Hypnogaja – Quiet Hypnogaja – Here Comes The Rain Again
Сехун встречает их посреди проезжей части, где-то на двенадцатом шаге от тротуара. Они плывут по течению. Девочка — бледная, похожая на тень пасмурным днем — одета в черное от кончика острого подбородка до подворачивающихся лодыжек. Она висит на плече у парня, один вид которого сеет мурашки по коже. Он тоже в темном, с серой кожей и слишком яркими, пьяно-черными глазами. Они кажутся такими из-за расширенных зрачков. Вокруг них затуманенная радужка, чей цвет можно определить как вишневый с тусклым алым отливом. Поначалу Сехун думает, что ему показалось, но когда они равняются, и парень смотрит прямо на него, понимает, что они действительно такие. Парень задевает Сехуна плечом и останавливает; девочка вздрагивает — конвульсивно, всем телом — и бросает на проходящих мимо людей взгляд волчицы, чьему выводку угрожает опасность. Сехун хочет сдвинуться с места, но понимает, что не может даже пальцем пошевелить. Он застывает в нерешительности, прикованный к асфальту взглядом парня, и сглатывает растерянность с привкусом страха. От него слюна становится густой и горькой и с трудом скатывается по горлу в желудок. Сехун хочет оглядеться, уйти от взгляда красных глаз, но даже моргнуть не может. Приоткрывает рот, но все слова заменяет резкий удар сердца. Он похож на спазм и причиняет боль. Девочка издает странный, похожий на всхлип, звук; парень медленно моргает, и Сехуну кажется, он видит в уголках его глаз улыбку. Возможно, это лишь тень от ресниц. Он не знает. Он теряется, и сердце пропускает еще один удар. Парень облизывает губы и шепчет сигаретно-пряным голосом: — Прости. Сехун порывисто, толчком, выдыхает. Парень отводит взгляд в сторону, и Сехун делает долгожданный шаг вперед. Они уходят. Сехун оборачивается через плечо и видит, что девочка смотрит ему вслед. В ее глазах читается раскаяние. Сехуну не по себе от этого взгляда, и он пытается выбросить его из головы. Забыть получается лишь на работе. На столе его ждет бесконечность бланков и таблиц с цифрами, от которых к обеду начинает тошнить. Голова раскалывается, и выпитая с кофе и сэндвичем таблетка не помогает. Сынван дает ему какой-то чай и еще одну таблетку, и боль немного отступает. Сехун держится еще три часа, а потом заливает рабочий стол и рубашку кровью, которая хлещет из обеих ноздрей. Сынван мечется вокруг него с салфетками и водой, которую, по большей части, расплескивает на документы. Сехун забирает у нее кружку и отсылает попить чаю и успокоиться. Последние два часа рабочего дня проходят без происшествий. Только запах — легкий, цветочно-ванильный — никак не отпускает. Сехун списывает его на новые духи Сынван, но уже в метро обнаруживает, что он принадлежит ему. Сехун подносит руку к носу и тщательно обнюхивает запястье и ладонь. Он на сотню процентов уверен, что ничем таким с утра не пахнул, но сейчас запах расползается по его коже перламутрово-нежной пленкой, которая при каждом движении натягивается и усиливает запах. Голова идет кругом и, кажется, что сейчас снова пойдет кровь. Сехун чудом оказывается дома. Не раздеваясь, падает на кровать и отключается. Он не помнит, что ему снилось, но просыпается как после хорошей пьянки. Телефон разрывается. На определителе номер Тао. — Что? — свет проникает в комнату из окна: уличный фонарь и освещение в квартирах соседнего дома. — И тебе привет. Среда, брат. — И что? — Среда… — Я безмерно счастлив: до выходных еще два дня. — Чувак, мы идем к Чену. — Проклятье. Я не в настроении, — Сехун перекатывается на спину и накрывает пылающие глаза предплечьем. В висках тупо ноет, тело страшно ломает, но температуры, кажется, нет. — Сехун, через три недели он женится, и о бесплатном пиве в среду вечером можно забыть. — Что б тебя! У меня башка раскалывается. — У меня есть одно замечательное средство… — О, нет, спасибо. Я больше не буду глотать эту гадость. — А ее не надо глотать… — Нюхать? Я пасс. — Куплю тебе аспирин. — Как мило с твоей стороны. — Я заеду за тобой в девять. — Господи, а сейчас сколько? — Восемь. Пять минут девятого. Сехун стонет и перекатывается на живот. Лицом утыкается в подушку и сопит в наволочку, слушая прощальные слова Тао. Тао опаздывает на десять минут, Сехун — еще на пять. В клубе они оказываются в десять. Знакомый охранник пропускает без вопросов. Внутри столько народу, что Сехун мигом потеет, а к горлу подступает тошнота. Они добираются до бара, где Бэкхён с завидной сноровкой обслуживает сразу с десяток клиентов. Он улыбается, завидев друзей, и жестом показывает влево. Сехун прослеживает движение его руки и видит Чена. Владелец клуба болтает с двумя брюнетками в слишком открытых для ноября платьях. Одна стоит к ним в пол-оборота, и Сехун видит кокетливую улыбку на ее загорелом лице. Джухён это точно не понравится, если узнает. Что вполне вероятно: Бён Бэкхён никогда не умел хранить секреты друзей. Пускай те и десять раз его начальники. — Так-так, Казанова, вечер среды, а это значит — никаких девушек, — Тао оказывает перед Ченом в тот момент, когда одна из девчонок берет его под руку. — А вот и вы. Думал, не явитесь, — Чен улыбается им натянуто, смотрит на девочек виновато. Те пожимают угловатыми плечами и уплывают к бару. — За счет заведения! — переводит взгляд на друзей. — Идем. Попридержал наш столик, а то сегодня настоящий дурдом. — Опять эти парни выступали? — Тао первым сдвигается в места. — Ага. Этот Тэмин просто прелесть. Девочки со всего города слетаются, чтобы посмотреть на него. А с ними — и их парни. Сидят в баре, глушат пиво и следят, чтобы подружки не смылись с рокерами. — Не завидую им. — В такие моменты я радуюсь, что Джу ненавидит громкую музыку. — Лучше бы она ненавидела болтать с Бэкхёном, — замечает Сехун. Они поднимаются на второй этаж, проходят между столиками, что размещаются на балконе, и оказываются в ВИП-зоне. В нос ударяет уже знакомый ванильный запах, и Сехун спотыкается на ровном месте. Хватается за идущего впереди Тао и судорожно выдыхает. Перед глазами темнеет, а температура крови, кажется, повышается на несколько градусов. Сердце бьется быстрее, а на лице и шее выступает пот. — Эй, ты в порядке? — Тао смотрит на Сехуна озабоченно. Чен тоже взволнован. — Я… да… да, в порядке, — выдыхает Сехун. Язык едва ворочается; во рту — привкус крови и цветов, вид которых определить невозможно. — Не грипп случаем? Говорят, в городе эпидемия, а ты на метро в час-пик катаешься, — замечает Чен и оглядывается на их столик. До него с полдесятка метров и еще два столика, отделенных друг от друга перегородками. Сехун слизывает с губ невидимую пыльцу и скользит взглядом от первого стола ко второму. Сердце делает отчаянный рывок и застревает в горле. За крайним столиком сидят они: парень и девочка с красными глазами. С ними еще одна девушка. Такая же апатичная, анемичная, болезненно-отчужденная, как и они. Парень курит, девочки сидят по обе стороны от него и держатся за руки. Ленивые движения пальцев напоминают ритуальный танец. Парень смотрит на Сехуна. Девочки склонили головы ему на плечи и не видят ничего и никого вокруг себя. Тао касается руки Сехуна; тот вздрагивает и отворачивается от странной троицы. Взгляд парня мазком ложится на щеку, трогает висок и кончик уха и теряется в волосах. Тао сжимает локоть Сехуна и взглядом спрашивает: «Порядок?». Сехун кивает и идет за Ченом к их столику. — Кто они? — спрашивает, когда пустеет третья рюмка текилы. Тао считает, что это слишком, но Сехун хочет избавиться от головной боли и неуютного чувства, что свило гнездо чуть ниже левой ключицы. — Никто не знает. В городе недавно. Поселились в одном особнячке на окраине, никого к себе не водят, ни с кем не общаются. Парень еще так-сяк, — Чен донышком пивной бутылки выписывает в воздухе восьмерку, — а вот девчонки реально странные. Пытался с одной из них поговорить, а она смотрит на меня как на пустое место. Жуть. — Может, сектанты? Или наркоманы, — пожимает плечами Тао и раскусывает очередной орешек. — Говорят, они родственники. Хотя… — Чен склоняется над столом, смотрит сначала на Тао, потом на Сехуна и заканчивает шепотом, — видел я на днях, как эти куколки целовались. Совсем не по-сестрински. — А парень? Тоже извращенец? — ухмыляется Тао, а Сехун ловит себя на желании оглянуться. Их, конечно, отделяет две перегородки, но… Внутри что-то жжет и требует это сделать. Словно зов из темноты, который пугает до чертиков, но противиться которому невозможно. Руки покрываются гусиной кожей, и Сехун трет их и тянется за четвертой рюмкой. Тао быстро накрывает ее ладонью и качает головой: — Хватит: тебе завтра на работу. — Я в курсе. Мне хреново. Реально, хреново, Цзытао, и я хочу нажраться. Так что… — Я согласен с Тао, — вмешивается Чен. — Козлы вы, — Сехун откидывается на спинку дивана и скрещивает руки на груди. Поджимает губы. Волосы на затылке шевелятся, вдоль позвоночника пробегает холодок. Запах ванили усиливается. Сехун шумно вдыхает через рот и замирает: мимо их столика проходит он. На них не смотрит, но Сехун кожей чувствует его тепло, и это совсем ненормально. Кровь ударяет в голову. Сехун резко выдыхает и хватается за голову. Сжимает виски. — Говорил же, нельзя тебе столько пить! Давление? — встревоженный голос Тао с трудом достигает сознания. Сехун трясет головой, сглатывает противный соленый комок и поднимается. Ноги дрожат, руки — тоже. — В туалет. Умоюсь. — С тобой пойти? — Не маленький. Тао удерживает его взгляд секунду, а затем, смирившись, отпускает. Сехун открывает дверь туалета так тихо, как только может. Глупая предосторожность — звуки танцевальной музыки разбивают стены в пыль и заполняют собой каждую свободную молекулу воздуха. Сехун входит в комнату, тянет дверь за собой. Щелкает язычок замка. Парень стоит у раковины и смотрит на дверь. На Сехуна, он смотрит прямо на Сехуна, и от его взгляда бросает в жар. Сехун уже не чувствует боли. Он вообще ничего не чувствует, кроме невыносимого, необъяснимого, ненормального желания подойти к парню и целовать его губы, пока они не станут одного оттенка с его глазами. Парень ждет. Заманивает. Он как паук, в чьи сети вот-вот попадется желанная добыча. Паутина тонкая; одно неловкое движение — и ускользнет. Сехун опускает дверную ручку, сжимает в пальцах воздух. Густой и вязкий, он прилипает к потной ладони, переползает на запястье и ныряет под манжету рубашки. Сехун делает шаг вперед; парень не шевелится. В его глазах странная полуулыбка, а Сехун больше не чувствует силы притяжения. Он теряется в пространстве, не воспринимает течение времени. Он вне всего. Даже собственные мысли ускользают от него, убегают и смешиваются с пустотой. Сехун не думает их ловить. Он в ловушке, он сдается. Паук улыбается: празднует победу. Последнее, что помнит Сехун, — его губы на своей шее.***
Сехун просыпается с такой тяжелой головой, что готов собственноручно ее оторвать. Его выворачивает наизнанку, но из горла не выходит ничего, кроме хрипов. Язык как наждачная бумага, а на губах — толстой коркой — соль и боль. Сехун сползает с кровати, ощупью находит джинсы и, только натягивая их, понимает, что комната не его. К счастью, он узнает постеры на стенах и собачью корзинку в углу. Он у Тао, и уверенность крепнет в нем, когда из-за стены доносится грохот кастрюль. Тао готовит завтрак. — Господи, зачем же так громко? — Сехун замирает в дверях, и Тао, шипящий на пару с яичницей, оборачивается и лопаткой для блинчиков указывает куда-то за спину Сехуна. — Что? — стонет тот и оглядывается. — В душ. Сехун понимает, что предложение разумное, и бредет в указанном направлении. После десяти минут под холодно-горячей водой он немного приходит в себя, натягивает рубашку Тао и возвращается на кухню. Есть не хочется, но Тао плевать на его возражения. Он разве что не силой запихивает в него яйца и тосты, заливает все это кофе, а вдогонку бросает пару таблеток аспирина. — Что случилось хоть? Я нихрена не помню, — Сехун вытирает рот салфеткой и прижимает ладонь к груди. Завтрак просится назад, но потакать его прихотям в этом доме — непозволительная роскошь. — Тебя вырубило в туалете. — Оу… — Я пошел за тобой, а ты мирно дрыхнешь под сушилкой для рук. — Это физически невозможно… — Я образно. — Почему не разбудил меня? — А ты как думаешь? Сехун облизывает губы. — Не знаю. — И я тоже. Мы пытались — Чен не даст соврать, — но тебя реально вырубило. Я мог бы тебя изнасиловать и разрезать на куски, а ты бы и пальцем не шевельнул. — Я больше не пью текилу. — Ты вообще больше не пьешь. — Это садизм! — Чувак, а если бы ты один был? Если бы кто-то… Сехун замирает, прикусив кончик языка. Конец фразы он уже не слышит. Он не был один. — Ох, черти… — ...и я бы нашел твой изуродованный труп… В чем дело? — Я… — Сехун хмурится, пытаясь вспомнить, что было после того, как он вошел в туалет, но картинка смазанная и не поддается расшифровке. Кажется, он что-то сказал или сделал, но не берется утверждать точно. — Там парень был. Тот, с сестричками который… — Не-а. Его точно не было. — Но когда я вошел… — Если бы он там был, я бы его заметил. — Может, он ушел раньше? — Я следил за… Короче, я ждал, когда ты вернешься и могу сказать наверняка, что пока ты был в туалете, никто туда не входил и оттуда не выходил. — Но он же не мог… исчезнуть? — Брат, ты отрубился на полу общественного туалета. Ты мог увидеть там Дарта Вейдера, и я бы не удивился. — Заткнись. Я был не настолько пьян. Тао смотрит на него скептически. — Ой, ну ладно тебе… — Это я должен говорить. Вообще, мы опаздываем. — Ты подбросишь меня? — Увы. Сехун довольно улыбается. История с ночным клубом отходит на второй план, уступая место насущным проблемам.***
Сынван тычет пальцем в шею Сехуна и морщится: — Э-у, что это? — Что? — Сехун подносит руку к шее, осторожно ее касается. — Похоже на укус огромного комара. Не болит? Сехун качает головой и проводит пальцами по шее. Под подушечками чувствуется припухлость, но никаких неприятных ощущений она не вызывает. — Слушай, ты горячий, — Сынван снова прикасается к нему. Сначала неуверенно, словно пробуя воду, а затем смело кладет на лоб руку и хмурится. — Оппа, ты горишь. — Не выдумывай. — Да у тебя щеки красные и глаза мутные. — Это не от температуры. Сынван поджимает губы. Идеально подведенные глаза сощуриваются. — Ты пришел на работу больной? — Нет. — Но я же вижу. И чувствую, — проводит ладонью по лбу Сехуна; поджимает губы. От этого маленькое личико кажется еще меньше. — Тебе домой надо. Выпить что-нибудь от простуды и отоспаться. Сехун совсем не против. От последнего пункта так точно не отказался бы, но работа есть работа, да и начальник вряд ли печется от его здоровье так же, как Сынван. — Я стопроцентно здоров и… мне нужно работать. Пожалуйста, — Сехун жестом руки указывает на соседнее место. Сынван шумно выдыхает, складывает руки на груди и, развернувшись на каблуках, возвращается за свой стол. Работают молча полчаса, а затем Сехун не выдерживает и бросается в туалет, чтобы выблевать завтрак. Он явно не здоров. Его колотит, а по лицу и спине бежит холодный пот. Руки слушаются с трудом, и даже открыть кран оказывается невероятно сложно. Умывшись, Сехун долго смотрит на свое отражение. Смотрит в глаза, боясь перевести взгляд ниже и взглянуть на «укус». Через пять минут он, все же, это делает. Сынван права — больше всего это похоже на укус двухкилограммового комара. Сехун приближается к зеркалу насколько позволяет раковина и рассматривает покраснение со всех сторон. Оно не болит, но место вокруг припухло и горит огнем. Сехун накрывает его ладонью и зажмуривается. Он не знает, сон это или реальность, но… он помнит, как парень целовал его. В шею. Этого не может быть, уверяет себя Сехун и открывает глаза. Укусы людей не оставляют после себя опухоли размером с мячик для настольного тенниса… Сынван добивается своего: шеф отправляет Сехуна домой — лечиться. Сехун плохо помнит, как добирается до квартиры, но как оказывается перед унитазом, отправляя туда выпитый в метро йогурт, — забыть не сможет еще долго. Его выворачивает наизнанку. Кусочки вишни застревают в носу и выедают в его слизистой дыры. Сехун пытается попить, но добраться до кухни не успевает: его снова тошнит. Уже в прихожей, на собственные ботинки. — Господи… — он на четвереньках доползает до спальни, забирается на кровать и с головой укутывается в одеяло. Его трясет так, что зуб на зуб не попадает. Желудок сжимается, но вырвать нечем. Сехун подтягивает колени к груди, прижимает кулаки к животу и закрывает глаза. Никогда в жизни ему не было так хреново. Мысль позвонить Тао проскальзывает в голове, но Сехун не успевает за нее ухватиться, и она ускользает, растворившись в липкой, тошнотворно-горькой боли. Сехун принимается глубоко дышать, стараясь ни о чем не думать, и не замечает, как засыпает. Приходит он в себя перед барной стойкой. Бэкхён смотрит на него оторопело и, кажется, в сотый раз повторяет: «Сехун? Что случилось? Сехун-а?» Сехун моргает и понимает, что это не сон. Становится дурно. — Сехун? — Бэкхён протягивает руку и сжимает его плечо. — Как я здесь оказался? — Что ты говоришь? — Как. Я. Здесь. Оказался? — Сехун едва слышит собственный голос. Он сиплый, бумажный и ломкий, как выжженный солнцем тростник. — Пришел? Ты в порядке? Выглядишь ты неважно… — Бэк не спешит отпускать его плечо. — Я немного… после вчерашнего отходняк, — Сехун сглатывает слизкие кусочки лжи и оглядывается по сторонам. Народу еще мало — начало восьмого на больших часах над танцполом. — Слушай, а… ты не знаешь, парень… у него две сестры… высокий такой, с глазами странными… ты… — Кай? Сехун снова облизывается. — Я не знаю, как его зовут. — В городе недавно, две сестры, выглядит как псих? — Что-то типа того. — Он был сегодня. Недолго. Но… — Бэк отпускает его плечо и прищелкивает языком. — Что? — Не думал, что это будешь ты. — О чем ты? — Кай просил… если кто спросит его, передать… это, — Сехун не успевает сообразить, откуда в руках бармена берется конверт. Тонкий, без подписи и штампов. — Думаю, это тебе, — Бэк кладет конверт на стойку и подталкивает его к Сехуну. Тот берет его за уголок двумя пальцами. — Вряд ли он кусается, — усмехается Бэкхён, и Сехун отвечает ему кривой улыбкой. — Спасибо, — отступает на шаг, разворачивается и бредет на выход. Там, у стены, останавливается и вскрывает конверт. Внутри записка, на которой резким, острым почерком написан адрес. Сехун знает это место — заброшенная автостоянка. Он подростком катался там с друзьями на скейте. Дорога занимает полчаса. Когда Сехун добирается до нужного места, в высотках зажигаются окна. Желтые, оранжевые, голубоватые огоньки на фоне серых стен. Темные башни, врезающиеся в беззвездное небо. Сехун обходит первый этаж стоянки и уже думает подняться на второй, когда со стороны входа слышатся шаги. Они тихие, шуршащие бетонным крошевом. Кай подходит к нему так близко, что Сехун не может вдохнуть, чтобы не почувствовать на губах его выдох. Молчат. Кай смотрит на него со странной смесью недоумения и решительности, а Сехун пытается — безрезультатно — заставить сердце биться. — Буду говорить быстро. С этого момента, — голос Кая не громче сехуновского пульса, — ты меня не знаешь. Никогда не видел, никогда со мной не говорил, никогда… ничего… не было. Понял? Сехун ничего не понимает. — Если кто-то спросит обо мне, ты ничего не знаешь. Понятия не имеешь, кто я. — Что? — Увидишь меня или моих сестер — уходи. Немедленно. — Я… — Сехун не успевает реагировать. От запаха цветов начинается тахикардия, а в голове слишком тесно от вопросов, которые Кай не дает ему задать. — Это не шутки, Сехун. Лучше забудь. Сейчас. Просто забудь. — Что забыть? То, что после встречи с тобой все пошло наперекосяк? О провалах в памяти? Об… этом? — пальцем тыкает в шею. Рука дрожит, и голос дрожит, и весь он — дрожит. Так сильно, что едва держится на ногах. — Пройдет. Просто забудь, — Кай обминает его и идет на выход. Сехун секунду или две пялится в пустоту, пытаясь сообразить, что произошло, а затем бросается за Каем. Кай идет быстро, не оглядываясь по сторонам, а Сехуна мутит, так что через полквартала он его теряет. Проходит еще сотню метров по инерции и останавливается. Голова раскалывается: к ней больно даже прикасаться. Губы сухие и трескаются, стоит лишь приоткрыть рот. В глазах двоится, и Сехун опускается на тротуар. Беспомощно вертит головой, но улица пустая. Остается Тао. Сехун звонит ему и через сорок минут засыпает, убаюканный размеренным гулом мотора.***
Утро пятницы начинается до неприличия нормально. Сехун принимает душ и обнаруживает, что опухоль уменьшилась вдвое. Температуры нет и, в общем-то, он чувствует себя хорошо. В теле — легкая слабость, но две кружки кофе возвращают силы и бодрость. Сехун идет на работу. Он становится частью толпы и плывет по течению, пока не оказывается у перекрестка, в трехстах метрах от которого находится здание его офиса. Сехун уже ступает на зебру, когда чувствует его — запах. Едва уловимый аромат, от которого подкашиваются колени. Сехун замирает и вертит головой, выискивая его источник, но ни Кая, ни его сестер поблизости не видно. Сехун расслабляется, делает еще пару шагов и оказывается в центре ванильного облака. Его сладость выедает легкие, а тело повинуется какому-то импульсу, разворачивается и идет за шлейфом, который тянется через толпу людей и машин, мимо закрытых витрин магазинов и мигающих трехцветным постоянством светофоров. Сехун, как и два дня назад, не чувствует под собой земли, теряет контроль над движениями и мыслями и превращается в стороннего наблюдателя, который даже испугаться как следует не может. Что-то глушит эмоции, превращает их в ватный комок безмятежности. Он тугой и плотный, размером с кулак, и помещается чуть ниже желудка. Он пульсирует каждый раз, когда запах усиливается, и заставляет двигаться быстрее. Сехун приходит в себя, когда асфальт сменяет засыпанный опавшими листьями газон. Он скрадывает шаги, что позволяет мыслям обрести свой голос. Первая — громкая и настойчивая — заставляет остановиться и осмотреться. Место незнакомое, но Сехун сразу понимает, где находится. Старый особняк утопает в рыхлой тени яблонь; на окнах — разводы, оставленные дождем и солнцем. Дверь открыта, и это настораживает. Сехун прислушивается. Поначалу кажется — это ветер, но потом из глубины дома доносится крик. Отчетливый, надрывный, полный боли и слез. Сехун вздрагивает и втягивает носом холодный воздух. Ватный комок в животе стягивается сильнее, и Сехун снова теряет контроль над телом. На этот раз все иначе. Он словно отстраняет от себя все лишнее и оставляет лишь инстинкты. Они обостряются, становятся такими же плотными, как комья земли под ногами. Сехун хочет запаниковать, броситься прочь от дома, но вместо этого поднимается на крыльцо и входит внутрь. В коридоре царит полумрак. Голоса становятся громкими; звуки складываются в слова. Сехун проходит вперед и, замирая у двери, прислушивается. Первое, что он слышит отчетливо, — звук пощечины и глухой вскрик из глубины комнаты. Он вырывается из груди одной из девчонок: Сехун не может ошибиться. Он продвигается еще на шаг и теперь видит часть комнаты. На диване — старом, укрытом пылью и выцветшими узорами — сидит девочка-призрак. Взгляд пустой, полный непроглядной тьмы. К груди прижата вывернутая под странным углом рука. Девчонка кусает нижнюю губу. Делает она это механически, будто заведенная. Боль сочится с кончиков побелевших пальцев и растекается по подтянутым к животу коленям. Вторая девчонка стоит за спинкой дивана. На ее шее — мертвой хваткой — пальцы высокого парня с лицом таксидермиста-любителя. Узкие глаза кажутся вырезанными из янтаря. Сехун облизывает губы и переводит взгляд левее. Кай стоит на коленях. Под ними то, что осталось от журнального столика. Руки за спиной, перетянутые в запястьях телефонным кабелем. Тип, чье лицо Сехун видит в профиль, оттягивает голову Кая назад, чтобы третий парень — его практически не видно — мог осыпать его хлесткими пощечинами. Губы Кая уже блестят от крови, нос тоже разбит, а скула заметно припухла. Дышит он часто и поверхностно и все смотрит, смотрит на парня, который стоит перед ним. — Итак, — говорит тот и наклоняется вперед. Теперь Сехун видит его голову: рыжая, с аккуратными ушами, глазами без двойной складки на веке и красиво вылепленным носом. — Повторю еще раз: где он? Кай глухо смеется в ответ. Парень вздыхает и качает головой. — Джинву, сломай-ка и этой руку, а? Тип, который держит девчонку, довольно склабится. — С удовольствием, Мин. — Так, чтобы не срослось. И смотри, чтобы не цапнула: у этих тварей смертельный яд. — Не дурак, — парень сильнее сжимает пальцы, и девочка дергается. Кай — тоже. — Я сказал, что не знаю! — срывается он на крик. — Думаешь, торчал бы я в этой дыре, если бы знал? — Думаю, вы настолько ненормальные, что с обычными мерками к вам подходить нельзя. Так что, будь хорошим паучком и скажи мне, где гибрид. — Ладно. Я… кое-что знаю. Возможно, только возможно, он в этом городе и бывает в одном месте. Но я не уверен, что это он. — Что тебе помешало проверить? — А что тебе помешало его найти? Мин улыбается. Не знает, что ответить. — Ты тахит, найти паука для тебя — ерунда. Мин и на это ничего не говорит. Смотрит на Кая и улыбается, улыбается, улыбается. — Шеф, так мне ломать ей руку или… — Подождет, — отрезает Мин, и парень тут же закрывает рот. — Где ты его видел? Кай фыркает. — Я, может, и с приветом, но не идиот. Крис с Джессикой уходят, и мы говорим. — А они тем временем бегут к мамочке Виктории и жалуются на плохих ос, которые сунулись на чужую территорию? Ой, я тоже не дурак. — Ох, точно, ведь это угодья богомолов… — Еще слово, и я переломаю руки тебе. — Ломай, — на лице Кая появляется безумная улыбка, и Сехун понимает, что ему на самом деле плевать. Кажется, он вообще не испытывает боли, и только страх за сестер удерживает его на месте. — Ох, господи, что же мне с вами делать, паучата? — Мин вздыхает и выпрямляется. — Скажу прямо: я не могу найти гибрида, потому что он… гребаный г и б р и д! Я не чую в нем паука, потому что его заглушает ген осы, и в то же время осы в нем так мало, что мой радар его не улавливает. Я в тупике, и мне нужен ты со своим прославенным чутьем. Да-да, детка, я кое-что о тебе узнал. Вы, Черные вдовы, отличаетесь от остальных видов не только тем, что ядовиты настолько, что с вами одним воздухом дышать опасно, но и своей аномальной сенсорикой. Знаешь, я душу продал бы за такое чутье. Кай опять смеется, и от его смеха по телу бегут мурашки. Сехун переступает с ноги на ногу и оглядывается по сторонам. Он должен что-то сделать. Ему нужен Кай. Живой и — неплохо бы — здоровый. В коридор выходят еще две двери. Одна закрыта, за ней, наверное, спальня. Вторая ведет на кухню. Сехун бросает взгляд в гостиную и тенью скользит в приоткрытую дверь. Он двигается по наитию, ступает осторожно, чтобы не выдать себя прежде времени. На столе — ровной пирамидой — еще влажные тарелки. Ножи, вилки, чайные ложки — в деревянной стойке. Сехун выхватывает один из ножей, примеряется. Понимает — той частью себя, которая еще может мыслить, — что собирается сделать, но тот, другой, который уверенно ходит по кухне, подбирая оружие, сильнее. Он владеет телом, и оно настроено убивать. Сехун снова пытается разбудить в себе страх, но забывает, как это делается. Он спокоен настолько, что это противоестественно. Он выбирает еще один нож — из верхнего ящика стола. Лезвие у него чуть затупилось, но зато широкое и толстое у основания. Таким хорошо рубить. Тошнота на миг подкатывает к горлу, но второй Сехун быстро с ней справляется. Запах пауков дразнит и подстегивает, осиный — успокаивает и дает почувствовать себя… своим? Сехун обводит комнату взглядом и выхватывает из поддона с кухонной утварью скалку. Ни единого звука. Собственная ловкость настораживает больше, чем неизвестно откуда взявшиеся познания о холодном оружие и способах убийства. В коридоре все так же пусто; паук и оса говорят. На лице Кая — свежий след от удара, а Мин двумя пальцами сжимает переносицу, видимо, пытаясь успокоиться. — Сухо мой должник, — говорит он и переводит дыхание. Открывает глаза, смотрит на Кая. — Детка, в последний раз прошу по-хорошему: имя. Назови мне гребаное имя, и разойдемся. Кай молчит. Улыбка блуждает по окровавленным губам. — Ломай ей руку, — говорит Мин, и в этот миг девчонка со сломанной рукой вскакивает с таким истошным воплем, что Сехун зажимает уши предплечьями. Мин бросается к ней, но девчонка запрыгивает на спинку дивана и за миг оказывается в противоположном конце комнаты. Изувеченная рука свисает вдоль тела, но вторая работает отлично. Сехун сотни раз видел, как пауки бегают по стенам, но чтобы это делали люди — никогда. Впрочем, наблюдать за паучихой времени нет. Сехун отталкивается от стены и входит в комнату. Вторая девчонка бросает на него быстрый взгляд и едва заметно кивает. Сехун окончательно теряет контроль над телом. Парень, держащий Кая, успевает глухо вскрикнуть, прежде чем завалиться на бок, оглушенный скалкой. Джинву реагирует мгновенно, но девчонка изворачивается и кусает его за руку. Получается не очень удачно, но Кай уже освободился и, перемахнув через диван, оказывается перед ними. Сехун бросается за Мином. Тот невероятно быстро вертит головой, что-то для себя решает и устремляется к окну. Кай, успевший вырубить Джинву, — за ним. Сехун, недолго думая, вылетает в коридор. Минует его за долю секунды, спрыгивает с крыльца и оказывается в саду. Звук бьющегося стекла вонзается в туманную тишину. Рыжий вихрь летит к садовой ограде, за ним движется черная тень. Сехун, не мешкая, возвращается на центральную дорожку и бежит наперерез. Но, как бы они не старались, оса оказывается быстрее. Они теряют его на углу, где три улицы сходятся в одну. Возможно, он скрылся в одном из домов, но осматривать их — значит терять время. — Возвращаемся, — Кай оказывается рядом с Сехуном, и тот послушно кивает. Девочки успевают убрать следы их пребывания в доме. Куда делись осы, Сехуну знать не хочется. Он отдает нож Джессике — кажется, так ее назвал Кай, войдя в гостиную, — и забирает у Кристал дорожную сумку. — Ты в порядке? — Кай убирает с лица сестры волосы, заглядывает ей в глаза. К руке не прикасается. — Джесс вправила кость, — говорит Кристал и улыбается знакомой Сехуну улыбкой. Она чувствует себя виноватой за то, что стала их уязвимым местом. Сехун смотрит на нее и понимает, что тело снова слушается его. Ноги тут же отказывают, и он опускается на пол. Руки трясутся, а в груди тесно от переизбытка ужаса. Кажется, его сейчас вырвет. — Выпей, — Джессика оказывается рядом; в руках — стакан с водой. От нее странно пахнет, но Сехуну надоело принюхиваться. Он выпивает все, до последней капли, и морщится. Вода горчит и отдает эфирным маслом. — Успокоительное, — поясняет Джессика и ставит стакан на тумбочку. — Пойдем. Они скоро вернутся. Сехун прикрывает глаза. Он не хочет знать, что все это значит. Не сейчас. Ему плохо. — Помоги Крис, а я займусь им, — говорит Кай; едва ощутимое движение воздуха говорит о том, что Джессика повинуется. Сехун не открывает глаз. Так, в темноте, еще можно дышать. Он сглатывает хвойную слюну и оказывается в воздухе. Кай сильнее, чем Сехун ожидал. Он держит его за пояс; носки туфель едва касаются пола. — Сехун, — ртом прижимается к уху, и Сехун вздрагивает, потому что дышит Кай прерывисто и горячо, — ты должен… идти… с нами. Иначе они тебя найдут, и я представить боюсь, что они с тобой сделают. Я… я все тебе расскажу, но позже. Сейчас нужно уходить. Есть место, где тебя ждут. И… — Ты хочешь, — Сехун открывает глаза, видит плещущуюся на ветру штору; в окно заглядывает осеннее небо, — чтобы я бросил все и пошел с вами? — Да, — Кай поворачивает голову и лбом утыкается Сехуну в висок. Джессика выводит Кристал из комнаты. — Что со мной не так? — Расскажу, как выберемся из города. Кай умылся, но от него все равно пахнет кровью. Ее запах смешивается с запахом цветов, и Сехун чувствует слабость, которая кажется ему живым существом, что пытается вступить в симбиоз с мышцами его рук и ног. — Я не хочу уходить. — Я заставлю. — Ты хотел, чтобы я забыл… — Они подобрались слишком близко. Сехуна начинает трясти. Две секунды — и он сухо рыдает. С ним никогда не случалось истерики, но сейчас ему так страшно, что плевать на все. Кай обнимает его крепче; его дыхание оставляет след на пылающей щеке. Сехун обвивает его шею руками, зарывается в жесткие волосы пальцами и ищет, ищет дрожащими губами горячий влажный рот. Сердце колотится в горле, и целовать не получается совсем. Они просто дышат друг другом, и Сехун растворяется в цветочном дурмане. Тот обнимает его так же нежно, как это делает Кай, и погружает в безмятежный сон.***
Первое, что чувствует Сехун, проснувшись, — это вибрация работающего двигателя. Колеса шуршат новой резиной, а в воздухе пахнет пылью, дождем и людьми. Сехун открывает глаза, моргает пару раз и наконец-то видит. Пластиковая ручка на спинке впереди стоящего кресла, что в сумраке салона кажется иссиня-черным; рифленый, с влажными следами от ботинок пол. Полуулыбка на лице Джессики. Она сидит через проход и смотрит на Сехуна. Тот снова закрывает глаза. Под боком тепло, которое невозможно спутать ни с чем другим. Кай гладит его по волосам и шепчет: «Поспи еще». — Куда мы едем? — спрашивает Сехун, хотя говорить нет ни сил, ни желания. Спать в объятиях Кая намного приятней. — Домой. Мы едем домой, — Кай щекой прижимается к его макушке. — Обещай, что мне там будет хорошо. — Там будет безопасно. — Кто я? Кай убирает с его лба волосы, гладит висок и скулу. — Сехун. Ты — Сехун. — Они искали меня, да? Это я гибрид? — Ты единственный в своем роде. Рожденный пауком от осы. Ты нужен осам, потому что идеальный воин. Ты не уязвим для паучьего яда и знаешь наши слабые места. — А зачем я нужен паукам? — Затем, что мы тебя любим. Сехун судорожно выдыхает и сильнее прижимается к Каю. — Чем от тебя пахнет? Я… не могу понять. — Орхидеи, — Кай улыбается и целует его в лоб. — Я думал, они не пахнут. — Большинство. — Мин назвал тебя Черной вдовой… — Это мой вид. Сехун с трудом улыбается: бороться со сном все сложнее и сложнее. — Ты меня укусил, да? — Да. — И если бы я был человеком, то… — Потом расскажу. — Я бы умер? — Нет. — Тогда почему… — Потом, Сехун, все потом, — Кай прижимает его голову к своей груди, заставляя замолчать. Сехун подчиняется. Сердце Кая бьется ровно и сильно, от кожи пахнет орхидеями и дождем, а тугой комок внутри Сехуна превращается в сгусток тепла. Оно расплескивается по груди и животу, растекается по рукам, и Сехун улыбается свободней. Кай одурманивает своей близостью, но если он смог бороться с паучьим ядом, то научится противостоять и их запаху. Когда-нибудь. Дома. Кай гладит его по плечу, и Сехун поднимает голову. Секунду они смотрят друг на друга, а затем Кай улыбается и усыпляет Сехуна поцелуем. 19-20 февраля, 2015