Ускользая сквозь пальцы, хватайся

*** Ночь была самым тяжелым временем. По многим причинам. Потому что просыпалась боль и не желала спать, пока ее не заглушат и не задушат очередной порцией лекарств. Хваталась там где-то изнутри и держалась до последнего, не собиралась его отпускать. Но Дин не был уверен, что он даже желал сам этого. Чтобы она отпустила. Потому что теперь... моментом когда она его окончательно отпустит, будет его самый последний момент. Пусть она пока тут будет. А еще он не выносил ночь, потому что она была слишком тихая, застывшая и бесконечная одновременно. Замершая в ожидании, в напряженной неподвижности. Когда стихали обычные больничные звуки, врывающиеся в палату через двери, которые никогда и не закрывали на самом деле. Утихали телефонные звонки, торопливые шаги мягких ботинок персонала или шаркающие усталые пациентов, которые как тени периодически проскальзывали мимо двери. Кончался тот густой белый шум человеческой жизни, который всегда наполнял день и оставался только его собственный звук. Маленький мирок из его дыхания, стука сердца, который он чувствовал внутри и тот, что отсчитывал его время тонким писком кардиомонитора. Сегодня ночью они пришли и отключили звук у монитора. Что бы ему не мешал спать, сказали они. Теперь он отсчитывал молча. Деревья молча шевелились за окном, тучи молча тащили свои тяжелые туши сквозь вязкую темную синеву ночного неба. И вселенная смыкалась вокруг него в его мыльном пузыре. Оглушающе. Заставляла концентрироваться и тонуть в своих мыслях. В тех, что нельзя было усыпить или выключить, или выбросить из головы, даже вырезать нельзя было или забить другим шумом их назойливый и настойчивый шепот. Всю жизнь он постоянно куда-то несся и двигался, лишь бы не останавливаться и не начинать думать, размышлять и искать ответы на вопросы, которые он даже не хотел себе задавать. Он столько времени был в дороге, столько лет своей жизни только и знал, что куда-то бежал и кого-то догонял, следовал за кем-то, делал что-то. Искал, спасал, убивал, сражался и дрался. Всегда в борьбе за что-то. А тут... его вдруг словно прибили гигантским гвоздем прямо к дороге. Проткнули как бабочку и он больше не мог шевельнутся, только лежать и беспомощно дергаться, глядя на иголку торчащую из его усыхающей тушки. Печальное зрелище. И всю эту печальность только подтверждали люди вокруг, глядящие на него с жалостью. С этим невыносимым извиняющимся взглядом у врачей и медсестер. Хотя, по идее, они должны быть бесстрастны к пациентам, решать их проблемы со здоровьем с хорошей порцией отстраненности, как и положено. Но эти сволочи все приходили и приходили в своих скорбных масках на его костюмированную вечеринку по поводу скорой кончины. Он так молод, какая жалость. Какая нелепая случайность. Какая большая несправедливость. Какое горе. И все это в стольких вариациях, что Дину уже просто становилось тошно. Еще одно скорбное лицо и он начнет их бить. Если сможет подняться с постели... да. Это жалко и просто отвратительно. И Сэм, упрямый мальчишка, не желающий принимать ситуацию такой, какая есть. И почему-то хотелось сказать самому себе "по заслугам" и "так даже будет лучше". Нет, не ему конечно лучше. Кто же на самом деле хочет умирать. Им лучше, Сэму и папе. Они, кажется, только легче себя почувствуют, когда от их ног отвяжется такой неподъемный якорь. Джон Винчестер собственной персоной некоторое время назад уже позаботился о том, чтобы избавить себя от этого лишнего веса. Сэм, казалось, колебался на волоске от того, чтобы это сделать. Сделал уже, если вдуматься, некоторое время назад. И пусть первый раз был под действием сумасшедшего призрака психо-доктора, после которого он уверял, что ничего такого, конечно же, не имел в виду, ну да, как же. А второй так вообще откровенно высказал свое желание, отправиться дальше одному, без Дина. И то, что он потом вернулся и передумал... Ну, это было просто временным явлением, по большей части потому, что Дин вляпался в неприятности, а у Винчестеров никогда в жизни не возникнет вопроса нужно ли спасти задницу одного из них. Умирать он не мог его оставить, а вот просто оставить - запросто. Дин мог почти поклясться, что как только они нашли бы того самого демона, что убил их мать, то их дороги, причем все три, разошлись бы в стороны. А Дин опять остался бы посередине в своем тупом и детском желании иметь Семью с людьми, которые слишком сильно от него самого отличаются, слишком похожие, чтобы существовать вместе и слишком целеустремленные, чтобы замечать под ногами его. А он со своим странным желанием просто быть, жить и делать то, что любит, рядом с теми, кого любит, остался бы где-то там, на обочине. Потому что им это не нужно, а он не может быть таким эгоистом, чтобы не позволить им иметь то, что им на самом деле хочется. Ту жизнь, о которой они сами мечтают, ту свободу, которую они жаждут. Ведь он им и так помеха. А теперь вообще бесполезен, хоть и заботиться об этом осталось совсем недолго. И да, поэтому так, наверное, и вправду лучше. Он их освободит. Тем более, что из этих вот неприятностей его уже не выпутать. И тут даже смысла нет рыпаться, как ему уже который день объясняют. Какой же он идиот все-таки. Так глупо подставиться. Правильно Сэм сказал, тупой маленький солдатик без собственных мозгов. Даже пятиклассник знает, что вода плюс электричество равно барбекю из счастливчика, оказавшегося между ними. Ну и посмотри теперь на себя, ходячее... нет, лежачее пособие по тому, как не стоит поступать. Ха-ха, очень смешно. Дин очень осторожно сделал глубокий вдох и все равно чуть вздрогнул. Сердце-предатель, болит не одним, так другим способом. Смертельный замкнутый круг. Чем больше он лежал тут в темноте, тем больше он думал, думал и думал все свои мысли по кругу. Тем больнее ему становилось и сильнее бился этот уже почти бесполезный прожженный орган, который просто не умел затыкаться в нужный момент. Дин повернул голову к тумбочке справа от себя. Там, едва видный в полумраке, лежал его мобильный телефон. Столько хотелось сказать. Позвонить и выговорить. То, что лежало слишком тяжелым грузом на душе и сковывало его дыхание даже больше, чем поганая сердечная недостаточность. Так не много ему было нужно и всего два человека могли ему это дать. Могли бы. Но он не мог просить. Просто не мог. После Лоуренса и всего того, что там произошло... Отец так и не ответил тогда на его жалкую мольбу о помощи сквозь слезы. Должно быть, он тогда с отвращением отбросил свой телефон, услышав слабый, дрожащий, напуганный голос старшего сына. Того самого, который должен был быть сильным и ответственным, храбрым и послушным, четко выполняющим приказы и не жалующимся на всякие мелочные глупости. Не того, который распустил сопли и просил приехать папу поскорее, будто ему шесть лет, а не двадцать шесть. В груди неприятно ныло. Ну и пусть. И рука не поднималась взять телефон и снова позвонить. Что... опять плакать и просить о помощи? Звать папу? Дин с усилием оторвал взгляд от сотового и повернулся к окну опять. Уже которую ночь он обдумывает все снова и снова, по одному и тому же сценарию. С одинаковым концом каждый раз. Каждый раз захлебываясь в приступе жалости к себе. Не за что жалеть. Сам виноват... Сам. Все равно это всегда длится недолго. Ровно столько, пока его барахлящий двигатель не начнет стучать слишком громко и пара докторов не придут всадить ему очередную дурь, чтобы он просто "не волновался", а поспал в ватной отключке без мыслей и чувств, ту, что они используют для подобных пациентов, которым вредны излишние эмоциональные нагрузки. Так можно просто превратиться в растение и лежать и ждать пока в очередной раз, когда его придут поливать, уже и не нужно будет. Вот они, кстати, уже и тащатся. По коридору приближались эти характерные скрипучие шаги кроссовок по линолеуму. Сейчас его отключат. Здравствуй благословенная тьма. *** Сэм давно уже переместил ноутбук на кровать. На столе просто не осталось места от кип бумаг и нескольких чашек, в которые он то и дело наливал кофе, чтобы в итоге его и забыть там же, пока он совсем не остынет и не станет еще более противным, если это вообще было возможным. Он перебрал уже все нетрадиционные способы лечения и уперся в тот же тупик, что и нормальная медицина. К тому же, опять где-то в середине ночи, он почти сорвался. Будто еще имел внутри себя какие-то на это резервы. Во всем был виноват один медицинский сайт, владельцы которого посчитали, что это отличная идея поместить между статьями о смертельных недугах рекламные баннеры бюро ритуальных услуг. Просто великолепный ход. Потому что, даже не особенно читая или вдумываясь, Сэм спустя минут десять вдруг начал вспоминать похороны Джессики. Те самые тяжелые мелочи и подробности, от которых воздух ледяной глыбой застревал в горле. Например, то, что гроб был закрытым. И если этого было недостаточно, чтобы его захлестнула невероятная волна боли и скорби о потерянной навсегда любви, так в придачу самым предательским образом прокралась мысль, что у Дина гроб будет открытым. И черт, зачем он вообще об этом подумал? Зачем нарисовал в своем больном, воспаленном от бессонницы мозге эту картину? Ведь они охотники, им никогда в жизни не видать обычных традиционных похорон, только кремация. Исключительно, чтобы избежать вероятности возвращения неупокоенного духа. Сэм спешно закрыл этот сайт и даже вскочил на ноги. Стал как загнанный тигр ходить взад и вперед по номеру, но картинку перед внутренним взором стереть никак не мог. Дин в дорогом темном костюме, в гробу, застывший в мертвом сне. Руки сложены на груди и восковая неподвижность его черт. Лишь ветер легонько шевелит его непослушные волосы, будто напоминая и указывая, что все это по-настоящему и совсем не сон, на случай если кто-нибудь до сих пор этого не понял и не поверил. Зачем, зачем, зачем. Хватит! Волосы себе можно выдрать или головой об стенку удариться, лишь бы перестать думать об этом. Но заставлять приходится себя слишком сильно, потому что на самом деле страшно. Страшно. Он резко остановился и уселся на край одной из кроватей, опустив лицо в ладони. Потом медленно убрал руки и откинулся назад, укладываясь на скрипучий пружинистый матрас. Просто чтобы отдохнуть одно короткое мгновение, очистить мысли и посмотреть на этот унылый потолок в засохших разводах. Сэм вздохнул и повернул голову в сторону своей кровати и стоящему на ней ноутбуку, к лежащим бумагам и всему этому беспорядку. Нужно было успокоиться и вернуться к работе. Навести порядок и в мыслях и в своих поисках. Эта мысль продержалась ровно минуту до того как он подумал о том, что лежит на кровати Дина. Столько времени они были порознь. Столько долгих месяцев и лет он жил отдельной, своей, свободной и взрослой жизнью, что ему едва ли приходилось и хотелось вспоминать жизнь прежнюю. Вечно раздражающего и командующего старшего брата, отца. Их обоих. Тренировки, охоты, приказы, указы, опять тренировки. И постоянно новые лица, новые города, новые школы. Только одно вечно и неизменно - они. Как странный цирк ужасов на колесах. Но единственно и болезненно любимый. Да и в этом самому себе приходилось признаваться, как в страшном грехе. И столько времени он потратил на то, чтобы оборванные нити перестали болеть... А теперь... Теперь спустя шесть месяцев он уже понимает, что начинает прирастать обратно, являясь очередным чудом света, оторванной конечностью, так ровно и удачно вставшей на свое прежнее место, что ее даже пришивать не нужно. Потому что что-то все это время ждало ее возвращения, и теперь только с каждой секундой будет пускать корни все глубже и глубже. Врастать все крепче. Так, словно ничего и не рвалось вовсе. И понимает Сэм, что прирастает он не к старой жизни, не к охоте, не к цели. Прирастает он к брату. И корни эти слишком глубоки, чтобы он мог позволить теперь выдернуть их с другой стороны. Позволить уйти Дину вот так просто и без борьбы в противовес всему тому, чему он сам всегда его учил. Никогда не сдаваться, не опускать руки, драться столько, сколько еще можешь стоять на ногах, а когда уже не сможешь... все равно драться. Сэм поднялся с кровати, не желая занимать место брата, и подошел к сумке Дина, лежавшей с другой стороны на полу. Там, внутри, лежит отцовский журнал. Последняя надежда. Но как только он кладет его на кровать перед собой, в его голове голосом отца начинают вышагивать маршем его наставления: "никогда не бросай дело незаконченным, убедись, что монстр мертв, гражданские в безопасности и не осталось никаких останков или свидетельств о существовании чудовища или вашего присутствия на месте охоты. Затем, только после этого, можно позаботиться о себе, об оружии и ранах". Сэм накрыл глаза большой ладонью. Точно. Он совсем забыл про труп, спрятанный в подвале. И как бы он не ненавидел эту работу и отцовскую муштру, но тут крылось зерно истины. Работу нужно было закончить. Будь она проклята. Быстро собравшись, Сэм запер номер и, проверив, есть ли в Импале все необходимое, чтобы избавиться от тела, отправился в тот самый заброшенный дом, где они спасли детишек от жуткого чудовища. Вот Дин, дурья его башка, сказал бы что это того стоило, потому что они спасли жизни невинных детей. И он был прав, но от этого почему-то не становилось легче. Чуть больше чем через полчаса, Сэм уже стоял в подвале в знакомой луже и разбирал завал рухляди, скрывающей труп, с трудом подавляя рвотный рефлекс от невыносимой вони разлагающегося чудовищного тела. Разобрав его наполовину и едва удерживая в себе кофе, потому что кроме него он так ничего и не ел, Сэм подумал, что может быть спалить весь дом к чертовой матери будет более быстрым и эффективным. Потому что ни за какие коврижки он не будет браться за эту мерзость руками и вытаскивать его из дома, чтобы сжечь на пустыре. Да и кому какое дело, дом все равно давно брошен. Выполнив необходимый ритуал с посыпанием обильно солью и поливанием горючей жидкостью останков, Сэм, уже стоя в середине лестницы, зажег сразу всю пачку спичек и бросил ее в тушу. Очень хотелось бы почувствовать какое-то удовлетворение от того, что монстр убит и получил по заслугам. Но все это никак не приобретает нужного вкуса успеха, а лишь горькое пепельное послевкусие с умирающим в больничной постели братом перед глазами. Полыхающий в зеркале заднего вида, дом отбрасывал оранжевые пятна света в салон машины, когда Сэм набирал снова 911, чтобы сообщить о пожаре. Да, сэр, он просто бдительный гражданин, который проезжал мимо по дороге и увидел горящий дом. А возвращаясь обратно в мотель, всю дорогу Сэм думал только об одном: он вывернет весь журнал отца наизнанку в поисках любого безумного и сверхъестественного способа помочь Дину. Потому что два имеющихся варианта - похороны или кремация - не подходят. *** Наступившее поганое утро не принесло с собой ничего нового или хорошего. Только очередной визит плюшевого доктора с абсолютно бессмысленными вопросами о самочувствии, доставучей проверкой его жизненных показателей, приборов, к которым он был подключен и новых доз лекарств, чтобы он чувствовал себя более комфортно. До комфортного ему было как до Китая пешком и даже не потому, что он едва ли чувствовал себя намного лучше, а от того что что первым, что он заметил, проснувшись поздним утром, была пропажа толстовки Сэма с кровати. Та самая, угольного цвета теплая толстовка, в которой периодически щеголял его брат в холодную погоду и, которая внезапно материализовалась на его плечах в качестве одеяла прошлой ночью. Он вспомнил потом, что Сэм был одет в нее, когда приходил вчера. Так может быть он приехал утром и забрал ее. Или, может быть он все еще где-то здесь, например, отправился в больничный кафетерий за тем ужасным кофе, который явно использовался больницей для увеличения количества пациентов. Но прошел час, другой, а Сэм так и не появился. Дин припомнил тогда их вчерашний разговор, о том, что частые посещения больницы и ни к чему, в общем-то, что Сэму не обязательно здесь сидеть с утра до ночи. Сам же он ему это и сказал. Но черт, оказывается больше всего на свете Дину хотелось его увидеть. Чтобы Сэм, как всегда ведомый своим упрямством и необходимостью делать все с точностью наоборот от того как ему велели старшие, все же притащился сюда к Дину скрашивать унылые... последние дни. Как мелодраматично. Но все равно неприятно. Когда Дин начал настойчиво жать кнопку вызова медсестры, она примчалась буквально через тридцать секунд, с таким выражением на лице, будто была готова остановить смерть во плоти у кровати своего больного. Но вместо этого ее ждал расстроенный пациент, который хотел узнать только одно: где его брат? И Дина совершенно не волновали ее увещевания, что ему нельзя волноваться, иначе ему станет плохо. Плевал он на это все, потому что днем раньше днем позже, все равно дорога в один конец и не все ли им равно. Но Сэм, оказывается, не приезжал сегодня совсем. Единственное, что она смогла вспомнить и, извинившись, вернуть, так это ту самую толстовку, которую она убрала утром с кровати, думая, что она мешает Дину. Медсестра достала ее из тумбочки и отдала Дину в руки. Дин вцепился в часть гардероба брата, положил ее под рукой сбоку от себя и, наконец, немного расслабился. Почему-то ему не казалось больше, что Сэм ее забыл. Теперь он все сильнее думал о том, что он ее намерено оставил. Как часть себя и напоминание, что он все еще с ним. Даже вот так. Должно быть, он просто решил отдохнуть, отоспаться в мотеле и привести себя в порядок. Все-таки парень выглядел просто ужасно. Усталым и почти вывернутым наизнанку от волнения. Нужно было дать ему время. Хотя, как назло, именно этого ресурса у Дина оставалось все меньше. Нет, он не злился на Сэма, за то что тот не пришел. Это было правильно, что братишка пользовался возможностью позаботиться о себе. Это соответствовало даже с какой-то стороны желанию Дина. По крайней мере, тому, которое он озвучил, а не тому, о котором без конца думал. А думал он постоянно о том, что он опять один. И это было невыносимо. Конечно, часть его сознания понимала, что Сэм обязательно вернется рано или поздно. Он уже дал понять, что не собирается поступать иначе, там в саду, здесь, после того как Дин его по сути отправил и разрешил не возвращаться без особой причины. Но вторая часть, какая-то более уязвимая и действительно напуганная, продолжала шептать, что он может и не прийти. Может же. А еще он может банально не успеть. Просто прибыть слишком поздно... Плюшевый доктор объяснял ему, что в его состоянии в любой момент могло случиться ухудшение. Что его сердце уже не способно было функционировать на необходимую для нормальной работы организма мощность и что в ближайшем будущем его ждет постепенный отказ органов из-за недостатка кровообращения. Ну да, конечно, они постараются облегчить его состояние, будут помогать его организму насколько это будет возможным. Но кого тут нужно было обманывать? Они все просто сидели и ждали момента, когда это случится. А случиться это могло через месяц, а могло и через две недели, а могло и сегодня. Никто не мог точно сказать и предугадать. Наверное, с подросткового возраста, когда мозги стали работать уже в достаточной степени, чтобы оценить правильно их с отцом работу и шансы на "жить долго и счастливо", он уже знал, чем это все рано или поздно кончится. Большинство охотников умирали в молодости или зрелости. Почти не существовало в природе старых охотников, таких чтобы прям пенсионеров. Существовали опытные ветераны, но они считались больше по тому, сколько человек "прослужил" на благо человечества на этом посту. Дин со своей продолжительностью охотничьей карьеры в двадцать лет, уже мог вполне считаться ветераном, почти наравне с отцом. И это должно было стать достаточным основанием не сопротивляться и уйти, точно зная, что сделал перед смертью все что мог. Раз уж так рано к этому подготовился и даже в какой-то степени согласился. Как солдат-контрактник, подписавший контракт и подтвердивший что точно понимает на что идет, отправляясь в горячую точку, и что жизнь его с большой вероятностью там и закончится в одном из боев или на мине. Выходит, просто истек срок контракта. Сегодня, надо сказать, он чувствовал себя немного лучше. Может дело было в лекарствах, которыми он был накачан, может просто его организм немного восстановился от первоначального шока электрического удара. Так или иначе, чувствовал он себя почти как человек. Девяностопятилетний человек. Сколько бы он ни лежал в кровати, спал или нет, усталость его не покидала совсем. Загнанное дыхание марафонца, пробежавшего уже полпути, за пару дней почти казалось нормальным. По крайней мере, до финиша все еще было далеко. Относительно. Самым неприятным, конечно, было ощущение железобетонной плиты на груди и нервного, сбивчивого стука сердца. Странно это было чувствовать. Слишком резкий был контраст, слишком нереальный. Уснул одним человеком, проснулся другим. Жалкой дрожащей пародией. Подделкой на самого себя. На того, чье сердце билось так быстро только в азарте охоты, в адреналиновом вихре, в жаркой погоне, в живом и оберегающем страхе за жизнь близких, в стремительном рывке дороги под колесами Детки, в жарких объятьях страстной девчонки. Но не так. Не... так. И ничего не двигалось больше, не спешило, не бежало, не жило вокруг. Будто кто-то поставил жизнь на паузу. Затормозил и сказал насладиться моментом, потому что все, дальше не будет ничего. И именно ничего его и ждало там... куда бы он ни отправился. И лежа в той же самой постели уже который десяток часов подряд, он чувствовал только ее. Чертову паузу. Остановившийся миг бабочки приколотой булавкой. И время только насмехалось над ним, затягивая свой бег, как петлю на шее. Наверное, это было от ожидания. Смерти. Сэма. И нет ничего ужаснее, чем ждать и догонять. Разве что сочетание и того и другого. Столько времени догонять отца и не догнать. Столько времени ждать Сэма... К черту. Слишком давно он понял, что получить желаемое ему не суждено от других, просто они были не такими, а он никогда не говорил им об этом этом. По крайней мере, прямо и вслух. Оставалось только брать, что может и радоваться тому, что есть. И он радовался. Всегда. Всему. Тому малому, что имел. Потому что если не радоваться малому, то можно легко потеряться в этих бурлящих и смердящих глубинах всего плохого, что на самом деле представляла из себя его жизнь. Вот и сейчас он дошел до точки, когда наконец-то, вспомнил это свое правило. И если уж пришла пора захлебнуться в призовых глубинах, значит, стоило захватить перед этим то самое малое, что было его радостью. До вечера он ждал в тишине. В тягучей карусели повторяющихся действий. С одними и теми же лицами, приходящими к нему. В едином паттерне порядка и расписания, по которому теперь были распланированы жалкие остатки его дней. Он вытерпел все визиты врача, всех дежурных медсестер, получил все свои лекарства, положенные ему на ночь, затем выждал паузу, пока коридоры не затихли, а свет не приглушили. Делал он это уже не первый раз в своей жизни, и к счастью, последний. Что бы это не значило. Отключить себя от всех трубок и проводов было делом неприятным, но не тем, что он не умел. Найти одежду оказалось не проблемой, благо в этот раз она не была вся изорвана или залита кровью, как чаще всего случалось при его визитах в больницу. Правда, одеваясь, приходилось постоянно за что-то держаться. Все-таки три дня в постели он пролежал не просто так, и слабость накатывала приливными волнами, заставляя голову кружиться, а дыхание учащаться еще больше, будто ему на самом деле было за девяносто. Чтобы надеть ботинки, ему вообще пришлось опуститься на стул рядом с кроватью, чтобы не упасть. В довершении всего, Дин застегнул на себе толстовку Сэма и, держась за спинки соседних кроватей, бесшумно выбрался из палаты. Буквально пару минут спустя, он прошмыгнул в одну пустую комнату, когда за спиной послышались шаги и, кажется, его палату пошли проверять, потому что беспокойные голоса, что-то забормотали про охрану и про пропавшего тяжелого пациента. Ну конечно, о ком еще могла быть речь. Но в детали он не вдавался, потому что и так прилагал много сил, чтобы не сползти по стенке на пол в каком-нибудь темном уголке, плюс ко всему звон в ушах заглушал большую часть речи. Концентрируясь на собственных движениях, больше чем это было комфортно, Дин выскользнул из укрытия и вдоль стены, по большей части потому, что держался за нее, проследовал к дверям пожарной лестницы в конце коридора. Дверь на счастье оказалась незапертой, но лестничные пролеты трех этажей вниз одним своим видом вызывали головокружение. К черту все это. Дин, так и не отпуская стену, отправился вниз, задохнувшись уже где-то на середине пути, словно пробежал пару миль. В груди знакомо покалывало от каждого неосторожного движения. Лишь бы действия лекарств хватило для того, чтобы добраться до их с Сэмом мотеля. Дин понятия не имел, что именно ему кололи, но с этим было легче все эти дни. Что будет дальше, его отчего-то именно сейчас мало волновало. Главное убраться отсюда. Из места, где он ощущал себя таким слабым и бесполезным. Ненужным. Места, которое должно было стать его последним пристанищем. Черта с два. Он должен был умереть в бою, если бы ему дали возможность выбирать. Или в дороге. Пусть это и звучит чересчур в духе сопливых фильмов, но имел он право на некоторое количество сантиментов перед тем как сдохнет или нет? Почти вывалившись из тяжелых дверей пожарного выхода на влажный асфальт стоянки, Дин едва поймал себя рукой за стену и прижался к ней боком в полусогнутом состоянии, чтобы отдышаться и перестать дрожать от перенапряжения. Вот же блин. Раньше он столько пробежал бы в полтора прыжка, даже не сбив дыхание, а теперь стоит и боится закрыть глаза, чтобы, не дай бог, не потерять сознание от слабости. Пара минут, ему нужна всего пара минут. И он будет почти как новый. Он поднял голову и оглядел полупустую темную стоянку. Так, дальше что? Пешком он точно не доберется. Вариант позвонить Сэму отметается сразу, как недопустимый, потому что младший брат выдаст ему лекцию о скудости ума и насильно затащит в больницу обратно. Благо тащить недалеко. Вот бы сейчас Импалу под рукой, но тоже опасно, потому что с такими приступами головокружения доедет он скорее до ближайшей канавы. Недалеко от главного входа в больницу, не смотря на поздний час, мелькнуло желтое тело машины такси, и Дин взбодрился. Вот это идеальный вариант. Он прошелся по карманам джинсов, бумажник все еще при нем. Значит такси. Осталось его поймать. Водитель такси буквально подпрыгнул на месте, когда на капот его машины из-за темного угла здания почти на выезде со стоянки свалился молодой человек. Тот будто споткнулся, пробежав большое расстояние, и оперся двумя руками на крышку капота, заглядывая в салон сквозь лобовое стекло. - Ты что спятил?! - выкрикнул ему таксист, - жить надоело? - Почти, - пробормотал парень и, держась руками за машину, будто вот-вот упадет, добрался по боку машины до задней двери, открыл ее и ввалился в салон, - мне нужно убраться отсюда, вопрос жизни и смерти, - задыхаясь проговорил он, придвинувшись к стеклу, отделяющему пассажирскую часть от водителя. Таксист оглядел бледного, пыхтящего парня, покрытого блестящей в полумраке салона испариной. - Судя по тому, как ты выглядишь, тебе скорее сюда надо, чем отсюда. Ты в порядке, парень? - Просто волшебно, - криво ухмыльнулся внезапный пассажир в ответ, вздрогнув и неосознанно потерев грудь, - Мотель Мидвэй, пожалуйста. - Только с условием, что ты там у меня не помрешь! - на эти слова, парень протянул ему смятую двадцатку. Таксист ухмыльнулся, вот псих. - И да, не блевать! - предупредил он его, перед тем как обернуться к рулю и тронуться. - Заметано, - тихо прошептал Дин и откинулся на спинку сидения, сползая по ней. Он что угодно потерпит, даже вонючее такси, лишь бы добраться до тех, рядом с кем и умереть не жалко. Сэмми и Детка.