Когда истина лжёт

За прошедшие пару дней моё мнение о в меру сдержанной Ксене поменялось. Она бойкая, смелая, и самое главное - болтливая, уже сговаривалась с Олькой, обсуждая новый прикид Егора Дмитрича, которого утром увидела в дверях лицея. Две помешанные девчонки готовы были свести меня с ума, честное слово. Наш костяк отличниц, который обычно обсуждал то ужасную лекцию, то домашнее задание, то жалобы на надоедливых своими экзаменами учителей, теперь обсуждал исключительно нового практиканта. Нет, мы всё также делили параграфы по биологии, которые нужно прочитать за десять минут до звонка, чтобы каждый ответил свой кусок на паре и, по возможности, оставил несколько фактов не осветлёнными для остальных, на дополнение. Так прокатывало с любым предметом и обычно выходило, что у всех, кто хотел, имелись оценки. Наша рабочая схема ломалась только на истории: Егор Дмитрич не вызывал того, кто поднимал руку, не давал слова тому, кто хотел ответить на вопрос вместо товарища или дополнить ответ. Словом, житья с ним нам не было, потому что отличницы оставались без оценок, а троечники и ниже вечно были дёрганными историком. Нет, он, конечно, молодец, что заставлял их шевелиться, но не по мне такое – не быть уверенным в том, что напротив твоей фамилии в журнале есть хотя бы парочка положительных отметок. Кстати, та двойка за поведение до сих пор стояла, и как бы я ни поднимала руку, как бы ни старалась вызваться, на меня было ноль внимания. Однажды я попыталась крикнуть с места ответ, чтобы хоть так продемонстрировать свои знания. А он пригрозил мне тем, что поставит ещё один «двояк» и опять же за поведение. Зато Ксеня была счастлива. На его уроках она не пырхалась, словно была уверена, что он её не спросит. И он не спрашивал! Её, похоже, не волновала тройка, заработанная на первом уроке ещё. Эм, сказать откровенно, её сейчас вообще мало что волновало.  Какое-то время куча людей, мамина сестра с семьёй, всё ещё проживала в нашем доме. Погостить, так сказать, приехали. И каждодневное мамино лицо всё более явно говорило о том, что гости чуток задержались у нас. Мы никак не рассчитывали на недельные проблемы с ванной, холодильником и тишиной и, несмотря на то, что мама любит своих сестёр и их детей, но терпению её приходил конец. Она стала более нервной, претенциозной и критичной. Почему-то я уверена, что дело явно не в пмс. Первой в ванную всё так же ходила я, но теперь мама делала завтрак для меня отдельно, чтобы я быстрее всё уплела за обе щеки и бежала на учёбу. Сонные мухи нашего царства просыпались ближе к обеду, когда мама была дома, и за те два часа до её работы, которые она проводила с ними, ежедневно, как налёт, откладывалась ярость. Хотя по-настоящему её никто не доводил никогда до белого каления, так что мне даже нравилось, что этим кем-то будет кто-то другой, а не я. Не тот успех, которого хочу добиться в жизни. В следующий четверг после того страшного понедельника, придя на первую пару истории, мы с Ксеней озадаченно переглянулись. Нет, как бы ничего удивительного в том, чтобы устраивать контрольную работу на третьей неделе учёбы нет. Наверное, нет. Или не должно быть. Но, в общем, мы не посмели воспротивиться желаниям этого садиста, однако перепуганные одноклассники меня развеселили. Порой я начинаю задумываться над тем, что сама немного садист. Иначе как объяснить эту радость, такую схожую на ту, что испытывает этот практикант, мучая нас? На самом-то деле, контрольная была плёвой. Без труда её написали, пожалуй, мы с Ксеней, поскольку сидели вместе, и Олька с Женей. Лары не было ещё со среды по какой-то уважительной причине (потому что по неуважительной она пропускать просто не могла). Само собой, мы списывали. Да-да, даже отличницы могут списывать, и видимо, именно это позабавило историка больше всего, потому что под конец пары состоялся очень интересный диалог.  - Егор Дмитрич, почему вы без предупреждения дали контрольную? Мы ведь не подготовились, - чуть жалобно извещал Коротков Борька, типичный хорошист, смекалистый, но ленивый. Потому и хорошист.  - Я планировал дать её вам ещё в прошлый понедельник, когда мы с вами впервые встретились. Уже тогда я бы оценил всю безнадёжность вашего положения и не стал бы требовать от вас прыгать выше головы, - с улыбкой уверенно и бодро заявлял практикант. Он так тонко унижал наш класс всякий раз, когда предоставлялась возможность, что моя чаша терпения время от времени наполнялась единичными желаниями вырвать ему язык, удушить, выколоть глаза, залить кислоту в уши. В общем, не самые приятные картинки возникали у меня.   - А вообще не тебе, Коротков, жаловаться на контрольную. Ты-то всё списал с телефона, а вот, как минимум, трети класса повезло меньше. Они сидят прямо у меня перед носом, и все их поползновения руками я вижу сквозь парты, - с характерным смешком перед замявшейся аудиторией он продолжал: - У вас даже отличницы списывают, да, Кравец? Всю пару подстраивалась под Скавронскую, пытаясь выведать ответы на свои вопросы. Четырнадцать раз подлезла к ней, а она три из них – отказала, пять – ответила не сразу, а на остальные – дала беглый ответ из нескольких слов. Так что я жду от тебя перековерканные слова Скавронской, разбавленные большим количеством воды.  - Егор Дмитрич, - по-детски скандировала недовольная Ксеня, сидя рядом со мной. – Вы что, следите за нами?  - Кравец, я, может быть, разрушу твои розовые мечты, но про то, кто, куда полез, кого спросил и сколько раз, я могу рассказать относительно каждого в этой аудитории, - снова пробилось его высокомерие и самолюбие. Хотя, откровенно говоря, иногда остужать пыл подруги следовало бы. Мне-то тоже приедалась её увлечённость этим мужчиной (вопрос открыт). Кстати, именно от Ксюши я узнала, что практиканту нашему недавно исполнилось двадцать пять. Не знаю, где они нарыли дату его рождения, правда. Не удивлюсь, если они влезли в документы секретаря директора. А ещё он не был женат никогда, у него нет детей, и на своём потоке, что в лицее, что в универе, он был, чуть ли не гением. После таких дифирамбов у меня появился только один вопрос: как человеку с дипломом бакалавра и претендентом на магистра по истории удалось (без педагогического образования) преподавать предмет детям. Ведь без корочки педагога нельзя допускать до людей. Да и кто бы этому садисту дал диплом педагога?! Он же… садист натуральный.  Остаток дня прошёл неплохо, если не учитывать тот факт, что периодические встречи в коридоре с Егором Дмитричем приносили райское наслаждение Ксене, а мне – женское удовлетворение её счастьем и больше ничего хорошего. После третьей пары мы, как всегда, отправились домой, и уже тогда я чувствовала, как медленно к точке кипения подошло моё молочко фирмы-производителя «Кравец» от коровки-Егорки. Не взорваться на ровном месте мне помогло метро – столько людей, все такие крохотные, уставшие и даже жалкие, что я себя чувствовала просто Королевой, как минимум, Елизаветой. Позже пришло сообщение от матери с просьбой скупиться в супермаркете и расплатиться карточкой. Вспомнив любовь Ксени ходить по магазинам, и по продуктовым в частности, я потащила её с собой в один из самых ближайших крупных маркетов, с большим выбором товаров, длинными стеллажами и множеством касс. «То, что доктор прописал». Я оказалась права, ненадолго правда: иногда её так и порывало рассказать мне о том, какие у Егора (она называла при мне его уже просто по имени) красивые светло-зелёные глаза, как они пронзительно смотрят, как он своим взглядом буквально мысли её читает. Ксеню не волновало, что мысли эти уже давно написаны на лице, а не скрыты в голове за черепом. Да и я думаю, что историку такое внимание нравилось куда больше, чем моя фантазия может себе позволить. Я ведь не знаю, о чём там думают мужчины за двадцать. Моим братьям только исполнился третий десяток, да и не настолько мы близки, чтобы читать мысли друг друга. Могу только сказать, что переоценка ценностей у Егора уже произошла, судя по его поведению с учениками и по той ситуации в туалете.  Дома меня поджидал неприятный сюрприз. Гости в лице маминой сестры с семьёй к четвергу уже уехали, а вот сама мама была не в духе. Вернее сказать, она была чем-то крайне огорчена. Её состояние, судя по тому, что не отвечала на разрывающийся от звонков мобильник, оставляло желать самого лучшего. Руки тяготели накупленными продуктами, а она даже не могла мне помочь. Пришлось в марком белом пиджаке блуждать по дому, от прихожей до кухни, чтобы перенести всё в комнату, а не оставлять покупки на пороге. Мама даже слова не сказала, хотя за подобное пренебрежительное отношение к этому пиджаку могла бы снести мне голову. Отсутствие рефлексов не порадовало, а только заострило внимание. Я ждала, пока она обратит на меня внимание. Если сейчас к ней подойти и начать расталкивать её, как застывшую желешку, она расплачется. И так вижу, что обидел кто-то, а сказать мне - гордость не позволяет. Особой любви я показательно не демонстрировала к ней, так уж повелось с подросткового периода, но в детстве всё было иначе.  Раскладывая покупки в холодильник, забивая его почти до отказа, тянула время, как можно дольше. И плевать, что надо отписаться Косте в скайпе и дать задание, плевать на гору примеров на завтра - когда мама в таком состоянии, во мне просыпается маленький супергерой, который хочет спасти её.  - Тимирязев уже в пятый раз звонит, - напомнила я о телефоне, выключая звук вовсе, чтобы не раздражал.   - Пусть звонит. Я потом его наберу, - по щекам скатились, стоявшие в глазах слёзы, и кто-то невидимый и неосязаемые крепко сжал в кулак мой маленький желудок. Стало больно и невыносимо стоять на прямых ногах. Подвинула стул и села на него рядом с мамой.  - Что случилось? Не держи в себе, - просила её я. Не приказывала и не манипулировала. Это была просьба. В детстве мне вечно говорили: если стучаться в дверь, то она откроется. И сейчас мама, до которой я хотела достучаться, открылась мне. Как оказалось, одна из родительниц ребёнка, с которым мама занималась танцами, устроила скандал. Видите ли, её чадо слишком часто стало говорить о Боге. Что в этом такого, мама поняла не сразу, а вот я догадалась о причине подобной реакции. На самом деле мне и спрашивать бы не пришлось, а уж тем более стучаться в дверь к этой образцовой мамаше. Её приход и скандал – уже показатель того, что ни церковью, ни верой эта дама не озабочена. Вообще религия для меня в последнее время стала щекотливой темой в разговоре с мамой. Она у меня человек религиозный, именно той старой закалки, мода которой заключалась в следовании всех каноничных праздников, соблюдении постов, частых походах в церковь, молитвах и прочее. Сказать, что мне не привили вот эту норму, значит ошибиться. С детства я была везде, где только можно, следовала всему, чему только можно, повторяла всё за мамой и сестрой. (Потому что у меня не было выбора, всё решали за меня). Отец, более терпимый, постится, следит за праздниками, хотя походы в церковь – не для него. Братья пошли в отца, оба причём, а мать довольствовалась покорной старшей сестрой и мной. В детстве я была сговорчивее, добрее и, наверное, милее. Сейчас назвать себя милой – почти оскорбление или, по крайней мере, лесть. В отличие от мамы, красивой голубоглазой женщины с правильными чертами лица и русыми мягкими волосами, я казалась не к месту. Сестра и «Петруша» пошли красотой в мать больше, а мы с Пашей – в отца. Хотя и у него не было таких тёмных волос, как у меня. Почти чернь, а не волосы, да ещё жёсткие, объёмные и трудно укладываемые в какое-нибудь подобие причёски. И глазами в отца я пошла. По его и дедовым детским фотография можно было сказать, что я – их девчачья версия (авт. тире). Раньше это была отличная семейная шутка, от которой я краснела и убегала в другую комнату. Сейчас с ностальгией глядя на себя в зеркало, всякий раз вспоминаю ту шутку и понимаю, что мне бы хотелось чего-то и от мамы.   - Ещё одна непросвещённая, - именно эти слова кое-как успокаивали её, когда очередной раз она разочаровывалась в людях. Потом была долгая сцена откровений и посиделок на кухне, вплоть до прихода отца с работы. Застав нас двоих, сидящими на кухне, с неприготовленным обедом и ужином для всей семьи, он хотел было поругаться для проформы, но вид мамы убедил не раскрывать рот и не содрогать попусту воздух. Отправив её отдыхать в гостиную к телевизору, мы с отцом принялись готовить ужин. Как-то раз нам приходилось и рагу вместе творить, и борщ варить, и пельмени лепить. Если честно, мы достаточно много раз вместе что-то делали. Наверное, всё потому, что каждый из нас по отдельности в сравнение с мамой не идёт, а вот вместе мы чего-то да стоим. Отец рассказал, что на работе назревает новое дело, и со следующей недели официально будет встречаться уже с заказчиком. В общих чертах в курсе, поэтому выходные проведёт за книгами и пособиями, чтобы подготовиться ко встрече. Вот, за что я люблю его: он всегда идёт подготовленным. На любую встречу идёт с багажом знаний и каким-то козырем. Обычно именно это даёт ему колоссальное преимущество. И так неловко между нами завязался разговор о моём будущем, что даже фаршированный перец показался мне противным.  - Ты же знаешь, что у меня развито и гуманитарное направление, и техническое. Плюс, в художественной школе училась. Так-то не пропаду, а вот с профессией определиться трудно, - вяло отвечала я, набивая перец фаршем.  - Ты в любом случае не пропадёшь, - воодушевляющее говорил он, - но меня интересует твоя профессия, то, что будет приносить тебе стабильный доход. Мы с мамой должны быть спокойны за твоё будущее, ты же знаешь.  - Конечно, знаю, - ну, а что я могу поделать? Прямо сейчас искать в интернете тест на профориентацию?  - Мы не всегда с мамой сможем тебя обеспечивать и рядом тоже не всегда будем. У тебя, конечно, есть братья и сёстры, но ты, насколько я знаю, не из тех, кто легко нахлебничает на шее другого. Найди, наконец, то, чем хочешь заниматься в будущем, чему хочешь посвятить жизнь, - спокойствие и умиротворение. Вот так плавно сходить с больной темы умел только мой отец. Плавно, без упрёков и преждевременных выводов, но, тем не менее, он напомнил о том, что в этом мире я могу оказаться одна, и в этот момент либо сама себя вытяну за шкирку из пропасти, либо останусь в ней до конца.  - А что, если мама не одобрит моего выбора?   - У неё есть Варя. А ты должна быть собой, иначе второй Вари мы не выдержим. Но в пределах разумного само собой, - отец улыбнулся самой тёплой улыбкой, и я поняла, что безумно скучаю по нашим посиделкам и воскресным вечерам в моей комнате, когда мы обсуждаем какого-то исторического деятеля. Как жаль, что в эти выходные отец занят делами. Но, может быть, мне удастся на часок отвлечь его от бумаг и пособий, чтобы обсудить что-нибудь интересное? В пятницу, которая состояла из трёх пар и сорокаминутного классного часа, мне было не до уроков или обсуждения падения чьей-то успеваемости. Даже моя собственная успеваемость не могла мне подарить такого энтузиазма. Всё дело было в Ларе: её отец – психолог, и она предложила сегодня сходить к ней, чтобы проверить, на что я гожусь. Это было не то чувство ответственности, мол, сегодня решится моя судьба. Лара сказала, что там будут всякие тесты на выявление личности, взаимосвязи с окружающим миром, темпераменты и прочая лабуда, которая мне нравилась в глубине души, но тратить своё время, разыскивая в интернете тесты (большая часть которых – наглая подделка) мне не хотелось. Так что, подчиняясь своему щенячьему восторгу, с трудом сидела на классном часу, переглядываясь с Ларой взглядами. Ксеня, конечно, пойдёт со мной, потому что тоже хочет узнать о себе, но её радость была сейчас направлена несколько в иное русло, и разделить мою эйфорию, несравнимую со своей собственной, она не могла. Елена Александровна заявила сегодня о том, что пора бы определиться с субботой, потому что все лицеисты должны ходить на консультации и курс лекций в субботу. «Шестидневку вам, мои дорогие, никто не отменял». Пожалуй, я бы и дальше считала её забавной тёткой, искренне нас любящей, если бы не тот разговор о практиканте. Она спрашивала каждого, кто и куда точно пойдёт завтра, но были и такие несмышлёныши, как я, которые до сих пор не знали, чего хотят, и, как следствие, не знали, куда идти. Едва куратор нас отпустила, я почти бегом ринулась к двери. Остановил меня лишь оклик Елены Александровны, которая просила задержаться.  Лара покорно ждала вместе со мной, когда разбирательства со съехавшими учениками закончатся, и наше дело начнёт решаться. Что от меня хотели, мне было невдомёк. Более того, я была почти уверена, что это какой-то пустяк, который не стоит того, чтобы заставлять отца Лары ждать нас. Мне было неудобно, что подруга сидела тут из-за меня. Да и Ксеня тоже оставалась же с нами, но она убежала куда-то. Пять человек, съехавших по учёбе в самом начале полугодия, меня нервировали всем: отговорками, объяснениями и самое главное - количеством. На каждого уходило минут по десять. Вот как это могло не нервировать меня, а? Прошло больше получаса, и вернулась Ксеня, которая узнавала насчёт завтрашнего семинара. Стоит ли говорить, куда её влюблённая душенька решила пойти? Думаю, нет. К тому времени, как терпение подруги начало лопаться, Елена Александровна прощалась с последним нерадивым. Она тут же попросила отменить все мои планы на сегодня часов до пяти, потому что у неё есть очень ответственное поручение. «Ладно, идите без меня. Лар, помоги хотя бы Ксюхе – одной проблемой в наших рядах будет меньше». Я спокойно проводила подруг, кисло улыбаясь, и веря, что причина будет заключаться, по меньшей мере, в спасении галактики.  - Егор Дмитрич попросил меня подобрать ему самую смышлёную в истории девочку, чтобы она помогла ему работы проверить. Вы же вчера, кажется, контрольную писали? – и вы вот так легко мне это говорите? Вы вообще нормальная? У меня тут встреча с психологом накрылась, который мне помог бы будущее моё определить, а у вас на уме этот чёртов Егор Дмитрич! – Что-то не так, Катюша? Систему залпового огня тебе в голову, бестолочь! Аррр, как меня бесит её вот эта простота и наивность. Будто я свободна двадцать четыре часа в сутки, и своих дел у меня нет?! Святая наивность – тошно до ужаса. Моё лицо перекосило от гнева, но это же Елена Александровна.… Даже если я растолкую причину своей ненависти к ней и такую шикарную возможность, которая у меня была (провести несколько часов с отцом Лары, с психологом, который не сдерёт деньги за толчёную воду в ступе, а сделает своё дело), думаете, она поймёт? Да чёрта с два.  По наставлению куратора я со всеми своими вещами (пиджак и лёгкая сумка) отправилась в 306-ю аудиторию, которую занимал сейчас историк. Она была пустой и принадлежала классу истории, но занимались здесь, в основном, десятые классы. А старшим было не до перебежек по кабинетам. Судя по всему, здесь обычно заседал практикант, потому что в учительской, сведения из надёжного источника по имени Ксеня, его почти никогда не было.  - Почему вы в учительской не проверяете работы? – не поздоровавшись, я вошла в кабинет, уже заранее зная, что он там один. И не прогадала. Он сидел чуть сгорбленно, всё такой же стильный и аккуратный, не позволял себе расслабиться, как любят некоторые (снять ботинки, например, или ослабить пояс на брюках), сосредоточился на том, что читает, и время от времени его брови удивлённо подскакивали вверх, а следом был резкий штрих шариковой ручкой по тетрадному листу.  - Потому что другим учителям будет завидно, что мне приходят признания в любви в контрольных работах, а им – нет, - отвлёкшись от писанины, практикант глянул на меня и задержал взгляд. – Скавронская, что ты тут делаешь?   - Меня Елена Александровна прислала, - небрежно бросила я и подошла ближе к столу, над которым склонился мужчина (и я всё ещё думаю всерьёз называть его парнем).  - Это тебя она, что ли, считает знатоком истории? – насмехаться ещё надо мной вздумал? Я пришла помочь, пусть и добровольно-принудительно, а он решил шутки шутить.   - Ну, вы же себя считаете знатоком истории, - я расплылась в холодной улыбке и очаровательным взглядом испепеляла его лицо.   - Перестань так на меня пялиться. Я краснею, - он склонил голову, улыбаясь самому себе, но, можно подумать, что я на это куплюсь.  - Вы лжёте, Егор, - безмятежный взгляд в окно для правдоподобности, - Дмитрич.  - Ладно, хватит на сегодня полемики. Потом умничать будешь. Работы много, чуши – предостаточно. Начитаешься ещё, - он начал разбирать завалы листочков, вспоминая значение каждой стопки.  За четверть часа бумажной волокиты я обменялась всё-таки ещё парой любезностей с этим практикантом, и теперь спокойно сидела за первой партой со стопкой работ филологов, классом Болонки и строгим указанием не поощрять бред. Для примера мне была дана (да ладно?) собственная работа, которую он кое-где подчеркнул, но всё-таки поставил «пять». Это было серьёзной заявкой на уважение, хотя сейчас меня больше занимало то, что я читала.  Вопросы, как и показались мне раньше, были несложными. Всё вертелось вокруг 1937-1939 годов то в СССР, то в Третьем Рейхе, то в Европе в целом. Ни тебе Японии, ни США, ни Африки – легче лёгкого. По-моему, ответы на вопросы можно было получить ещё в документальных фильмах с Николаем Сванидзе. И вот теперь я читала такой бред, местами откровеннейший каламбур и абсурд. Какие-то очень забавные отрывки цитировала вслух, когда сдерживать смех было невозможно в себе, да и скрывать за улыбкой рвущийся наружу хохот. Но что самое-самое, так это когда я пыталась прочитать весь апофеоз тупости вслух, то смешно становилось уже от того, что я даже прочитать это не могу вслух.  - Нет, ну, вы только послушайте, - вытирая проступившие слёзы у глаз, говорила: «Гитлер ненавидел СССР, потому что не мог догнать их уровень развития». Даун-Гитлер сначала бегал за Советской Любашей и не мог никак догнать, а главное, как догнал, два года любил её, очень сильно, крепко и глубоко любил. До самого Сталинграда. Аудитория залилась моим смехом, когда я представила себе эту картинку – вместо молодых людей с серпом и молотом няшку-Гитлера и советскую, добротную такую, Любашу. Пышногрудая красавица с сильными руками, резвым голосом и светлыми длинными волосами, заплетёнными в толстую косу. Практикант отвлёкся от чтения и с улыбкой смотрел на меня. Хотя я не ожидала от него чего-то вроде смеха, но выглядел он вполне довольным. Неужто бывает на человека похож? После писанины филологов, я взяла математиков, и мой приступ удвоился, когда я уже почти представляла совокупление Гитлера и Советской Любаши, реакцию мужичка с усиками на советские панталоны и большой лифон, эдак, на половину женского торса. Теперь, сидя здесь, в прекрасном настроении, с поднятой самооценкой, я задумалась: может, не так уж и плохо, что я не пошла к Ларе. Сейчас наверняка мне было бы не так весело и интересно. Мой энтузиазм на классном часу и радость сейчас – два несравнимых друг с другом чувства. Они настолько разные, далёкие друг от друга.  За окном темнело: уже солнце скрылось за крышами пятиэтажек. Осталось всего несколько работ, а настроение не падало, всё так же оставалось на уровне. Где-то в глубине души закрался червячок, что такого времяпрепровождения у меня никогда не было и не будет уже. Даже взгрустнулось немного. Практикант тем временем собирал все листочки в кучу, сортировал их и раскладывал по оценкам. Меня он пока не трогал, что-то подсчитывал, шелестел, но, когда зазвонил его телефон, я дёрнулась. Обычный рингтон айфона, который нынче популярен. Небедный мальчик? Хотя по его одежде это и так понятно.  - Тебе много  ещё? – после короткого разговора спросил историк. – Давай закругляться тогда. Последние три работы дались мне с трудом. Слишком насыщенно и заумно, что мой мозг немного вскипел. Замечая мою усталость, мужчина (?) подкалывает меня, советует перезагрузить мозг, только не уснуть, а я понемногу чувствую прилив сил благодаря ему.  - Уже почти шесть, - мои глаза округляются, когда на телефоне я вижу время, а вместе с ним оповещение о пропущенных звонках от матери и сестры.  - Надо было меньше смеяться над чужими ошибками, Скавронская. Будь добрее, - он улыбнулся, а я прям вся напряглась от этого его садистского жеста.  - Чтобы такие, как вы, мною пользовались? Нетушки, лучше я по-прежнему буду вам не доверять, - надевая пиджак, говорила я.   - И то верно. Здоровое недоверие…  - …хорошая основа для совместной работы, - мы закончили вместе эту фразу, которую он однажды сказал в одном "уютном" мужском туалете и я моментально запомнила.  - А с тобой можно иметь дело, Скавронская, - поощряете? Мне уже страшно. Чем добрее вы, тем больше гадостей жди в ответ. Подозрительно это. – Чего хочешь в благодарность за помощь новенькому практиканту? Он подмигнул мне? Не то, чтобы мне это не нравилось или ему не шло, просто хорошее отношение, да ещё и от такого, как он, меня настораживало.  - Что-то съестное? Купить тебе шоколадку или мороженое? – а, издевается. Всё, теперь всё встало на свои места.  - Вы бы лучше мне ту двойку исправили, Егор Дмитрич, за поведение, - дерзко начала я, откровенным взглядом пристыжая его, хотя бесполезно. – Я же была хорошей девочкой последние четыре часа? Он стоит всего в паре шагов. Смотрит на меня в упор. Чувствую, как кровь приливает к голове, но благо, я обычно не краснею. Секунда, другая. И я понимаю, что сказала.   - Да, Скавронская, мне даже сказать нечего, - он пожал плечами с улыбкой, этой противной садистской, хитрой улыбкой.   - И почему я вам, когда вы вот так улыбаетесь, не верю ещё сильнее, а, Егор, - закусила щеку, чтобы не рассмеяться и сдержать серьёзную паузу, - Дмитрич?  - Знаешь что, Скавронская? Если ты внезапно начнёшь называть меня по имени, я даже не замечу, что моё отчество застряло в недрах твоего горла. Он выглядел уставшим, чтобы улыбаться своей привычной извращённой улыбочкой, и, когда мы вышли из лицея, я поняла, что так сильно заставляло Ксеню встречаться с практикантом на улице – создавалось впечатление, что вы просто прохожие, а не учитель и ученица. Исчезали рамки, и вседозволенность появлялась сначала в фантазии, а потом – в реальности.  - Кстати, ты определилась, на какой семинар завтра идёшь? Я так и не услышал, кем ты хочешь стать.  - Не я в этом виновата, - закуси язык, а то сейчас опять спор начнётся. – Не определилась ещё, что мне нужно подтянуть или изучить углублённо.  - Приходи завтра на историю ко мне, - что-что? – Завтра, так уж и быть, выделю тебе время на разговор по предмету.   - Спасибо, конечно, но ничего обещать не буду. Если Кравец сегодня передумала идти к вам на семинар, то я приду, - формулировка и смысл дошли до практиканта не сразу, и он с любопытством смотрел на меня, без лишних вопросов ожидая объяснений. – Не хочу, чтобы вы поссорили меня с подругой. Что было дальше, я не особо помнила. Он провёл меня до остановки метро, а сам пошёл на встречу с тем человеком, который звонил на мобильный. Пожалуй, единственное, что я запомнила хорошо – терпкий взгляд, словно он, как следует, обмозговывает сказанные мною слова. Последняя реплика его удивила, но, думаю, что такие, как он, знают прекрасно, кому нравятся. Кравец, правда, будто открытая книга. Несмотря на то, что мы с ней близкие подруги, и я по идее могу не заметить её влюблённости, но он-то не мог не заметить того фурора, который произвёл среди учениц. К тому же, в лицее у нас только старшеклассники, люди уже с маломальским сознанием. А теперь у меня появился панический страх, что если я влюблюсь в кого-то, то это станет всем очевидно. То ощущение, когда кто-то может прочитать мои мысли, мне не понравилось. Подходя уже к нашему дому, я увидела возле подъезда маму, разговаривающую с кем-то. Женщина, приятной наружности, с девочкой, которую держала за руку, чтобы та не набедокурила чего-нибудь. Уже подходя ближе, я услышала обрывок фразы, и поняла, что это та самая семья, из-за которой мама была в потерянном состоянии. «Вы можете не употреблять этих слов при моей дочери?».  - А что в этом такого? – доброта и недальновидность моей мамы меня иногда поражала.  - Вы понимаете, что в нашей семье не заведено общаться на такие темы, - деликатно поясняет женщина. – Мой муж очень злится, когда дочь спрашивает у него о том, кто такой Бог.   - Вы не удовлетворяете любопытство ребёнка, и тем самым тормозите его уровень развития, - не смея больше стоять за её спиной, сказала я. Спокойно, веско и добротно. – Вот моё любопытство утолялось постоянно, благодаря чему я поглощаю книги, интересуюсь всеми науками и отлично учусь, не прилагая особо никаких усилий. Мои слова заинтересовали и мою собственную маму, и молодую женщину. Её нарисованные брови чуть вздёрнулись, но не агрессивно, а скорее неожиданно и раздосадовано, что кто-то пришёл на помощь не ей, а её оппоненту. Меня бегло осмотрели.   - Даже если у вас дома не говорят о Боге, то почему бы не сказать дочери, что это, предположительно, создатель человечества. Наука не отвергает божественную теорию создания человека, - спокойно продолжала я, глядя ей прямо в глаза, ожидая увидеть хоть что-нибудь, напоминающее здравый смысл. – А если ваш муж избегает разговоров на такую простую тему, то это повод задуматься, всего лишь.  - Катерина, - мама поняла, что я пошла в наступление, мягкое, аккуратное, но интонация моя ей не понравилась.  - С кем имею честь говорить? – м, боится, значит, вступать в словесные баталии с кем-то, умнее себя.  - Вы же слышали, что меня зовут Катерина, - деловито представилась я. – Вы не согласны с моим мнением или хотите подискутировать на этот счёт? Я с радостью выслушаю вас и дам советы, что же следует говорить ребёнку и как вести себя с мужем. Это была наглость, даже хамство, очень серьёзная заявка на получение оплеухи от мамы, но всё же меня жгла жажда пристыдить эту женщину, которая живёт по неведомым законам жизни и самое главное: даже не хочет знать их, а теперь и ребёнка таким же растит. Но я сделала очень умный ход, потому что теперь, что бы ни сказала мама, вес моих слов ничем не перекроется.  - Это моя дочь. Простите её, - вот она, эта её суетливая натура, но теперь всё внимание привлечено ко мне.  - Да нет, пусть продолжает, - женщина с прищуром смотрела на меня, ожидая подвоха или какой-то грубости, свойственной подросткам, чьих родителей обидели.  - Мои услуги не бесплатны, - а вот теперь борзость и дерзость, которая заставила мамино лицо вспыхнуть. – Судя по телефону в вашей руке, вы в курсе, что такое демо-версия. Так вот, вы только что воспользовались демо-версией моих услуг. Для получения полной версии следует заплатить. Ситуация ухудшалась с каждым моментом, потому что мой юношеский максимализм не давал мне тормозов, когда я чувствовала драйв. Я готова вытерпеть нотации от всей родни, но не позволю, чтобы какая-то там глуповатая особа упрекала мою маму в её образе жизни. Она старше и монарше, так сказать.  - Не дай Бог, чтобы у меня выросла такая же дочь, - ладонью она прижала лицо своей малышки к ноге и чуть крепче держала её за руку.  - Не поминай Бога всуе, - тут же апеллировала я. – Вот видите, вы используете это простое выражение, а сами не задумываетесь над ним.  - Катерина, - ржавые нотки ярости не ускользнули от моего внимания, но мама давала мне время высказаться, словно испытывала мою тактичность на прочность. Хотя будем говорить откровенно, тактичности во мне сейчас было не так уж и много.  - Чтобы меня поучала какая-то малолетка?   - Точно так думает и моя мама о вас, так что вас здесь никто не держит, - я прошла мимо и, взяв маму под руку, прошагала к подъезду. Меня ждал серьёзный разговор. Я слушала нотации по поводу того, что меня плохо воспитали, мало били, мало водили в церковь. Узнала, что такой языкатой в семье, кроме меня, никого нет. И думаете, меня это задело? Ни капли. Потому что после часовых разборок, пока мама изливала мне свою душу, все помыслы, она сказала мне самые удивительные слова. «Ты меня удивила. Когда ты стала такой умной, Катя?». И подарила тепло, благодарное тепло, коснувшись моей руки. Мы обе с ней знали, что она слишком мягкая, чтобы дать отпор другим людям, потому что она им не мать, и вести себя строго имеет право только по отношению к своим детям. На её фоне мой здравый рационализм казался гармоничным дополнением ко всей семье. Вечером позвонила Ксеня и сказала о том, как же круто было с отцом Лары разбираться в профессиях и в том, чего она хочет. Конечно, копание в своей голове её немного смущало, но, по словам, он отличный человек и специалист. Выбор профессий, который встал перед ней, был определённо связан с людьми, но большего она мне говорить не стала, боясь «спугнуть удачу».   - Но к Егору я всё равно пойду завтра. Историю отбрасывать тоже не стоит пока… Оправдания. Лжёшь ты и себе, Кравец, и мне. Ладно, я, но себе-то зачем? Думаешь, мне неведомы твои чувства или из-за того, что я их не разделяю, то мне доверять нельзя? Какой-то лирический порыв в душе случился, и пырхаться, что-то доказывать, кому-то прочищать мозги не хотелось.   - … а ты что делала? Что там тебя просила сделать Елена? – куратора мы между собой тоже называли по имени. И вот как ей сказать о том, что я была с Егором Дмитричем? Пусть мы проверяли работы других. Пусть мы даже не общались толком. Но мы были одни в классе, без всяких лишних глаз. Её это заденет и зародит ревность или зависть. А терять Ксеню мне не хотелось. У меня были считанные секунды, чтобы придумать ответ. Вернее, чтобы как можно сухо его преподнести ей, чтобы она ничего не подумала о нас двоих. Если бы кто-то заботился о моих чувствах так, как я забочусь о других, наверное, я бы была самой счастливой.   - Историк припахал контрольные проверять. У тебя, кстати, пять.  - Правда? А он ещё вредничал, мол, спрашивала всё у тебя, - слышу улыбку. Значит, не заметила ничего подозрительного. Фух.  - Да он садист натуральный. Лишь бы помучить людей, - с досадой бросала я, стараясь не переборщить с эмоциями.  - Но он такой классный, что ему можно и это простить, - по смешку слышу, что улыбается широко, и глаза блестят, наверное.  На этом разговор о практиканте был закончен, и моя душа успокоилась, потому что Ксеня не заметила ничего подозрительного, а значит, её мои слова не ранили. Ксюше не повезло с влюблённостью: натура сама по себе впечатлительная, очень чувственная и при этом ранимая. Она не может дать сильный отпор, потому что верит в сказки о красивых принцах – полная моя противоположность. Мне не во что верить. И мои разговоры о Боге, которыми мама тешится, считая, что я всё так же разделяю её мнение, не более чем научное обоснование, преподанное в нужном свете. Учёность меня поглотила, и я поняла, что не для меня это – верить в то, существование чего невозможно доказать никакими истинно-научными методами. И пока я не достигну совершеннолетия, никому об этом заявлять не стану. Официально стану самостоятельной, вот тогда можно будет раскрыть рот. А сейчас - не время. В пятницу я всегда устраивала себе вечер отдыха, потому что на субботу обычно ничего не задавали толком. Или к пятнице домашка была сделана уже. Вспомнив о субботе и приглашении практиканта на беседу, я всерьёз засомневалась. Пойду – встречусь с Ксеней, поговорю на близкие темы с историком, и тогда появится трещина в нашем с Кравец доверии друг к другу. Не пойду – потеряю шанс исправить двойку, ну, и пообщаться с историком вне пределов собственного класса. Он ведь обычно дёргает отстающих, чтобы они, наконец-то, начали хоть что-нибудь учить. Интересно, а если я не пойду на семинар, он меня вызовет в понедельник? Ах, да. Негласное правило: не вызывать тех, кто просится сам. А если не поднимать руку? Чёрт, дилемма. Мне нужен был совет. Совет человека, чьи мозги не заняты проблемой практиканта, кто его вообще не знает. Как удачно в комнату зашёл Пашка спросить про воскресенье. Усадив его на диван, рассказала в двух словах свою дилемму, и он, чуть задумавшись, задал мне самый логичный вопрос:  - А с каких пор ты беспокоишься об оценках, ещё и по истории, больше, чем о Ксюше?  И, правда, с каких пор? Может, дело не во времени и не в оценках, а в интересе? Я хотела поговорить с историком на  исторические темы. Как давно мне удавалось вот так фривольно пообщаться? На уроках меня не вызывают, а я не привыкла сидеть на месте на истории с закрытым ртом. А с отцом мы последний раз дискутировали на общие темы ещё в июле, когда ездили на море. Сидели себе преспокойно на веранде, слушали шум ветра и плеск волн, обсуждали Коминтерн*. Да, наверное, в этом всё дело. Как бы я не старалась ненавидеть историю и то, сколь много её вокруг меня было с самого рождения, но мозги мои заточены были под неё. А тот факт, что в моём окружении появился ещё один знаток – обычный интерес, как к чему-то новому. На том и сошлись, что субботу оставим под домашние задания, а воскресенье – для отца и «КС». В это воскресенье там должны были выступать два квартета. «Типа баттл», - говорил воодушевлённо Пашка. У него аж глаза светились. И как я могла ему отказать? Поэтому на семинар в субботу у меня не оставалось времени. Зайдя в спальню родителей, увидела сидящего за столом отца. Над ним аж светился нимб правильности и честности. Не могла не вызвать улыбку его сосредоточенность над кодексами, которые он прочитывал. Кстати, отец, будучи человеком старой закалки, очень шустро управлялся с ноутбуком. Семейные апостолы научили его работать, показали всё самое необходимое, даже на курсы записали, которые он, со свойственной ему усидчивостью, закончил без особых трудностей. Поговорив, мы сошлись на том, что время послеобеденного отдыха в воскресенье будет уделено мне и нашим интересным темам. «Иди и читай про Гитлерюгенд**». Все вкладки и окна свёрнуты. Ноутбук во сне. Верхний свет погас. Я была готова идти в душ и расхаживала по комнате в нижнем белье, когда услышала звонок мобильного. «Ксеня». На часах почти полночь. Я три часа перечитывала книги и страницы в интернете на тему, данную отцом мне на подготовку. Что это за звонок, на ночь глядя?  - Да, Ксень, чего не спишь? – доставая попутно из шкафа халат и присматривая одежду на понедельник, говорила я.  - Слушай, Кать, - встревожена и чем-то озабочена, - у меня к тебе просьба. Просьба ко мне? Мне уже интересно. Кравец, что ты там уже натворила? Или не успеваешь к понедельнику реферат по биологии начиркать? Хотя судя по твоему молчанию, просьба личная.   - Мне неудобно просить. Ты же, наверное, уже распланировала свой завтрашний день, - слышу, мнётся с ноги на ногу.  - Да не особо. Просто домашку сделать.  - Ты ни к кому на семинар завтра не идёшь? – удивлённый возглас с облегчением. А мой желудок начинает скручиваться, как спираль ДНК. Присаживаюсь в своё крутое кресло от дурственного состояния.  - Нет. Пока не решила, куда мне идти. Пусть прогул где-нибудь поставят – потом отработаю, - еле выдавливаю из себя.  - А ты не могла бы сходить со мной завтра к историку? Я боюсь, что он меня завалит.  - Это же семинар. Говорить будут все, и он - больше всего. Ему надо преподавать, а не валить лицеистов там. Успокойся, - стараюсь переубедить таракана в её голове, как обычно это делаю, едва любая маразматическая мысль закрадывается там.  - Кать, ты мне уверенности придаешь, - что-то я не заметила этого за последние дни. Из нас двоих – ты вылавливаешь практиканта везде, где только можно. Почему же я тогда придаю тебе уверенности, а не он сам?  - Кравец, ты головой двинулась? С твоими мозгами заткнуть за пояс можно даже этого практикантишку, а ты мне тут дифирамбы поёшь, что я придаю тебе уверенности, - немного давления и трезвых мыслей, пусть и перед сном, не повредит.  - Ну, Кать, - жалобно растягивая моё имя, говорила она. – Я боюсь его.  - Он же тебе нравится. Как ты можешь его бояться? – минутная заминка. Видимо, я сказала это слишком резко и прямолинейно.  - Давно ты в курсе?  - По тебе видно всё сразу. Ты, как всегда, увлекаешься своими чувствами и хочешь рассказать об этом всему миру. И рассказываешь, - в такие моменты Ксюша, как признавалась сама, меня терпеть не могла, но потом всегда благодарила. Кто, как не я, разбудит её спящий мозг, опьянённый допамином. Ксеня молчала, обиженная, задетая, но прекрасно понимающая, что я желаю ей добра. Не впервые такое уже. – Ты боишься не его, Ксень, а того, что своим незнанием можешь опозориться в его глазах. А ты ведь хочешь ему нравиться, я права?  - Да, - тихое, кислое, смущённое.   - Если тебе и впрямь так невмоготу, то я могу с тобой сходить, - теперь она не радовалась моим словам, а спокойно их слушала. – Но за последствия не отвечаю.  - О чём это ты? – задетое самолюбие вместе с любопытством дали о себе знать.  - Если я вступлю в дискуссию с ним, ты наверняка начнёшь завидовать мне и ревновать его ко мне, - и снова она молчит слишком долго, заставляя меня волноваться даже. На мой взгляд, лучше сейчас ей это сказать, пусть и резко, но правдиво, чем потом видеть, как она отдаляется от меня и не хочет даже высказать всё то, что надумала там себе. Ксеня из тех людей, которые терзаются своими мыслями сами, съедают себя изнутри, пока им совсем не поплохеет. Звонок с просьбой насчёт завтрашнего семинара – прямое тому доказательство. В противовес мне, которая выражает обычно то, что думает, все сомнения и помыслы, на свой страх и риск. Может, ещё поэтому мы с ней сошлись? Дополняем друг друга.  - Я не буду.   - Давай договоримся, - властно начинаю я, беря инициативу в свои руки и желая расставить сразу все точки над «і». – Ты не будешь терзаться какими-то сомнениями и мыслями насчёт меня и этого практикантишки, а выскажешь мне всё в лицо и сразу. Если тебе покажется, что мы будем похожи на обычных собеседников, скажешь. Если покажется, что мы будем как кошка с собакой, скажешь. Если покажется, что у нас сильное взаимопонимание, скажешь. Или если мы будем похожи на воркующих голубков, то ты не будешь держать внутри свою ревность и скажешь мне в лицо это. Всё понятно? Я не потерплю от тебя самоистязаний из-за мнимого видения мира из-за этого урода, и ему не позволю разрушить нашу дружбу.   - Как хорошо, что ты у меня есть, - сдалась, расслабилась, получила нужное количество здравого смысла, раз признаёт мою заботу.  - Так-то лучше. И давай не как в прошлый раз, когда ты влюбилась в Леонова. Мне до сих пор хочется глаза ему выцарапать, - мои слова её позабавили, и вот я уже слышу её девчачий лёгкий смех, облегчённый и расслабленный. – Ладно, я в душ и спать уже. Ты тоже давай. Кстати, во сколько завтра у метро встретимся?  - В половине десятого. Егор назначил на десять занятия.  - Хорошо, тогда до завтра. Спокойной ночи. Блин, такое положение вещей меня малость не устраивало. Нет, я, конечно, высказала все условия Ксене, но она же, дурочка, забудет, если увидит что-то подозрительное. Ненавижу ситуации, когда я третья лишняя в её влюблённости. Просто адски ненавижу. Леонов был, казалось, последней каплей моего терпения, финальным примером моей тупости. И чего я, спрашивается, полезла в их отношения? Думала, что в одиннадцатом классе, когда мы уже все друг друга знаем, Ксеня только будет по Косте сохнуть, тихо и скромно, как и большинство лицеисток. Как же я сильно ошибалась. Но, с другой стороны, кто бы мог представить, что у нас появится практикант? Пашку я уже не стала будить, чтобы сообщить ему некоторое изменение в своих планах, а направилась прямо в душ. Сейчас во всей квартире не спали только я и папа. Он всё ещё сидел над документами, судя по горящей настольной лампе. А я сходила благополучно в душ, взбодрилась, и, вернувшись в комнату, решила посмотреть, что же именно мне придётся сделать завтра после истории в рекордно короткие сроки, чтобы меня отпустили в воскресенье с Пашей. Утро выдалось по-настоящему осенним. Субботняя рань, когда все, и даже мама, отсыпаются, я встретила самой первой из домашних, уделив целых полчаса разглядыванию пейзажа из окна шестого этажа. Мы жили в новенькой белой пятиэтажке с панорамными окнами,  выходящими на парк. Откуда у нас такие деньги? Всё - отец, его знакомства и талант. Ну, ещё наследство от дедушки, его отца, которого не стало в прошлом году. Пожалуй, наследство и было главным фактором нашего переезда из хрущёвки в новостройку. К тому же, дедушка оставил свой дом нам, и теперь мы имели собственную дачу в двух часах езды машиной от города. Раз в месяц мы семьёй обязательно ездим туда привести в порядок дом, готовим все вместе еду, кушаем и отдыхаем на природе. Обычно это происходит в последние выходные месяца, потому что после сданных отцом сводок, мамой – отчётности по детям, занимающихся у неё, а сестрой – индивидуальных работ в универе хочется именно отдохнуть. Мы были там в августе, накануне начала учебного года, чтобы все могли расслабиться в последний раз перед трудным годом.  По привычке я заняла душ немного дольше обычного, потому что пришлось помыть голову: я же не рассчитывала, что сегодня пойду куда-то, а перед сном мыть голову было не кошерно. Мокрая подушка никак не удовлетворяла моих интересов, а шуметь феном ночью – кощунство. Поскольку мама всё ещё спала, то завтрак я сделала себе сама. Правда, вместо обычной овсянки, мне внезапно захотелось тёпленькой манной каши, которую я, по словам мамы, обожала с детства. «Ты уплетала манную кашу лучше, чем любые сласти». Экономили на мне, короче, как могли, потому что я не притязательна в еде. Разве что острое не люблю совсем. Так что свою корейскую морковку и прочую гадость, от которой дышишь огнём, они едят сами. На шум с кухни отреагировал папа, которому спалось, наверное, не очень хорошо. Поздно лёг, вопреки привычному для него режиму, вот и выглядит сейчас подавленным. Кашу я налила для нас двоих, и мы, словно одни в целом доме, молча уплетали её, попеременно глядя в окно.  - Только семь, - доев свою порцию, произнёс отец. Такое ощущение, что без каши внутри он не мог произнести и слова. Забавное умозаключение. – Почему ты на ногах?  - Ксюша попросила с ней на семинар по истории сходить. Боится, что её спросят, а она не сможет ответить. Группа поддержки, в общем, - я улыбнулась, доливая в свою оставшуюся кашу, ложку варенья. – Семинар на десять, но он не вписывался в мои планы, поэтому придётся пожертвовать сном, чтобы успеть подготовить к понедельнику хотя бы реферат по биологии.   - О чём реферат? – ставя чайник на плиту, поинтересовался отец.  - Эволюционные учения и всё о них, - наотмашь бросила я, не уделяя этому даже толики своего внимания: я сейчас на манке сосредоточена больше. Обычное субботнее утро меня радовало. Как-то складывалось всё хорошо. Я предвкушала красивые пейзажи на улице и весёлую прогулку с Ксеней. Выбрав в гардеробе своём кое-что потеплее, чем брюки/блузка/пиджак, которые обычно ношу на учёбу, включила музыку и стала собираться. Сестра за стенкой всё равно уже проснулась, судя по шороху и выключенному будильнику. Она даже на выходные ставит будильник: вот такая странная личность. Изумрудная юбка-солнце ниже колен, заправленная в неё белая рубашка с манжетами на запястье, лёгкий двубортный плащ чёрного цвета и такого же цвета туфли на квадратном каблуке средней высоты. Давно хотела надеть эту юбку, а в лицей как-то неудобно носить. Семинар же, дресс-код можно немного ослабить. А я слишком люблю красивые вещи, которых у меня хватает, чтобы не носить их вовсе никуда и позволять пылиться в шкафу. Это неуважительно по отношению к ним. Я ведь всё-таки иду не столько на семинар, сколько за компанию. Кстати, можно спросить будет у практиканта о Гитлерюгенде. Чем не источник информации, верно? Ксеня ждала меня у подъезда, а не у метро по какой-то причине. Выглядела здорово, красиво – будь я мужчиной, попросила бы номер её телефона. Вот только с лицом проблемы – ни единой эмоции, и это отталкивает.  - Добро утро. Чего ты бледная такая? – закрыв дверь подъезда и подходя к ней, спрашиваю.  - Я боюсь, - подхватывая мой шаг, Ксюша движется рядом со мной в сторону метро.  - Тьфу, и ты ради этого ждала меня у подъезда? – одариваю её тёплой улыбкой и вселяю уверенность. – Совсем одичала от своей влюблённости и страха? Вся эта ситуация мне казалась донельзя забавной, но говорить об этом подруге я вовсе не собиралась. Она и так на осиновый лист похожа. Дрожит, хотя один только собственный внешний вид её должен успокаивать. Платье, пальто расстёгнутое, как и у меня, туфли на каблуке, выше моего, сумка отличная. Ксеню часто можно было успокоить либо покупками еды и хороших вещей, либо ноской этих самых вещей. Для неё высокий каблук – символ не болезненного падения или опасности, а уверенности. Я восхищалась её принципами, а она завидовала мне. Так и жили. Сегодня ради исключения мы ехали маршруткой, правда, дольше, но по приходу в кабинет, в аудитории практиканта не было. Зато были лицеисты. Много лицеистов. «Неужели так много желающих углублённо изучать историю? Или это все те, кто хочет подтянуть предмет?» Сказать по правде, я была удивлена таким количество люда. Заняты были все парты, что нам не нашлось даже места. Зато мы увидели Ольку и Лару, которые хотели заработать тут оценки, ведь им не давали на уроках слова, как и мне. Собственно, они преследовали те же цели, что и я озвучила вчера Паше. Только вот это было первым и последним нашим общим критерием здесь. С Ксеней же их связывала общая влюблённость в практиканта. С первой фразы я ощутила себя лишней на этом празднике жизни. Он опаздывал. И чем больше учеников приходило, тем сильнее я жалела, что согласилась сюда прийти. Даже то, что Кравец – моя лучшая подруга, не утешало. От Ольки я узнала, что Женя предала историка и пошла к Елене Александровне, подтягивать свои знания по алгебре. И в итоге наш костяк отличниц, в основном, застрял на истории. Среди этой толпы была и Болонка, староста одиннадцатых филологов, вместе с половиной группы, по меньшей мере. Теперь, озираясь по сторонам, я узнавала то Дружинина, то Ольховскую, то Кириленко, чьи сочинения читала вчера и заливалась хохотом.  Спустя почти десять минут, когда стрелка почти достигла 10:20, в аудиторию вошёл практикант и со словами «ну, и что вы здесь делаете? Я же сказал в 202-й собираться» развернулся и почти со свистом вылетел. Все стали собираться, образовалась пробка. Как стадо, честное слово. Чабан сказал – бараны пошли. Куда чабан погнал, туда бараны и пошли. Мы бараны. Прежде, чем столпотворение успело усугубиться, я выскочила и пошла занимать места нашей четвёрке. По коридору, ступеням и снова коридору раздавался стук набоек его туфель. Видя издалека образ практиканта, потому что зрение у меня было не стопроцентным, я наблюдала за его походкой, статной, сильной, важной. И да, он немного вилял бёдрами. У меня появились разные предположения, отчего вдруг в его походке появилось такое движение, но я остановилась на варианте «он просто занимался танцами, наверное». Остальные свои догадки, приличные и не очень, пришлось выкинуть из головы. Это же всё-таки практикант, почти учитель, и садист. Кстати, да, он же как истинный садист, если прознает о моих мыслях, начнёт издеваться. Зачем давать почти врагу такую возможность уязвить? Аудитория, в которой он нас ждал, была просторнее и частично заполнена более расторопными студентами. Они смотрели на каждого входящего, как на раздражающий фактор. Хотя если это был их знакомый, то сразу улыбка, пара фраз и миролюбивое настроение. Зайдя в аудиторию, я приметила две парты, на ряду возле окна, свободные ещё и почти впереди: трое из четырёх будут довольны хотя бы. А я смогу занять место и в конце аудитории. Думаю, свободный стульчик мне оставят.   - Скавронская, ты тоже в стаде?  Ну, что и следовало доказать. Садистская усмешка, но теперь ещё и от лицеистов. Ух ты, меня прям взбодрила эта волна высокомерия со стороны таких же учеников, как и я. Не ожидала такой подлости от тех, с кем в одной лодке. Похоже, наш класс и, правда, был каким-то уникально-сплочённым. Внезапно почувствовала признательность Косте, что держит в узде конфликтных особ, и вообще всем одногруппникам. Даже не одарив практиканта приветственным кивком, молча прошла мимо стоящего напротив центрального ряда парт, стола, за которым он сидел и что-то помечал в свой блокнот.  - Ты что, обиделась, Скавронская? – он был, очевидно, в хорошем расположении духа, раз так докапывался до меня отчаянно и не боялся, что я ничего не отвечу. Или наоборот, видел, что я ничего не отвечаю, поэтому и наглел. А лицеисты подтягивались постепенно и глазели на то, как практикант издевается надо мной. И ведь не потому, что не могла ничего не ответить, я молчала.   - Я жду извинений, Егор, - положив сумку на вторую парту, заявила я без улыбки, - Дмитрич. Моя привычная шутка для него стала отличным поводом улыбнуться своей садистской усмешкой, а присутствующих – сбавить громкость своего смеха. В это же время поток приходящих лицеистов усилился, и я, маякнув девочкам, ждала, пока они займут места. А толпа прибывших заставила практиканта прикусить язык и переключиться всё-таки на семинар. Никому и ничего я не хотела объяснять, но вот шёпот с переменным упоминанием моей фамилии всё-таки доносился. Первое занятие начиналось очень скомкано. Сначала он разбил нас на параллели, потом – по успеваемости, организовал пересадку, чтобы контролировать каждую группу. Возня меня раздражала ещё больше, потому что нас четверых он пересадил на другой ряд, хотя проще было к нам подсадить отличников с других параллелей. Но я уже бросила пререкаться с его странной логикой и жаждой досадить мне, как можно сильнее. Нет, он издевался над любым человеком, как только можно, но тонко и деликатно. Вроде и обидно, а вроде не смертельно.   - Я думаю, что у меня самый популярный курс лекций будет с такой-то посещаемостью, - улыбается ещё, значит, настроение не испортилось, и не устал от нас. – Возьмите четверть листочка и сделайте мне статистику, чтобы я не тратил на это время нашей лекции. Напишите фамилию, имя, класс и цель вашего пребывания здесь: подтянуть оценки, исправить оценки, вступительные и т.д. Хаос. Бубнёж. Разрыв тетрадных листков напополам. Пожалуй, я была здесь действительно не к месту. Ксеня всё-таки сунула мне в руки половинку вырванного из тетради листа, и я, не задумываясь, написала то, о чём просили. «Скавронская Катерина. Исторический. С подругой за компанию».  - Итак, каким образом будут проходить наши занятия. Час лекции – час дискуссии. Иногда часы будут меняться местами, и вместо какого-то из них будет контрольная. О контрольных я не буду предупреждать, поэтому готовиться к занятию или нет – исключительно ваша беда. С помощью этих семинаров, вопреки моим пожеланиям, вы сможете исправить текущие оценки или переписать контрольную, если у вас была уважительная причина облажаться в первый раз. Вопросы? Неужели никто не понял из того, что я сказал? Ладно, потом появятся вопросы, а отвечать или нет, решать мне.… Теперь нужен человек для дискуссии. Дискуссия происходит просто. Я и выбранный мною или по собственному желанию ученик задаём темп всем своими обсуждениями. Сначала мы общаемся, потом вы вклиниваетесь. Задаёте вопросы, отвечаете на вопросы. Имеет право вполне общаться и между собой, т.е. не только нам задавать вопросы, а и друг другу. Но только попробуйте выкрикнуть с места без моего разрешения. Балагана я не потерплю. О наказании догадывайтесь сами, а ещё лучше – придумывайте сами, потому что моя фантазия скупа: двойка за поведение или доклад. Когда он вот так говорил, я видела ёрзание Ксени, Ольки и большей части, женской, аудитории. Кто бы сомневался, что они пришли сюда за этим. Но я и представить себе не могла, что это затронет такое количество людей. Пожалуй, если убрать влюблённых девочек, то здесь останется стандартный среднестатистический набор, как и у любого другого преподавателя. Кошмар, какой кошмар. Как сильно взбаламутил воду этот жалкий практикантишка. Я просто в шоке.  - А раз все всё поняли, то начнём дискуссию. Кто хочет пообщаться со мной?  - Какая тема будет, Егор Дмитрич? - Олька подняла руку и задала вопрос одновременно.  - Это тебе решать, Абрамова. Хочешь – выходи, мы с тобой сначала выберем тему, а потом начнём обсуждения, - я вижу, как ей не терпится, и мне становится противно. – Ну, что такое? Все так хотят со мной пообщаться и узнать о моей жизни, а на тему истории пообщаться что, кишка тонка? Рук действительно не было. Наш угол отличниц, на который практикант кидал взгляды в два раза чаще, скорее вздрагивал от обилия струящихся феромонов, чем от желания учиться. Минутная заминка затягивалась, и мне было весело, глядя на немного растерянное выражение лица практиканта. Вроде обычно выглядел, смотрел, а меня распирало от смеха.  - А, точно. Простите, ребят, но я обещал вчера одному из вас уделить сегодня время, - по телу прошёлся разряд тока. – Скавронская, ты чего сидишь? Вставай, я ведь обещал, что поговорю с тобой, раз ты этого так хочешь. Ксеня, Олька и даже робкая Лара, вместе со всей аудиторией, которая меня уже знала то по рассказам, то видела воочию, уставились и ждали моей реакции. А Егор стоял, будто я попавшаяся в его ловушку животина. Сказать, что меня это взбесило – ничего не сказать. Самодовольство, наглость, любовь публики – мне нечего ему противопоставить. Всё, что я могу, не опуститься в самую яму, потерять подругу и хорошее расположение в классе. Пожалуй, всё.  - Здесь так много людей, а вы уделяете слишком много внимания для меня одной, Егор, - и его отчество действительно начало теряться где-то в горле, Дмитрич. Я уже подходила к нему, уверенно, просто, словно его вызов – не более чем фарс.   - Итак, о чём ты хочешь поговорить со мной? – такой весь любезный из себя, он пропустил мою фразу мимо ушей.  - А вы? – поиграем, практикант, поиграем. – Невежливо, если только я буду довольной. Смех в аудитории из-за моей пошлости. Я делаю вид, что не хотела этой реакции и за свои слова не отвечаю. Но, судя по взгляду историка, смешными мои слова он не находит. Более того, он не верит в мою невинность, якобы это было сказано случайно. Я ведь так нагло покушаюсь на его авторитет, причём не впервые. Какая я бесстыжая девочка, однако.  - Скавронская, за мной, - стушевался, хах. Он развернулся и вышел из аудитории, придерживая открытую дверь, чтобы и я покинула помещение вслед за ним.  В коридоре никого не было, и стояла тишина. Шумно было только за дверью 202-й. Интересно, самые отчаянные покинули свои места и уже прильнули ушами к двери или нет?   - Слушаю вас, - весьма манерно поинтересовалась я, пока практикант озирался и шагами измерял рекреацию.   - Ты что себе позволяешь, Скавронская? – было видно, как он сдерживал свою ярость, несильную, едва заметную, которую то и дело можно наблюдать на его лице. – Забыла уже о подруге, которая вылавливает меня везде и всюду? Кто вчера говорил, что потерять её из-за такого, как я, не хочет?  - Надо же, вы помните о ней из всего этого ледового побоища влюблённых идиоток, - грубила я, не отдавая отчёт тому, что его провокация и шантаж – всё, что сейчас он мог позволить себе, чтобы вразумить меня.  - Из-за меня, Скавронская, очень много людей страдает, от молоденьких девочек вроде тебя до вполне взрослых женщин, - практикант подошёл ближе и, положив руки в карман брюк, чуть поддался ко мне так близко, чтобы видеть в моих глазах ответную реакцию на свои слова. – Из-за меня рушатся самые крепкие связи, не только дружеские.  - Вы пытаетесь меня запугать? – меня заинтересовал его рассказ о собственных достижениях, которыми он то ли гордился, то ли которых стыдился, я не поняла. Признаю, что мне было немного страшно, потому что эта таинственность, закрытая шторами неизвестная жизнь взрослого мужчины, манила и заставляла отбросить всякий интерес к истории. Наряду с ней, предметом обычной школьной программы, человек со своими скелетами в шкафу казался интереснее. Особенно этот человек, который совмещал и то, и другое.  - Я тебя предупреждаю, - его медленно двигающиеся губы замерли совсем рядом, чуть ниже моего уровня глаз, увлажнённые, не потрескавшиеся, выступающие. Я отвлеклась на его губы, а он продолжал смотреть мне в глаза и не мог не заметить взгляда. Чуть раскрыв рот, оттачивая каждое слово, не спеша, продолжал: – Меня можно любить на расстоянии, мною можно восхищаться, обо мне можно мечтать и вытворять в своих мечтах всё, что заблагорассудится. Он сделал паузу, следя за тем, как меняется что-то в моих глазах, а у меня на лице не дрогнул ни один мускул, не выступила ни одна эмоция. Я молча ждала финала, как и он вчера, ждала не пояснений, а запретов, которые он поставит. Казалось, будто миг растянулся, секунды замерли, а молчание длилось слишком долго, непозволительно долго. А мы всё так же смотрели друг другу в глаза, словно ждали какого-то жеста, позволяющего продолжить разговор. И жест этот был не от посторонних, а от нас самих. Егор ждал, непонятно чего от меня, и моё непонимание, похоже, затягивало весь процесс разговора. Внутри опять чья-то рука скручивала желудок по спирали, но было не больно, а скорее неприятно, отчего дыхание сбивалось. Казалось, что воздуха вокруг недостаточно, что его слишком мало, что я вот-вот задохнусь.   - Не смей никогда приближаться ко мне, как к мужчине. Слова застряли у меня в голове, раздаваясь эхом несколько раз. Желудок отпустило, но ощущение, будто что-то сдавливает горло, не давая дышать, не исчезло. В тот момент мне впервые стало страшно. Любопытство, которое всегда утолялось родителями, теперь оказалось под запретом. Он запретил мне приближаться к нему. Запретил приближаться. К мужчине. Но…  - Почему вы это мне говорите? – выдавила из себя я, всё ещё находясь под влиянием собственного псевдо-астматического приступа.  - Потому что из всех них, - он сделал характерную паузу, давая мне вспомнить забитую аудиторию девчонок, - ты самая опасная. Ты постепенно находишь во мне какое-то качество, которое тебе начинает нравиться, узнаёшь что-то, интересующее тебя. Постепенно начинаешь интересоваться моим мнением по поводу одной конкретной вещи, раздумываешь над ним и соглашаешься, перенимая себе мои собственные выводы. Ты начинаешь тонуть в жажде знаний, в интересе ко мне, теряя собственную неповторимость. Ты не умеешь влюбляться легко – такие, как ты, любят глубоко, сильно и страстно.  Каждое слово, каждое выражение в момент его молчания раздавалось в голове ярко и мощно. Словно меня кто-то пытается поднять, диафрагма не справляется, и дыхание перехватывает от этого взгляда, лица, находящегося так близко. Мне становится дурственно и безумно жарко в целой рекреации. До меня ещё долго не доходил смысл, и он это видел, но не реагировал. Все мои внутренности сжимались от того, что он меня знает лучше, чем я сама. Он, этот моральный урод и садист, ничего не делая, одними словами, взглядом, жестами рассказал в лицо всё то, что пряталось внутри меня. Обычно в такие моменты хочется что-то сделать, стать ещё ближе или решиться на какой-то шаг. Мне хотелось прекратить эту интимность – она была пугающей. Близкой, неутолимой, вожделенной и страшной. Я боялась что-то сделать. Из меня сделали нерв, оголённый, пульсирующий, томящийся. И это ощущение такой близости с мужчиной, пугало. Это взрослое ощущение страсти, которое, словно лава, томилось внутри, подначивалось, сдерживалось, придавало моим глазам что-то такое, отчего Егор перестал дышать. Целых семнадцать секунд. В ту субботу я ещё не знала, что лучше бы он умер от кислородного голодания или хотя бы тронулся умом, чем дальнейшие события.