгами. В кабинете дедушки, который постепенно осваивался отцом, в голову приходили очень умные мысли. Одна из которых – решить, какое же будущее я выбираю. К психологу так и не сходила тогда, к отцу Лары. А потом – забыла. Но теперь в моих кругах есть психотерапевт. Интересно, а может ли Ярослав помочь мне с тестами по профессиональной ориентации?  Он знает меня лучше, чем любой другой психолог, который увидит впервые. Да и Ярославу я доверяю. Телефон, который брать со вчерашних действий на площади не хотела, сейчас преспокойно лежал на столе. Выкинутый, словно прокажённый, едва я переступила порог собственной комнаты. Он не разлетелся на куски только потому, что запустила его в диван. И не отлетел никуда, а остался лежать там, загнанный в угол диванных подушек и подлокотника.  Пропущенные от Оли, Ярослава, Кравец и Леонова и несколько незнакомых номеров. Егора среди них не было.  А с чего бы ему звонить тебе? Ты ведь сама поставила точку. Да, действительно. Я набрала Ярослава. Говорить с кем-то ещё – означает отвечать за свои поступки, пытаться объяснить или хоть как-то оправдать. Но я не хотела. Очередной лжи выносить не хочу. От этой с трудом избавиться могу. Новой – не выдержу.  - Катя, - Ярослав спокоен и не нагнетает атмосферу, - ты в порядке?  - Да, - на душе становилось всё тяжелее. Надо было вчера ему позвонить, убедить, что всё хорошо. – Не переживай.  - Трудно не переживать, - слышу, как слова ему тоже давались нелегко. Тщательно подбирал. Дилемма психотерапевта и друга. Не могу слушать его скрежет зубов и мыслей. Мучительно. Я не могу его мучить. Не могу видеть, как он страдает. Не позволяет помочь ему с другими своими проблемами, а я ещё и новых добавляю.  - Спасибо тебе. Шёпот – единственная роскошь, которая могла сорваться с моих губ. Душа болела за этого человека, который столько всего делал для меня, был поддержкой и опорой в самые невероятно трудные моменты. Меня накрывало. Волна эпидемии, волна депрессии, волна агонии. Я предчувствовала этот металлический вкус во рту вместо бутербродов с маслом и лососем. Становилось очень нехорошо, словно собственное тело – слишком тесное для моего духа, для моих мыслей, для моего сознания.   - За переживания. Вдох и выдох. Животом. Глубоко и не спеша.   - О чём ты говоришь, - похоже, я попала в его больное место, - это мелочи. От меня не ускользнуло, что он расстроен. Может, моими словами или воспоминаниями, но что-то ещё его гложило. Не уверена, что именно это чувствовала и чувствовала ли вообще, но решение молниеносно созрело в голове:  - Хочешь уехать из города на несколько дней? Теперь  прорезался голос. Я осмелела. Волна отступала.   - Ты предлагаешь мне поездку?  - Да. Мы с братьями поедем на нашу дачу, убрать дом и отдохнуть от города. Хочешь с нами? – с каждым словом, рвущимся наружу, мне эта идея нравилась всё больше. С каждым словом я смелела. С каждым словом – говорила увереннее и громче. – Только учти, что работать придётся руками, дышать пылью и поддерживать температуру в доме с помощью дров и угля в камине.  - Меня таким не испугаешь, - он рад.   - Отлично, тогда я сообщу тебе, когда поедем, - стоп, я же не за этим звонила, - и поговорим на месте. У меня к тебе есть разговор. Мы поехали на следующий день с самого утра. Ярослав вызвался отвезти нас. Практически без вещей, только с рюкзаками, мы с лёгкостью поместились в его машине. А по пути ещё надо было заехать за продуктами – не голодать же нам там всё-таки – и решились на мясо на огне. Мангал есть, вишнёвое дерево, порубленное на дрова, - тоже. И руки не из одного места. Не все же выходные одной мне корпеть у плиты. В прочем, на такое я бы и не подписалась. Решено было готовить всем вместе или попарно: кто будет не сильно занят. Пыли там насобиралось ещё больше – в конце ноября родители ездили сами и то – ненадолго. У всех же работа, учёба, полный аврал в конце года. Хотя им удалось побыть наедине, отдохнуть от наших лиц, от наших просьб и характеров. Вернулись они тогда отдохнувшие немного, но больше изнурённые физическим трудом. И зареклись, что больше вдвоём они туда работать не поедут. Как в воду глядели. Кстати, Ярослав будет первым чужим нашей семье человеком, ступившим на порог дедушкиного дома после его смерти. И от мысли, что это будет именно Ярослав, мне не становится не по себе. Я даже не знаю, что было бы, войди он однажды в нашу семью. Не говорю, что в качестве моего спутника, но всё-таки… Он парковался сейчас. Мы подъехали к продуктовому гипермаркету на окраине города по пути на дачу. Пошли все вместе, оставив рюкзаки на заднем сидении. Братья с Ярославом обсуждали новые модели японских машин и мотоциклов. Похоже, сошлись характерами в общении. И мне это нравилось. Они ведь не были знакомы, так что я немного переживала, как братья примут моего знакомого. Он ведь старше. С другим укладом привычек, с другими принципами и с другим взглядом на жизнь.  Всё прошло лучше, чем я ожидала. Мы спокойно выбирали мясо, специи, овощи. Оказалось, Ярослав не любит морковь и цветную капусту. Пришлось вместо жареной цветной капусты взять рыбу ещё, чтобы запечь в фольге. Это ж мужчины – им мало одного шашлыка. А вместо салатов из моркови придумывать салаты из свежей капусты. Пекинской, белокочанной и синей. И не дай Бог, хоть один придурок пошутит хоть раз про мою грудь – убью. Я эту капусту для вас нагребаю. И лук. И чеснок. Огурцы зимой и помидоры брать, непонятно какого производства, непонятно из какой страны, не буду. Да и на даче есть закрутки – огурцы солёные. Мама летом отвозила туда. Можно будет сделать салаты. Один из которых – «Оливье». Тем более Ярослав проболтался, что так и не успел его толком за столом поесть. Сказано – сделано. Братья хотели селёдку под шубой, но брать ещё сельдь и разделывать её там я не хотела. Да и в салате морковь, а готовить отдельно для каждого не буду. И винегрет с Ярославом не приготовишь. Вот и ешьте сплошную капусту, лук и чеснок. Я утрировала. На самом деле, вариантов еды – предостаточно. Взять кукурузу, ананасы, какую-то ветчину с яйцами - столько салатов можно замутить. Но готовить я не собиралась столько всего. Просто идеи были. До парковки каждый тащил пакет. А мою порцию продуктов нёс Пашка во второй руке. Загрузили продукты в багажник и выехали. Тут до дачи ещё часа полтора ехать. Как раз светлело. Мы выехали, когда ещё темно было. В машине приятно пахло свежестью, хвоей, словно маленькая ель и тут где-то стояла, но невидимая. Щепотка чего-то мужского в нём, чтобы это были всё-таки мужские духи, едва ли ощущалась. Пашке аромат тоже понравился. А Петька досыпал. Он в последнее время что-то слишком спать хочет. Может, переход на зимнее время на нём до сих пор сказывается? Или сессия. Машина въехала во двор и, пока Пашка закрывал ворота, я будила близнеца. Не просыпался. Пришлось дёргать его и щипать даже. Слишком крепкий сон, и меня начинало это нервировать.   - Что с тобой? – я не скрывала обеспокоенности от него. Всё-таки недавно он мне помог.  - Да ничего такого, - он пожал плечами и выбрался из машины.  Не похоже, что избегает беседы, но и что искренен до конца – тоже. Я обязательно поговорю с ним. Вещи занесли на летнюю террасу. Дверь открывала я, так как в руках у меня ничего не было. Да уж, пыль тут ужасная, и запах стоит соответствующий. Проходили мы сначала в обуви. Пока не начнём убирать, можно немного снега занести. Да и пока не разогреем дом, раздеваться тоже не стоит. Температура тут едва ли поднималась выше отметки в тринадцать градусов тепла. Единственное, кому хорошо, это продуктам. Электричества тут в наше отсутствие тоже нет. Холодильник нужно включить, дать ему наморозиться, а потом уже продукты внутрь запихивать. Мама в последний раз его мыла, так что можно сейчас и опустить этот момент.  - Идём, я покажу тебе дом, - я кивнула Ярославу, пока Пашка начал разбираться с камином, а Петька – пошёл за дровами на улицу.  На первом этаже – гостиная, кухня и столовая, кабинет отца и их с мамой спальня. На втором – три спальни для членов семьи и гостевая. На обоих этажах была своя ванная комната с санузлом. Поскольку каждый из нас уже занимал привычную ему спальню, пускать Ярослава в Варину или, тем более, в родительскую, комнату никто не собирался. А вот в гостевой, где иногда отдыхал Пашка, когда Петрушка надоест ему, было вполне себе уютно. Да и убраться там тогда стоит получше. Всё-таки гость. Спустя час на первом этаже стало теплее. Особенно у камина. Воздух прогревался, но пока ещё отдавал горящими поленьями. Пока ребята возились в гостиной и убирали её, мы с Ярославом отправились наверх приводить в порядок все спальни. Паутины тут собралось не так уж и много, но она была, а это противно. И хотя никакой другой живности, кроме пауков, тут не водилось, я всё равно кривила лицо при виде этих ползучих тварей. Хоть кто-то из нас не боялся их, поэтому спокойно убивал. И это было мило. Всякий раз, как Ярослав убивал очередного поганца, я смущённо улыбалась ему. Это привычка – всякий раз, когда Пашка убивал противного паука, я улыбалась ему. Вот и тут не сдерживалась.  Комнаты вымывали вместе. Ярослав менял воду и убивал пауков, поднимал мебель, чтобы я вымела пыль и протёрла полы, и переставлял для меня любые финтифлюшки. Под конец я валилась с ног и периодически опускалась на кровать, растягиваясь на ней поперёк. Он же опускался в кресло или на стул, потирая шею и разминая спину.  - Я сделаю потом компресс, - мой голос нарушил тишину между нами. Её, правда, изредка прерывало слишком громкое потрескивание древесины внизу, но это случалось слишком уж изредка.  - Буду благодарен, - он ухмыльнулся и кивнул. – Так о чём ты поговорить хотела? Раз уж отдыхаем.  - Ты можешь тесты на профессиональную ориентацию провести? – слегка подняла голову, чтобы встретиться взглядом с ним, но этого не произошло.  - Это немного не моя работа, - он хмыкнул каким-то своим мыслям, - но устроить можно. Подыщу для тебя необходимые тесты по возвращению в город. Это всё?  - Пока да, - но меня тревожило не это. Вернее, это – не всё, что занимало мысли. – А ещё… ты говорил не лезть, но…  - Но ты решила меня ослушаться и всё-таки влезть? – он засмеялся легко и теперь не сводил с моего подбородка (потому что видел он только его и нос) пристального взгляда.  - Ты в последнее время озабочен какими-то мыслями, - привстала на локтях, чтобы видеть его лицо, - и я не могу это игнорировать.  - А должна была как воспитанная девушка, - его тон стал серьёзнее и взрослее. Он напоминал, что я ему не ровня.  - Допустим, я не воспитанная, - но упрямая, - хотя это и допускать-то не особо надо. Последние события говорят сами за себя.  - Да, уж, ни дать – ни взять, - я швырнула в него валик под голову, свободно лежавший рядом, и тот поймал его. – Я не шучу, Кать. Лучше не лезь в это.  - Я не собираюсь лезть в твои дела.  - А что тогда? – он смотрит на меня, словно никакой мой ответ его не удивит.  - Я собираюсь лезть к тебе в голову, - импульс, - а это разные вещи, между прочим.  - Да уж, - он ухмыльнулся и встал, - давай работать, в голову она мне полезет. У тебя квалификации нет. И опыта работы. Он смеялся, добродушно съезжал с этой темы, чтобы не показать мне, насколько абсурдным на самом деле привиделись ему мои слова. И я понимаю это. Скажем так, я рассчитывала на это.  - Ты помог мне как друг, - пауза, - дважды. Не заставляй меня чувствовать тебе обязанной так много.  - Идём, манипуляторша, - он потрепал меня по голове, - вечером поговорим. И вечер настал. За всей нашей уборкой, за облагораживанием дома, за его обживанием не просто потемнело – уже спать пора. А мы с Ярославом только-только закончили вычищать ванную комнату на втором этаже. Осталось коридор привести в порядок, и тут можно ходить не в нашей уличной обуви.   - Ты справишься? Пойду мясом заниматься тогда, - я кивнула, и Ярослав спустился вниз. Несколько секунд возня там прекратилась, они разговаривали, а потом возня усилилась: теперь уже и на кухне. Близнецы успели убрать гостиную и кухню со столовой. До кабинета не дошли руки, как и до спальни родителей. Зато все остальные помещения, включая прихожую, тамбур и коридоры отмыли от пыли и наших собственных натоптанных следов. Зима способствовала: никакой грязи, только снег. Насколько я поняла, сейчас Пашка и Ярослав занимались ужином. Я домывала коридор на втором этаже, а Петька – ванную комнату на первом. Понемногу этот дом наполнялся уютом, теплом и человеческим общением. Как давно он не видел этих чудесных картин. Как давно не чувствовал таких прекрасных запахов, от которых сводит желудок. Как давно не слышал столько смеха. Телевизор разрывался, пока мы с Петькой сидели на диване, вытянув ноги на пуфы. Словно лежебоки. Ярослав нарезал салаты, а Пашка – жарил мясо на улице. Правда, лежали мы недолго. Не прошло и пяти минут, как Петька ускакал к брату, развлекать того, чтобы не замёрз, а я не могла просто лежать под обвинениями собственной совести. Надо сказать, Ярослав хорошо управлялся с ножом. Резво и шустро. Словно всю жизнь им владел.  - Я люблю готовить, - он улыбнулся, заметив мой удивлённый взгляд. – Но и мясо покромсать тоже могу. Намёк понят.  Я сглотнула и сдержанно улыбнулась. Помогать ему стругать капусту? Нет. Лучше возьму сваренные и остывающие уже яйца да картофель и буду чистить на «Оливье». Такой род занятий Ярославу пришёлся по душе.  - Я спрошу тебя ещё раз, - он не смотрел на меня, уставился лишь на капусту, которую сейчас сминал и перетирал всей ладонью со специями. – Ты точно хочешь знать, какие у меня проблемы?  - Вот когда ты так говоришь, - я со всей внимательностью сдирала кожицу с уже почищенного от скорлупы яйца, - то во мне полно сомнений. Говори уже, что за тайну ты скрываешь.  - Ох, Катерина, - он трагично тряхнул головой, - обратного пути ведь не будет.  - Это у меня с Егором обратного пути не будет, - иронизировать о таком – да, видать, я действительно глупая и смелая, раз бежала тогда в тыл врага за Леоновым и находилась бесстрашно на передовой, - а с тобой ещё не всё потеряно. Он ни секунды не сомневался. Видимо, давно обдумал уже всё и только нуждался в моём ответе, чтобы я сама несла ответственность потом за свои слова.  - Помнишь, я говорил тебе о своих прошлых отношениях, - низ живота противно сводило резями. Чёрт, ты же подозревала, что речь пойдёт о чём-то таком, Кать. А теперь не хочешь это слушать? Не «не хочу», а «неловко».  - Да, ты оказался не готов, - я кинула быстрый взгляд на него и тут же уставилась в кастрюлю с неочищенными варёными продуктами. – Помню.  - Помнишь, что это за отношения? – аккуратно, словно сапёр, Ярослав прощупывал мою память, почву нашей беседы, насколько я помню детали.  - Отношения, в которых ты растворяешься в человеке, но не теряешь при этом себя, - я не помнила многих вещей, но эти слова не смогла забыть. Во-первых, это касалось личной жизни Ярослава, которого я тогда не знала ещё. Во-вторых, это касалось моей личной жизни, которую я не могла нормально построить. Да и сейчас, судя по последним событиям, не могу.  - Ты осознаёшь, что это за материи? – он высыпал капусту с доски в глубокую алюминиевую миску и немигающим взглядом уставился на меня. Его руки, грязные и мокрые от капустного сока и специй, замерли вместе с ним.  - Объясни, чтобы я поняла тебя точно, - нет смысла лгать или казаться умнее. Он и так видит меня насквозь. Он и так знает, что я за человек. Он и так понимает, что, как и он сам, стремлюсь и не могу достичь таких отношений.  - Отношения  между двумя абсолютно разными людьми возможны, если их объединяет какой-то интерес. Без общности ничего нет, ничего не бывает, - он взялся за лук. – Равно как и не бывает отношений без компромиссов.   - Ты о них говорил тогда, – не хочу смотреть на него, иначе вспоминаю слишком много деталей того разговора, - когда сказал, что я не могу идти за человеком?  - Не только, - он бросил луковицу в миску с холодной водой, - но этого тебе не хватает гораздо больше, чем всего остального.  - Мы ведь не меня обсуждаем, верно? – проницательный взгляд на него, и ответная улыбка.  - У неё был такой же взгляд, когда я что-то делал не так, - Ярослав отложил нож и упёрся ладонями в столешницу. – Она умела пристыдить меня, абсолютно не поднимая голоса. Я даже не помню, когда она кричала вообще.   - Ух ты, - представить, чтобы не кричать вообще никогда, было трудно.  - И я не повышал на неё голоса никогда, - он снова улыбался, ударившись в собственные воспоминания. – Не было необходимости. Кроткая и мягкая, спокойная и заботливая. Она очень похожа на мою мать – та такая же, воспитывала меня в такой же атмосфере.  - Тебе повезло, если ты рос в спокойном семейном очаге, - вспомнила собственные шумные деньки, когда этот шум создавали гости или собственные братья и сестра. Ни минуты покоя.  - Да, мне повезло, - он повторил мои слова, явно не вникая в их продолжение. Да и не требовалось: мы ведь о нём говорили, а не обо мне. – Я жалею, что тогда не решился… И теперь мне стало не по себе. Казалось, будто кровь приливает к голове. Ко рту. К носу. Отовсюду. Стало дурно. От таких откровений, которые на меня сейчас сыплются, я могла задуматься только о собственных решениях, которые приняла недавно. И, возможно, пожалеть о них. Как жалел Ярослав.  - Мы могли бы сыграть свадьбу и жить вместе как новая ячейка общества, - он утих, с силой сжимая края столешницы пальцами. – Я побоялся, решил, что не всё у нас гладко, и отпустил её. Я не боролся за неё. Ярослав давно не смотрел мне в глаза. Он вообще не замечал меня. Словно исповедовался самому себе или какому-то невидимому пастору. А меня душили эти знания. Меня умерщвлял подобный Ярослав, которого я видела.  Лучше бы он был спрятан и дальше. Нет, не лучше. Хорошо, что ты увидела его, Кать. Это хорошо. И дело не в том, что теперь его уязвимое место достижимо для тебя. Он доверил тебе свою ахиллесову пяту. Он доверил тебе самого себя. Он доверил тебе самую слабую свою сторону. Он доверил тебе то, что ты всегда будешь видеть в нём. Он вложил в твою голову право на жалость, которой никогда не потерпит. Но предупреждал ведь, что обратного пути нет? Предупреждал. Теперь точно: обратного пути нет. Плечи опущены. Спина сгорблена. Да, Ярослав этот и Ярослав-психотерапевт – будто два абсолютно разных человека. Близнецы внешне, но такие непохожие внутри. Возможно, я не догадывалась об этой личине утомлённого человека, который с каждым днём зашивает вручную собственную зияющую рану из сомнений и страхов. Но смотреть на это невыносимо.  Я подошла. Слишком близко как для своего врача. Слишком далеко как для друга. И одним жестом нарушила окончательную границу между нами. Всего одним.  Я держала его за руку своими выпачканными в варёном картофеле пальцами. Голова уткнулась в плечо, пряча глаза. Я тоже не могу смотреть на тебя. В голове до сих пор рыщет червяк сомнений ту, самую скрываемую от него, тайну. И облегчать ему поиски не намерена. Пусть трудится.  Ярослав не решался обнимать меня за плечи. Он просто сжимал мою руку своими пальцами и старался передать через силу клочок боли, которая донимала его последнее время. И я ведь не знаю, как давно это с ним. Возможно, пару месяцев. Возможно, полгода. Возможно, год.  А что, если больше года? Несколько лет? Тогда ему жилось очень несладко эти несколько лет. В дом вошли близнецы и своими разговорами нарушили интимность нашего разговора. Мы вернулись к своим делам прежде, чем они показались на кухне. Запах стоял невероятный. Отец лично учил братьев готовить мясо на открытом огне, будь то шашлык, рёбра или обычные сосиски. И, судя по запаху, ученики из них и в этом ремесле отменные. Ну, ещё бы – Скавронские же. К тому времени, как запах мяса заполнил весь дом, оба этажа, салаты уже заправлялись то лимонным соком, то оливковым маслом, то сметаной. Майонез решили не делать – им и так каждый новогодний стол богат. Мы, думаю, обойдёмся без этого ингредиента. Пашка развалился на целом диване, никак не давая Петрушке умоститься рядом хоть на краешке. Зато под моим укоризненным взглядом ноги свои убрал и позволил мне сесть. «Я же Екатерина Скавронская». Петька с Ярославом расположились в двух креслах по обе стороны от дивана и положили ноги на пуфы. Все сегодня знатно потрудились и требовали еды. Особенно желудки. Ужин вышёл невероятно сочным и полноценным. Мясо, овощи, соусы – всё натуральное и сделанное своими руками. Ну, почти. За этим сакральным торжеством я позабыла об одной маленькой детали. И собиралась исправить собственную оплошность. Петька поднялся в комнату раньше всех. Я пошла следом, но абсолютно не спать. Меня весь день мучила мысль, что что-то с ним не так. Что-то идёт не по плану.  - Сейчас ты не отвертишься, - с таким провокационным заявлением я вошла в комнату, и Петька тут же посмотрел на меня. Он понял, о чём я. Выкрутиться не удастся.  - Кать, давай не сегодня, - не сработает. – Я очень устал.  - Все устали, - несломленная правда Екатерины Скавронской, - а не только ты один. А я ещё и сомнениями на пару с совестью угрызаюсь из-за того, что мой брат стал походить на ленивца.  - Я не ленивец, - даже отрицание из его уст звучит как-то обречённо. – Не хочу говорить об этом.  - И не надо говорить об этом, - зато во мне бунтарского духа – хоть отбавляй, - просто расскажи как на духу. Что уломало его больше, мои слова или мой напор, не знаю. Но Петька открыл рот, и я второй раз за день пожалела, что вмешиваюсь в чьи-то дела. Пусть это и не безразличные мне люди.  - Отец хочет, чтобы я учил немецкий, - правда, я не сразу поняла, в чём загвоздка. – Он хочет отправить меня в Германию осенью.   - Тебя? – минута эйфории и гордости сменилась каким-то лёгким чувством того самого беспокойства и ощущения «что-то тут не так».  - Да, только меня, - он выделил это слово, и кусочки паззла сложились воедино. – Пашка не знает. Он не простит этого ни мне, ни отцу.  - Не знаю, - я пожала плечами. Ожидать чего-то такого от отца не могла. И подумать не могла, не то что ожидать?! – Это ведь Пашка. Я не помню, когда он в последний раз был чем-то раздавлен.   - В восьмом классе, - без запинки выпалил Петрушка, перебирая собственные пальцы, чтобы как-то отвлечься, - когда ты пришла в наш кабинет и не понравилась Карине. Он ведь тогда влюблён в неё был.  - А что, – я помнила этот эпизод, - ответить сразу и не нарываться на грубость с моей стороны она не могла? Я ведь всего лишь вас искала.  - Это мы знаем, что ты наша сестра, - Петрушка скромно поднял на меня глаза, - но не все далеко. Она решила, что ты влюблённая в Пашку младшеклассница…  - …и когда я её обозвала питекантропом, она обиделась на него? – схватила с языка.  - Именно. Ей ведь тоже Пашка нравился, так что она де-факто защищала своё, - он хмыкнул иронично и снова принялся перебирать пальцы.  - Я, между прочим, тоже своё защищала, - слишком язвительно, но Петька понял, что так просто их не брошу. Ни его, ни Пашку. – Вы мои братья, вы меня всегда защищали, брали с собой гулять и головой отвечали за мои проказы. Это всё в пустоту не ушло. Я всё помню.  - Ты слишком хорошая, Кать, - он вздохнул и позволил себе прилечь на кровати, вытягивая ноги, - даже представить не могу, как тебя угораздило влюбиться в того ублюдка. Я поняла, о ком речь. И даже не стала уточнять. Это просто означало, что разговор окончен.   - Собери Пашку и отца и расскажи им всё, что думаешь. Это лучший выход из ситуации, - я стиснула зубы. – Иногда честность – не только правильное, но и наименее болезненное решение. Играть в хорошую сестру не трудно. Трудно справиться с мыслью, что ты хорошая только для семьи. Для остальных ты – тварь редкостная. Подруга из меня хреновая. Хорошая подруга бы не позволяла парню другой подруги себя целовать. И, тем более, скрывать его чувства от неё. Хорошая подруга не утаивала, что была в несоизмеримой близости с преподавателем, от которого тащатся все. И не один раз позволяла этой близости случиться, как и сама была её инициатором. Хорошая подруга не сбегает без предупреждения, а потом не отвечает на звонки.  Видимо, хорошей я могу быть только для братьев. Следующие несколько дней прошли в уборке остального дома. Мы уставали не так сильно, как в первый день, зато гуляли много на свежем воздухе. Рядом хвойный лес – там сейчас безумно красиво. Снежные шали, горки, нет никаких тропинок. Девственный в своём снежном обличье перед тобой, лес дышал невероятными воспоминаниями зимних будней, которые мы проводили здесь с братьями и дедом на каникулах. Мы видели разную животину. И белок, и лисов, и зайцев. Птиц, в основном, весной да летом. Но зимой здесь слишком уютно, чтобы заниматься ещё и охотой. Большинство часов на улице каждый из нас выходил полежать на этом снегу, делая ангелов или просто дурачась. Это тот самый непритязательный отдых, когда живёшь душой.  И моя душа здесь восстанавливалась. Домой мы приехали быстрее, чем уезжали. Сначала Ярослав завёз нас, а затем отправился к себе. По договорённости мы с ним должны были встретиться в полдень следующего дня, но с утра пришло сообщение о том, что планы изменились и встретиться мы не сможем. Я могла только гадать, что с ним случилось. На звонок Ярослав не ответил. Ни сразу после сообщения. Ни через час. Ни вечером. К самой полуночи я получила короткое сообщение: «Всё в порядке» и смайлик с улыбкой. От сердца отлегло, но не все волнения ушли. И, как оказалось позже, было из-за чего.