Когда истина лжёт

Ксеня стояла за кафедрой, растерянная, отчаянно старавшаяся взять себя в руки и вспомнить последнюю лекцию Елизаветы Романовны, прежде чем та уехала в столицу покорять вершины науки. Все мои подсказки с места пресекались укорительным взглядом практиканта. Меня раздражало собственное бессилие. Не могу помочь подруге, пока этот педант заваливает её вопросами, не могу даже вымолвить ни слова, потому что влепит тут же «пару» Ксюше, а она этого не заслуживает. Да, возможно, она не такой знаток всемирной истории, как некоторые, но так несправедливо укладывать её на лопатки – совсем не по-мужски.   - Прости меня, Кравец, но ты только что получила удовлетворительно. Скажи мне, это твоя первая тройка за одиннадцать лет учёбы? – я видела, как сжимались ладони моей Ксени, и она едва ли держалась, чтобы не ответить что-то остроумное, но таки-сдержалась. – Поздравляю тебя с обновкой... Ты же отличница, а не знаешь таких обычных вещей, - поставив в журнал незаслуженную оценку, он развернулся и теперь с миловидной (настаиваю, что она садистская) улыбкой осматривал наш запуганный класс. – Мне говорили, что у вас пять отличников и, как минимум, вдвое больше подающих надежды на пятёрки учеников. Интересно, вы все так прекрасно знаете историю, или это только Кравец умом отличается?  Мой ободряющий взгляд, пока подруга проходила мимо меня, немного успокоил её, но даже затылком я чувствовала, как она от злости прожигает мой череп. За то, что не помогла, не воспротивилась досаждающему практиканту, не показала свой характер и не защитила подругу, как обещала. Собственно, это (желание доказать обратное и отстоять честь Ксени) и придало мне сил вступить с практикантом в перепалку.   - Если мы не проходили ещё эту тему, вовсе не значит, что у нас проблемы с головой.  - Вот как, - практикант перевёл на меня взгляд, такой простой, невесомый почти.– Хочешь сказать, что ученица, вроде тебя, может врать что-то там про «не проходили», когда журнал с датами и темами лекций на руках всё-таки у меня? Почувствовала, как дёрнулся мой собственный глаз, ведь я немного приукрасила положение знаний нашего класса по истории. А практикант выглядел ничуть не озлобленным, таким же противным. Ксеня виновато ткнула ручкой мне в лопатку.  - Нет, конечно. Но это несправедливо, - мой запал немного усмирился, когда практикант взял ручку, которой ставил оценки.  - Разве я говорил, что преподавание – вещь объективная? – он взял злополучный журнал и прошёлся к кафедре, положив его на стойку. – Желаешь что-то добавить, Скавронская?  - Да…, - «нет» хотелось закончить начатую фразу, но я чувствовала всё ещё взгляд Ксени, за которую хотелось отомстить. –  Здесь так много людей, а вы уделяете слишком много внимания для меня одной, Егор, - и, сделав характерную паузу, словно уже закончила предложение, продолжила, - Дмитрич. Услышав эту фразу, практикант изменился в лице, а Ксеня, сидевшая сзади и почти дышащая в затылок, зуб даю, победно улыбнулась. Нет, всё было не так. Вернее так, но начать, наверное, надо было не с этого. И я уже жалею, что представила всю соль ситуации не сначала. Словно сначала дала отведать десерт и забыла про основные блюда. Но, тем не менее. Для нас с Ксюшей знаменательным оказался не этот понедельник, а день до него… В типичное тёплое сентябрьское воскресенье, мама крутилась на кухне, прогоняя всех прочь с её территории. То папа, то братья, то я старались умыкнуть какую-нибудь вкусняшку из холодильника, и обычное «это на стол» нас уже не устраивали. В свой единственный выходной мне не давали есть и говорили подождать до трёх часов, когда приедет тётя Лиза, родная мамина сестра, с другого конца страны, чтобы отметить свой день рождения у нас. Хорошо она устроилась, правда? Тратишься только на дорогу, приезжаешь в гости, тебя тут кормят, выделяют комнату и размещают со всеми твоими пожитками да ещё и в придачу подарки дарят. Согласитесь, круто! Только вот наша квартира совсем не была рассчитана на всех родственников моей мамы (их, уж поверьте мне на слово, было немало), а я категорически против вмешательства в моё личное пространство. У меня здесь порядок, свободное пространство, книги, конспекты, пособия, и всё по своим местам. А что начнётся, когда ко мне в комнату подселят какую-нибудь двоюродную сестру? «Ой, а что это?.. Ой, а как это?.. Ты уже такие книги читаешь?.. А можно посмотреть? А можно то? А можно сё?». Не то, чтобы я была исключительно не семейным человеком, просто даже в пятикомнатной квартире мне с сестрой, двумя братьями и родителями было катастрофически неуютно и тесно.  Благо, что про приезд тёти с её детьми и мужем мне стало известно почти неделю назад, а за целых семь дней договориться с братом и подругой сходить потанцевать и послушать музыку можно успеть дважды. Тем более что выступления группы, которая сегодня будет зажигать, нам с братом нравятся, и если меня одну не отпустили бы, то с ним – без проблем. Паша вызывал доверие, и вместе с братом были гордостью отца. А я что? Я ни рыба ни мясо. Учусь хорошо, веду себя более-менее сносно, не курю, не пью, не ширяюсь. Правда, ругаюсь, время от времени, когда родителей нет рядом, но это в наше время – мелочи. В общем, взрастили меня, как стандартное комнатное растение, не притязательное, в меру ласковое, самостоятельное и ответственное.  - Кать, тебя мама зовёт, - проходящая мимо двери сестра нараспев произнесла моё имя, а всю остальную фразу я услышала уже через смежную с её комнатой стенку. На кухне мама крутилась и, правда, виртуозно. Её стряпня была тем ещё произведением искусства, которую я не всегда оценивала. Нет, мне нравилось то, как она готовит, но все эти излишества были не для меня. Вытяжка работала на всю, но её мощности не хватало, чтобы избавиться от жара голубцов, которым сейчас уделялось столько внимания. И открытое настежь окно тоже не спасало.   - Надеюсь, ты вернёшься до полуночи, - откинув слишком сильно отросшую чёлку с глаз, которая надоедала, начала она. – Не вздумай отходить от Паши, усекла?  - Да, - покорно согласилась я, не имея ни малейшего желания сегодня злить её.  - И никакого алкоголя. Ты же знаешь, что меня не проведёшь, - да-да, я помню, как ты учуяла глоточек шампанского после выпускного из девятого класса. Зато врать я научилась мастерски и, если никого не подпускать ближе, чем на метр, провести тебя не так уж и сложно. – Ты сделала все уроки на завтра?  - Да.  - Историю прочитала?  - Да.  - А книги, которые отец тебе советовал на прошлой неделе? – она отвлеклась от плиты и, поджав губы, взглянула на меня.  - Ещё в четверг закончила, мам. Ты же знаешь, что я их глотаю сговорчивее, чем всякие жаропонижающие (чаще всего простуда у меня была вместе с температурой, и моя ненависть к таблеткам вполне себе обоснована). Я подарила маме самую тёплую улыбку, на которую способна в этой душной кухне, и, получив согласие, направилась в свою комнату. Паша тем временем пришёл ко мне и сейчас крутился на моём кожаном кресле, с таким трудом отвоеванным у родителей. Для них это было атрибутом слишком важной персоны, коей я, по их мнению, не являлась. Хотя, если так подумать, то для кого я являлась важной персоной? Для Ксени, разве что. И для класса. Для некоторых людей с параллели. Преподаватели меня особо не выделяли, но мои успехи воспринимали обычно за свои достоинства. Я была в меру послушна, умна и креативна. Легко велась на провокации нарисовать какие-то плакаты, легко отпрашивалась с уроков, да и вообще особых усилий к учёбе я не прикладывала. Достаточно того, что мне легко это даётся, а слишком углубляться в любую науку мне не хотелось. Я была из той редкой категории отличниц, которым всё давалось не упорным трудом, а систематическим выделением времени на какое-то конкретное дело. Поэтому за десять лет учёбы в школе, наряду с художественной школой и танцевальной, в глазах мамы я была среднестатистическим ребёнком, на которого она до сих пор имела влияние. И, несмотря на то, что мне осталось полгода до 18-летия, никаких вредных привычек да и особое наличие собственного мнения в нашей семье не поощрялось. Поэтому моя старшая сестра, первенец так сказать, была скроена по шаблону маминых прихотей: послушная, скромная, миловидная, но при всём при этом не умеющая дать отпор. Это то, что я не терпела в ней, постоянно упрекала в этом и получала по губам. «Нерадивый четвёртый ребёнок в семье». Как оказалось, Паша просто пришёл отсидеться, пока брат штудировал курс римского права.  - Если бы ты жила за стенкой и слушала его бубнёж каждый день, то невольно выучила бы весь конспект, отвечаю, - брат откинулся на спинку кресла, заведя ладони за голову и сцепив их в замок.   - Что, Апостол Пётр снова вслух решил повторить право? – с улыбкой заявила я, присаживаясь по-хозяйски на диван. – Не завидую я тебе.   - Та да. Хорошо тебе, одна живёшь, наушники из разъёма не достаёшь и не слышишь, как Варя со своим руководителем разговаривает по телефону, - он всего лишь непринуждённо засмеялся, а я, как заражённая, повторяю за ним.  - Ты бы потише говорил. Да и сам знаешь, что я с Варькой не схожусь характерами. Думаю, только один наш скандал несколько лет назад и повлиял на то, чтобы у меня была своя комната.  - Из-за тебя мне приходится терпеть толки Петровича о легионерах и его разговоры в скайпе со старостой об учёбе.  Петрович – ласковое прозвище для брата-близнеца придумал сам Паша. К нему и я иногда прибегала, когда «апостол» приедалось. Вообще у нас была самая обычная семья со своими тараканами. Много членов в семье – много тараканов. Вот так и мы. Моя конфликтность с Варькой и матерью перекрывалась интересными вечерами с отцом и прогулками с Пашей. Он был мне как тот самый брат, о котором все мечтают. С Петровичем тоже были неплохие отношения, но общались мы не так часто, потому что не гуляка он был. «Свежий воздух придумали не для него», - так однажды сказал мне Паша.  Вначале четвёртого звонок в дверь оповестил маму, что время вышло, и она, суетливая, запырханная, снимая на ходу фартук, пошла встречать гостей. В прихожей сразу стало шумно, настолько шумно, что моя закрытая плотно дверь уже не спасала. Вся родня наша уже привыкла: если по приезду я не выхожу к ним из комнаты, то заходить надо самим и здороваться. Хотя мне это совсем не нравится. Почему, спрашивается. Можете представить, как, по меньшей мере, четыре человека (вместе или по очереди) заходят в комнату и, шаркая носками или тапочками, подходят к столу, здороваются, улыбаются, вещают самые важные новости и сидят. Они садятся везде, куда можно: диван, подлокотники дивана, колени друг друга (детская забава), и ждут от меня чего-то. Ещё успевают задать какие-то вопросы. Но их стандартный вариант: учёба, дела, поступление, личная жизнь. Иногда хронология меняется. Чаще всего за моим скупым ответом сразу следует мамино «ну, где вы все», и всей толпой они дружно уходят из моей обители. Каждый раз, глядя на всю эту процессию, у меня чешется язык спросить: вам что, в моей комнате мёдом намазано? И каждый раз я сдерживаюсь, вспоминая: немного посижу за столом, жеманно поулыбаюсь, поотвечаю на какие-то левые вопросы и под предлогом прогулки смоюсь вместе с Пашей. Так было всегда. Так было и сегодня. Ничего не меняется, и всё идёт, как обычно. Порой создаётся впечатление, что в момент приезда гостей я попадаю во временную петлю – она всё так же повторяется, имеет какое-то своё начало и конец. Зная любовь моих дядей и тёть сидеть на диване, у меня отпала привычка складывать там одежду, которую надену на прогулку, тетради, книги и прочее.  Проходя мимо дверного проёма гостиной, я украдкой глянула на воцарившийся хаос за столом. В такие моменты моим хобби было считать людей: сколько же в этот раз уместилось за нашим новеньким прямоугольным столом из тропической гевеи, на который я положила глаз еще в магазине, подсадив затем и маму. Итак, от нашей семьи остались родители, апостол Пётр и Варька, а от приезжих – тётя с дядей и трое их сыновей. Итого девять лиц, которым нужно съесть всё то, что с таким трудом приготовила моя мама. Застолье обещало быть долгим, в общем.  Пашка взял меня под локоть и повёл в прихожую одеваться. Мой раскрытый рот, когда я их считала и рассматривала, кто и как ест, напрягал понемногу, и апостол Павел решил избавить всех от моего докучливого внимания. Ксеня, судя по тому, что она дозванивалась до меня, уже преодолела расстояние в один квартал, разделяющий наши дома, и ждала у подъезда. Брат торопился, торопил меня и, не дожидаясь отклика мамы на прощание, закрыл дверь за мной. Мы собирались в тематический клуб любителей хорошей музыки. Каждые выходные там можно было послушать какого-то исполнителя, известного в стране и неизвестного вообще. Так что мы с братом частенько там бывали, и клуб стал нашим общим интересом, достаточно крепким. Сегодня выступал квартет из парней и девушки-вокалистки, которая очень нравилась Паше. Стало быть, отличный повод, чтобы улизнуть с семейного застолья, появился сам собой. В «КС» абы кого не пускали в принципе. Это вам не общество любителей разврата, похоти и гоу-гоу. Хотя мало кто знает о том, что здесь можно было достать травку и оторваться. Мальчиков и девочек для съёма, в прочем, тут тоже хватало, но в их случае совмещалось желание послушать музыку и найти партнёра на одну ночь. Никто не запрещал, но и не поощрял – на это просто закрывали глаза. Почему же в клуб пускали двоих 17-летних лицеисток в обществе совершеннолетнего парня? Потому что у нас с охранником была договорённость: он делает скидку в один год нам, а мы забываем, что он сбывает беленький порошочек. Всё закономерно, но не законно.  Бармен, с которым мы тоже были лично знакомы, устраивал нам с Ксеней почти безалкогольный напиток, приятный на вкус и не имевший названия. По его словам, этого нет в условном меню, но готовить для нас ему не трудно. То ли мы ему понравились, то ли он не имеет права давать что-то абсолютно безалкогольное в заведении. Чаще всего мы сидели около барной стойки или за столиком рядом. И сегодня было также. Мы с Пашей сидели на мягком диванчике для двоих, а Ксеня удобно расположилась на подлокотнике возле меня. И вот как раз то, что случилось дальше, и есть тем самым первым блюдом. Неподалёку от нас трое достаточно взрослых парней, или правильней будет называть их уже мужчинами, скромно, без лишней вычурности и пафоса общались друг с другом и делились новостями. Периодически они чокались бутылками с каким-то алкогольным напитком, а стук стекла заглушался то музыкой, то аплодисментами. Надо признать, что сегодня девушка-вокалистка была на высоте. И дело не только в её ботфортах на каблуке.  - Так ты завтра с детишками познакомишься уже? – почти трезвой улыбкой озарил друзей Марк.  - В лицее только старшеклассники. Я боюсь, что они на меня вешаться будут, - хохотнул Егор и сделал глоток из бутылки.  - Да после первого занятия они захотят повеситься на верёвке, а не на тебе, - приятели дружно засмеялись, увлекаясь всеобщим ликованием с законченной очередной песней группы. – Ты смотри там с ученицей какой-нибудь не замути. А то вотрётся какая-нибудь особа в доверие, и горела твоя практика синим пламенем.  - Не могу гарантировать безобидность их фантазий, - снова смешок и глоток из бутылки, - но вот со школьницей у меня могут быть только деловые отношения.  - Ты же два года преподавал в… как его там? – щёлкал пальцами Саша, растряхивая алкогольную смесь по стенкам бутылки.  - Говори «Мухосранск»: не ошибёшься, - Егор криво усмехнулся и продолжил речь друга: - Несколько пятиэтажек, а так – частный сектор. Ни клуба, ни кинотеатра, ни торгового центра. Никаких обновок за полгода, да и зарплата оставляет желать лучшего. Деревня деревней, хотя Левицкий называл это городом.  - Ну, и в дыру он тебя послал, а ты ещё его любимчиком был, - Марк уже давно усыпил свою зависть к другу и не только потому, что он остался проходить практику в столице, а Егора отправили к чёрту на куличики. – Хотя ты же талантливый, так что и там управился бы.  - Это точно, - Егор жеманно усмехнулся, припоминая уроки почти деревенским детишкам. – Но они хотя бы слушали меня, потому что самому старшему из них было четырнадцать. А эти чуть ли не в затылок дышат.  - Тебе грех жаловаться, - Саша поставил выпитую бутылку на стол, - я вообще преподаю в почти что женской гимназии. Ты представляешь себе, что такое толпа невинных девчонок?   - М-да, - Егор дружески хлопнул того по спине и улыбнулся. – Ты, кстати, с Анькой так и мутишь или разбежались уже?  - Да какой там. На свадьбу уже намекает. Замахался дурака строить из себя. Я же всё понимаю, но куда мне, практиканту ещё, жениться? Пока на работу не устроюсь, предложения не сделаю. Придётся ей потерпеть год, а там хоть трава не расти, - Сашка многострадальчески оглядел толпу клуба, завидуя всем подряд и Егору в частности.  - Анька хорошая же. Чего не поговоришь с ней на эту тему?  - Да ладно тебе, Егорка, это их отношения, - Марк с силой схватился за плечо друга и быстро сменил тему: – О, смотри, молоденькая кровь. Не хочешь познакомиться с ней? Марк указывал на короткостриженную шатенку в малиновом платье чуть выше колен. У неё была обычная мокрая завивка и лёгкий макияж. Ни тебе профессиональной маскировки появившихся морщин, ни тебе дряблость кожи, ни тебе отчаяние в глазах. «Да почему бы и нет?» - он был немного пьян и не видел особо никаких преград познакомиться (хотя бы!) с молодой девушкой.  Вот здесь произошло то пикантное обстоятельство, следствие которого вы читали раньше.  Паша рассказывал мне о том, что хочет познакомиться с вокалисткой, и, пока мы обсуждали наш план, к Ксюше уже подошёл чуть подвыпивший Егор. Сначала он стоял возле барной стойки, искоса поглядывая на подругу, а затем подошёл и почти не заплетающимся языком с адекватной интонацией предложил ей потанцевать. Я сначала не обратила на это ровным счётом никакого внимания, потому что Ксеня, вопреки всеобщему мнению одноклассников, была смелой, и в такие вот критические ситуации в ней просыпалась неслыханная дерзость. До драки дело не доходило, да и до изнасилования тоже. Но из-за кое-каких обстоятельств я поклялась следить за её поведением. Пожалуй, ручной тормоз, стоп-кран борзости Ксени – это я. Ну, меня это не особо волнует, правда. Если она во мне нуждалась таким образом, то почему бы и нет. Подруги же. После третьего «нет», прозвучавшего с её уст, в ответ приставучему мужчине, она слегка ущипнула мою руку, привлекая внимание. Пока он отвлёкся на вибрировавший телефон, я шепнула на ухо подруге достойный ответ, после которого она смело может игнорировать «раздражителя». И вот с её уст срывается: «Здесь так много людей, а вы уделяете слишком много внимания для меня одной, Егор», и она более не смотрит в его сторону. Видимо, с этой фразы ситуация начала крутиться, как барабан Якубовича. Вечер в клубе мы закончили успешно и даже в хорошем настроении вернулись домой, проводив Ксеню, а дома к тому времени стало потише, так что ничего досаждающего в семье не предвиделось перед сном. К слову, с вокалисткой Пашка так и не познакомился. С утра в доме всегда хаос, потому что одна ванная на одиннадцать человек – пожалуй, слишком большая конкуренция. Обычно раньше всех просыпалась мама, но вчерашний загул дал о себе знать, и первым в квартире зазвенел мой будильник. Наспех стянув с вешалки свой махровый халат, я помчалась в ванную, первая, чтобы посидеть там подольше. На душ, умывание лица тоником и чистку зубов уходит от двадцати до тридцати минут, и за это время мама обычно успевает приготовить овсянку и разогреть что-то к каше. Котлеты, мясо, голубцы – мне без разницы. Только вот мама проспала, а значит, я осталась без завтрака. Для меня выйти из дома без еды в желудке – всё равно, что пойти на экзамен неподготовленной. Мне повезло, вчера съели не всё. Две ложки салата, бутерброд и чай послужили отличным овсянкозаменителем. К тому времени, как я собрала сумку, все были на ногах. Кто-то стучался в ванную, кто-то искал в холодильнике съестное и плохо лежащее, а кто-то уже ел. В любом случае, сегодня мне пришлось первой открывать дверной замок и покидать дом.  Как и любое начало осени, сегодня было тепло. Настолько тепло, что утром в семь ещё не прохладно, как обычно это бывает в начале сентября. К слову, первое сентября. Из предметов у нас появились право и экономика, а исчезли – труды, медицина и социология. Ещё нам освободили субботу: выпускной класс, поэтому наша шестидневка превратилась в пятидневку, а освободившийся выходной оставили под семинары, консультации, лекции и прочие кощунства преподавателей, чьи предметы тебе либо нужны для поступления, либо нужно подтянуть. Балл аттестата ведь никто не отменял, правда? Ксеня ждала меня уже на остановке у входа в метро. Красивая, как всегда, в платье и с пиджаком. В лицее был дресс-код, поощряя тягу молодёжи к деловому стилю. Нет, никто не ходил каждый день в костюме с галстуком или бабочкой, кроме преподавателей мужского пола и нашего директора. Скорее понятие дресс-кода в лицее соответствовало понятию дресс-кода в приличном обществе. И как по мне, то это отличное решение. Я не для того ушла из школы, где ходят в кедах и шортах-трусах, чтобы наблюдать здесь такое же.  - Классный кардиган. Новый? – и да, Ксеня, как настоящая подруга, всегда замечала мои обновки. То волосы подстриженные, то тушь классная, то браслет. Нет, это не зависть, скорее просто интерес, ведь мы обе знали о том, как любит одеваться каждая из нас, и могли себе это позволить благодаря родителям. На метро нам добираться десять минут, и столько же идти до самого лицея. Всякий раз проезжая на эскалаторе, мы с Ксеней играли в гляделки с теми, с кем встречались взглядом по встречному пути. Это могли быть симпатичные парни, суровые бабули, занятые женщины и мужчины. Но больше всего нам нравились те, кто умудрялся говорить по телефону, следя и за своим багажом, и за рядом стоящими людьми на случай кражи. А потом забавными были их лица, когда мобильная связь внезапно прерывалась. В такие моменты мы всегда прыскали со смеха.  В этот понедельник мы хотели увидеть практиканта или практикантку, которую Елизавета, наша крутая историчка, поставила вместо себя. Пока она будет дописывать и защищать свою кандидатскую, знакомиться с нужными людьми и обзаводиться полезными связями, мы должны были в деталях разобрать конец 30-х годов ХХ века и идти дальше. На одиннадцатый класс министерство оставило нам Вторую мировую вплоть до ХХI века включительно. Отчасти наш костяк отличниц (Олька, Женя, Лара, Ксеня и я) были против того, чтобы на такую серьёзную тему давали какого-то практиканта, но что могли поделать мы, всего лишь рядовые ученицы. Против малоопытного студента были и наши хорошисты, которые тоже не менее заинтересованы в балле своего аттестата. Кто-то из них брал историю за профилирующий предмет на экзамены, а кто-то, как я, пользовался обстоятельствами, благодаря которым вместо сказок Андерсена знала историю.  Отец настаивает на том, что знать историю нельзя, что это просто чужие слова, переданные из уст в уста. Поэтому само выражение «знаю историю» его частенько раздражало, особенно у своих студентов. Взяв его рассказы ещё с времён преподавательской деятельности на обозрение, я употребляла и повторяла их то Ксене, то Ларе, то всему классу. Не то, чтобы я гордилась профессией своего отца, просто к слову всегда были эти его рассказы. В этот раз всё было несколько иначе. Мы пришли рано. Взяли ключи от нашего кабинета, заняли любимые парты под стеночкой, общались на разные темы, вспоминая и вчерашний вечер. Мало-помалу подтягивался народ. Шептались, смеялись, кричали – это было похоже на самый обычный выпускной класс, который толком не отошёл от лета и пытался вторую неделю вклиниться в учёбу. «Нам же поступать всё-таки в этом году». Вообще-то у нас был неплохой класс: никто никого не травил, не унижал – могли подколоть разве что. И то, второй год, как мы вместе, а эти подколы помогали преодолеть трудность учёбы, потому что тут нас напрягали посильнее, чем в школе. Самым языкатым был наш обаятельный староста – Костя. И шутки у него всегда были безобидные, добрые, которые очень легко принять за флирт. В какой-то мере и мне он нравился. Статный, смышлёный, с чувством юмора, симпатичный – он нравился всем, да и относился ко всем просто так, дружелюбно. В прошлом году мы с ним вместе прогуливали биологию, к которой ни у меня, ни у него не лежала душа. Но это ничего не значило, хотя приложи я усилия, может быть, отношения (чуть больше, чем дружеские) у нас бы завязались. Староста нравился и Ксене, поэтому я как настоящая подруга пообещала ей: «Если он предложит мне встречаться, откажусь». А она скрывала стеснение и жалость к самой себе где-то за пределами моего кругозора, потому что неловкость после этой фразы, будто бы я могу нравиться Косте больше, её огорчила.  Собственно, первым уроком у нас стояло право, которое ввели в этом году. И могу сразу сказать, что внимание преподавательницы своими знаниями я привлекла, только благодаря двоим «апостолам». На перемене Ксеня подсела ко мне, потому что на парах я любила сидеть одна, класть сумку на стул рядом, и порой на сумку клала и колено, заставляя сидящих на соседнем ряду одноклассников лицезреть подошву своих туфель. Задвинув стулья передней парты (и, по сути, являющейся первой) Оля подошла ко мне с делом:  - Слушай, я тут от Болонки узнала, что практикант наш – парень, и он тот ещё орешек. На первой паре загонял их вусмерть.  - Да не дрожи, - коснулась легко её запястья, - вряд ли на первой паре станет гонять. Знакомство же и всё такое. Может, они его раздраконили чем-то? Оля пожала плечами и в полной неопределённости пошла обсуждать это с Ларой и Женькой.  - Кать, а что если он, правда, зверь? – а в такие моменты она трусиха, думает о самом худшем. Ей-богу, как самая обычная отличница.  - Кравец, успокойся. Я вызовусь вместо тебя, если тебе от этого спокойнее, - и то ли мои слова, то ли тёплая улыбка возымели успех, но Ксеня воодушевилась.  Раздался предупредительный звонок за пять минут до начала пары, и мы с подругой расстались: она села з  парту позади меня, а я спустила сумку на стул и закинула колено. Галдёж привычно стихал, а дверь то и дело открывалась. Входили то наши, то не наши, перепутавшие аудиторию, то преподаватели, которые искали учеников. Но за минуту до звонка в аудиторию вошёл мужчина. Хотя правильнее его назвать парнем. Или всё-таки мужчиной? Высокий. Стильный. Шатен. Очень тёмный шатен. Худощавый. Уши топорщатся. Побрит. Не окольцован. Часы классические. Очень дорогие кожаные ботинки. Даже блестят. Да и он сам весь… светится, что ли? Пока я увлеклась рассмотрением практиканта и его внешнего вида, Ксеня дёргала меня по плечу. Весь с иголочки такой. Расстегнутый тёмно-серый пиджак, брюки, рубашка белая в мелкий синий цветочек. Аж голова закружилась от такого стильного… Я так и не решила: называть его парнем или мужчиной.  Пока поворачивалась моя голова, взгляд пробежался по восхищённой Ольке, которая тащится от стильных взрослых мужиков, по Ларе, которая из-под редкой чёлки рассматривала его, по Косте, Ане, Насте… Все одногруппники, как один, сканировали новое лицо в стенах нашего, уже родного, лицея. И это всё за минуту, между прочим, потому что звонка на пару всё ещё не было. А вот лицо Ксени меня удивило, натурально так удивило. Она сидела, досадно закусывая губу, словно мои жертвенные слова и улыбка пять минут назад не возымели никакого успеха ровным счётом.   - Это он, - только и прошептала она, как можно тише, чтобы сидящий сзади неё Костя не услышал (а сбоку, как и у меня, у неё никого не было). На моё вопросительное вздёргивание головой, она продолжила: - Вчерашний Егор из клуба. Я резко обернулась, стараясь снова увидеть в этом человеке то восхищение, которое было у меня минуту назад. И его не было. Сказочный миг, о котором я всегда хотела слышать от папы, про принца, прекрасного, очаровательного и только моего, прошёл так же резко, как  желание жертвенности за Ксюшу. Уже сидя спиной к ней, я осознавала, под какой удар подставила себя, и какой удар ещё ждёт её. Пожалуй, единственное, на что можно было уповать, так это на достаточный уровень алкогольного опьянения у практиканта прошлой ночью. И прежде, чем раздался звонок, я впервые услышала из уст Ксени, молитву. Корявую, не подходящую ни под один канон. Отчаявшаяся подруга услышала только моё «заткнись», и умолкла, потому что религии за всю мою короткую жизнь мне хватило с лихвой. Думаю, что последняя инстанция, за которую хваталась Кравец – это то, что вчерашний знакомый оказался просто очень похож на этого человека.  - Доброе утро, - голос бодрый, чуть резкий и грубоватый, - меня зовут Егор Дмитриевич. В ближайшее время (он с пренебрежением взял в руки мел, засучив преждевременно рукава, и принялся записывать на доске своё имя и сегодняшнюю дату) я буду заменять Елизавету Романовну, пока она защищает кандидатскую. Обращаться ко мне по имени можно будет только тем, кто хорошо знает мой предмет.  - А тем, кому очень хочется? – с улыбкой поинтересовалась Оля, вызвав одобрительные взгляды у большинства одноклассников.  - Если ты хочешь  в туалет, можешь выйти, - он ладонью указал на дверь, будто пропускал её вперёд, как истинный джентльмен, и деловито уже продолжил: – А если ты хочешь называть меня по имени, тогда заслужи это. Олимпиада, курсовая на МАН (Малая Академия Наук), доклад сделай или завали вопросами отвечающего домашнее задание. Тогда он получит «три», а ты «5».   - А почему «3»? – раздалось из класса.  - Зачастую, если девушка хочет что-то получить, - практикант бегло осмотрел класс и встал за кафедру, которая стояла прямо перед первой партой среднего ряда, и, упираясь в её борта цепкой хваткой, заканчивал, - то она добьётся своего любыми путями. А вообще, если отвечающий ответит на её вопросы, то я заподозрю сговор, и поставлю обоим «три».   - Вы любите цифру «три»? – Женя, сидевшая за первой партой, прямо у него перед носом, явно чувствовала какое-то перевозбуждение, потому что даже у меня кровь немного стыла в жилах от его властности и горделивости.  - Сделай мне к следующему уроку доклад на тему «Цифра три как магический символ в истории». И не ищи в интернете – там нет такой статьи, - он вёл себя абсолютно спокойно, но от его общения с некоторыми людьми из класса у меня сложилось очень дурное впечатление, будто бы он прессует нас своим авторитетом. Я чувствую, как он давит на нас, хотя вроде бы ничего не делает. И это гадкое ощущение, что он на коне, а мы – букашки-таракашки, мне совсем не нравилось. – Ладно, поступим так. С первой парты по очереди говорите свою фамилию, я вас отмечу, а самые открытые и смелые смогут потом  рассказать, чем им нравится история, что-то о себе и всё в таком духе. Желательно, чтобы троечники мне такой информации не говорили, потому что она мне ни к чему. И да, если я не вижу вашего лица, не ленимся, поднимаемся, разминаем кости, чтобы остеопороза не было. Поехали.  - Смирнова Аня.  - Я вроде бы просил только фамилию, - разочарованно бросил практикант едва слышно. – У вас в классе нет однофамильцев, а имена ваши запоминать я не собираюсь. Резонанс, который совершил характер практиканта, был настолько силён, что теперь я поняла возбуждение Ольки, когда та услышала всё из уст Болонки. У меня зародился не столько страх, сколько странное уважение, что ли. Молодой, а принципиальный, хотя и урод. Не внешне - морально урод. Дать Женьке с первых минут доклад за её любопытство – слишком жестоко. Нет, она подготовит, я уверена, но вот защитит ли. Сомневаюсь, что этот педант так просто её отпустит после того, как она доклад предоставит перед всем классом. Пусть она и не из робких, и за оценку не боится, но для неё история – профилирующая. Она собирается её сдавать на экзамене, поступать в юридический вуз, пусть и смекает больше в языках, чем в истории. Говорить умеет, язык подвешен, но такой прессинг даже ей не по зубам. Чем больше людей отмечал в журнале практикант, тем сильнее Ксюша дёргала меня за плечо. К ней неумолимо быстро подходила очередь, и, брякнув фамилию, парень (мужчина?) не взглянул  даже на неё (о, чудо!). Я победно завершала эту детскую перекличку, обыденным тоном и голосом, да и пыл подруги сзади утихомирился, вот только практикант решил задавать вопросы сначала отличницам, а потом уже всем остальным. Хотя начал он традиционно со старосты. И тут, наверное, в первый и последний раз в жизни, Ксеня пожалела, что она отличница.  - Леонов, значит, - Егор Дмитрич обошёл кафедру и присел вполуоборот на стул, спиной к Женьке, созерцая поднявшегося из-за стола Костю. – Ну, рассказывай. Каким образом тебя занесло в лицей, пойдёшь ли дальше в университет или собираешься в другом городе учиться?   - В лицей меня родители направили, да и я тут почти весь девятый класс провёл на дополнительных, - и как ему удаётся так непринуждённо вести беседу под таким взглядом? Ксюша, наверное, сквозь стенку хочет пройти – настолько жмётся к ней, скрываясь за моей спиной от практиканта. – В университет собираюсь наш, на экономический.  - А чем увлекаешься? – наверное, со стороны это должно выглядеть, как беседа милого нового преподавателя, который искренне хочет подружиться со своими подопечными из-за небольшой разницы в возрасте, но не выглядит так.  - Танцами и музыкой. На гитаре играю.  - Ладно, кто у вас тут хорошо учится? Называй по очереди людей. Когда дойдёшь до троечников, остановись, - практикант поднялся со стула и прошёлся к своему креслу, готовясь к чему-то очень жаркому.  - Абрамова Оля, - Ксеня развернулась к старосте и умоляюще смотрела на него, шепча одними губами, чтобы он не называл её имени вообще. Но это не скрылось от взгляда коршуна в учительском кресле, однако он смолчал.  - Значит, ты отличница, - злопамятно усмехнулся практикант Ольке. – Как думаешь, ты больше умная или красивая? Она покраснела от растерянности и смущения одновременно. Класс не знал, как реагировать на это: вроде смешно, а вроде это же Абрамова – красивая и умная, списывать даёт, активистка. А практикант сидел себе, как ни в чём не бывало, словно созданная напряжённая атмосфера, катаклизм, явно не его рук дело. Среди всеобщего шёпота и гула я услышала протяжной стон подруги, которая вот-вот была на грани срыва. И, воспользовавшись суматохой и спиной Жени, которая надёжно скрывала все мои поползновения головой, бросила «перестань паниковать», чтобы хоть как-то вразумить истеричную натуру.  - Ладно, не смущайся. Красоту вижу, а ум – нет пока. Продемонстрируешь позже. Хочешь что-то рассказать о себе? – вот так вот взял и своим беспардонным унижением отбил у Ольки всё желание к себе. Может, это была его цель изначально? Если у него закрутится роман с ученицей, да «в стенах нашего уважаемого лицея» (так говорила заместитель директора по воспитательной части), то не миновать беды ни практиканту, ни ученице, ни Елизавете, ни университету, ни лицею. Всё-таки престижное учебное заведение, и скандал любой, даже самый маломальский, отразится на репутации очень скверно. – Нет? Тогда следующий.  - Сазонова Женя.  - А, так ты тоже отличница? – с лёгкой улыбкой (ещё тогда я не знала, что это та самая садистская улыбка) поинтересовался он. – Ну, расскажи о себе что-нибудь, что будет интересно услышать всем.  - Ну, я, похоже, единственная в своём роде, которая умудрилась заработать ваше плохое расположение к себе вполне безобидным вопросом, - она не улыбалась, говорила чуть с опаской, но её ответ позабавил практиканта. В ту секунду я и поняла, насколько он садист. «Он очень садист».  - Знаешь, а ты мне нравишься, - судя по трясущимся рукам отличницы, она ожидала чего угодно, но не этого. – Ну, что, Женя, доклад можешь не делать, а передай его тому, кого Леонов назовёт после тебя.  - Острова Лариса, - Костя с молчаливым извинением глядел на скромную, зажатую Лару, которая так восхитилась наружностью практиканта и разочаровалась в характере, что встать она так и не удосужилась.  - Острова, поднимайся. Ты меня боишься, что ли? – нет, ну, каков наглец! Говорить такое в лицо девушке, которая и глаз на него поднять не смеет.  – Ладно, сиди. Я с тихонями не общаюсь. Женя, она всегда такая? Сазонова чуть дёрнулась, когда практикант назвал её по имени, словно выделил из всех в классе, и всё равно кивнула, не смея раскрыть рта. Комок в горле и за Лару, которую подставила с докладом, и за Костю, который не смог соврать, и за себя, что своей серьёзной натурой привлекла новичка. Костя назвал фамилию Ксени, и мягко, очень мягко опустилась её ладонь с моего плеча. И вместе с этой ладонью я ощутила, как увядает надежда подруги, что практикант её не узнает. Но судя по его всё той же садистской улыбочке, он узнал, вспомнил, как она просила старосту о чём-то, догадался о сути её просьбы и произнёс:  - Кравец, к доске.  Тут уже можно возвращаться к тому эпизоду, о котором я рассказала сначала. Про то, как Ксеня впервые в жизни получила тройку, про то, как я вступила в диалог с практикантом, чтобы отомстить за неё и выполнить своё обещание, и про то, что в тот момент практикант изменился в лице, услышав ту самую фразу, которой Кравец отшила его прошлой ночью в клубе «КС». Ну, а теперь вернёмся уже к нормальному ходу событий.  - Леонов, Скавронская тоже отличница? – медленно издевается надо мной, прожигает взглядом моё лицо, отчего мне становится дурственно. А Костя, заложник обстоятельств, утвердительно отвечает, от чего улыбка на лице практиканта расползается ещё шире. Если бы я не знала его мотивов, то этот жест можно было бы принять за добротный знак флирта. Кстати, когда он улыбался, то выглядел безобиднее. Вот парадокс ведь! – Тогда «два» тебе, Скавронская. За дружбу надо платить.  - Вы у меня ничего не спрашивали по своему предмету. Не имеете права ставить мне двойку тогда, - что-то подсказывало мне, что первый урок права даром не прошёл для меня.  - А я тебе не за знания поставил, - с наслаждением этот педантичный ублюдок выводил двойку в журнале напротив моей фамилии: я даже видела движение его ручки(!), - а за поведение. Похоже, он был доволен собой сейчас. Каждое слово произносил с таким теплом, с такой заботой, что моё негодование только росло. Ксеня сзади просит успокоиться, чтобы замять эту историю побыстрее? Да какой там! Катерина в ярости и будет крушить и ломать до тех пор, пока не выгорит запал.  - Можешь пойти и обрадовать куратора своей двойкой по поведению. А затем покарауль дверь снаружи, чтобы никто не напал на вашу историческую группу, до звонка, - спокойным тембром произнёс практикант и с ожиданием каких-то моих действий в упор смотрел, пристально и не моргая. – Ты поняла, что я сказал? Корнями в этот стул вросла? За дверь, Скавронская.  - Хорошо, что нет, - шепнула я так, чтобы Ксеня слышала, и, быстро сунув телефон в карман кардигана, покинула аудиторию. Впервые меня, Катерину Скавронскую, выгнали из класса за плохое поведение. Не подождать, пока другие напишут контрольную. Не выйти, чтобы не подсказывать Кравец. Не выйти, чтобы подышать свежим воздухом, когда на мне лица нет. Не выйти, чтобы позвать кого-то. Нет, это было то самое «за дверь», когда говорят плохому ученику, не прилежному, непослушному и трудно управляемому. Разве ты такая, Катерина? Вот скажи мне, то есть себе, ты действительно такая непослушная? Как давно ты стала трудным подростком? Тебе ведь восемнадцать будет. В кого ты превратилась? Ладно, хватит с меня моих собственных нравоучений на материнский лад. Ведь главное для прогульщика – не попасться. А нашими коридорами любит прогуливаться то замдиректора по учебной части, то замдиректора по воспитательной части, то сам директор. Если честно, для меня сейчас опасен любой человек, который имеет прямое отношение к учительской. Поэтому я двинулась, как и было мне приказано, к куратору. Елена Александровна, будучи преподавателем математики (и курса алгебры, и геометрии), сейчас сидела в учительской, разговаривая с другими преподавателями, которые у нас не вели. Вызвав её на минуту из кабинета, поделилась с ней историей, произошедшей на уроке, не преминув случаем исказить образ практиканта до садистского. Конечно, я сказала, что получила двойку ни за что, а ещё сказала про то, каким образом он издевался над Ксюшей, которая едва ли не расплакалась. Не то, чтобы я была доносчиком... просто меня с этим человеком ничего не связывает, чтобы чувствовать обязательства, помыкая которыми меня можно уличить в доносе. Вот честно, я не чувствую себя противно или как-то лицемерно. Пожалуй, я вступила в такую серьёзную перепалку с кем-то ранга «учитель» только из интереса, чем это может кончиться. Само собой, и обещание Ксене, желание отстоять её честь тоже играли роль, но не такую, как банальное любопытство, так схожее на детское «а что будет, если…?». До конца пары я слонялась по коридору, пока чуть не попалась на глаза завучу по воспитательной части. Это была такая суровая женщина, что связываться с ней в каких-либо иных, кроме миролюбиво-деловых, целях не  имела никакого желания. Но больше всего меня озадачил ответ и общее настроение куратора на мою петицию в устной форме: «Катенька, постарайся не ссориться с Егором (сделала паузу) Дмитриевичем. Он один из лучших учеников Елизаветы Романовны, и в университете его имя на слуху. Ни к чему иметь таких врагов, как он».  Хм, что же меня больше всего разозлило в её ответе? То, что она так легко говорила о нём, будто об ученике, без его неудобного отчества? Или то, что она просила закрывать свой рот, когда он позволял себе лишнее? А, может, то, каким тоном она говорила? С такими выводами меня, похоже, всё бесило в её ответе. Я-то ожидала совета держаться подальше, не давать слишком сильного спуска, ведь он всего лишь жалкий практикантишка, а я перспективная ученица, отличница, активистка, с отцом (бывшим преподавателем и ныне престижным юридическим консультантом), которая не должна посрамить её выпуск в следующем году. Пожалуй, я ожидала нотаций о «нашем славном лицее, в стенах которого мне, грешной, волей Бога дозволено учиться», я ожидала спущенных рукавов, даже злости я ожидала из-за своего плохого поведения и угроз матерью и отцом, которые чуть ли не три шкуры с меня сдерут, когда узнают. Чего угодно, в общем, только не подхалимства. Я могу лицемерить и скрывать свой буйный нрав в лицее, потому что здесь импульсивность не в моде. Я могу ругаться матом на улице и вступать в споры с бабульками. Я могу в интернете затроллить любого человека, если захочу. Но подхалимство выдавливать из себя, словно из пустого тюбика остатки зубной пасты? Уж простите. Едва прозвенел звонок, я спрятала телефон в карман вязаного, грубого кардигана, и открыла дверь. Меня не волновало, говорил этот садист сейчас что-то, мурлыкал или пел колыбельную. Меня не волновали два десятка пар глаз, которые с  неожиданностью глядели на меня. Собственно, меня сейчас вообще мало, что волновало. Он что сказал? «До звонка» . Звонок был. Всё честно. А вот насчёт справедливости и объективности  мы ещё посмотрим, кто кого.  Ксеня смотрела на меня с подозрением – видимо, такое у меня странное выражение лица было. Молча сев за парту вместе с «урок окончен», я сделала вид, что не заметила этих слов, и просто меняла тетради и принадлежности одного предмета на другой. Сейчас должна была быть большая перемена, на которой все идут в столовую или кафетерий. Кравец тоже заменила тетради и, вопреки всеобщему шуму и обсуждению предстоящей биологии, подсела ко мне, ожидая подробностей.   - Ну, что сказала куратор? – практикант, собрав свои вещи (персональный блокнот с ручкой, лёгкую кожаную сумку свободного кроя, где лежали его личные принадлежности), стоял возле моей парты с журналом в руке.   - Всё в порядке. Разве может быть иначе? – не глядя на него, сдерживая гнев, говорила я. Хотя уверена, что моё настроение достигло и его метра восьмидесяти с чем-то.  - Идём-ка со мной, Скавронская. И Кравец с собой захвати, - обмолвился, развернулся и остановился у самой двери, заметив, что мы нерушимо сидим на местах: - Дважды повторять не буду. Я и Ксеня, захватив телефоны и кошельки, чтобы после разговора отправиться в уже опустевший кафетерий за чаем, расторопно двинулись следом. Поднимаясь на второй этаж, практикант выловил какого-то паренька, попросив отнести наш журнал в учительскую и не перепутать стойки одиннадцатых классов, а сам, тем временем, поднялся и зашёл в мужской туалет. Ксеня нахмурила брови, будто сомневаясь, что это происходит в реальности. И через мгновение раздалось «ну, и долго вы там стоять будете?», а мы опешили, не зная, входить или нет. Эту торжественную участь (войти первой в мужской туалет) мне предложила Ксеня, и как самая смелая из нас двоих я вошла.  Ничего удивительного там не было. Несколько писсуаров, пара кабинок, умывальники, зеркала, урны – да стандартный набор любого приличного мужского туалета. Практикант сидел на подоконнике, спиной упираясь в открытое пластиковое окно. Без москитной сетки и какого-либо ограждения, в это окно можно было вывалиться без проблем. И знаете, что? У меня появилось желание, не жгучее, а просто желание столкнуть практиканта. В раздумьях над тем «а что же будет дальше и как оправдываться», моё лицо, видимо, приняло очень странное выражение, поэтому Ксюша уже дёргала меня за рукав, чтобы я перестала откровенно пялиться на мужчину (а мужчину ли, всё-таки?).  - Что, думала, как бы выкинуть меня из окна, Скавронская? – он усмехнулся отчасти нам, отчасти себе и достал из сумки, висящей на ручке окна, сигарету и зажигалку. – Сигарету не предлагаю, барышни. Вы и так нервные, а никотин от нервов не избавляет. Я так хотела спросить, а что же избавляет, но усмирила свой язык, вспомнив всю гадливую ситуацию с Еленой Александровной. То, что практикант, почти учитель, курил в туалете, как ученик, никого не смущало. Особенно его. А вот то, что он пепел струшивал вниз, быть может, на голову какому-то человеку, меня озадачило. Интересно, он всегда такой легкомысленный? Не задумывается о последствиях совсем. Вдруг директор увидит? Или, не приведи господь, зам по воспитательной части? Она же тут такую бучу поднимет, что ни авторитет Елизаветы Романовны, ни даже самого ректора вуза, который заступится за этого шалопая, не изменят её бульдозерского настроения.  - Кравец, дверь закрой. А то запалит же кто-то, - настоятельно бросил практикант, словно забыл об этой маленькой детали.  - Боитесь, что другие преподаватели вас за курением застукают? – с усмешкой бросаю я.  - Да нет. Они меня, в большинстве своём, вырастили, так что этим их не удивишь. А вот ваше с Кравец пребывание здесь их однозначно заинтересует, - хитрый взгляд исподлобья и кривая усмешка от него вместе с дымом, который я, кстати, терпеть не могу, всё больше раздражали меня. И как это, интересно, я забыла, что у меня презрение к курению и курильщикам тоже? Я уже больше минуты нахожусь в одной комнате с дымящей сигаретой, а реакции – ноль. В чём дело?  - Мы по вашей милости здесь, - Ксеня, которая закрыла дверь на замок, уже стояла возле меня и готова была дерзить. Мы не в классе, так что можно немного освободить путы этики, хотя ею в нашем общении за последнюю пару часов и не пахло вовсе.   - Кравец, ты точно отличница? – жёсткий открытый взгляд, и я печенью чую, как тает уверенность подруги. – Ты уверена, что твоя версия будет выглядеть правдивее моей? Как думаешь, кому поверят: мне, за которым девушки вьются шлейфом длиннее, чем ты сможешь позволить себе на свадьбе, или тебе, у которой, наверное, и парня нет? Пардон, ты же с подругой.Хотя это никакое не доказательство. Практикант затянулся, аккуратно и не спеша, давая нам время придумать вразумительный, а главное – остроумный ответ. Я стояла, стояла и смотрела, как он держит сигарету, как обращается с ней, как меняется его лицо каждый раз, когда он крутит головой. Нет в этом ничего волшебного, светлого и привлекательного. Секунды идут так же быстро, как и всегда. Скорее это заторможенный обмен информацией с мозгом, нежели что-то магическое.  - С тех пор, как вы покинули лицей, здесь кое-что изменилось, - начала аккуратно я, изучая квадратную молочную плитку на полу. – Например, в коридорах установлены камеры видеонаблюдения.  - А вот это уже интересный ход событий. Продолжай, - он, правда, это только что сказал? В глазах огоньки горят? Он будто возбуждён чем-то. Его мозг активизировался, и внимание прилипло ко мне, как пиявка. Вот и та самая неловкость, которая бывает у Лары, когда кто-то долго и пристально смотрит на неё таким заинтересованным взглядом. Но в большей части ей удавалось пользоваться такой популярностью перед химией и биологией, а вот мне сейчас было уже действительно неловко.  - Да и разговор наш, - удивляюсь, до чего ровно звучит мой собственный голос, - будет впредь записываться на диктофон.   - Блеф, - тут же стратил практикант, откидываясь так лихо, будто свалиться в окно хочет. – Вот этому уже не верю.  - А зря, - я достала из кармана телефон, снимая блокировку и показывая вращающиеся диски с плёнкой диктофона.  Цокнув, будто мои слова его не убедили, а доказательства – фальшивка, практикант выбросил окурок со второго этажа. Разочарован? Но почему же меня тогда прямо распирает от ликования? Ещё немного, и я буду улыбаться, как самый счастливый человек на Земле, широко, до боли в скулах и демонстрировать свои зубы.   - Выключай. Разговор будет не для записи, - серьёзно заявил тот, вставая и закрывая окно. – Не хватало, чтобы об этом ещё кто-то узнал или услышал. Он сел обратно на подоконник, но уже лицом к нам и, словно собирался с мыслями.  Может, не знал, как выразиться? Или как бы в своей манере преподать нам урок? Ведь он знает, что нам нет восемнадцати, а в «КС» пускают только совершеннолетних. Или будет просить не выдавать его? Молчать? Да нет, такой урод, как он? Гордый, высокомерный, властный  и просить? Скорее уже на шантаж пойдёт, и мы устный договор заключим.  - Вы кому-нибудь о вчерашнем говорили? – из далека, значит, начал. Ну, ок. Ксеня отрицательно замотала головой, а я ждала продолжения, испытывая его нервы тем, что моего ответа он не знал. – Скавронская, тебе особое обращение нужно?  - Вы продолжайте свою мысль, Егор (пауза) Дмитрич. Я не хочу вас перебивать, - плавно заметила я, исключительно вежливо и в рамках учтивости.  - Уже перебила. Говори, - нетерпеливо бросил он. Нервничает, значит. Переживает о своём авторитете в глазах Елизаветы Романовны? Или о практике?  - Нет, - заверила его, всё так же спокойно.  - Вот и не говорите. Если узнаю, что вы проговорились, найду, чем вас завалить, - вот и пошли угрозы уже. Господь, почему я стыкаюсь с этой банальностью? Разберись с его страхом уже раз и навсегда. А то будет ходить и прислушиваться к нашим с Ксеней разговорам с одноклассниками, не говорим ли мы кому-нибудь о вчерашнем происшествии.  - А если я скажу, что об этом знает мой брат, который уже совершеннолетний? Он вчера также видел вас, потому что мы были вместе, - опасность, практикантишка, опасность. Чуешь её? Она пахнет так же, как твоя сигарета, только сигарета вставлена в твой зад. И скоро будет жарко.  - Скавронская, что ж ты такая несговорчивая и двуличная, - словно гора с плеч упала, говорил шатен. – Я терпеть не могу людей, с которыми нельзя договориться. Как быть? Он смотрел на меня в упор, чуть улыбаясь, без всяких задних мыслей, словно, и правда, желал знать моё решение проблемы.   - А разве надо как-то быть? – в этот самый момент, когда кто-то поинтересовался моим мнением, не материнским, не отцовским, не кураторским, а лично моим, я почувствовала благодарность. Она была мимолётной и едва ощутимой, но, наверное, именно в тот момент, у меня появился процент уважения к этому мужчине (?).  - Видишь ли, Скавронская, ты ученица в классе, где я преподаю. Ко всему прочему, отличница. Я буду пользоваться твоей помощью, так что нам надо придумать, как сосуществовать друг с другом, - он всё такой же урод, а ведёт себя по-человечески и пытается со мной договориться? С чего бы это вдруг?   - Я вам не доверяю, - подозрения всё больше скапливались в моей голове, и его паритетное отношение ко мне только способствовало этому.  - Здоровое недоверие — это хорошая основа для совместной работы, - за дверью раздались голоса, которые напомнили, что мы тут всё-таки не одни, - подумай об этом, Скавронская. В четверг с тебя доклад о деятельности Сталина в конце 30-х годов ХХ века. А ты, Кравец, найди себе парня и в подобные места ходи только с ним, а не с дерзкой подругой. Практикант вышел, а я так и осталась злая, ещё более злая, чем была. И когда выходил, ещё ухмылялся. Видать, мой злостный взгляд поймал, щука, если не сказать хуже. А вот Ксеня была очарована советом, и, судя по восхищённому взгляду, распахнутым широко глазам и раскрытому рту, то мне придётся ой, как не сладко с ней.