Когда истина лжёт

Я добралась до дома вместе с Аней на её машине. История для моих родителей была проста: меня попытались изнасиловать, а Аня меня спасла. Как врач осмотрела, отвезла в отделение скорой помощи больницы, где работает, а затем – к своему знакомому психотерапевту. К нему я буду ходить раз в неделю весь ближайший месяц. Со мной всё в порядке, но «для проформы за мной следует понаблюдать». Так Аня сказала моей маме, показала свой пропуск в больницу, на котором числилась её должность, название больницы и стаж работы. Скрепя сердце, доверие мамы было усыплено: она больше переживала за меня. Мне нужен был покой, а, как проснусь, –  сытная калорийная еда. Теперь у меня куча времени, чтобы переварить произошедшее.  Казалось, что всё слишком хорошо разрешилось. Да, у меня было неподдельное, истинное чувство фальши, пока Аня была в моём доме. Несмотря на то, что она оставила свой номер телефона, мне думалось, что я сплю. Ведь такого быть не может. Сначала Егор в лифте. Потом меня накачали морфином. Потом я слышу про Лену. Подстроенный спектакль. Потом я ухожу, нездоровая, психически неуравновешенная, из квартиры в другую квартиру, и мне позволяют это сделать. Дальше я прихожу в квартиру и в полуобморочном состоянии лежу на полу, так и не переодевшись. Не беру трубку, и через какое-то время заявляется Егор. Не Аня и не Саша, владельцы этой самой квартиры, судя по стоявшим на комоде и висевшим на стенах фотографиям. А Егор.  Наверное, так и задумано, чтобы друзья жили в одном подъезде для удобства. Интересно, это те же самые друзья, которые возят практиканта на работу и с работы?  Наверное. И да, ещё интересно, живёт ли тот мужчина в этом же самом доме или нет. Это было бы комбо. Егор ничуть не изменился за время, пока спустился в эту квартиру. Не встревоженный, абсолютно спокойный, немного озабоченный, да и только. А что делала в этот момент я? Мне было безразлично, что происходит. Я не слышала ни единого слова из целого потока оправданий. Я не слышала ни его разговоров с друзьями, ни перешептываний, ни оправданий для мамы, которые они придумывали все вместе, чтобы спасти мою задницу. Вернее, чтобы прикрыть свою собственную. Ведь Егор всё-таки приложил силу. И увенчались его усилия синяками на моём теле. Не самый приятный исход, если честно. Но в тот момент, когда я лежала в квартире, потом сидела и что-то ещё делала, в моей голове было пусто. Ни одной мысли. Ни одного образа. Ничего.  Сознание не пришло, ни когда меня усаживали в машину, ни в самой машине, ни пока мы добирались до квартиры. Я была типичной марионеткой, которую просто пожалели. Ничтожное, противное, мерзкое ощущение.  Я лежала в кровати, не двигаясь: как положили, в таком положении и осталась. Мне было безразлично, удобная эта поза или нет. Ноги затекают? Шею тянет? Это туфта по сравнению с тем, что было со мной сегодня. Из красивой куколки превратилась в изувеченную уродину. Что внешне, что внутренне. Классика жанра. В комнату только первый час заходил кто-то из семьи – потом мама сказала, чтобы никто меня не тревожил, и пожелала спокойной ночи. Вот как думаете, у меня может быть спокойная ночь теперь? Да я спать теперь боюсь, потому что во снах будет приходить отдельная деталь пережитых сегодня событий. Я многого не понимала до сих пор, многое мой мозг не переработал. Истощение было сильным, так что сил на работу головы не нашлось.  Я провалилась в сон и даже не заметила этого. Проснулась ночью, когда все уже спали, а за окном стоял мрак. Проснулась просто так и ощутила сразу же голод, сильный, аж желудок свело. Терпеть боль и пытаться уснуть снова не получится. Открыла дверь и пробралась на кухню перекусить. Печенье и молоко с холодильника. Отлично. Свет включать не стала, сидела в темноте, пока глаза не привыкли, и я стала различать образы кухонной мебели. Телефон извещал, что сейчас начало третьего ночи. В стадию глубокого сна провалиться даже не успела. Бедный организм. Чего он только не пережил за сутки. Я встряхнула головой, приводя плохо уложенные волосы в движение. Выглядела, наверное, неважно. После того, как практикант зашёл в квартиру своих друзей, я в принципе мало, что помнила. Он рассказывал что-то, говорил какие-то оправдания, а знаете, что делала в этот момент я? Я смотрела на его губы. Пересохшие от стольких разговоров, переживаний и потрясений. Не видела глаз, носа, рук и тела целиком. Для меня, как у психоделиков, существовали исключительно его губы, которые двигались. Пожалуй, единственной разницей было то, что они были натурального цвета, розоватого. Не фиолетового, синего или зелёного. Розоватые, сухие, вместо привычных увлажнённых. Я хотела поцеловать его, быть с этими губами, остаться наедине и избавиться от этих предрассудков, от всех ограничений, историй и запретов. Я устала. Кто бы знал, как я устала от этих условностей.  Молоко взбодрило мой отчаявшийся организм. Желудок успокоился. А голова просвещалась. На место становились кое-какие моменты в памяти. Например, квартира принадлежала Саше и Ане – Егор пояснял. А ещё он сказал им, что идея с телефонным звонком была глупой с самого начала. И Аня тут же стала упрекать их обоих в том, что они скинули на меня слишком много открытий. Я ведь и так пережила за сегодня многое. Да, для меня день не закончился, потому что поспать мне не удалось. Само собой, что мне всё не рассказали. Кто я такая? Я ведь просто «не в то время и не в том месте» оказалась, как сказала Аня. И остальные только подтвердили это. Хотя мне прекрасно было слышно, что у Егора и Лены «необычные» отношения. Что заключалось в этом «необычные», я не знала, и пояснений не последовало. Не уверена, что практикант по-прежнему чувствует любовь к ней. По крайней мере, это не то нежное, ранимое, сладкое чувство. Скорее болезненное, отравляющее жизнь, с которым нельзя существовать, и без которого невозможно дышать. Ни за что не хочу такой же участи.  Память приходила в порядок: я могла вспомнить детали сцены в лифте, как вломились Аня и Саша, как мужчина, чьего имени я до сих пор не знаю, вытаскивал буйного Егора, как мне вкалывали морфин, как Егор принимал какой-то препарат, чтобы успокоиться. Я помню, словно в забвении, разговоры, но не могу выудить оттуда ничего стоящего. Обычный трёп. Я помню, что эти разговоры были, но цитатами не могу передать. Помню крики и ругань. Помню шёпот. Я помню, как дрожала от озноба и страха прежде, чем провалиться под действием морфина в сон. Пусть он и успокоил меня, но даже сейчас от одного воспоминания я покрывалась мурашками. Видимо, не так просто моей психике сейчас. Часть головы хочет к Егору, а часть – готова продать себя на улице Красных фонарей. И что мне теперь делать? Расчленить себя? Продать? Сломать голову? Шею? Что мне делать, а?! Мне действительно нужна была помощь. Я это понимала, но ничего не хотела делать. Это мои проблемы, и посвящать в них кого-то мне было стыдно. Никто не должен был знать про мои отношения с практикантом, а в итоге – узнали близкие, пусть и в таком завуалированном формате. Что скажут одногруппники? Как мне вообще  идти в лицей? Ах да, Аня же прописала покой. Раз в неделю ходить к ней в больницу, чтобы узнать какие-то детали и просто поболтать, чтобы я не окочурилась от недостатка социума. Вы же всерьёз не думали, что я была у психотерапевта? Отмазка, чтобы оправдать потраченное время. Аня просто предложила помощь и обещала выкрутиться, в случае непредвиденных обстоятельств. Например, если мама захочет поговорить с врачом этим, к которому я буду ходить. Более того, она его даже не увидит. Надеюсь на это, по крайней мере. Не очень хочется маму посвящать в такие интимные детали, даже если мне нет восемнадцати. Мне стыдно, что я такая идиотка, пошла на поводу у чувств и детского любопытства, попала в западню и теперь не могу расхлебать эти недетские уже проблемы. И кто в этой ситуации ребёнок, безответственный и инфантильный? Ответ очевиден. Но Егор. Это же был почти мой Егор. Тот, к кому я хочу каждый миг своей жизни, которому хочу рассказать каждую мелочь. Ах да, как давно я поняла, что чувствую к нему что-то подобное, ведь даже не подавала вида, что мне это надо. Практикант далеко не идеал, далеко не тот, кого я хотела видеть рядом с собой. Если честно, я даже не представляю нас рядом. Мне настолько плохо, когда думаю о нём, что не успеваю даже толком помечтать о нём. Я не представляла никогда его обыденного, его рядом, его мечтательного и домашнего. Того, кто по утрам готовит завтрак, жарит яичницу и спрашивает у сонной меня, жарить помидоры кольцами или я съем их свежими. Того, кто в спешке будет чистить зубы в ванной, потому что мои утренние процедуры заняли слишком много времени. Того, кто будет звонить вечером, возвращаясь после работы, и спрашивать, что нужно купить домой. Я безумно хотела этого и не представляла в роли этого человека Егора. Но мне хотелось, чтобы это был он. Лежать у него на коленях головой и слушать рассказы о Наполеоне и Варфоломеевской ночи. А на ночь глядя, когда я попрошу рассказать о Кровавом воскресенье, он укоризненно взглянет, как обычно это делает, и расскажет сказку вместо исторического ужаса. Он не будет рассказывать мне о голодоморе, антисемитизме и расизме. Он не будет рассказывать мне о лихорадках, чуме, оспе, сибирской язве, малярии и туберкулёзе, поразивших целые народы и национальности, до грани вымирания.  Этого не будет. Егор, которого ты представляла, это не тот человек из реальной жизни. Жестокий, холодный, высокомерный. Садист и моральный урод. Манипулятор и лицемер. Ты не такого человека ждала, Кать, это не твоё.  Ты не справишься с ним. Тебе такой не нужен. Он – не твоё. Он сильнее тебя. Он уничтожит тебя.  Да как же ты не понимаешь, что ты умрёшь рядом с ним? Всё, что ты в себе воспитывала, всё доброе, что в тебе есть, хорошее, солнечное, милое, оно просто  умрёт рядом с ним. Он будет ослеплять тебя до тех пор, пока ты не потеряешь зрение. Затем будет оглушать своей славой, пока ты не оглохнешь. А после говорить… до смерти. Он лишит тебя радостей жизни. Видишь? Он уже это делает, а ты только способствуешь этому. Очнись. Очнись немедленно. У тебя ещё есть шанс избавиться от этой никому не нужной привязанности. Она не приведёт тебя к будущему. Она похоронит тебя в этом настоящем. Без цветов, могилы и надгробья.  Я запрокинула голову назад, стараясь успокоиться, не давая слезам появляться в глазах. Мне не нужны эти страданья сейчас. Я покушать встала, а не рыдать. Успокойся. Не всё так плохо. Ты жива, и ты понимаешь, что происходит. Ты не марионетка. Но близка к этому. Хорошо, что сейчас оценила размер потерь, которые могли бы быть. Хорошо, что тогда появились его друзья, и он ничего не сделал. Как я не боюсь думать о мужчинах после такого? Не знаю. Я не боюсь. И всё. Главное, что теперь делать. На учёбу в ближайшее время меня не отпустят. Завтра, то есть уже сегодня, придётся полежать дома и хранить молчание. Кушать всё, что приготовят, смотреть всё, что дадут, слушать всё, что расскажут. Меня будут пытаться растормошить, чтобы я не вспоминала тот якобы ужас. Но ужаса не было. И никто об этом не должен знать. В воскресенье надо прогуляться будет, иначе я в четырёх стенах помру от одиночества и тоски. Возьму Пашку, и пойдём в парк с ним. Да, пойду в парк, подышу свежим воздухом. Парфюм, от которого сознание затуманивается…. Я замотала головой, открещиваясь от этих мыслей. Сейчас молоко и печенье. И сон грядущий. Всё в порядке, Кать, всё в порядке. Ты не можешь позволить себе быть слабохарактерной, когда нужно сыграть роль жертвы насильника столь убедительно и не перед кем-нибудь, а врать в глаза матери. Это не та ложь, которую ты говоришь, даже не глядя на мать, просто проходя в свою комнату мимо неё, стоящей в коридоре. Это сложнее. Она будет копаться в тебе, словно патологоанатом. И если сначала ты сможешь скинуть всё на время, то позже – отговорок не будет. Она раскусит тебя. Она же мать – она чувствует. Знаете, как я боялась этого «чувствует»? Я неистово тряслась всякий раз, когда подумывала о том, что мама узнает правду. Как бы я ни злилась, каким бы человеком она ни была, я не могу расстроить её настолько сильно. Вы представляете, что будет в её душе? Она же переживать будет сильнее, чем я. И даже если я расскажу правду, что всё в порядке, нет ничего такого, она не успокоится, пока не сживёт со свету практиканта. Уверена, она не даст ему жизни, воспользуется связями отца, своими, своих родителей – она просто уничтожит этого практикантишку, если узнает, в чём соль. После еды на меня напала сонливость, и я включила себе серию какого-то сериала, чтобы уснуть ещё быстрее. Уснула и не заметила. Проснулась часов в шесть утра, сидящей в кресле и с лежащей на столе головой. Было слишком неудобно - вот и проснулась, а затем перелезла в постель и продолжила спать.  Никаких тебе кошмаров, угрызений совести, символичных снов или вещих. Мне было хорошо во сне, спокойно, легко, умиротворённо. Я чувствовала себя защищённой. Не помню снов, помню тепло и радость. От одеяла, наверное. И что в этом такого?  Я проснулась около полудня: в квартире было тихо. По идее, мама ещё не на работе. Прошлась по комнате, окинув взглядом компьютер, за которым сегодня провела несколько часов ночью, и вышла. Дома действительно была мама и, едва она услышала мои шаги, тут же выбежала в коридор. Расспросы. Как я себя чувствую? Как мне спалось? Где у меня болит? Хочу ли я поговорить? Нет, мам, я не хочу говорить. Я вообще хочу открывать рот только для того, чтобы туда еду класть. Дерзкий ответ её успокоил: значит, моё психическое здоровье не шибко пострадало. Хотя она не была уверена на все 100%, что я абсолютно в порядке.  С утра мама пожарила отбивные и к сваренным макаронам добавила кислые консервированные огурцы. Знала бы она, что это один из самых лучших моих завтраков теперь. Мясо располагало меня к оптимизму, и я уже смеялась над забавными макаронинами, которые слиплись. Я видела радость и опаску мамы, и от сердца отлегло. Пусть переживает меньше. Не стоит ситуация этого. А теперь самое главное сбежать вовремя, чтобы она не начала расспрашивать…. И у меня получилось. Только она изменилась в лице, желая поговорить о вчерашнем, у меня зазвонил мобильный, лежащий в комнате. Чем не повод, а? Я юркнула из кухни быстрее, чем на физкультуре бегаю. Звонила Ксеня, узнать, что со мной. Ответила, что мне нездоровится, спросила о её делах и учёбе, попросила домашку потом сказать и дать переписать конспекты. Через полчаса звонил уже Костя. Судя по всему, Ксеня не рассказала ему о звонке мне. Я как-то выпала вообще из атмосферы их отношений, из их вселенной. Я не знаю, что у них происходит, не могу подбодрить или поддержать беседу. Мне неловко. Зато Костя, судя по всему, вполне себя хорошо чувствовал: голос был бодрым, настроение – приподнятым, интонация – вдохновляющей.   - Может, тебя проведать, Кать? – опа, а это что такое? С каких пор он хочет ко мне в гости прийти? Мой мозг начал усиленно работать, как и раньше. Печень заработала: я снова чувствую неполадки. – Если, конечно, можно.  - Не телефонный разговор? – пронырливо поинтересовалась я, абсолютно серьёзно.  - Да, - скованность и неловкость исчезла. Видимо, поговорить надо именно со мной.   - Хорошо, приходи. Адрес знаешь? – где-то с полгода назад я была бы счастлива, если бы Костя пришёл ко мне домой, но сейчас полюса немного поменялись. Костя обещался прийти часам к четырём: после учёбы ему нужно заскочить в одно место и выполнить поручение матери, а потом придёт ко мне. Действительно, моё спокойствие вызывало подозрения. Маме я не решилась сказать, потому что для этого нужно было выйти из комнаты, а приглашать её в свою – значит, позволить вампиру войти в дом и растерзать себя. Нет, я на такое не подпишусь. Какая я жестокая эгоистка, однако. До четырёх у меня оставалось пару часов, и я благополучно зависла с сериалом. Правда, голод, когда ничего не делаешь, мучает чаще, и пару раз я всё-таки выскальзывала из комнаты. На работу мама не собиралась, похоже, потому что в обычное для сборов время она сидела перед телевизором. Неужели выходной взяла из-за меня? Меня поразил укол совести. Не то, чтобы я совсем не доверяю матери, поэтому не рассказываю. Просто я не хочу подставлять практиканта. Даже после того, что он сделал. Какой бы он сволочью ни был, я не могу пойти против него. Не боюсь того, что он мне может сделать – боюсь того, что я сама с собой сделаю, если он будет вне досягаемости. А он нужен мне рядом. В дверь позвонили, и я услышала торопливые шаги матери в коридоре. Несколько фраз, и я уже стою напротив них, кивком говоря матери, что всё в порядке. Ни чая, ни кофе нам не надо пока. Сначала дела, а потом уже остальное. К тому же, я не знаю, насколько долго ко мне пожаловал Костя. Кто знает, что там за дело. Нет, я догадываюсь, что он о Ксене пришёл поговорить, но тем не менее. Пока гость разувался, я перекинулась парой фраз с мамой и после провела Костю в свою комнату.  - Выглядишь не такой уж и больной, - он усмехнулся. – Ты точно болеешь?  - Есть такое, - я закрыла дверь и улыбнулась ему в ответ. – Присаживайся и чувствуй себя, как дома. Чай будешь?  - Да нет, я дома поем, - он скинул рюкзак на пол и положил верхнюю одежду на подлокотник дивана, где располагался. Как и думала, он тоже «за» то, чтобы решить сначала насущные дела, а потом чаёвничать.  - Прости за вещи, у нас слишком много одежды в прихожей, так что все крючки вечно заняты. Могу повесить пальто на вешалку…  - Не суетись, всё в порядке, - он сказал это расслабляющей интонацией, словно не я хозяин комнаты, а он. Мужчины. Вечные собственники. – Ты как вообще?  - Цела и невредима, как видишь, - без улыбки бросила я, закрывая вкладки с сериалом и вообще окно браузера. – А тебя какими судьбами занесло? О чём поговорить хотел?  - Кать, - начал он, сцепив руки в замок, словно с деловым партнёром говорит, - мне нужна твоя помощь.  - Помощь? – я с удивлением перевела на него взгляд. – Чем я могу помочь, будучи на больничном?  - Ты знаешь Ксеню лучше меня, - я оказалась права. Он пришёл из-за неё. Ну, хоть не всю интуицию растеряла. Уже хорошо. – Я не могу понять, что с ней происходит.  - Я, конечно, не психолог, но рассказывай по порядку, что там у тебя накопилось. Выслушаю уж точно, а насчёт совета не знаю, - откинулась в кресле, бросив перебирать ненужные открытые окна на компьютере, которые могли бы как-то меня превратно показать в его глазах. Костя не такой дурак и слепец: он заметил, что Ксеня ведёт себя подозрительно странно. Причём, ладно бы она вела себя так, будто была ему никем. Нет, она и Костю не отпускает, и внимание своё в большинстве посвящает не ему. Не самое приятное чувство, должно быть, у парня, раз он обратился за помощью к её подруге. Он рассказал о том, как Ксеня переносила их встречи, как вела себя тогда, когда я не видела, как она не отвечает на звонки или сообщения и не понимает, почему парень задаёт ей вопросы по этому поводу. «Ну, не ответила я. Была занята. Ничего же страшного», – и так всегда. Судя по этому, Ксене Костя нужен постольку-поскольку. Как бы он нужен для вида, пока она увлекается другим. Словно обманка. Отвлекающий манёвр. А о чувствах этого «манёвра» она, конечно, не задумывалась. Зачем? Действительно. Сволочизм в Кравец я не выношу. А она, как назло, специально выставляет его. Мы ведь не так давно помирились, а тут она ещё на Костю гонит. И самое интересное, я ведь не могу начать защищать его. Потому что будет примерно так: «Раз ты так за него заступаешься, так и встречайся с ним сама». В данной ситуации её претензия будет выглядеть как ревность. Очень удобная позиция. «Как бы виновата я, но могу сделать так, что виноватым будет другой человек». И всё из-за того, что когда-то я дала ей обещание. Вот теперь мне выходит это боком. Нет, я могла бы сейчас развести руками перед Костей, ничего не сделать и продолжать следить за этим. Но пассивность не для меня. Я не позиционирую себя, как слабака или труса. Обычно я решаю проблемы, а не бегу от них. Но как сделать по уму в этой ситуации? Помочь Косте и позволить Ксене сыграть бедную и невинную девушку, которую предали и парень, и подруга? Проигнорировать Костю? Помочь ему и быть не у дел? Нет, не смогу. Я уже лезу в эти отношения, и придётся быть в них до конца. Ну, можно сыграть на два фронта, конечно, но не нравится мне это. Я могу быть очень-очень аккуратной, следить за своими словами втрое, а то и вчетверо внимательнее, но вряд ли я не ошибусь. Рано или поздно скажу что-то лишнее. И теперь позволить им повесить всех собак на меня? Да упаси, Господь. Я не мазохистка. Правильно. Ты садист. Немного садист.  - Я помогу тебе, но при условии, что это останется между нами, - он сосредоточенно смотрел на меня. – Ни в порыве страсти, ни во время ссоры, ни при злости, ненависти, гневе – ты ни за что не признаешься ни одному живому существу, что я помогаю тебе. Только при этом условии я вмешаюсь в ваши отношения. Спасти не обещаю и рая не обещаю, но кое-что всё-таки можно сделать. Костя согласился. Собственно, что ему ещё делать. Он был разочарован и почти готов развести руками. Казалось, этот обаятельный, харизматичный, симпатичный парень просит помощи, хотя перед его улыбкой каждая вторая не устояла бы. Если бы не этот практикант…. Стоп, достаточно. Зациклиться нужно на Косте и его таланте. Если Кравец так помешалась на практиканте (об этом я Косте, естественно, не сказала напрямую) и отодвинула парня, который раньше нравился, в сторону, то мы переиграем всё. С нуля. Если честно, я не знаю, что стало самым весомым аргументом в моей помощи. Минус одна конкурентка на сердце Егора, хотя я знала, что он любит Лену. Спасение подруги от лап этого урода. Добрый позыв наладить отношения двух людей. Нахождение себе занятия, которое потребует бесчисленную работу мозга, рук и ног. Что-то из этого всего, мне кажется, точно перевесит.  В мои планы входило вернуть Косте былой лик в глазах Ксени, омрачить Егора и остаться на должности подруги. Всего лишь. Я уже предвкушала, сколько усилий будет затрачено. Я не буду одинокой и не смогу думать о чём-нибудь ещё. Пусть все мои мысли будут о спасении чужих отношений. Если в собственных – отрава, то чужие станут панацеей. Я была уверена в этом, поэтому беспрекословно решила помочь Косте. Суббота. Я проснулась в удивительно хорошем настроении ещё в семь часов, выспавшаяся, отдохнувшая, радостная. Словно и не было того ужасного «позавчера», четверга, ставшего чёрным для меня. Таким мрачным день никогда мне не казался, а сейчас, спустя немного, мне было легче. Я подтягивалась, даже сделала зарядку, открыла шторы, любуясь утренним городом. Открыла окно, и морозный воздух просочился в комнату. Но он дарил такую свежесть, очередной поток хорошего настроения, очередной заряд бодрости, очередную порцию счастья. Душ утренний меня тоже порадовал. Тело проснулось, и я чувствовала ту отдачу, эйфорию, что я здорова, цела и невредима. Синяки на теле не казались такими уж большими и страшными: я просто не замечала их. Завтракала наспех, не разбудив маму, одевалась – тоже: с утра нужно прийти к Косте и проинструктировать его по поводу семинара. У нас же по-прежнему в субботу они были. Несмотря на то, что я не хотела идти, Костя был уверен, что сможет меня уломать. Наивный. Ноги моей не будет в радиусе ста метров от практиканта. И Косте об этом знать не стоит. Ему-то, уж в первую очередь, не следует знать о моих «отношениях» с Егором. Ему хватит и Ксени, помешанной на этом историке. На мне была простая юбка-карандаш ниже колен, женская рубашка в цветочек приятного кремового цвета и пиджак. Полусапожки и пальто. Волосы заплетены в косу, что для меня редкость. Не люблю её, но сегодня делать что-то другое не хотелось. Оставила записку на холодильнике и ушла. Погода на улице действительно осенняя, глубокая. Близилась зима. Холод чувствовался через капроновые колготы при каждом дуновении ветра. Листва вокруг. Людей почти нет. В субботу мало, кто работал, так что маршрутки пусты. Едут только те, кому нужно на рынок что-то купить. И то, ранние пташки в небольшом количестве. Ехать до Кости с пересадкой, на другой конец города, через центр. Так что мне нужно было поспешить. Его нужно привести в порядок и приехать в лицей до начала занятий. Хотя мне нравилась идея, чтобы Костя опоздал и привлёк эффектно внимание всех девушек. Он всё-таки нравился многим. Спровоцировать ревность и поставить под угрозу право собственности на парня – мне импонировала эта идея всё больше и больше. Плохая я подруга, раз давлю на слабости. И хорошая – раз их знаю. Костя встретил меня на остановке, проводил в дом. Он жил с матерью, а отец был на заработках в Германии. Его младшая сестра сейчас находилась у бабушки, поскольку у них уже начались каникулы. У нас они, по идее, начинались со следующей недели, о чём мне напомнил сам Костя, а я – благополучно забыла. Мама у него, Елизавета Николаевна, уже не спала и крутилась на кухне. Периодически звонил телефон, и она общалась с кем-то. Костя не обращал внимания – видимо, это было нормой. В комнате парня я почувствовала себя странно. Как-то неловко находиться в его личном пространстве. Тем не менее, обставлено всё было по удобству. Стол и стул, напротив кровать для просмотра фильмов на компьютере, стоящего на столе, а также шкаф, многочисленные полочки с книгами, статуэтками, пару кубков, гитара, мощные колонки. Чего тут только не было, в общем. И всё – под рукой. Костя сам знал, что он привлекательный и умел себя подать. Только вот целью была не толпа девчонок, которая слепо ведётся на одни и те же акценты, а всего лишь одна девчонка, и именно её вкусы нужно учесть. Рубашка – наверх, брюки с кожаным поясом – на низ, ботинки со шнуровкой – на ноги. В качестве аксессуаров могут быть: часы, очки, шапка и серьга. Волосами заниматься особо было некогда, поэтому я просто придала им объём расчёской и водой. Он должен быть похож на модель, а не быть ею. Так что всё в порядке. Вместе с Костей мы ехали в маршрутке, под взглядами окружающих, любопытных и довольных. Во мне даже гордость проснулась от того, что я нахожусь рядом с ним. А Костя получал удовольствие, чувствуя это внимание. Значит, всё удалось. Уверена, он думал так. Но главное было впереди – реакция Ксени. Мы опаздывали, и я прекрасно знала об этом, поэтому рассказала о своей идее ему. Надо ли говорить, что внимание Косте было не чуждо, и он одобрил эту идею, хватаясь и руками, и ногами за неё? Вот и я чувствовала ущемлённое самолюбие Кравец, когда она увидит это.  - Кать, ты пойдёшь со мной на занятия? – мы уже выходили из маршрутки, когда он задал этот вопрос, а я чуть было в лужу не вступила. Какие занятия? Я не пойду на историю. Там практикант. Я либо окажусь на лезвии ножа, либо озверею. Нет-нет-нет, мне никак нельзя туда. Мне нельзя видеть Егора. Мне нельзя приближаться к нему. Нельзя. И не спрашивай. И не смотри на меня, как на предателя. Я не бросаю тебя – просто у меня есть свои причины не идти туда, о которых я тебе не могу сказать. Не обижайся и не смотри на меня так, Леонов. Я начинаю чувствовать себя виноватой и злиться. А мне нельзя выходить из эмоционального равновесия. Я добилась его слишком тяжёлым путём, чтобы снова подставляться под нож. Не заставляй меня, Леонов. Я не заметила, как мы подошли к лицею. Знакомых на улице не было, так что у меня был огромнейший шанс свалить отсюда. И чем быстрее, тем лучше. Но Леонов шёл вперёд, как танк, словно меня и не было. Невежливо было развернуться и уйти. Чёрт. Я вошла в здание, и почувствовала лёгкую скованность. Что-то мне в этих стенах не нравилось. Даже знаю, что. В коридорах было пусто, и, пожелав Косте удачи, я посоветовала сигналить мне смс-ками о положении дел. Вдруг смогу чем-то помочь. На деле я просто ходила по коридорам, прикладывала ухо к одной из дверей, слушая отрывок лекции, измеряла шагами кабинеты (от двери к двери) и осматривала окрестности из каждого окна. Подошла к тому самому туалету. Желудок свело, и дыхание сбилось. Я закусила губу и, закрыв глаза, прошла мимо, по условно прямой линии. Прошла пару метров – не отпускает. Ещё больше – всё держит. Чёртов практикант и грёбаный туалет!  - Кать? Нет, только не это. Ты же должна любоваться Егором. Зачем тебе выходить? Чёрт-чёрт-чёрт.  - Что ты здесь делаешь? Ты же на больничном, - в глазах Кравец было искреннее удивление. Она подошла ближе. – И что ты здесь делаешь? Что мне сказать? Вот, что? Что я с Костей пришла? Что я на другом семинаре? Только какой именно есть сейчас? Я слышала несколько из них, правда, но меня это не спасёт. Я отсутствовала вчера, так что в голове ни одной мысли. А конспект она мне так и не прислала вместе с домашкой. А Костя забыл: нам не до этого было. Дурацкая ситуация. Я попала впросак. Ненавижу эти вот казусы.  - С тобой хотела поговорить, но выдёргивать тебя с семинара не хотела. У вас вроде контроль знаний, - как можно более непредвзято произнесла я. Простота – вот, что мне нужно в этой ситуации. Никаких эмоций – они выдадут меня. – Думала, подождать тебя, а ты сама, вон, вышла. Ты долго ещё, кстати?  - Да нет, - замялась она. Поверила? Или нет? Глаза мечутся. Руки спрятала. Давай, Кравец, решайся. Не будь евреем. – Там один вопрос остался. Я хотела тебя набрать, чтобы спросить ответ.  - Что там? – я ловко зацепилась за этот вопрос, без сущего энтузиазма, по-деловому, как обычно это делаю в таких ситуациях.  - Егор что-то рассказывал про Транснистрию и рейхскомиссариат Украина, но я точно не помню территориальные границы. Расскажи о них, если помнишь, - она с долей мольбы посмотрела на меня, и я выдохнула, улыбнувшись.  - Всё очень просто, Ксень: когда Третий Рейх оккупировал Украину в 41-м году, то она, де-факто, подчинилась ему (не забываем про СС Галичина и ОУН УПА) и подверглась административному делению. Там куча областей, могу схематически показать тебе… - я подошла к стене, готовясь пальцем нарисовать приблизительную схему. Ксеня подошла ко мне.  - Сейчас кто-то по шее получит. Егор. Это был он. Такой же властный, холодный голос. Я бы его слушала и слушала. Нельзя. Я опустила руки, сделав лицо невинной овечки. Обиднее было за Кравец – она ведь пишет работу. И практикант запросто мог аннулировать все её ответы и отправить на пересдачу. Влипли мы. Влипла я. Капитально так влипла. Практикант был сегодня красивее обычного: одет по-молодёжному, просто, вкусно, стильно. Джинсы, футболка, пиджак. Это тебе не пацанчик из соседнего дома. Следящий за стилем мужчина. Хотя я до сих пор не могу свободно называть его так и оставлю как вариант «парень». Но, господи, какой же он обаятельный. Даже холодный. Наверное, из-за этого все к нему и тянутся. Я словила себя на том, что сильно сжимала ладони в кулаках, а ногти впились в кожу. Благо, что кроме меня этого никто не заметил.   - О, Скавронская, а ты что тут делаешь? – он сдвинулся с места и направился к нам. – Почему я тебя на семинаре не видел? Поддельное удивление. Хотя Кравец явно восприняла его за чистую монету. Ну, вот. Теперь он играет на публику и для неё отдельно, пудрит и ей мозги. Гадёныш. Обольстительный, но гадёныш. Я успокоила своё колотящееся сердце цитатами о пофигизме и портретом Иосифа Виссарионовича. Это, пожалуй, единственный метод, который меня способен угомонить в такой ситуации. И знаете, сработало. Я закусила губу, чтобы не сказать лишнего или, не дай Бог, улыбнуться. Ещё заставит сидеть там остаток времени и писать опрос в рекордные сроки. Не то чтобы я не готова, скорее я не хочу отправлять себя на пытки видеть практиканта, замечать, как на него смотрят девочки, как он пользуется этим и продолжает играть на публику ещё больше. Я видела его другим. И теперь не поддамся на эти лицемерные уловки. Я ведь знаю, какой ты. Какой ты на самом деле. Дикий. Резкий. Страстный. Животное. Глотающий таблетки для успокоения. Раскаивающийся. Заботливый. Скрытный.  Я нашла твоё слабое место и могу этим воспользоваться. Но не буду. У меня не хватит ни навыков, ни желания причинить тебе боль. Сделав тебе больно, я попаду в собственную обманку. А этого нельзя допустить. Как ни погляди, практикант в выгодном свете: я не могу ничего сделать. Знаю, но ничего не могу – плохо. Знаю, но не всё – плохо. Единственное, чем я могу прижать его, к сожалению, подходит вовсе не мне. Я не настолько садист. А если он меня доведёт? Смогу ли я тогда переступить через своё горло и начать угрожать, провоцировать, шантажировать Егора? Запугать его непросто – у меня есть только этот козырь, и он, увы, знает о нём. Так что, как ни посмотри, я не в очевидном плюсе.  Кравец прищучили за хвост. Нет, она не рыдала, показывая слабость и невинность. Благо, хоть на меня вину не скинула. А то её сволочизм к Косте заставлял немного изменить своё мнение о ней. Она молчала и смотрела в пол. Я тоже избегала прямого зрительного контакта с Егором. Он не пытался исправить это – сейчас он учитель, так что не имеет права здесь упоминать о чём-то личном. Как же я ошибалась.  - Кравец, ты расценила моё великодушие как слабость? Я сделал вид, что не заметил телефона, но тебе, кажется, он и не пригодился: твоя подруга тут собственной персоной, – ох, началось. Психологическое давление на Ксеню. Я чувствую, как она сжимается под этими словами, хотя они, по сути, не стоят ничего. Влезать в их разговор не собираюсь: с меня достаточно того, как я однажды влезла выручать её зад из похожей ситуации. Разбирайся сама, Кравец, он ведь тебе так нравится. Ты должна  получать моральный оргазм от того, что он говорит твою фамилию и ещё кое-что, помимо неё. Он обращается к тебе – ты, должно быть, на седьмом небе от счастья. Так в какое отверстие себе ты засунула это счастье, которое должно от тебя исходить? А? Не вижу его что-то.  - Это совпадение, – произнесла подруга, найдя в себе какие-то силы. – Катя оказалась здесь случайно. Я просто в туалет вышла.  - В мужской? Занятно, - практикант подошёл к двери и открыл её, заглянув вовнутрь. – У тебя здесь свидание назначено? Но Леонов же сидит в аудитории. Или он должен был после тебя выйти? И какими же непристойностями вы хотели заниматься в мужском туалете? Егор проницательно, с искрой глядел на Кравец, чуть усмехнувшись. Видимо, ему это доставляло удовольствие. Хотя, почему видимо? Это действительно забавляло его. Ксеня ухватилась пальцами за рукав моего пальто, прося о помощи. А что я могла сделать? Вступить снова в распри с практикантом и огрести, а Кравец вышла бы сухой из воды? Нет. Ведь рано или поздно историк и меня не пощадит. Я молчала. Делала вид декораций, словно меня здесь не было или я абсолютно не причём, оказалась здесь случайно. Не в то время и не в том месте. Снова.  - Что, Скавронская, так и будешь стоять и не поможешь подруге выкрутиться из этой ситуации? Ты же всегда подставляешься вместо неё, - он ухищрённо смотрел на меня, прямо в глаза, не моргая и не отводя взгляд. Я не отвечала, а изучала принт на его футболке. – Если ты не поможешь Кравец выкрутиться, то она может схлопотать от меня двойку за опрос и пойдёт потом на пересдачу. А её знания по истории, увы, оставляют желать лучшего.  Я подняла свой взгляд до уровня глаз и смотрела чётко в переносицу. Жёстко, тяжело и грубо. Этот взгляд был зеркалом того, как он обычно смотрел на меня. Нет, я вовсе не хотела платить той же монетой. Сейчас мне казалось, что никакой другой реакции тут быть не может. Я не улыбалась, была абсолютно серьёзна и сосредоточена. Не показывала того, что купилась на шантаж. Не показывала никаких эмоций, кроме этого сложного для понимания взгляда. Пусть ломает голову. Но на его лице не скользнуло ни тени сомнений. Он будто был готов к такой моей реакции. А я впервые посмотрела ему в глаза после того, что произошло в лифте, осознанно, так, как обычно смотрю. С тем же набором эмоций и чувств, какие обычно испытываю, глядя на этого урода. С тем же спектром мыслей, которые были при первой встрече в аудитории, когда я поняла, что он тот самый человек, что клеился к Кравец. Я выручила её, спасла её зад от ущемлений со стороны этого садиста, а она в него влюбилась. Я чувствовала себя преданной? Да я, мать его, в ярости сейчас. Эта сука тащится от мужика, который клеил её в клубе. Я подставилась вместо неё, наведя на себя гнев не только этой мрази, но и всех баб в лицее, а она ещё и помощи моей просит. А не охуела ли она часом?  - Ничего, выучит и пересдаст, - сдерживая злость, произнесла я, и удостоилась удивлённого и разгневанного взгляда Кравец.  - Какой поворот, - улыбка маньяка, честное слово. Он облокотился плечом о стену и сложил руки под грудью.   - Катя! Что за подстава? – вспылила. Да неужели? Это я могу только здесь быть вспыльчивой и в ярости. Ты права на это не имеешь, тварь. Используешь меня и радуешься, а я ещё должна прикрывать твой зад перед Костей и помогать ему наладить контакт с тобой? Бедный парень.  - Скавронская, ты не со мной общаешься, а с подругой. Разве ты не должна быть чуточку мягче? – издевается. – Я ведь не обращал внимания на все твои чувства. А она, видишь, так не может. Чувствуешь разницу? Я яростно взглянула на него, вспыхнув и покраснев. Губы сжались в тонкую нить и побелели. Уверена, сейчас я выгляжу ужасно и даже опасно. Но мне не было дела. Хочу и выгляжу.   - Что значит «чувства»? Катя, ты что… - она с осуждением посмотрела на меня. Удивление достаточно быстро сменилось высокомерием и озлобленностью.  - Кравец, а разве твоя подруга тебе не говорила? – слышу довольные нотки в голосе. Смакует эту ситуацию. Вандал. И рушит мои отношения дальше. Мразь. Скотина. Урод. – Я ведь предупреждал её не приближаться ко мне как к мужчине.  - Если бы ты был ещё мужчиной… - чуть громче шёпота бросила я, но Кравец меня не услышала.  - О чём вы, Егор Дмитрич? – её голос дрожал. Она была удивлена, по-детски, наивно, словно от неё скрыли большой страшный секрет.  - Скавронская, – снова решил мучить меня, а не отвечать на вопрос прямо. Давит своими фактами косвенно. Ненавижу эту манеру. И только он, самое главное, так часто использует её, что меня она уже бесит. – Как же ты не сказала подруге, что ты подходишь мне больше, чем она? Я ведь ясно выразился тогда, что ты опаснее для меня всех этих влюблённых девочек. Ты меня вообще слушала?.. Мне повторить при твоей подруге, чтобы она потом повторила, если ты и в этот раз не запомнишь? Хорошо. Такие, как ты, Скавронская…  - Заткнись, пока я не ударила тебя. Ярость. Стыд. Гнев. Внутри я была сплошным комком нервов. Оголённая, готовая ударить и убить любого, кто коснётся меня. Я ощущала настолько негативные эмоции, что меня трясло. Накалённая до предела, я стискивала ладони в кулаках, как только могла, чтобы не двинуть этого ублюдка.  Надо отдать должное ему: он удивился моим словам. Видимо, не поверил, что я ударю его. Наивный. Я бы ударила и глазом не моргнула. И тогда вот я бы рассказала о том, как он домогался меня. Сейчас я его настолько сильно ненавижу, что нет сомнений. Я желаю ему почти смерти, адских мучений, когда его жизнь будет разрушена, но он будет существовать и думать раз за разом, как бы сложилась жизнь иначе.  Кравец испуганно смотрела на меня. Другим взглядом. Не ожидала. Хех, да ладно? Я настолько страшная? Изменилась? Не твоё крысиное дело.  - Э-нет, Скавронская, - он ехидно усмехнулся, помахав пальчиком из стороны в сторону. – Дела нельзя решать рукоприкладством. Если ты не можешь разрулить свои отношения, то это твои проблемы. Он был серьёзен. Так быстро перешёл с лисьей морды до морды дипломата, даже пугающе. Я не успокаивалась. Меня его слова не разожгли сильнее, но и успокоиться не могла. Это было статичное, разъярённое состояние, когда бесит всё вокруг, но ты концентрируешься на одной вещи, которая раздражает тебя больше всего. У меня дрожали колени, руки, дёргались мышцы лица, но я уставилась в переносицу, проникая сквозь кость глубже, в самый мозг. Представляла, как препарирую этот самый мозг. Даже с моими не очень хорошими знаниями и любовью к анатомии, я получила бы колоссальное удовлетворение от расчленения мозгов этого урода. Но нет, он решил меня подставить. Хех, занятно.  - И только твои, - с садистской улыбкой добавил он, откровенно насмехаясь надо мной.  - С себя начните, - смакуя это выражение, выпалила я. О, это прекрасное удивление и озадаченность на его лице. Ради этого выражения я готова приходить к нему на пары ежедневно. Но останавливаться я не собиралась: - Вы ведь понимаете, о чём я? К слову, Кравец об этом не в курсе, так что вы должны меня поблагодарить, если ваши родители дали вам хорошее воспитание. Да, вот она чистая, пусть и такая предсказуемая, провокация. Я издевалась над ним и получала от этого удовольствие. Выражение лица, мимика. Его перекосило немного. Хотя, по сути, не так уж я и много знаю, но для Кравец любой квадратный миллиметр информации – целый гектар. Оказывается, у меня есть ещё один козырь, который и удивил практиканта.   - Раз ты так настаиваешь, я не прочь послушать, что тебе рассказали о моей личной жизни, - Егор довольно усмехнулся, словно ситуация снова принадлежала ему и он придумал очередную тупиковую ситуацию в диалоге. – Даже не так: мы с Кравец тебя любезно выслушаем. Просим. Его, похоже, не заботило, что там люди всё списали уже, а мы торчим в коридоре у мужского туалета дольше положенного, что скоро могут выйти из кабинетов, прийти сюда. Его ничего не волновало.  Ксеня стояла, как не при делах. Теперь она заслуженно была декорацией. Ничего не имело значения для меня сейчас: только спарринг с Егором, только выигрыш. Что я собиралась делать, ведь ничего не знала? Только обрывки фраз. Всё равно, что иметь собранные в мозаике только торцевые штучки. Есть контур, но серединка пуста. Что можно по этому понять? Что можно узнать только из общих черт? Клянусь, я выужу всё, что смогу, из этой каймы.   - Я настолько яркая, - пауза и обаятельная улыбка, - что вы без меня не можете. Егор замер. Лицо изменилось. Побледнел. Мышцы расслабились. Ни улыбки, ни блеска в глазах. Осанка пропала. Сгорбился немного, опустил руки и засунул их в карман. Неуверенность в ногах. Переминался, потирал подошвой полы. Он выглядел испуганным и озабоченным. Ни злости. Ни страха. Он просто сам не свой. Но почему? Что такого… Быть не может. Только не говорите, что эту фразу он уже слышал. От неё. Неужели я угадала? Не могу придумать никакого другого объяснения, кроме этого, в данный момент. Как же я хочу ошибаться. Пусть это будет только совпадением. Я снова похожу на неё, да? Я снова Лена? Я снова эта тупая мразь, которая рушит жизнь и мне, и Егору?  Я сжалась под этим взглядом. Он действительно видит во мне её. Снова те же грабли. Я закусила губу и уставилась в пол. Зубы метались от языка к щеке и обратно. Через несколько секунд во рту отчётливо чувствовался вкус крови. Меня прожигало разочарование. Всё больше и всё сильнее. С каждым вдохом мне было больнее. С каждым стуком сердца. С каждой мыслью, отдельной и своеобразной. Я сцепила ладони в замок и переминала пальцы, чтобы унять лёгкую дрожь. То ли холодно в коридоре, то ли это у меня внутри всё дрожит. Маленький ураганчик, как тот, что унёс домик Элли. Вот такой примерно поджидал меня внутри, если я загляну к себе в душу. Не хотела заглядывать туда, но, стоило подумать, и непроизвольно увидела этот мрак.  Высокомерие и тщеславие, самолюбие, которые должны были появиться после этих слов, отсутствовали. Я чувствовала только зияющую дыру внутри. Я видела её внутри себя. Идиотка. Скавронская, ты просто идиотка. Я разрушила даже те остатки непонятных отношений, которые были до сих пор, просто сорвавшись вниз. Какая же я идиотка. Лучше бы молчала. Лучше бы прикусила язык. Теперь всё кончено окончательно. Кончено то, чего никогда не было и не могло быть. Просто потому, что я оказалась не в то время и не в том месте.  - Кравец, возвращайся в аудиторию, - произнёс практикант, даже не глядя на подругу.  - Но, Егор Дмитрич…  - Оставь нас, - он повысил голос, по-прежнему пристально глядя на меня. Кравец ушла. Нехотя, всё время оборачиваясь, недоумённо глядя, подозрительно, но ушла. Мы остались одни, а Егор стоял всего в метре от меня. Подошёл на такое близкое расстояние, хотя я боялась того, что он может сорваться. Видимо, он тоже, раз периодически его руки напрягались до предела, а ключицы сильнее выделялись. Но я делала вид, что этого не замечаю. Зачем? Чтобы не спровоцировать его. Он боролся сам с собой, а я не мазохист, чтобы жаждать его срыва на себе. В прошлый раз это ничем хорошим не закончилось. Собственно, это никогда ничем хорошим не заканчивалось.  - Для тебя же лучше не попадаться мне на глаза, не в курсе? – спокойно заметил он, всё так же пристально глядя.   - В курсе. Поэтому в понедельник не надейтесь меня увидеть.  - Херово ты в курсе, раз сейчас ты находишься здесь, а не дома, - ёрничать мог ещё, значит, контролирует себя лучше, чем показывает мне. Лицемер.  - Вам стоило отправить Кравец в кабинет сразу же, а не устраивать здесь сцену, - позволила себе упрёки. Надо же, какая я смелая. Не ожидала такого.  - Я бы извинился, если бы чувствовал вину…  - Нет, не извинились бы, - прервала его я, говоря вполне серьёзно, спустя рукава. – Извинения, благодарности – в вас ничего людского нет. И мы оба с вами это знаем. Именно поэтому вы наслаждались реакцией Кравец. Для вас ни она, ни я ничего не значим. Тем более эмоции, которые мы испытываем.   - Ты успела меня так хорошо изучить. Похвально, - он усмехнулся, но не озлобленно, а скорее сатирически.  - Если бы у меня был предмет «егороведение», я бы и в нём была лучшей, - я улыбнулась уголками губ.  - Сомневаюсь.  - Однако это не меняет моего мнения о вас: для меня вы по-прежнему сволочь, каких поискать надо, - без улыбки уже заявила я, говоря это, словно очередную маловажную безделушку.   - Скавронская, ты зришь в корень, - улыбается. – Видишь, как нужно правильно управлять разговором? Мы не ругаемся, ты не дышишь огнём, глаза не красные от гнева, а вполне себе нормальная беседа. Разве нет?  - Нет. Потому что это я привела беседу к такому исходу, Егор, - пауза и ангельская улыбка, - Дмитрич. А вы даже не заметили того, как я подвела вас к таким ответам, сглаживающим конфликты.   - Ты слишком большого мнения о своём маломальском умении вести беседы, Скавронская, - самодовольно заявил практикант, расслабляясь в данный момент. – Слишком много говоришь и тратить лишних сил, чтобы получить желаемое.  - Учитывая тот факт, что моей фразой Кравец отшила вас в клубе, то большое мнение именно у вас.  - Я был пьян.  - Ничего не знаю. И помогать вам с вашими проверочными работами не собираюсь. Приходить заниматься с мелким историей – тоже. Моя бы воля, я б прекратила с вами все контакты, но, увы, - мой голос, к моему собственному удивлению, звучал донельзя легко.  - Врёшь и не краснеешь, Скавронская. Ведь я знаю, - он сделал небольшой шаг ко мне и, наклонившись, прошептал ближе к уху, - на самом деле, ты хочешь быть рядом со мной.