BaoziTime

Дверной замок щелкает едва слышно, но для Минсока этот звук сравним с ядерным взрывом, который, к его сожалению, не разносит их квартиру, а концентрируется своей сокрушительной энергией в одном единственном человеке. Дорогущие часы, небрежно снятые с болезненно тонкого запястья, с глухим стуком падают на пол рядом с узким галстуком ядовито-синего цвета. Туда же приземляется пиджак. Минсок с нарастающим напряжением следит за каждой брошенной вещью и мысленно считает до пятидесяти: проверенный способ побороть панику, правда, помогает не всегда. Вот и сейчас тошнота подкатывает к самому горлу, и нет сил, чтобы сопротивляться смертельной усталости, сковывающей движения и не позволяющей трусливо скрыться в ванной. Хотя сбежать нестерпимо хочется. Сухое «подойди» звучит как приказ, которого Минсок не имеет права ослушаться. Как же надоело все это. И командный холодный голос, и залегшая морщинка меж сурово сдвинутых бровей, и плотно сжатые губы. Изо дня в день одно и то же. Минсок уже и не помнит, когда ему в последний раз улыбались ярко и открыто, а не приторно-слащаво, играя на публику. Минсок не помнит, и поэтому с деланным равнодушием продолжает опираться на дверной косяк, заранее просчитывая пути отступления, если кое-кто очень вспыльчивый снова выйдет из себя и решит применить грубую физическую силу. Хотя какая там сила в пятидесяти килограммах вечно сидящего на диете тела? - Я не ясно выразился? Угрозы как таковой в словах пока нет, и Минсок решает отозваться, чтобы лишний раз не махать красной тряпкой у быка перед мордой. - Я прекрасно тебя слышал, Лухан. - Так в чем дело? - Просто я не собака. – Минсок пожимает плечами и вынимает руки из карманов брюк. Так, на всякий случай. – Если нужно, подойди сам. На точеном нежно-красивом личике отражается гримаса неудовольствия, еще секунда, и будет взрыв. В этом весь Лухан. Нынешний Лухан, с которым Минсоку приходится знакомиться заново. Не сказать, что он сильно этим доволен. - Сегодня. Ты. Испортил. Вечеринку. – Каждое отрывисто выплюнутое слово отдается в висках пульсирующей болью, Минсок морщится, но старается не пятиться от медленно приближающегося парня. – Трудно было постараться? Ради нас? - Нас? – Минсок задыхается от возмущения и теряет способность к связной речи. Никогда еще он не испытывал такого отвращения к любовнику. Даже когда тот впервые скользнул по нему ничего не выражающим взглядом и без объяснений укатил то ли в длительную командировку, то ли на блядки. Минсок не хотел знать. Первым и единственным неизменным правилом их отношений было «не спрашивать». Второе « не лгать» забылось как-то само собой. - Нас, - шипит Лухан и резко сокращает оставшееся расстояние, хватая его за грудки. Тонкая ткань рубашки с треском разъезжается. Маленькие перламутровые пуговки не выдерживают и отлетают, теряясь в длинном ворсе коврика. Минсок, не ожидавший такого напора, врезается спиной в ручку приоткрытой двери и охает от боли. Дверь оглушительно ударяется о стену коридора, а сам он с трудом удерживается на ногах, хватаясь за Лухана. - Нас, - как одержимый повторяет Лухан, встряхивая его словно куклу. В худых руках с вздувшимися венами силы больше, чем ожидалось, и Минсок теряется, не сразу соображая дать отпор, когда его тащат через всю комнату и швыряют на диван. Лухан не целует – кусает со всей возможной злостью. На шее остается красный след, который позже наверняка превратится в отвратительный синяк. Руки Лухана стягивают с его плеч испорченную рубашку и тянутся к поясу брюк. Холодное прикосновение пальцев отрезвляет. Происходящее не нормально, и Минсок начинает вырываться, разъяряясь все больше и больше. Минсок думает, что Лухан сходит с ума. С его больными затраханными бизнесом и тупой мамашей мозгами определенно что-то не так, раз он сумел за четыре месяца превратить их счастливую совместную жизнь в пародию на фильм ужасов, где главного героя маньяк сначала насилует, а потом расчленяет в ванной, заливая голубой кафель кровью. Минсок искренне считает, что не заслужил всего этого, честно отдавая все внутренние запасы терпения на глупую попытку уберечь хрупкий карточный домик их быта от урагана, что несет в себе Лухан. Все оказалось напрасным. Его терпение тоже не безгранично. Каждое прикосновение чужих рук к оголенной коже вызывает толпу неприятных мурашек. Минсок делает еще один рывок и скидывает с себя тяжело дышащего парня, к которому теперь он не испытывает ничего кроме омерзения. Все начало рушиться уже давно, но сегодня, когда Минсок на глазах боготворящих «идеального» Лухана людей отшатнутся от привычных объятий и отказался натягивать на лицо фальшивую улыбку, развалилось окончательно. - Ты в своем уме?! – крик отчаяния невольно вырывается наружу. Минсок вскакивает на ноги и отходит как можно дальше от любовника, сидящего на грязном полу. – Что ты делаешь? Если бы они только знали, в кого ты превратился… Минсок качает головой, умолкая на полуслове, и даже не пытается скрыть нервную дрожь. Он боится. Он действительно боится своего парня, с которым знаком со школьной скамьи и долгих шесть лет делил не только постель, но и собственное сердце. Лухан некоторое время пялится на свои тощие коленки, обтянутые серой брючной тканью, а потом поворачивает голову. В его глазах, последние месяцы пустых и недобрых, плещется запоздалое раскаяние. Он выглядит совсем как тот мальчишка с фотографии, что стоит в их общей спальне, такой же хрупкий и бесконечно родной. У Минсока на мгновение, совсем на чуть-чуть, появляется желание обнять его и простить в тысяча первый раз, но он лишь вздыхает и выходит из гостиной. У них нет будущего. За общее будущее нужно бороться вдвоем, а Лухан, кажется, давно уже сдался. Бросая рамку со старой фотографией в раскрытый чемодан, Минсок сдается тоже.