***
Грач в этот раз выглядел гораздо лучше: на бледном лице появился едва заметный румянец. Он уже не был таким разбитым и измученным, а в кабинете не царил полумрак. — Я вот-вот вернусь в Фонтенбло, и вам не придется мотаться туда-сюда, — пообещал он. — Пора вернуться в свое отделение. Так значит, вы нашли себе учеников? — Да, но… Грач… — Франсуа вдруг смутился. — Проблема в том, что… я надеялся, что Фермье найдет студента… А он нашел юную мадемуазель с двумя братьями. Студент вечно спешит куда-то, а тут спешить некуда, и раньше уходить я не смогу. — Катастрофа, — Грач тоскливо посмотрел в окно. Судя по тону, он иронизировал. — Ну подумаешь. Лишь бы алиби у вас, если что, было. Инструменты возьмете снова у меня, надеюсь, что для чего помните? Вот и прекрасно. До моего приезда в Фонтенбло ничего не предпринимайте, спокойно преподавайте, будьте самим собой, а заодно будьте готовы к тому, что с моим приездом придется побывать на нескольких светских приемах…***
Кристин вскоре убедилась, что нашла хорошего учителя. Франсуа был терпелив и мог держать Жана и Николя в узде. Братья побаивались строгого офицера, его взгляда, в котором начинал плясать сухой огонек, если они начинали переходить границы терпения. Еще при знакомстве мальчики решили показать характер. На мелкие шалости Франсуа внимания обращать не стал, даже улыбнулся в ответ на смешки, но вот когда они уже на уроке уронили чернильницу и залили его мундир фиолетовым морем, офицер сделал им выговор. Такой выговор, что мальчишки запомнили его на всю жизнь. Если бы Франсуа прикрикнул на них, они бы не испугались. Но он даже не повысил голоса, и тем страшнее был его гнев. Капитан медленно покачал головой и ледяным, как январская стужа, голосом произнес: — Нет, господа, вот это уже никуда не годится. Впредь давайте избегать таких ситуаций. И все. На этом закончился выговор. Франсуа не стал читать длинных нотаций, не сказал Кристин о том, что братья ее — те еще хулиганы, как это делали другие учителя. Он просто продолжил урок, словно и не было этого инцидента. Только темное пятно на рукаве напоминало о случившимся. Жан с Николя притихли, поняв, что шутки с ним плохи. Если он так спокойно отчитал их, то с какой хладнокровностью может добавить пару хлестких слов, от которых потом целый день ничего не хочется?.. — Месье Тео, вы первый человек, который добился у них такого послушания! — воскликнула Кристин, когда третий урок прошел тихо и спокойно. — Право, сударыня, — ответил ей со смехом Франсуа, — если я могу командовать ротой в двести с лишним человек, то неужели не справлюсь с двумя восьмилетними мальчишками?.. Дома он, однако, призадумался, раскуривая трубку. «В самом деле, восьмилетние мальчишки — не солдаты… — он подпер голову кулаком, поглаживая черную слепую кошку Лилит, урчащую у него на коленях. — Надо бы как-то изменить наши отношения с чисто фамильярных на более дружеские». Капитана пугало, что послушания он добился строгостью. Со своими подчиненными он шутил и разговаривал, добившись дисциплины с помощью их безграничного доверия и уважения… Но то была рота, взрослые люди!.. О чем же можно говорить с мальчишками?.. Говорить нужно было обязательно. Франсуа прекрасно помнил, как ненавидел уроки музыки и терпеть не мог клавесин, стоявший в гостиной. Ненавидел потому, что учитель, старик Донатьян, докучал ему наставлениями, вечно хлопал по спине или по рукам, а разучивать произведение без ошибок — невозможно. Все это было так давно… однако, Франсуа так никогда и не научился играть на клавесине, даже сама мысль сесть за него вызывала трепет. И с каким же удовольствием он зачитывался книгами, потому что обсуждать их с мадам Тео было безумно интересно. «Не привить бы ненависть к математике и немецкому, — он передернул плечами. — Будет жаль, ребята способные…». Несколько дней он бился над этой проблемой, ища подходящее решение. Можно было бы говорить об искусстве, занимаясь им… Но увы, от искусства капитан был далек. Он мог восхищаться картинами, с удовольствием слушал сонаты и симфонии, но сам не умел ни рисовать что-либо помимо карт и планов, ни объяснять, как играть на флейте. Ничего другого в голову Франсуа пока не пришло, и он ненадолго отступил. Одним вечером мальчики заметили, что их учитель сегодня крайне рассеян. Он сам допустил ошибку в простом арифметическом примере, зачеркнул верный ответ тонким карандашом. Затем спохватился и стер исправления, чуть не разлив при этом чернила... Он пропустил надстрочный знак, когда писал грамматическое задание и виновато развел руками, когда мальчики указали ему на оплошность. Потом он перепутал их, хотя до этого безошибочно называл мальчиков своими именами. Жан тихонько коснулся его локтя и спросил: — Месье Тео, у вас все хорошо?.. Франсуа вздрогнул от неожиданного вопроса. Он словно очнулся от странного оцепенения и улыбнулся. — Все хорошо, господа. Я просто наконец-то позволил себе расслабиться после напряженной недели. Расслабляться, кончено, опасно… — Вы говорите так, будто бы это плохо, — вставила свое слово Кристин, читавшая в той же комнате на диванчике. Сегодня она заменяла тетушку, все время присутствующую безмолвным комендантом. «А то не нравится мне этот капитан, еще вобьет в голову мальчикам что-нибудь ужасное», — хмыкнула она в первое же занятие. — Нет, конечно, это очень хорошо… — Франсуа вздохнул. — Давать себе отдых очень важно… но сегодня я слишком рассеян … В комнате вновь воцарилась тишина. Братья сидели и упорно решали свои примеры. Франсуа задумчиво глядел на огоньки свечей, иногда смотрел на Жана и Николя, которые от усердия скрипели перьями, бросал быстрые взгляды в сторону Кристин, а затем снова устремлял взор куда-то поверх свечей в сумрак за окном. — А вы знаете, что такое счастье? — спросил вдруг Николя, окунув перо в чернильницу. — Я? — Франсуа снова стряхнул с себя задумчивость. — Пожалуй, знаю… — А что же это? — Жан поднял на него взгляд. — Для меня свобода и покой… — капитан улыбнулся немного. — А с чего у вас такие вопросы о вечном?.. — Мы с утра спорили, — признался Николя. — Мне кажется, что вы ошибаетесь, месье Тео, — вздохнула Кристин, отложив книгу. — Счастье — вещь очень хрупкая, а вовсе не вечная. Течение времени его разрушает… В последние месяцы единственной радостью было то, что я нашла вас, хорошего учителя… — Кристин, помилуй Бог! — воскликнул Франсуа. — Что вы такое говорите! Вам дано величайшее чудо — жизнь! И говорите, что нечему радоваться? Вы, слава богу, здоровы, молоды, красивы… Кристин смутилась. Франсуа редко позволял себе вольности и уже то, что он не обратился к ней «мадмуазель» по обыкновению, странно подействовало на нее. Он смотрел на нее с удивлением и укором, будто бы она сама была виновата в отсутствии радостей. Было в его взгляде и что-то еще: неясное, такое знакомое... — Послушайте, мадмуазель Буффер, никогда не говорите таких страшных слов, — голос его стал вкрадчивым, тихим. — Никогда не называйте вещи не своими именами. Если вдруг день не заладился — это, конечно, неприятность, но никак не беда и не несчастье. Слово, знаете ли, копит энергию веками. От его неправильного применения будут неприятности. Как бы вам действительно не пройти самую страшную школу жизни. — Но месье…вы сказали про какое-то счастье, которое никто не может отнять… — тихо произнесла Кристин, печально вздохнув. — Я не совсем вас понимаю… Свободу могут забрать, жизнь — тоже… Молодость не вечна, а здоровье может испортиться… — Каким бы здоровье ни стало, до смерти его все равно хватит, — усмехнулся Франсуа по-доброму. — А душа не должна стареть. — Вы не ответили на мой вопрос, — Кристин обиженно надула губы. — Единственное счастье, которое никто и никогда не сможет отнять — это умение любить весь мир. Легко любить нечто совершенное, но увы, мы живем в несовершенном мире. Пускай сложно… но заклинаю, замечайте прекрасное в мелочах, живите с открытым сердцем, и тогда вы с удивлением заметите, что делаете каждый день маленькое открытие. За малыми открытиями всегда следуют большие. Чтобы их совершить, вам нужно просто изумиться чему-нибудь привычному, тогда вы узнаете в сотню, в тысячу, в миллионы раз больше... Боже мой! Уже девять вечера! Последний вопрос к вам, господа, — он поднялся и расправил сюртук. — Что счастье для вас? — Это когда Крисс приносит нам сладости из кондитерской! — тут же заявил Жан. — Или когда гувернантка Мари встречает на улице знакомую, они разговорятся, а мы можем погулять подольше! — подхватил Николя. — Или когда в Сочельник нам дают несколько монет, и мы можем купить себе конфет! — Ну-ка, быстро, если в килограмме тысяча грамм, и за это вам надо заплатить пять монет, то сколько вы заплатите за двести грамм? — Франсуа улыбнулся им ласково. Братья принялись усердно считать, высунув от усердия кончики языков. «До чего они друг на дружку похожи… Только один влево высунул, а другой вправо…» — отметил Франсуа рассеянно. — Монету! — наконец воскликнул Жан. — Одну монету! Месье Тео… — А можно мы будем так каждый урок? — Как «так»? — Франсуа потянулся, устав от долгого сиденья. — Ну… разговаривать вот так… — смущенно пояснил Николя. Франсуа с улыбкой кивнул, попрощался со своими учениками и направился к выходу. Вот и решил проблему! Разговоры смогут растопить стену строгости, которую он сам же возвел, а мальчики, может быть, извлекут из них уроки куда более важные, чем арифметика... Кристин по привычке пошла его проводить, хотя могла бы попросить служанку. На улице стемнело. Зажгли фонари. Красивый вороной с сединой жеребец стоял привязанным к коновязи, и, завидев хозяина, радостно заржал, встряхивая гривой. Франсуа вдруг обернулся в дверях и неожиданно долгим взглядом посмотрел на девушку. — А для вас что счастье, мадемуазель? — почти шепотом поинтересовался он. — Для меня?.. — растерялась она. — Не знаю… — Подумайте над этим вопросом, — капитан надел треуголку и улыбнулся ей. — Обязательно подумайте. До свидания. Он вскочил в седло и, махнув рукой на прощание, подстегнул лошадь. «Да что это за человек такой?.. — Кристин , наконец, закрыла дверь. Затем замерла напротив зеркала, прижав руки к предательски пылающим щекам, призадумалась ненадолго, глядя на себя, и задула свечи в коридоре. — В самом деле… Что для меня счастье?..».