Когда истина лжёт

В этот злосчастный понедельник я в очередной раз вернулась к прошлой точке отчёта: мой мозг хочет думать о Егоре. Ему не указ ни логика, ни ясность ума, ни трезвость – ничего. Вот и как мне бороться с этим? Сердце не доставляет таких проблем, сколько доставляет мозг. Что делать, если твои мысли связаны с этим человеком? Он противный, мерзкий ублюдок и садист. Он моральный урод. Он смазливый модник и альфонс. Но ты хочешь думать о нём. И как такому желанию сопротивляться? Поэтому я и не сопротивлялась. Я просто шла на поводу у своих ощущений, потому что сопротивляться с прежней прытью не могла. Было в этом практиканте что-то манящее, что-то, отчего здравый смысл засыпал дивным спокойным и крепким сном. Как? Как такое возможно? После стольких лет сознательной жизни, после стольких, самых разных, отношений с людьми я по-прежнему поддаюсь на чьё-то обаяние. Да ещё и так легко! Меня это бесит. Собственная податливость, с желанием, сознательная. Неужели я нуждаюсь в ком-то, паразитирующем на моей душе, настолько сильно? Нет. Я по-прежнему Катерина Скавронская, очень любознательная девушка, отличница, немного непослушная и немного садист. Но при этом я хорошая подруга, товарищ и знакомая для многих людей. Помогу, если есть возможность, отвечу и выручу. Чем не прелесть? Так вот, я не позволю какому-то практиканту изменить себя: я семнадцать лет потратила на то, чтобы быть такой, и какой-то там Егор, без роду и племени, не сможет на меня пагубно влиять или загубить мою жизнь. Не позволю. Для меня понедельник не заканчивался, потому что по утверждению самого практиканта, мне настоятельно следует явиться к нему домой к трём часам дня. Скажите «спасибо», что не позже. Сейчас темнеет раньше, т.к. близится зима. А встречаться в квартире взрослого парня (мужчиной я его называть боюсь) вечером – слишком подозрительно. Моим родителям не соврёшь особо: они знают домашние телефоны Ксени, Оли, Жени и Лары. Правда, они не знают номера Кости, но он ведь тоже парень, как ни прискорбно.  Нужно ли говорить, что пока я кушала в столовой и ждала, когда закончится у него пара (мою третью – отменили), в голову приходили самые разные мысли: от исповеди до изнасилования. Нет, серьёзно. Давайте будем серьёзными. Мне семнадцать, а ему – двадцать пять. Что нам мешает переспать? Меньше года до моего совершеннолетия, когда все его действия касательно нижней части тела будут законны? Или моральные устои у человека, у которого нет морали? Ответ очевиден. Так что вариант с тем, что он собирается меня «сломать», не убираем в длинный ящик. К тому же, попытки уже были, несмотря на то, что я была Леной. Лена. Вот, о ком я забыла. Интересно, в любой сцене со мной он видит её? С каких пор? Сколько ещё? До какого момента я буду другим человеком? Не то чтобы я хотела быть собой, но это его «беги» выглядело очень подозрительно и страшно. Внушало действительно брать ноги в руки и драпать. Ну, на это и было рассчитано, что подчинюсь. Я даже дверь не успела открыть, развернулась, а он уже обнял меня. Со спины. Чёрт, моя большая слабость – объятия со спины. Они мне кажутся такими нежными и искренними. Когда не видишь упрёка в глазах и самого взгляда человека, можешь быть максимально искренним, не смущаешься, даёшь волю своим чувствам, которые заглушаешь внутри себя тракторами и экскаваторами. У меня аж ноги подкосились, когда он обнял и поцеловал в шею. Или в спину. В хребет, в общем.  Чувствовать бы каждый день такие  поцелуи – никто из предыдущих парней не проявляли такой нежности. И дело не в том, что возраст не позволял…. Я из тех, кому нужны не материальные подарки больше, а вот такие. Доказать близость друг к другу можно только слабостями и нежностями, которые утоляешь и знаешь, где именно утолять. Может, это устарело, такое отношение, но все мои предыдущие парни такой же формации. Их было трое, и каждый являлся своеобразным лечением от предыдущего.  Я была привлекательной, любознательной и, безусловно, обаятельной. Стоило мне прийти в незнакомую компанию, как мне тут же удавалось завоёвывать внимание посредством своей речи. Язык подвешен, благодаря истории. И как тут не встречаться с мальчиками? Увлекалась каждым, и каждый был болезнью. Выглядит не очень, если считать это количество нормальным ежегодным приключением. Но нет. Это было не за один год. Я ждала Егора в небольшом парке, через который утром обычно ходила. Насколько я помню, практикант проводит меня в эту сторону, и добирается он, наверное, отсюда. Интересно, а где Лена сейчас? Он говорил, что она в школе работает. Тоже практику проходит или уже работает полноценно? Я не могла избавиться от мысли, что она мне интересна, хочу её увидеть и познакомиться. Какой она человек? Как выглядит? Что ест? С кем общается? Как улыбается? Как грустит? Как ходит? Как говорит? Кто она такая, что заставила Егора влюбиться так серьёзно? Что его привлекло в ней? Почему они расстались? Из-за него? Из-за неё? Или из-за каких-то более весомых причин?  У меня столько вопросов, а ответы на них я, возможно, никогда не получу. Я снова и снова возвращалась к мыслям о личной жизни историка. Меня не угнетало то, что я думаю о нём не как об учителе, а как о человеке. Скажу по правде, я этого даже не заметила: чуть больше стала думать о нём, как об обычном человеке со своими слабостями. Эти мысли доставляли мне удовольствие. Даже вопросы без ответов – они утешали на какой-то миг, словно очередная доза. Не смешно. Не больно. Не туманно. Просто есть это ощущение интереса. Я не могу от него избавиться. И не хочу. Мне хорошо быть вот такой, немного поддавшейся искушению, расслабленной и не в своей шкуре. Разум дремлет? Нет, он под кайфом. Егор шёл немного вальяжной походкой, молча и с наушниками в ушах. Сзади него плелось несколько лицеисток, которые делали вид декораций. Я без намёка поняла, что делать. Шла впереди, не спеша, и говорила по телефону. Делать вид декораций у меня получается не очень, но девочки были мне незнакомы, а вот я им – не исключено. Обо мне ведь ходили сплетни. Наверное, и в лицо меня знают. Чёрт. Если нас засекут с Егором, значит, новый повод для сплетен эти сороки разнесут быстрее, чем герпес. Чёртовы папарацци. Интересно, они ведут дневник настроения Егора так же, как дневник настроения погоды по природоведению из четвёртого класса? Было бы забавно, если да. Он не глянул на меня даже ни на миг. Интересно, он хоть видел меня? Пофиг. Я же еду к нему домой за ним. Он как собака-поводырь. Нет, мне неприятно быть слепой, даже мысль об этом, но эта мысль заставила меня улыбнуться. К тому же, девочки с лицея ехать не стали. Стояли на остановке, разочарованные и раздосадованные вовсю. В маршрутке нас двое. Двое. Из лицея.  Всё равно, что сказать: вас только двое в этом мире осталось. Я вздрогнула, когда, заплатив за проезд, увидела пристальный взгляд на себе.  Всё-таки заметил. Он сидел в конце маршрутки у окна и придержал для меня место. Я протиснулась между двумя, стоявшими посреди салона мужчинами, которые не хотели подвинуться и дать мне пройти (или им было приятно зажимать меня между собой). Ругая мысленно эти две статуи свободы, присела рядом с практикантом. Я ожидала диалога, речи или просто реплики, которую он бы сказал мне с нотой привычной интонации учителя. Молчание. Шуршание пакетов, лязг металлических поясов и блях на сумках, скрип открывающихся дверей маршрутки и каблуков людей – ничего не заглушало повисшую между нами напряжённую обстановку. А, точно. Он ведь в наушниках: ему там кто-то бубнит аудио-книгу или музыку, а я, как идиотка, сиди и думай, что же сказать. Ничего не буду говорить. Как? А вот так. Пусть сам рожает мысли. Он ведь позвал. И если это и впрямь работа на дому, я посмеюсь только. Надо же, домой позвал, чтобы контрольные проверить! Какое мужское достоинство он себе здесь приплюсовал. Я аж ослепла от его величия и блеска. Нет, я не юродствую. Просто это подозрительно. Мы ехали ещё четверть часа в полной тишине, пока я заинтересованно рассматривала пейзажи за окном и людей в маршрутке. В основном, школьники и студенты. В такое время взрослые ещё работают. Почему я не догадалась достать свои наушники и слушать свою музыку? Может, потому что я их не взяла с собой сегодня? И, кстати, меня это очень опечалило: так бы я избежала тишины такое количество времени. А вместо того, чтобы расслабиться и сделать тот же вид декораций, что и лицеистки, влюблённые в Егора, я сидела рядом, молчала и не знала, куда деть руки и взгляд. Наушники избавили меня от мнения у других, что мы с практикантом едем вместе. Без наушников я как лошара. Ещё и видно, что с Егором, несмотря на то, что отчаянно делаю вид, будто бы мы посторонние люди. Даже тут это сделать трудно – в жизни  ещё сложнее. Мы вышли неподалёку от его дома и направились к светофору. Он всё так же молчал и выглядел так, будто меня не существует. Параллельная галактика. Идёт сам по себе. Реально меня не замечает. Вот урод.  - Сам позвал, и сам же игнорит, - недовольно бурчала я, проходя перед остановившимися машинами. – Затычки в уши вставил и покер-фейс натянул на лицо. Так по-мужски, если честно. Злилась ли я? Хах, конечно! Позвал за тридевять земель по странным обстоятельствам и теперь обращается, как с мебелью. Как тут не злиться-то, а? Это был тот сорт злости, который мужчины считают милым и порой злят тех, кто им нравится, чтобы полюбоваться этим выражением. Что же делала я с этим парнем (или мужчиной)? Да ничего. Просто шла сбоку, словно собачонка или почтальон, который встретил владельца квартиры не у его дома, а у соседнего, и теперь относит почту домой вместе с клиентом. Забавно, правда? А вот мне что-то смеяться не хочется. В подъезде было тихо и разило чем-то затхлым и несвежим. Тут бы окна открыть и проветрить. Всё, о чём я могла думать – это окружение, потому как мысли о злосчастном практиканте меня достали. Как кость в горле, ей-богу. Я не ощущала тишины и напряжения по одной простой причине – пока мы шли, я говорила этому уроду всякие гадости, которые хотела и нет, чтобы заткнуть зияющую пустоту в этой ситуации. Словно идёшь по хлипкому мостику с гниющими древесными дощечками. Только вместо мостика – лифт. Да-да, он поленился подняться на свой этаж ножками и решил поехать на лифте. Кабина рассчитана на шестерых человек – не очень тесно, но и конём не поскачешь. Я вошла после него, и, едва пересекла плоскость дверей, они тут же закрылись. Меня чуть не прищемило! Вот как? Какими усилиями мне сдерживать свою злость?  Клянусь, в этот момент в моих глазах зажёгся невиданный до сих пор дьявольский огонь, потому что Егор, стоя напротив с невидящим взглядом где-то в дюйме правее  моей головы, глянул на меня. Наушники не вытащил, так и смотрел. Только третий этаж. Я сильнее сжала пальцами сумку. Незаметно. Хотелось отвести этот взгляд, но не могла. Он настолько прожигал, манил и заставлял смотреть, словно гипноз. Я забыла дышать и, как только вспомнила об этом, тут же прервала взгляд и схватилась за грудь. Внутри всё противно кололо, словно меня выворачивало наизнанку. Нутро терпело жар разливающейся лавы. Вулкан, блин!  - Я садист – ты всё правильно сказала, - Егор укоризненно продолжал смотреть на меня, а мне не надо было поднимать взгляд, чтобы узнать об этом: я его чувствовала на себе уже.  Он слышал м-меня? Все мои слова? Все?! И ничего, самое главное, не сказал мне. Приятно было слушать? Или ждал этого момента? Момента пристыдить меня? А вот хрен тебе! Сукин ты сын, Егор! Сейчас не лава – камень свалился, и меня могло прижать к полу этой кабины, далеко не стерильной. Главное: не забывать дышать. Вдох. Выдох. Подумаешь, слышал он меня. Можно подумать, я первая, кто говорил ему всё это. До меня была эта Лена….  - То есть извиняться ты даже не собираешься? – фух, наконец, не смотрит на меня. Я не могла говорить. У меня в голове были сотни мыслей, но ответов на его вопросы как раз не нашлось, поэтому я молчала и делала вид, что мне по-прежнему плохо. Какая же я слабая. Ну, вот как можно так вляпаться? Катерина, ты попала. Если он слышал всё, то с его аналитическими способностями не составит труда сделать выводы. И то, что ты слишком много думаешь о нём, ищешь его взглядом, пытаешься соотнести все свои знания с его знаниями. Всё станет ясно. Ты ведь этого не хочешь? Тогда придётся врать. Очень много. Тебе понадобится весь твой талант, чтобы ты смогла убедить этого сноба в своей правоте.  За своими самоубеждающими мыслями я не заметила, как Егор стоял ближе, чем был. Совсем близко. И это не предел. Он продолжал сокращать расстояние между нами. Я напряглась тогда, когда подол его пальто коснулся моей руки. И замерла. Он снова близко. Так близко, как бывают только небезразличные друг другу люди. Или которым что-то от тебя надо. И это вовсе не конспект.  По телу прошла дрожь. Секундная. Но её хватило, чтобы меня парализовало. Сотни мыслей, вероятные развития событий, пронеслись перед глазами. Нет, я не готова к этому. Не здесь. Надо остановить его. Руками. Коснуться? Нет, я потеряю голову от этого. Чувствую, как уже на грани. Меня снова подмывает вертеться вокруг него, двигаться, быть пластичной и соблазнять. Кажется, это называет соблазнять, да. Я хочу быть в такой ситуации. Она меня смущает, и надо избежать всего этого.  Мне не пошевелиться. Нет, это не шутка. Я не могу пошевелиться. Он не держит моих запястий. Талии. Ног. Он меня даже не касается. Неужели это всё магия его взгляда и моя податливость? Или же… о, чёрт.  Меня сводит с ума эта близость, и он понял это. Теперь использует в своих целях. Нет, только не это. Не надо, прошу. Не приближайтесь.  Обжигающее, глубокое дыхание скользнуло по виску, и у меня задрожали колени. Вжалась спиной в кабину лифта, плотно сомкнув колени друг с другом. Да, чёрт возьми, я чувствовала возбуждение. Всякий раз, представляя картины разврата, моё тело становилось именно тем женским аспектом, который есть у всех. У меня он спрятан обычно. Мне трудно признаться, что нравится в парнях, иначе этим будут пользоваться, и я сама буду больше обращать внимания на эти детали. Короткий выдох на ухо. Волосы зашевелились слегка, и у меня вновь пробежали мурашки. Глаза уткнулись вниз, на собственные руки. Я сжалась, стала меньше. Хотела спрятаться, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Чтобы не видеть его. Чтобы не быть здесь. Чтобы раствориться в этом лифте. Рукой коснулась стенки кабины, сзади себя, и старалась унять дрожь. Ничего не делал, просто был рядом, очень близко. Я даже дыхания его не чувствовала. Он вообще дышит? Хотя это же садист. С него не убудет. Мало-помалу сердцебиение успокаивалось, и дыхание возвращалось в норму. Вместо прерывистого, пустого, частого – глубокое, тихое и спокойное. И когда я успокоилась и чуть приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, Егор вжал меня грудью в стенку кабины. Меня окатило ледяной водой. Горячей. Ледяной. И снова горячей. Грудь жгло, словно горчичники стоят слишком долго и уже вызывают покраснение кожи. Кожи, моей кожи касаются пальцы его рук. Тонкие, с выделяющимися фалангами, костяшками, они касаются меня. Скулы. Подбородок. Шея. Покрываюсь мурашками. Кадык. Впадинка. Ключицы. Внизу живота схватывает спазм вожделения, и я не могу стоять на ногах. Поддаюсь вперёд рефлекторно, чтоб скрыть желание потрогать себя между ног, и касаюсь его.  Случайно. Это чистая случайность. Благодарная случайность. Это было просто касание губ. Он не удивлён. Не огорчён. Нет никакой реакции, словно его ничего и вовсе не касается. Словно меня здесь нет. Словно никого здесь нет. Он видит не меня. Он пуст, и глаза его – тоже. Он видит другую, которая является той пустотой. Она олицетворяет пустоту его души, бездну. Меня окутывает бессознательная дымка. Что происходит, не знаю. Где я, не знаю. Кто я, не знаю. Чувствую только грубые прикосновения, прерывистые, резкие. Руки. Губы. Тела. Половина моего лица болит, на теле – несколько синяков, а запястья сильно сжаты.  Зверь. Меня откинуло в тот момент, когда в лифт кто-то ещё вошёл. Я ударилась затылком, локтём и ещё чем-то, отчего тело стало изнывать буквально. Похоже, это было последней каплей для него. Платье. Красиво оделась. А теперь сползаешь по стенке кабины лифта. Садишься на пол и сидишь. Платье задралось – голые ноги на замурзанном полу. Бактерии, грибки, грязь. Не чувствую презрения, словно меня действительно нет. Кто-то вынул важную составляющую меня и пустил гулять в свой дворик без неё. Что было в тот момент в моей душе? Я ничего не понимала. Я не понимала даже того, где я толком нахожусь. Слишком тесно для комнаты, но здесь люди. Осознание, что это был лифт, пришло, уже когда я находилась в квартире Егора. Ни уложенных волос, ни чистой одежды, ни нормального лица и тела – у меня не было ничего этого. Зато было несколько людей, пугающая ситуация и вышедший из себя практикант.  «Не будет покоя, пока я не получу своё…. А теперь – беги». Меня скрючило, и я скатилась с дивана, упав на пол. Понимала ли я, что упала? Нет. Меня будто вывернули наизнанку. Это не я. Это тупорылое, бессознательное, словно накаченное наркотой, существо с явными признаками афазии, атрофии мышц, амнезии и ещё десятка диагнозов не может быть мной.  Мне хотелось бежать на улицу, на свежий воздух, подальше отсюда. Отсюда – это откуда? Все эти люди – кто они? И кто я? Что я здесь делаю? И здесь – это где?  В кресле сидел Егор. Спрятал взгляд и молчал. Уже переодетый. Перед ним на журнальном столике стояла бутылка. Коньяк или виски, наверное – я не разбираюсь. Что-то из этой оперы, в общем. Рядом в таком же кресле сидел мужчина, чуть старше его. На ногах рядом с моим диваном стояли девушка и парень – оба примерно одного с практикантом возраста. Похоже, они прекрасно знали, что я не понимаю, что происходит. Интересно, это они меня накачали чем-то? Что-то обсуждают в полголоса. Скрывают от меня, тупой, что-то? Я заплетающимися ногами кое-как сделала пару шагов, и упала на пол. Меня подняли и усадили на стул, стоявший у двери, облокотили о спинку, чтобы не упала в этот раз. Я съехала вниз, словно по горке. Это больно. Но физическая боль тогда меня заботила меньше всего. Да она и притуплённая была, так что разбираться будем потом.  - Да перестанешь ты вести себя, как даун, или нет? – взбесилась девушка, усаживая меня в третий раз на стул.  - Оставь её, - подал голос Егор, мрачный, приглушённый, грубый. Это был не тот обольстительный тон, которым он общался с учениками. Я бы даже назвала его траурным. – Хочет протереть мне полы – вперёд. Всё равно толку от неё мало.  - Ты её чуть не изнасиловал! - чуть повысив тон, заявил стоящий парень.   - Я же сказал, что толку мало, - повторил тем же тоном практикант и, удостоив меня презрительным взглядом, поднялся с кресла. – Она простая семнадцатилетняя ученица, которая влюбилась в меня. Идиотка…. Вот почему ты с первого раза не понимаешь, а? Я же сказал тебе не приближаться ко мне. Ни под каким предлогом… Он срывался на мне. Подходил, кружил, словно коршун, изливал всю свою желчь, оскорблял меня. Сравнить с землей – проще простого. Я и так соображала туго, а тут ещё он. Мразь.  - … сделала ты? Ты просто решила подружиться. И потом сидела со мной во внеурочное время, провоцировала, соблазняла, заболевала и приходила ко мне домой. Иногда я сомневался, что у тебя нет мозгов. Теперь я окончательно в этом убедился. Скавронская, ты тупорылая собачонка, которая не хочет уйти и сдохнуть где-то подальше от своего хозяина. Ненависть. Лютая ненависть и желание уничтожить. Я была бельмом. Приставучим листом. Я сама виновата. В его взгляде столько презрения, столько негатива, что у меня появились мысли о суициде. На голову упало что-то тяжёлое, и я снова сползла со стула. Ухватилась пальцами о решётчатую спинку. Присела на бедро на полу и опустила голову, словно перед казнью, оголяя шею. Рвотные позывы. Внутри что-то кислое, жжёт и печёт. Схватилась рукой за желудок. Вот бы вырвать его, чтобы не болел. Навсегда. Надоел. От него одни проблемы. То бабочки, то желание, то жжение – мне это всё не нужно. Егор перестал вымещать на мне свою ярость и просто насмешливо смотрел. С полным безразличием, но высокомерием. Ненавижу. Его. За. Это. Высокомерие.   - Урод, - слова вырвались у меня сами собой: рот просто открылся, а звуки вылетели, словно давно томились в глотке. – Моральный. Я подняла взгляд на него, полный насмешки и того же высокомерия, которым он одаривал меня. И вот я, ниже его физически, сижу на полу в наполовину сознательном состоянии и смеюсь над ним.  Он изменился в лице до неузнаваемости. Он действительно был уродом. Его душа, его внешность – всё уродское. Негатив, из которого состоял практикант, вылез наружу, словно зубная паста из тюбика, на который кто-то сел.  Меня стошнило. Прямо на ламинат. Немного, по большей части слюнями. И Егор переживал не за цельность своего покрытия пола, а за цельность моей жизни. Судя по его поведению, он вот-вот готов был покончить с ней.  - Орлов, - парень, стоявший на ногах, подошёл мигом к практиканту и остановил его: тот уже направился ко мне, чтобы ударить. Или что он там хотел сделать. Явно не посочувствовать: слишком опасными были его взгляд и мимика. – Она не Лена. Успокойся! Парень ткнул его в грудь, заставляя сделать спиной назад пару шагов. У меня появилась защита. Девушка кинулась в ванную комнату за тряпкой. Ситуация упростилась, когда я начала приходить в себя. И заметила я это весьма странным способом: пальцы на руке стали двигаться тогда, когда я хочу, а не срабатывал рефлекс. К тому времени я уже сидела на стуле, практикант – в кресле, парень рядом с ним – на своём месте, а двое ребят – на диване устроились.  - Может, я всё-таки услышу объяснение, по какой причине вы накачали меня наркотой? – тихий бубнёж между практикантом и рядом сидящим с ним парнем тут же прекратился, и они уставились на меня.   - С чего ты взяла, что это наркотики были? – Егор выглядел спокойно и абсолютно привычно. – тебе дали дозу морфина в пределах нормы.  - Я не услышала ответа, - чётко произнесла я, делая акцент на каждом слове, и упрямо смотрела на сидящего напротив, в нескольких метрах, практиканта.  - Чтобы ты не видела того, чего тебе видеть не стоит, - он ответил кратко, ёмко и опустил взгляд.  С ним что-то творилось? Нет, я размыто помню, что он как-то странно себя вёл в лифте. Что было потом? Не помню ничего.   - У тебя несколько синяков на теле, руках и лице, поэтому какое-то время будет больно двигаться, - девушка смотрела мне прямо в глаза и специально говорила медленно, чтобы я, видимо, успевала понимать её. Значит, по её мнению я сейчас с той дозой морфина должна тупить. Ну, ок. Но видимо, я как-то более устойчива.  - Если вы будете продолжать говорить так медленно, я отупею, - во мне проснулась злость. Внезапно охватила ярость и гнев. Я готова была кричать на всех вокруг. На каждого. Даже на мебель.  - Теперь понимаю, - подал голос мужчина, сидящий возле практиканта. – Они и впрямь похожи.  - Лена такая же была лет в восемнадцать, - парень, который обычно ходил, поддался вперёд и опустил руки на колени, скрестив пальцы в замок. Лена? Он перепутал меня с ней? Опять? Да сколько же можно! Я же ведь живой человек. Могу не выдержать. Сломаюсь. И сломалась почти. О боги, я же поцеловала его. То, что активировало взрыв Егора с предохранителей, – поцелуй. Вот почему он не касался моих губ никогда. Из меня лил фонтан эмоций, пониманий и мыслей. Я едва ли могла сидеть с закрытым ртом. Вот в чём дело. Поцелуй. Хотя его губы вряд ли хранили верность ей всё это время. Он ведь сам говорил, что покорил немало женщин. И его губы, где только не бывали, пусть не трындит.   - Сорвался потому, что я случайно поцеловала тебя? – усмешка, злорадная, дикая, безумная. Меня распирало от этого ощущения власти над чьей-то жизнью. От того, что я могу этим пользоваться. Не умею, но есть возможность.  Егор был спокоен. Как и все. Вроде они не намного старше, но ведут себя, как самые настоящие взрослые. Может, потому что в их теле не было дозы морфина? Тогда это объясняет мою дикость и адреналин. Вернее, ощущение высказать всем всё, что я о них думаю. Сидеть на месте? Нет. Только хардкор: только унижать, доминировать, властвовать.  - С чего ты взяла?  - Твоё еврейство меня заебало, - похоже, в таком состоянии ещё и маты легче с языка срываются. – Не вижу смысла задерживаться здесь. Мне пора.  - Твоя мама не одобрит того, что ты под кайфом и материшься и вернулась домой с синяками, - м, какая забота. Решил в учителя поиграть? Какая прелесть. А вот хрен тебе. Я от тебя и так слишком много получила подарков: всё тело в подарках.  - Если она узнает, что меня домогался ты, знаешь, где ты будешь? Тебе не поможет ни твоя смазливая мордашка, ни родители, ни связи, ни образование. Ты будешь ничтожеством, о которое я и вся моя семья вытерла ноги, - думаю, выглядела я ужасно и внушающе, потому что девушка на диване прижилась ближе к парню. Кажется, они пара.  - Ты не права, Катя, - мужчина, сидящий рядом с практикантом, до сих пор молчавший, деловито начал монолог. – Егор не виноват, что ты похожа на Лену, так что обвинять его…  - А я виновата? Или, может быть, вы все тут хотите сказать, что я обязана терпеть это? Да и вообще чем-то обязана вам! – я выходила из себя вновь. Приливами гнев становился очень острым и усмирять его было непросто. Но я не хотела. Сейчас я не собираюсь контролировать свои эмоции: он, значит, меня смешал с дерьмом, а я не имею права даже винить его?!  - Нет, конечно, - девушка пыталась ко мне найти подход, но хрен тебе. Ты с ними заодно, а значит, мой враг. – Просто…  - Меня не волнуют ваши оправдания, - перебила её я, явно повышая интонацию голоса до истерического. – Мне нужны предложения, что будете делать, когда этот урод снова сорвётся. И заодно, что делать мне. Раз уж я "простая семнадцатилетняя ученица", то, пожалуйста, позаботьтесь обо мне так, чтобы я оказалась не у сутенёра и не на чёрном рынке в разобранном состоянии. Это не те плохие сценарии, что я хотела сказать, есть   хуже, но как есть. Слоа не забрать. Морфин действовал на меня слишком сильно: вызывал острые эмоции, доводил их до пика, до бурления, а потом отпускал. Зато не чувствовала боли. Уже хорошо. Чем больше я говорила и показывала своё состояние, тем мрачнее становился вид Егора. Вообще, стоит ли мне теперь обращать на него внимание? Он мог причинить мне вред и причинил. Он мог меня изнасиловать даже из-за того, что я похожа на эту шлюху. Уважать его выбор и смириться со сходством? Может, ему уехать лучше, а? Сменить лицей и больше никогда не видеть меня? Потому что я не выдержу ещё одного такого "акта".  - Меня тошнит от одного твоего вида. Иди в ванную и прими душ. Аня принесёт тебе одежду, - заявил практикант, даже не взглянув на меня.  - Никуда я не пойду, пока не буду в безопасности от тебя. Мне не нужны советы твоих друзей, - голос был почти ровным, и интонация нормальная.  - Пошла вон! – Егор вскочил на ноги и жестом указывал мне убираться за дверь.  - Орлов! – девушка, сидящая на диване, встала на ноги тоже и развернулась спиной ко мне. – Успокойся и сядь. От тебя больше проблем, когда ты на ногах. Не видишь, что на неё ещё морфин действует? Нет? А я вижу. Она подошла ко мне и, удерживая за талию, повела в коридор, к ванной. Придерживала крепко, как настоящего пациента. Думаю, из неё получится отличный врач или медсестра. Не очень разбираюсь в том, кто и как себя вести должен. Больничные иерархии не для меня. Вела себя она достойно, пусть и повышала голос на хозяина дома. Но если хозяин не в адеквате, то она имеет право. Как врач. В ванной было достаточно места, чтобы развернуться двоим. Задав типичные вопросы (могу ли я включить воду, держать душ и т.д.), Аня оставила меня одну в комнате, прикрыв за собой дверь. Она ждала снаружи, не уходила, на случай, если мне понадобится помощь. Полотенце лежало на стуле, так что идти никуда не надо было. Разве что, за одеждой, но не сейчас. Я рассматривала себя в зеркало. На лице кое-где были отпечатки грязных пальцев и покраснения, словно мне давали пощёчину. Шея в странных красноватых полосках. Запястья наливались лиловыми пятнами, которые лучше не трогать. Тело ныло тоненьким голоском. Я разделась, чтобы осмотреть себя. Ноги, бёдра и низ живота болели до ужаса. И чем больше я смотрела, тем сильнее становилась боль – память возвращалась. Он задирал мне платье. Лапал. Пытался просто оставить меня нагой. Или что-то сделать.… Господи, как бы я хотела ошибаться. Пусть это будет очень плохим сном, но сном. Щипаю себя за руку – больно, но не просыпаюсь. Могла бы просто ударить кистью по стене – из-за запястья однозначно проснулась бы. Мне нужно было принять ванну. Отмыться от этой грязи, невежества, стыда. И зачем я только поехала сюда с ним? Знала ведь, что может такое случиться. Но не в лифте же. Егор касался меня во многих местах. Вода омывала участки кожи, тронутые и нет, смывая всю усталость, боль и остатки морфина. Я вспоминала. Касание губ. Несколько долгих секунд глаза в глаза. Он целует меня. С теми же открытыми, пустыми глазами. Хотя нет, видел Лену, только вот он хотел поиздеваться над ней. А не вышло. Я сглотнула от воспоминаний и поёжилась. Режим воды пришлось сделать горячее, чтобы озноб исчез под струёй воды. Меньшее, что я сейчас хочу ощущать, – себя. Боль, привязанность, зависимость – но только не то, что внутри меня: сочится открытая рана, с гноем, кровью и ещё чем-то. Черви. Лучше бы черви были, чем это ощущение. Я не хочу быть кем-то таким. У меня ведь была такая хорошая жизнь. Почему она прекратилась? Как она превратилась вот в это? Практикант. Всё из-за него. Все мои беды из-за него. Все мои проблемы из-за него. Всё из-за него. Сложно признаться себе в этом промахе. Сложно признаться себе  во всём. Особенно в том, что ты влюбилась в этого урода, который тебя не видит. Даже когда ты рядом, прям перед самым носом. Ты не можешь его поцеловать, потому что он видит другого человека. Ты не можешь его коснуться. Ты не можешь ему открыться. Ты можешь только смотреть издалека. Но такая любовь меня не устраивает. Я эгоистка и собственница: я хочу обладать его любовью. Она принадлежит мне, но не мне. Как  так?  Просто. Потому что я и Лена – одно существо. Нет между нами разницы. Вернее, он её не видит. И не хочет. Потому что такая жалкая, ещё и ученица, как я, не может привлечь взрослого мужчину. Просто не может.  Я залезла в белоснежную, надраенную до блеска ванну, не снимая одежды. Вода набиралась. Звук успокаивал и расслаблял. Я не хотела душ принимать – хотела понежиться в ванной. Лежу размякшим куском мяса в одежде, запрокинув голову на борт. Подбородок высоко вздымается. Скулы  чётко очерчены. Я будто вижу себя со стороны. Вот сползаю чуть ниже, касаясь хребтом дна ванной, сгибаю ноги, и колени рассекают водную гладь. Касаюсь пальцами плеч, рёбер, живота, бёдер. Закусываю губу, чувствуя томное вожделение между ног, и крепко их сжимаю. Прогибаюсь в спине и закидываю голову назад.  Минута.  Другая.  Видения приходят сами. Запах тела. Вкус кожи. Касание. Взгляд. Поцелуй. Губы. Шёпот. Прерывистое дыхание - дикий зверь в неволе. Укус. Страстный поцелуй. Глубокий и болезненный. Вкус крови на губах. Зализанные раны. Покусанные мочки ушей. Обслюнявленное лицо. Немеющая челюсть. Смазанный макияж. Растрёпанное воронье гнездо на голове. Спутанные патлы, а не воронье гнездо. Выражение для романтиков. У меня просто куски волос, пряди типа, свисали, запутались и прилипли к лицу на слюни. Снова дыхание сбилось.  Я очнулась, когда вода буквально прорывала воздушную преграду в носу и уже жгла ткани. Запах резинового воздуха заменил воду и тут же насытил лёгкие воздухом. Не попала в лёгкие. А жаль. Избавила бы меня от последствий. Я прикусила губу, вспоминая маму и её веру, её нотации и поучения. До библии голова не дошла – срок действия морфина истёк окончательно, и боль пронзила тело спазмами. Сжалась в комок, ударившись лбом о борт ванной. Холодная. А вода горячая. Тело холодное. Я хочу холод в голову, а тепло – к телу. Нельзя так над собой издеваться, Катерина. Ты же дочь своего отца и матери. Я не могу так. Я сильнее. Я выше.  Хрен с ней, с ванной. Приняла душ, расслабилась, освободив голову от мыслей. Молча смывала грязь с тела, массировала затёкшие конечности и пробовала пальцами синяки. Мне бы сюда свой крем из детства, который помогал быстро от гематом. Я давно не получала лиловых следов на теле – может, купить на обратной дороге. Чёрт, дом! Сколько времени? Где мой телефон? Мне же названивают наверняка. Мама и папа! Что же я им скажу, когда они увидят меня такой? Да я под домашний арест попаду, отвечаю! Теперь в груди появилось беспокойство. Кстати, о груди. Синяков нет, но кости болят, словно меня ударили.  Вымытая, согретая, пахнущая гелем для душа, я выглядела не так уж плохо. Голову решила тоже помыть – кусочки грязи в волосах мне никак не нравились. Мало ли где ещё была моя голова. Вытирать себя приходилось аккуратно – синяки же и боли в мышцах не прошли. Постучала в дверь – сигнал для Ани, что я уже всё, и мне нужна одежда. Обернулась полотенцем и присела на край ванной, осматривая свои руки. Они выглядели действительно ужасно – как это всё скрыть от мамы? Как вообще показываться ей на глаза? Что говорить? Кто-то изнасиловать пытался? Сразу поведёт в больницу. Чуть в аварию не попала? Сразу поведёт в больницу. А потом милиция, фотороботы и куча волокиты абсолютно ненужной, которая меня (рано или поздно) доконает, и я скажу ей правду.  Правда. Она ведь всегда раскрывается. Что будет, если мама узнает? Сляжет, наверное. Отец поседеет на глазах. Не хочу этого видеть. Как бы там ни было, я безумно люблю своих родителей. Я привязана к ним. Благодаря им, я такая, какая есть. За что они должны страдать? За мою собственную глупость? Они не виноваты. Пожалуй, воспитали меня слишком лояльно. Лучше бы строже – тогда, возможно, не было бы этой дурацкой ситуации. И всё-таки что же сказать им? На увечья во время физкультуры не похоже. Столкнули в метро? На эскалаторе инцидент? Что сказать такого, что оправдало бы все мои травмы? Аня задерживалась. Я бы успела уже до остановки автобусной дойти. Приоткрыв дверь, выскользнула тихо из ванной. Босиком. Тапки мне никто не выдавал. Чистыми, ещё влажными ногами, прошла по коридору, оставляя на ламинате следы. Чувствовала себя лучше, но не замечательно. Пожалуй, утреннее самочувствие  никогда не вернётся ко мне. Было ведь так прекрасно. А теперь вся моя шикарная одежда грязная, макияж – стёрт, укладка – смыта.   - … не говори. Не такая уж она и пушистая.  - Саш, ты ведь помнишь, как она себя вела на даче у Егора? – голос Ани доносился из гостиной. Дверь была прикрыта, но слышать я всё же могла.   - Помню. Не напоминай, - голос того парня, который удерживал Егора подальше от меня. Кажется, он парень Ани.  - Она действительно похожа на Лену. Так что твоя реакция обоснована, - голос сидящего рядом с практикантом мужчины постарше. – Удивляюсь, как ты ещё так долго продержался.  - Я не держался. Всякий раз, как вижу её, могу сорваться, - Егор говорил до ужаса спокойным и притухшим голосом. – После первого дня в лицее начал искать Лену, чтобы убедиться, что она жива, а не переродилась. Они легко засмеялись, и обстановка разрядилась. Одной мне было не смешно. «Искать Лену. С первого дня. Переродилась». Мурашки пробежали по коже, и я вспомнила, что на мне одно полотенце. Зябко стало, несмотря на то, что в квартире было тепло. Напоминать о себе я не собиралась – любопытство пересилило, поэтому осталась стоять на месте и мёрзнуть.  - Ладно, мне пора нести ей одежду. Дверь открылась, и Аня показалась в дверях. Я стояла не в проходе, а возле стенки. Меня не видели в гостиной, зато увидела Аня. Нет удивления, словно она специально оставила дверь приоткрытой и задержалась на разговор, чтобы я вышла и подслушала. Протянула без лишних слов штаны и футболку и направилась на кухню. Я последовала за ней. Прикрыла за собой дверь, перевела взгляд на неё.  - Хочешь узнать, что случилось? – без лишних слов спросила она, откровенно глядя в глаза. От неё веяло теплом, лёгкостью и здравием. То, чего сейчас во мне нет абсолютно. Я смогла лишь кивнуть, кладя одежду на стул. – Тогда переодевайся и паралельно слушай меня. Сейчас ты идёшь в самую правую квартиру на первом этаже вот с этим ключом, открываешь её, заходишь и ждёшь, пока высохнет твоё платье. Оно висит в ванной над обогревателем. Как только зазвонит городской телефон – ты берёшь трубку и молча слушаешь то, что будут говорить. Без слов, вопросов и звуков. Поняла? Не благодари.   - Зачем вы помогаете мне? – выдавила я, натягивая брюки на голое тело. Прячу под полотенцем свои интимные зоны, как можно тщательнее. Это смущает, несмотря на то, что Аня – девушка и медик в одном флаконе.  - Это не помощь. Ты просто оказалась не в то время и не в том месте. Не хочу, чтобы ты придавала какое-то значение всему, что происходит с тобой. Егор видит не тебя, и от облика Лены ты не избавишься.  - Почему?  - Их связь крепче, чем тебе кажется. Они те, кто притягиваются и отталкиваются постоянно. Таковы их отношения, - она смотрит на меня в упор, отчего мне становится дурственно. Или от её слов мне становится плохо. Или от смысла этих слов. – Ты ничего не можешь сделать.  - И что вы предлагаете? – я заткнула свою гордость, сопли, ревность – всё, что мешает мне мыслить здраво.  - Я только что сказала, - как ни в чём не бывало, ответила Аня. – Ты не в силах разрушить их связь.  - А если я разрушу их связь? – не отступала я. Не могла отступить. Похоже, что в этом разговоре решалась моя дальнейшая судьба, мои ориентиры. Моё – всё.  - Один из вас всё равно будет несчастен. Одевайся, - она положила ключи на стол и вышла. Я ничего не могу сделать? Я просто оказалась не в то время и не в том месте? Это ничего не должно значить? Но значит. Имеет серьёзное значение, и я не могу так просто бросить всё. Почему? Не знаю. Трудно, почти невозможно, мучительно – всё отговорки. Настоящей причины, почему не могу выйти из игры, я не знаю. Даже если их связь крепче стали. Даже если кто-то будет несчастен. И думается мне, что этим кем-то буду я. В футболке и штанах, вошла в гостиную без стука. Дверь опять же была прикрыта, только темой их разговора теперь были какие-то абсолютно посторонние вещи и люди. Мне не было дела. Слушать я не хотела. Никого и ничего. С меня достаточного того, что я уже услышала. Чем больше  информации, тем меньше у меня желания ею обладать. За информацию люди продают детей, родителей, супругов, органы, тайны, акции. Люди продажны. Не хочу иметь с ними ничего общего. Во мне говорил юношеский максимализм, но я не замечала этого. На лице было пустующее выражение, когда вошла в гостиную, прошла к дивану, взяла свою сумку и так же направилась к выходу. Без слов. Без эмоций. Без внимания. Словно я невидимка. И других для меня не существует. Я в своём пространстве, в своей временной петле, где нет места Егору, его друзьям, Лене. В моей жизни не должно быть всех этих людей – они не для меня. Это не мой круг. Не моя судьба. Мне нет места в их жизнях – им нет места в моей. У меня есть люди, которые меня любят, ценят, которые зависят от меня, которые нуждаются в моей поддержке, которым я нужна просто потому, что это я. Мне не нужно больше, чем имела тогда. Мне достаточно было выпуститься из лицея, поступить куда-то, найти человека, с которым захотела бы прожить до конца своих дней и завести семью. Это ведь не так много. Разве я многого хотела? Просила? Ещё с детства просила у Бога обычной жизни, спокойной, счастливой. Мне не нужно ничего, кроме семейного счастья. Эгоистично немного, но это немного. Почему просто не выполнить то, о чём я просила? Зачем мне давать такие сложные задачи? Я не смогу их решить. Очевидно же. Как я могу конкурировать с образом человека, который сидит в самом сердце и в голове одновременно. Никак. Слабая девочка, образ, лик, который исчезает при малейшем дуновении фантома. Если вы хотели узнать, что из себя представляет Екатерина Скавронская – это не императрица, нет. Это слабая дымка любимой девушки Егора, Лены, которая привнесла в его жизнь столько же счастья, сколько и страданий. Он до сих пор не может с ними справиться, проглотить и переварить. Как же ты, ученица, несовершеннолетняя, неопытная девушка, сможешь справиться с таким серьёзным противником? Как?  Я остановилась в дверном проёме. На меня не обратили ровным счётом никакого внимания. Аня говорила или нет, что я ухожу? Или послать меня в другое место, чтобы взрослые могли поговорить, это и есть идея "коллектива"? Ребёнок, какой же ты ребёнок, Катя.  В груди щемило жалобное чувство. Оно обжигало, снимало кожу будто, болело. Оно разрезало мою детскую реальность, которую я считала взрослым миром. Грёзы. То, что было вокруг меня всё это время – детские мечты и ожидания, что мир мне что-то должен. Никто никому ничего не должен. Ты заблуждалась, Катерина. Ты, взращенная на вере, холенная родителями, ничего не значишь для этого мира. Ты уйдёшь, и никто, как и эти люди, даже не заметит. Никто тебя не остановит. Никто не схватит за руку и не избавит от вселенской пропасти. Ты упадёшь в самый низ и останешься прозябать там. Чудес не бывает. Никто не придёт осветить твой путь. Ты никому не нужна, кроме своих родителей. Единственными, кто сможет закрыть твоё тело от ужасной участи, это родители. Самопожертвование – залог любого хорошего родителя. Они безвозмездно заботятся о своих детях, потому что это продолжение рода, будущее, они сами, только переродившиеся заново в другом обличии и с другим смешением генов. Никогда раньше не задумывалась над тем, насколько бескорыстен мир. И никогда так не ошибалась, считая, что я значу что-то для него. Это задевало меня. Я чувствую себя покинутой и брошенной. Без будущего и с огромным багажом прошлого. Мои поступки всегда были регламентированы перспективами, что меня ждёт что-то великое. Я создам что-нибудь значимое, буду кем-то значимым, свяжу свою жизнь с чем-то великолепным, от чего будет захватывать дух. Я ждала восхищения и признания у этого мира, которому оказалась ненужной. Ожидание бессмысленно. Жаль, что я понимаю это только сейчас. Дышать было тяжело. В коридоре я не стала включать свет. Пусть будет темно – не хочу видеть свет. У меня нет ничего, что я хотела бы видеть сейчас. И себя не хочу видеть. Молча обуваюсь, не шумлю, надеваю верхнюю одежду, открываю дверь и выхожу.  Видишь? Никто не остановил тебя. Никто не побежал вслед за тобой. Никто не заметил твоего ухода. Маленький мир – это эти люди. Твой уход незначителен, а жизнь идёт дальше. Но твоя жизнь прервалась навсегда. Я прижалась спиной к входной двери квартиры, хватаясь за грудь. Жжение усиливалось – я вся будто бы горела. С глаз текли слёзы отчаяния и безысходности. Меня разрывало от эмоций. Я хотела кричать, реветь и сопротивляться закону жизни, идти наперекор ему, идти навстречу ветру, бунтовать. Могла ли я – другой вопрос. Я хотела.  Никто не видел моих слёз. Никто не утешал меня. Только в детстве мама переживает за твои слёзы. Только мама по-настоящему боится, когда ты плачешь, и волнуется больше тебя самой. Только мама. Я спустилась на первый этаж и нашла нужную квартиру. Ключ подошёл. Вошла, разулась, сняла пальто. Действия были лишены души – словно машина. Без интереса осмотрела квартиру. В ванной висело моё платье, постиранное. Мама. Вернулась в коридор, где на полу оставила сумку. Телефон выключен. Представляю, что она себе там напридумывала. Сколько раз названивала. Подняла на ноги всех родственников. Подняла все связи. Забыла о работе. Я зацепилась за мысль, что до сих пор не знаю, сколько времени. 21:23 Не заметила ни небесной черни за окном, ни включённых ламп – ничего. Много пропущенных от мамы, папы, Вари и братьев. Ещё от Кравец, Ольки, Жени, Кости и Елены Александровны. Несколько номеров, которые не хранились в моих контактах. Ноги подкосились, и я села на пол, словно что-то в моей жизни, что-то важное, сломалось. Есть конструкция – она разрушилась. Не выдержала нагрузки и обвалилась. Было здание – нет здания.  Сейчас всем этим людям пришло уведомление, что Скавронская Катерина появилась в сети. Не хочу никого слышать. Кроме мамы. Нажимаю на вызов, и тут же слышу обеспокоенный повышенный тон.  - Мам, - мой поникший хриплый голос останавливает поток ругани, которая коптится внутри неё уже несколько часов. – Со мной всё в порядке. Я скоро буду дома.  - Катя, девочка моя, где ты?! Что с тобой? Почему ты не звонила? – вот так всегда: дети творят чудачества, а мамы переживают в два, а то и в три раза больше. Как я могу её огорчить? Как я могу рассказать ей правду? Как я вообще могу доставить ей разочарование, когда она на такие жертвы готова пойти ради меня? Я, наверное, и вправду ужасная дочь.  - Всё в порядке. Я жива и здорова, не переживай. Не нужно никого посылать за мной – я приеду скоро домой. Просто подожди, - меня захлёстывает волна слёз, и ломается голос. Я почти не могу говорить, задыхаясь от стоящего в горле кома. – И пр-прости за то, что т-так д-долго не давала о себе н-ниче-его знать. П-прости. Говорить больше не могу. Слёзы хлынули ручьём, и я распласталась на полу, перематывая воспоминания. Как мама вела меня в школу, как она фотографировала моё выступление, как рассказывала о вере, как святили яйца на Пасху, как купались в проруби в январе – я помнила всё. Какой же дурой я была, когда гневалась на маму. Не могу унять озноб. Ворочаюсь, катаюсь по полу, бьюсь в конвульсиях. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии. Тем более Егор. Человек, чьего признания мне не хватает для полного счастья. Почему бы просто не подружиться с ним? Почему мне надо было влюбиться в него? Почему? Почему мои мысли льнут к нему, как мухи? Почему? За что мне эти мучения? Я не готова к ним. Только не сейчас, не в этом возрасте, не в этом сознании.  Время шло, а звонка не было. Если честно, я его не ждала. Надо изучить своего противника – мне нужно было узнать о Лене всё. Но сейчас я не готова к этим потрясениям. Ещё немного и можно прямиком в больницу ехать. Давление уже держится давно повышенным. Нужно успокоиться, а я не могу. Слёзы хлынули безостановочно, всхлипы раздаются на всю квартиру и, кажется, слышны в подъезде. Руки ледяные, бледные, мокрые. Волосы везде и всюду, не высохшие, целыми комьями собирают мелкий мусор с пола. Безразлично. Я чувствую только боль физическую и большую пустоту внутри. Разъедает, как серная кислота, не оставляет ничего, сгорает дотла. Я сгораю дотла. Звонок. Среди моих всхлипов телефонный звонок кажется диким и нереальным. Успокаиваюсь, но продолжаю лежать. Подходить к телефону не хочу и не буду. Как бы любопытно ни было, сейчас я не готова к этой информации. А вдруг это единственный шанс? Да даже если я умру, если не возьму трубку, всё равно не сдвинусь. Нет сил после сегодняшнего подняться на ноги. Делайте сами, что хотите. Без меня. Минута. Другая. Звонок повторяется. А я лежу нерушимо, словно труп, уставившись в потолок. Из приоткрытой двери ванной светится иллюминация. Заплаканное лицо блестит в этом тусклом, мерклом свете. Иногда я громко вздыхаю и закусываю губу. Дрожь возвращается. Я лежу на холодном полу в футболке и брюках. Уже долго, раз я озябла не только из-за психики.  Дверь открывается, и в подъездном свете я узнаю силуэт практиканта. Не вижу ни лица, ни эмоций. Не вижу ничего. И не хочу видеть.  Он входит в квартиру и видит меня, лежащую на полу без движений. Что он мог подумать? Да мало ли. Думаю, ему вообще безразлично – лишь бы здесь трупа не было. Это криминал уже.  - Скавронская, эй, - он один, потому что я не слышу никаких шагов, за исключением его собственных. – Ты жива? Перепугался, что ли? А, точно. Это ведь, правда, криминал. Кому нужны такие проблемы? Трогает меня за руку и лоб. Снимает своё пальто и кидает на меня. Укутывает и приподнимает, заставляя сесть.  - Почему ты лежишь на полу? – стальные нотки упрёка. Ты не изменишься никогда. Я молчу. Не хочу говорить с ним. Даже не реагирую никак на него. Мои зрачки просто уставлены в одну точку. Не хочу иметь ничего общего с ним в этой комнате – даже воздух. – Почему на звонок не ответила?.. Да скажи ты уже хоть что-нибудь.  - Я хочу домой. И больше ему ничего услышать от меня не удалось. Ни слова. Приходили Аня, Саша и тот мужчина. Все что-то делали, пытались меня расшевелить. Мерили мне там что-то. Никакой реакции.  Не хочу быть живой. Не хочу так жить. Не хочу видеть этих людей. Не хочу иметь с ними ничего общего. Не заслужили вы моего внимания. Только о своих шкурных интересах и заботах печётесь. О какой-то Лене. Несовершеннолетнюю девочку чуть не изнасиловали, побили, нанесли увечья – они переживают из-за какой-то суки. И друга прикрывают. Ненавижу вас всех. Ненавижу. И хочу уничтожить за то, что со мной сделали. Мрази. Твари. Уроды. Ненавижу вас. До конца своих дней буду вас ненавидеть. Никто из вас не заслужит моего прощения никогда, даже после смерти. Я буду вечно вас ненавидеть. И ничто не искупит вашего греха. Ничто.