Кому легко? Неопытным сердцам. И на словах — глубоким мудрецам. А я в глаза смотрел ужасным тайнам, И в тень ушёл, завидуя слепцам. (Омар Хайям)
Я уже хотел проститься и заняться поиском Верховного мага, который по нынешнему походному времени мог быть в любом конце мира, но Шон меня остановил: – Подождите, Владыка, – в пять шагов пересек комнату и, достав из письменного шкафа свиток, протянул. – Вот. Раньше не получалось созвать Совет. Развернув бумагу, заверенную большой императорской печатью, за подписями всех магов Совета и правящего триумвирата, я с изумлением увидел не совсем то, что ожидал. Это не был стандартный Указ о помиловании. Документ, врученный мне, в подчеркнуто корректной форме констатировал факт снятия всех обвинений с Тирнари тер Ансаби, урожденной тер Сани. Как если бы имела место судебная ошибка. Скользнув взглядом, я обнаружил, что датирован он концом июля, тем самым днем, когда Тирнариэль впервые ступила на землю моей родины. Поймав ироничный взгляд, Шон чуть заметно усмехнулся. Ну нет, я не стану его спрашивать, чья это была идея и как мальчишке удалось убедить господ магов подписать столь странный документ, к тому же датированный ну ооочень задним числом. У меня другой вопрос: – Почему ты отдал это мне, а не ей? – Ей я отдал его еще вчера. Это ваш экземпляр. Третий будет храниться в архиве Совета. Разумеется, леди Тирнари освобождается от необходимости нести трудовую повинность в стенах школы. Но она выразила желание завершить учебный год, а Совет магов за это время должен будет найти ей замену. На мое вполне искреннее «благодарю» лично ему Шон болезненно морщится и все-таки не выдерживает: – Да не за что вам меня благодарить, и вы это знаете не хуже меня. Я свое же головотяпство исправлял. Мог бы эту бумагу ей отдать почти полтора года назад, если бы дал себе труд разобрать суть старого дела и присмотреться к Тин получше вместо того, чтобы корчить из себя великого и милосердного. – Ты не вправе решать это единолично. Речь шла о тяжком преступлении. Вряд ли Совет магов так легко согласился бы даже на помилование, зная Тирнариэль лишь по материалам так называемого «следствия» времен Регенства. Да и ты не мог узнать ее ближе за одну встречу. Одного умения покопаться в мозгах тут недостаточно. Для этого вам надо было пережить то, что вы пережили. Во всяком случае, она любит тебя как брата и благодарна тебе – это уж можешь мне поверить. И я благодарен, тоже можешь не сомневаться. Я мог бы сказать ему, что точно знаю, чья пробивная сила созвала Совет в первый же день, едва императорское трио оказалось в Ларране. Не думаю, чтобы Ранкарра, Лиассина или Грассина пришлось долго уговаривать подписать эту бумагу, но они не весь Совет. К тому же бумагу надо было подготовить по всей форме в трех экземплярах вместо обычных двух да еще провести датой четырехмесячной давности. Последнее обстоятельство позволяло моим детям избежать дипломатических сложностей с Мириндиэлем и в то же время давало право моей жене беспрепятственно расторгнуть контракт со школой, подписанный ранее того времени, как заключенный по принуждению и, следовательно, подлежащий немедленному аннулированию. Ее решение остаться в школе до конца года, таким образом, было только ее добровольным решением, таковым и расценивалось всеми заинтересованными сторонами. Я мог бы многое ему сказать, но вместо этого просто похлопал по плечу. Он дракон – поймет. Тот лишь молча кивнул. На мгновение замер. Потом неожиданно хлопнул себя по лбу и полез в потайной карман плаща, который немногословный Бранн успел повесить в платяной шкаф, прежде чем скрыться за дверью, ведущей в библиотеку, плотно прикрыв ее за собой. – Чуть не забыл! – он протянул мне письмо. – Тин просила передать. – Как она? – я постарался не слишком поспешно схватить драгоценный прямоугольник, скрепленный каплей сургуча. – Здорова. Дежурный вопрос – дежурный ответ. – Я дам знать, когда найду Верховного мага. Шон молча кивнул, на том и расстались.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Помор закончил рассказ, но лицо оставалось напряженным. Он так и стоял, уставясь в угол невидяще и понемногу отпуская картины прошлого, что живо стояли перед его мысленным взором, – освобождался от ощущений, которые добросовестно постарался припомнить, когда хотелось бы забыть. Наконец, чуть заметная морщинка меж бровей разгладилась, и он поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с Верховным магом Конклава, – тот за все время повествования не проронил ни слова. – Это всё, господине. – Благодарю тебя, Бранн, сын Вольги Сухорука, – Лароэль ответил не сразу, задумчиво разглядывая молодого человека. – Ты можешь показать это место? – Да, господине. Лароэль молча кивнул, давая нам минимальное время на сборы. Координат Омты не потребовалось: Шон откуда-то раздобыл параметры места, значительно более близкого к цели нашего путешествия, – небольшой пустоши у основания полуострова Безымянный с западной его стороны, в двух с половиной лигах от родного селения нашего юного проводника. Один за другим шагнув в мерцающую амальгаму портала, мы оказались на пустынном месте, уже присыпанном снегом. Лишь кое-где торчали верхушки кустарничков, упрямо радовавших глаз побуревшей от мороза зеленью восковых листочков и потемневшими, но яркими, словно капли крови, на снегу ягодами брусники. Зимой в здешних местах снегопады были нечастыми, все больше побережник – бешеный, пронизывающий северо-западный ветер с моря, скованного льдом, докуда видел глаз поморского морехода. Наш проводник не выказал ни тени удивления или недоверия, из чего я сделал вывод, что за время недолгого знакомства с господином придворным магом ему уже приходилось путешествовать порталами и испытывать на себе надежность драконьих щитов, способных согреть в мороз и уберечь от ветра, который в этих местах по зиме был особенно неприятным. Да и речь юноши постепенно менялась. Северный говор разбавляли слова книжной речи, почерпнутые из библиотечных досугов, речи учителя и всех, кто так или иначе его окружал. Но мальчишка явно имел врожденный вкус к языку, потому что эти вкрапления не выглядели чужеродными заплатами – наоборот, делали его речь удивительно полной и выразительной, сохраняя в целом северный колорит. Бранн шел впереди, позвякивая инструментом в заплечном мешке. Утаптывал неглубокий снег ногами, обутыми в добротные сапоги-шкурни. Забирал по дуге в сторону раменья, зубчато черневшего на фоне низкого серого неба. Мы с Лароэлем, вскинув на плечи небольшие ледорубы из экипировки гномов-скалолазов, – за ним, отмечая, как тело вспоминает забытый навык ходьбы по снегу, пусть неглубокому, но вкупе с брусничным ковром под ним создававшему некоторую почти болотную вязкость. Шон было поотстал, пробуя на вкус примороженную ягоду, но вскоре нагнал, вскинув на плечо надежный заступ гномьей работы. Ни дать ни взять артель землекопов. В иное время оно бы показалось забавным, но сознание того, куда и зачем мы шли, полнило сердце тоской и нехорошими предчувствиями. На том, чтобы взять инструменты, настоял Верховный маг. Внимательно выслушав рассказ, велел не забыть накопители и быть готовыми не расходовать Силу магии на то, что можно сделать «по-человечески». Шли споро. У самой границы леса юноша остановился, огляделся, что-то прикидывая, и, вскинув поудобнее заплечный мешок, вновь уверенно двинулся, угадывая ему одному известную тропу. Я же почти выпал из времени, остановив внутренние часы, позволявшие безошибочно определять время до минуты. Тоска, какая-то нудная, неизбывная, свинцово давила грудь. Оттого ли, что разлука с Тирнариэль стала казаться вовсе невыносимой после ее письма? Конечно, она старалась писать о том, что радует в однообразных школьных буднях, об успехах сестры и кузена и о том, что очень скоро мы непременно встретимся… Но письмо, которое писала ее рука, говорило мне много больше, чем слова, выведенные знакомым твердым почерком, ибо, как и любой предмет, хранило отпечаток глубинных переживаний создавшего – любовь, надежду, стыдливую, нежную чувственность, как послевкусие сладких безумств, но и – тоску, страх за меня и тяжесть неизвестности. А может, меня томила страшная тайна, которая вот-вот должна была открыться нам. Либо навек остаться тайной той далекой войны. Или я слишком много и часто вынужден был воевать и просто устал?.. Состарился… Тяжело… Внезапно Бранн остановился, как будто напоролся на невидимую преграду. Мы с Верховным переглянулись, и я понял, что и у него сердце где-то в горле колотится. Однако… Теперь я едва ли не впервые в жизни мог на себе испытать, что чувствует человек с грудной жабой, вынужденный передвигаться слишком быстро. Оно не радовало, как и быстрый, поверхностный анализ местности. Меж тем наш проводник зачерпнул снега, обнажив зеленый мох у корней ели, и размазал по бледному, в бисеринках пота лицу. Попытался сделать глубокий вдох и сник. Но тут же встрепенулся, оглядел попутчиков, остановился взглядом на хмуром лице Лароэля, как и я, не сводившего глаз с глубокой, сочной зелени мха, и сказал: – Дальше будет все труднее. Идти придется медленно, – и повел маленький отряд дальше, часто останавливаясь, чтобы перевести дух. А лес не то чтобы редел, но впрямь будто каменел. Деревья, по зимнему времени почти не отличимые от тех, что встретили нас у самой кромки леса, при ближайшем рассмотрении казались базальтовыми колоннами, которым резец мастера по странному капризу решил придать текстуру коры. В какой-то момент мне показалось, что сумерки сгущаются, но время было полуденное, до заката оставалось часа три. Медитативная практика, усвоенная мной когда-то от Верховного мага, позволяла усилием воли очистить сознание от череды недобрых мыслей, сомнений и предчувствий, которые будто вырвались откуда-то из самых темных глубин подсознания, едким туманом заволакивая разум. – Туман, – дракон произнес это почти одними губами, но я услышал и, подняв голову, изумленно остановился. Выше шести-восьми локтей стволы деревьев едва проступали, будто врастая в вязковатое марево, которое и туманом-то в привычном смысле можно было назвать с трудом. Шон поравнялся со мной и остановился, сквозь прищур мрачно вглядываясь в непонятное явление. На осунувшемся, бледном, словно выцветшем лице россыпь веснушек была особенно заметна, но не радовала глаз. Черты, и без того резкие, лишенные правильности линий, будто заострились, усиливая сходство с хищной птицей, а впалые щеки, тени в уголках плотно сжатых губ и круги под глазами делали лицо старше. Лароэль молчал, вслушиваясь во что-то. И наш проводник остановился, переводя взгляд с одного на другого. Потерпи, парень, повремени с вопросами. Я разгреб ногой неглубокий след и увидел то, что ожидал и боялся увидеть. Верховный маг молча кивнул и вновь погрузился в себя. На самом деле мы не слушали, скорее прощупывали и – не находили. С того самого момента, как Бранн предупредил, что дальше будет тяжелее, мы оба вначале бессознательно, рефлекторно, по самой природе своей магии, искали потоки магической энергии, которые пронизывают наш мир, словно кровеносные сосуды, сплетаясь то в правильную сеть, то в причудливое кружево. Зимой в северных землях эти потоки слабеют, но все ж не настолько, чтобы даже Лароэль не мог уловить пульсацию жизни. А между тем, все это время, поглядывая на Верховного, я ловил едва заметную глазу смену эмоций на вроде бы спокойном лице: недоумение, сосредоточенность, озабоченность, тревога. Чуда ждать не приходилось. Мы вновь тронулись в путь, стараясь не глядеть на колыхавшееся над головой густо-белесое марево, застившее и без того пасмурное небо, отчего сумеречный свет, в котором сквозь дымку виделся мир, напоминал полное солнечное затмение. Заметно холодало. Точнее, лишенные возможности черпать силу из природы, мы с Лароэлем вынуждены были очень экономно использовать накопители, дабы поддерживать согревающие щиты, поскольку полагаться на плащи, слишком легкие для Севера, где уже полновластно распоряжалась зима, не приходилось. Шон, похоже, тоже берег резервы внутреннего источника, полагаясь на артефакт, чтобы согревать себя и Бранна. Несмотря на полное отсутствие ветра, холод пробирал до костей. Мальчишка-помор упорно шел вперед, уверенный, как стрелка компаса. И только рваное, сипловатое дыхание да капельки пота на лбу свидетельствовали о перегрузке. То самое место открылось перед нами внезапно, будто выплыло из молочной дымки – не то поляна, не то опушка, окруженная местами поваленными, местами застывшими, как мегалиты, окаменевшими стволами. Темные, они и впрямь казались черными, будто обожженными пожаром. Бранн остановился, переводя дух. Окинул взглядом открывшееся пространство, размеры которого различить в дымке было трудно, – будто впервые видел, а может, просто сравнивал с тем, что хранил в памяти с отрочества. – Пришли, – сказал скорее самому себе, подводя итог сверке. Мы еще стояли в звенящей тишине, глядя, как клубится призрачный туман над юдолью смерти, не знавшей ни дождя, ни снега, ни ясного солнечного света, будто и не было это место частью нашего мира, потому что нет в нашем мире места, где бы не было жизни, хоть какой. А здесь ее не было. Облеченное в материю Небытие – вот что это было. И только легкая, нитевидная пульсация за гранью чувствительности, такая слабая, что я и сам себе не верил. Вдруг Лароэль отделился от нашей компании и двинулся вперед, туда, где за дымкой что-то едва различимо чернело. Он был уже шагах в десяти от нас, когда мы, наконец, пришли в себя и последовали за ним. И тут Верховный маг опустился на колени, уронив ледоруб; тронул ладонью седоватый ворс, по которому мы шли, и замер, будто к чему-то прислушиваясь. – Белый могильный мох, – пробормотал едва слышно. – Совсем белый… Бранн кивнул. Он рассказывал об этом и теперь вопросительно смотрел на эльфийского мага. А тот – на меня. – Пять веков, – я пожал плечами. – Вы о чем? – Шон тоже опустился на колени с любопытством разглядывая естественный ковер, устилавший это место. – Три, четыре, пять… – Лароэль задумчиво гладил мох, как шкуру животного. Шон молча переводил взгляд с меня на Верховного, ожидая пояснений. – Это могильный мох – так его называют северяне, – Лароэль размял в пальцах частички бело-седого покрова. – В нашем эльфийском эпосе его называют «саван земли». – Да, помню, – кивнул дракон. – Но я никогда не думал, что это растение. Всегда считал, что это поэтическая метафора или некое явление природной магии. – Явление магии – это первопричина. Магическое воздействие может перекрыть реки Силы, и тот несчастный клочок земли, где это произошло, начинает умирать. Земля еще какое-то время по инерции может сопротивляться смерти, растрачивая собственный резерв, но все, что она в состоянии взрастить, – этот мох. Поначалу он глубокого, сочного темно-зеленого цвета, ковром укрывает засыпающую могильным сном землю. Но постепенно, взяв последние крохи жизни, начинает умирать и он. Даже по меркам магов это происходит долго – не год, не десять и даже не сто лет. Спустя век он все такой же, разве чуть светлее. Спустя два – подобен молодой листве. Спустя три – бериллу, спустя четыре – листу бересклета, словно подернутому сединой. А спустя пять столетий – савану. Придет время, и он обратится в камень, подобный морским кораллам. Бранн, все это время не сводивший взгляда с эльфийского мага, открыл было рот, но тут же закрыл, так и не проронив ни слова. – Вот именно, – Шон тронул ученика за плечо, безошибочно угадав его мысли. – Ну почему я раньше-то не заметил? Тогда еще… – Другое вас с дружком тогда занимало. Да и не всякий с первого взгляда поймет, что мох это один и тот же, как не всякий в мумии опознает юношу, которого знавал во цвете лет, – Лароэль построжел лицом, поднялся, прихватив ледоруб, под тяжестью которого мох даже не примялся, и двинулся к тому, что темнело почти посреди этого странного места, исполненного какой-то пронзительной, щемящей грусти. И будто кто вел в душе мелодию – не то колыбельную, не то заупокойную. Эта земля умерла. Нет, она умирает и ныне. Словно круги по воде, растекается смерть. Крадучись, точит, как ржа, свои расширяя владенья. Что же случилось с тобою, мой мир? Чем ты болен? Как исцелить тебя?.. Камень так и стоял, и руны были словно вчера начертаны. В какой бы книге ни увидел юный помор то, что воспроизвел по памяти, как умел, орудуя ножом, сделал он это точно: древние рунные знаки, скрещенные мечи клинками вниз... Камень был не особенно большим, хотя, конечно, и его двум измотанным и потрясенным мальцам дотащить была задача. Оставалось лишь отдать должное могучей природе здешних людей. Даже сейчас Шон с Бранном не без труда сдвинули его с сторону. Лароэль меж тем стоял недвижим, уйдя в себя совершенно, будто слушал или пытался расслышать что-то в себе самом. Потом, очнувшись, поднял руку, принуждая слой мха и верхний слой земли сдвинуться, обнажая захоронение. Шон, подключился немедля, но тут же замер, а до меня донесся глубокий предостерегающий рокот. Лароэль тоже застыл, вопросительно глядя на дракона и на меня, совершенно справедливо почувствовав, что мне известно больше, чем Верховному. Да, мне известно. Этот рокот я слышал не раз, когда приходилось видеть драконов детей и их придворного мага. И не узнать голос обычно весьма ироничного существа я тоже не мог. Только сейчас в нем звучали неподдельная тревога, непонимание и... страх. Последнее было слишком необычно, но сомневаться не приходилось. И тут мне пришло на ум то, что должно было прийти раньше: я могу не только слышать и чувствовать, но и видеть иначе, чем привык. Тирнариэль учила меня этому, как я учил ее использовать в полной мере Дар Лоо’аллен. Получилось не сразу. Пришлось представить, что эта земля – больной, который нуждается в помощи, а я – Целитель, нашедший источник ее недуга. Мир реальный слегка поплыл, открываясь истинному зрению иначе, чем мог видеть кто-либо из моих спутников, будь он драконом или эльфом. В неожиданно сгустившемся сумраке на месте, где под тонким слоем земли скрывалась страшная тайна тех лет, я увидел застывшую воронку темной энергии, из центра которой слабым квазаром сияло, обволакивая это место, словно стазисным куполом. Сумрак расползался вширь по спирали, как расходятся круги по воде. Слабея, терялся за границами этого места, слабо трепеща, как марево над камнями мостовой в знойный день. Это было место зияния, но не обычного, к которым мы уже порядком привыкли, если такое вообще возможно, а неизмеримо более страшного, чего я умом постичь не мог, как не мог бы и внятно объяснить, но чувствовал, как если бы здесь находилось место прорыва в мир кромешный, страшный самим своим равнодушием к жизни, полной противоположностью ей. Однако и жизнь здесь была, никак не питая природу. Слабыми ручейками едва заметно сочилась в темном сгустке воронкой застывшего сумрака, и каждый из нас был невольным донором этой силы. – Нейли, в чем дело? – Лароэль тронул меня за плечо, понуждая отпустить план за планом, постепенно выходя из транса. – Нам нельзя их трогать, – произнеся это, я почувствовал внутреннее облегчение и уверенность: да, это так. Еще с минуту ушло на попытку передать обоим магам, то что увидел сам. Судя по удовлетворенному рыку и тревожному всхрапыванию, увидели не только они. – Но я должен... – чуть слышно произнес Верховный маг. – Да, мы откроем. Но трогать не станем, – Шон вопросительно взглянул на меня – я кивнул. ...Они лежали там, все семеро, на века вмерзшие в глыбу льда на границе двух миров. Мы никогда не узнаем, как им это удалось. Так ли, как в древних легендах Времен изначальных, или иначе? Разрыв ткани миров, опасное зияние – вот что заставило отряд изменить маршрут, следуя за течением реки Силы, внезапно, как нерв, передавшей сигнал запредельной опасности. Какая бы сила ни предприняла попытку прорыва, к вторжению викингов она имела весьма опосредованное отношение. Эроэлю и шести магам моей земли удалось почти невозможное – замкнуть на себя потоки Силы, питавшие эту землю. Вопрос о том, чтобы выжить, даже не стоял: посмертные стражи – таков их удел, веками пребывать между жизнью смертью. Должно быть, они надеялись, что здешняя земля, как в древней легенде, со временем залечит раны, оплетая кружевом иных потоков до срока почившее место и даруя долгожданный покой тем, чья жертва была неизмеримо выше, чем жизнь, отданная в бою. Но земля Севера слишком скудна и сурова. По крохам сочась и питая жертвенный щит стражей, она лишь отдавала по каплям то немногое, что имела отдать. И умирала с годами пядь за пядью вкруг этого места – так тлеющий пожар медленно съедает торфяники, оставляя незримые зияния в недрах болот, готовые поглотить жаркой пастью неосторожного путника. Лароэль молча смотрел в глаза брата – не мертвые и не живые, и я знал, нет горше муки, чем сознавать необходимость такого выбора и не уметь ничего изменить... В полном молчании саван земли скрыл место великой жертвы. И камень, хранивший начертанное поморским отроком, встал на свое место. Поодаль остались лежать ледорубы, заступ и мешок с иными инструментами – памятник бесплодным надеждам вернуть наших братьев родимой земле. Сил оставалось лишь самим вернуться налегке. Я же не переставал удивляться тому, как двум мальцам когда-то удалось то, что удалось. Обратный путь показался короче, лишь глаз отмечал, как редеет туман, как тут и там под слоем сбитого снега становится ярче, насыщенней мох. Ветру брусничной пустоши, зло взрывавшему снег метельной поземкой, обрадовались, как дыханию жизни. И чуть сладковатая на морозе брусника приятно освежала рот. Смеркалось. Говорить не хотелось. Накопители, сняв с себя, отдали Шону, которому предстояло сотворить портал в Омту: дальше не хватало сил. А оказавшись на самой окраине шумного портового города в дельте судоходной реки Дивны, бравшей начало в Тихом озере, мы вполне доверились Бранну, который знал здесь каждый уголок. Он и привел нас в небольшой довольно уютный трактир, с хозяином которого недолго вполголоса говорил о чем-то. После чего молодая поморка из тех, о ком местные говорят «кровь с молоком» и до коих мой старинный друг Гвойрин большой охотник, спешно вытерла дальний стол у окна и застелила льняной вышитой скатертью. Едва мы сели, перед нами появились щедрые мисы с густыми мясными щами, от души сдобренными чесноком и шкварками, горшочек сметаны, в который, как в масло, была воткнута ложка, да добрых полбуханки душистого ржаного хлеба. А к тому немалый кусок копченого окорока, миса с квашеной капустой и огурцами местного посола, полотуха[1] соленой семги, брусничный взвар в кувшине и, как водится, штоф местного самогона наподобие «Гномьей слезы». В трактире было полно народу, но даже относительно слабых чар отвлечения хватило, чтобы ни один из посетителей не обращал внимания на довольно примечательную компанию, в которой двое при ближайшем рассмотрении чистые «нелюди». Шон, верно оценив щедрость угощения, отошел расплатиться заранее, а заодно принес ключи от комнат, в которых нам предстояло заночевать. «Свой в доску», он удивительно легко расположил к себе хозяина, который, конечно, узнал в нем человека книжного, однако ж перед обаянием не устоял, рассудив, что и книжники бывают не распоследними людьми. Ели молча. В полной тишине, по обычаю не чокаясь, в три глотка осушили поминальную чарку – единственную за вечер. Лароэль первым нарушил молчание, прежде накинув полог тишины и тем самым отгородив нас от шумного многоголосия вечернего трактира да и нам позволяя беседовать без опаски быть услышанными: – Скажи-ка мне Бранн, сын Вольги Сухорука, в твоем роду маги были? – Нет, господине, – юноша выглядел искренне удивленным. – Я бы знал: такое у нас не скроешь. – А сколько поколений предков тебе ведомы? Парень задумался, прикидывая, потом ответил: – По отцовой линии пять, по материнской – восемь, спасибо деду. – Выходит, века на полтора-два. Для человека срок немалый, – затем добавил задумчиво: – И все это время магов на твоей земле не жаловали. Бранн пожал плечами, признавая очевидное. Но, помолчав, ответил, глядя в глаза Верховному: – Не все поморы магов не жалуют, господине. Те, кто бывали в иных землях и видели многое, иначе разумеют: всякого надобно по делам судить – и мага, и простого человека, волшебства не ведающего. Вот хоть дед мой покойный – он и с магами знался, и от них добра немало видел, – щеки парня вспыхнули румянцем, как если бы говорил он что-то вовсе непотребное по здешним обычаям, но Бранн продолжал, чуть с большей горячностью: – Дед баял, его самого однажды ведьма вылечила. Девчонка совсем, матушки моей года на полтора-два постарше была. Осиротили ее злые люди – мать огнем пожгли, а она спаслась да к их обозу-то и прибилась. И ведь не озлобилась. Деда на ту пору скрутило: он, как многие рыбари, с молодости морем застужен был. А та девчонка вылечила, да не его одного. Дед-то думал, на время облегчение ему вышло, и за то был благодарен. Ан нет, с того раза навсегда забыл о былых хворях. Кабы легошная его восьмидесятилетнего не подкосила, небось, и по сей день жив был бы. Порной[2] был, иным не чета, и ту девчонку часто добрым словом поминал. Помор замолк, видно, вспоминая покойного деда, от которого слышал немало историй. Я же не сводил с него взгляда, боясь поверить очевидному. Вот ведь как бывает. Лароэль тоже молчал, потом спросил как бы между прочим: – А что, в дедов дом наведаться не хочешь? Парень насупился, но все же ответил: – Не дедов он боле. Давно уж там тетки Милёны муж в хозявах. Мне дедом книги были отписаны, он их за бóльшую ценность почитал, недаром тетка их продать думала... Да не сберег я дедово наследство. – То есть как? – Шон изумленно вскинул брови, отчего еще больше стал похож на удивленную птицу. – Куда ж ты их дел? – Мачеха пожгла, – парень покаянно опустил голову. – Как это «пожгла»? Почему?! Помор вздохнул, ответил нехотя и не сразу: – Этой осенью, как из моря возвернулись, я тяте в ноги поклонился. Так, мол, и так, отпусти – учиться хочу. Тятя поначалу не поверил, что такая блажь мне в голову торкнула. Потом осерчал: «Нешто мало тебе моего учения? Еще год-два, и первым кормщиком на всем Севере станешь. А кто ты в чужой земле? Кому там нужен? Род наш позорить никчемностью своей?» Шибко осерчал. Я ему объяснить хотел… – Небось, про крылья? – Шон не сводил глаз с ученика, а тот лишь кивнул. Потом ответил: – И про крылья, и про железом шитые лодьи, коим льды не страшны, и много еще про что... Тятя и слушать не стал, малахольным обозвал. Оно и понятно. А ночью я их с мачехой разговор подслушал. Она ему женить меня присоветовала. Мол, как привяжется к бабе, так всякую блажь и позабудет. Она и невесту мне уж присмотрела. Одно только и осталось, что сговорить да огласить, а там и день свадьбы можно назначать. От оглашенной невесты уже не сбежишь: большой то девке позор был бы. На такое только совсем уж негодящий пойдет. – И ты решил податься в бега, не дожидаясь оглашения? – Решил. Да пока котомку тайно собирал, думал, как отцу грамотку написать, чтобы он понял и сердца на меня не держал, да куда податься, ведь обоз-то еще не скоро, а большаки у нас по осенней распутице сами, небось, знаете… В общем, не уберег я дедово наследство. Эх, кабы знать… Пока тяти дома не было – по делам уезжал, может, сговаривать невесту, – мачеха книги-то и пожгла, рассудив, что вся моя блажь от них, а тятя мне в той блажи мало не потакает себе же да и мне во вред. Знала, тятя дедовых книг коснуться не позволил бы, дед же ему вместо отца был. Да и сам он к доброй книге завсегда с почтением. Вот и дождалась своего часа, когда за руку никто не схватит. Токмо две книги и остались – те, что при мне были, – голос дрогнул – Бранн замолк. Помолчал и продолжал уже ровно и спокойно, будто и не о себе: – В ту ночь я и убег. Тяте грамотку покаянную оставил. Дружка моего верного, с коим вместе ходили на то самое место, попросил в долг. Он мне и переночевать предлагал, да я не остался. К деньгам мне коня мало не оседлал, чтоб до Омты добраться. Еле отговорил его. И то ведь, конь больших денег стоит, а у них с женкой летом сынок народился… Да и толку от коня по нашим осенним бездорожьям не много. А вот добрый лук, стрел с дюжину да охотничий нож я у него взял: мало ли, какой дикий зверь встретится. Шкурни он мне добрые спроворил, зипун... Словом, распрощались мы как побратимы, и пошел я в Омту пешком. А дальше вы знаете. Шон, наверное, и впрямь знал. Эту часть своей истории мальчишка успел ему поведать. Да и нам с Лароэлем нетрудно было угадать, как юный кормщик попал из Омты в Китовый Киль. – И все же как ты место то нашел, если не маг вовсе? – Лароэль испытующе смотрел на молодого помора. – Говорил, будто вело тебя что? И голос ты слышал, и будто сияние видел? – Видел, господине, и слышал. Только, разумею, магом для того быть не надобно. Мы, рыбари, ведь только кормимся морем, а живем на земле. Она нам мать, как и вам. Что ж тут особенного, коли мы ее чувствуем и слышим? Может, тому какой физический закон есть? О том покуда не ведаю. Только я так сужу: чтоб родную землю слышать и розуметь, волшебство ни к чему.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Расходились поздно. Я так и не поговорил с Шоном о природе зияний в Запретных горах. Да пока не до того. Надо было осмыслить, что мы обнаружили здесь. А там, глядишь, и другое станет понятнее. Оказавшись вдвоем в небольшой комнатке для постояльцев, мы с Лароэлем какое-то время молчали каждый о своем. Он первым нарушил молчание: – Вот уж не думал, Нейли, что в этом мире может быть что-то, способное меня по-настоящему потрясти, поставить в тупик или хотя бы удивить... Нет, я не о тебе. Ты действительно можешь видеть и понимать то, что недоступно мне, – это Дар твоей наари, и это я могу понять, хотя, признаюсь, оно больше похоже на ожившую легенду. Но этот мальчик? Он совершенно определенно не маг, однако удивил меня. А ведь я прожил десятки таких жизней, какую он, возможно, способен прожить по милости богов, и думать не думал, что чего-то не понимаю в обычных людях. Однако – не понимаю. Передо мной прошла добрая сотня их поколений, и порой мне казалось, что люди – это такая разновидность насекомых. Живут мало, магии в большинстве своем не ведают и боятся, слабы и слишком поглощены заботами своего муравейника. Углебаются в инстинкты самые животные, самые низменные, в страсть к выживанию, в желание длить свое никчемное существование в сытости и довольстве, чтобы спустя ничтожно малый срок сойти в могилу и быть забытыми навеки. Да, иные их инстинкты перерастают в чувства, и тогда ими движут любовь, дружба, материнское чувство или патриотизм. Но могут ли они знать полно и ясно, в каком чудесном мире живут? Разве есть дело червю до величия вселенной? Его забота – удобрять землю и самому в свой час стать удобрением. Я думал, что не презираю их, скорее жалею – таких смешных, таких никчемных... А этот мальчишка перевернул мой привычный мир. – Бранн – необычный человек. – Так ли? Да, он способнее многих. Может, быть, даже гений, каких мало. Но в нем ли дело? Разве его дед не достоин уважения? Разве жил, движимый лишь желанием выжить? Разве не внятна нам боль его отца? Мальчик и к мачехе своей не питает вражды. Она лишь хотела всеми средствами привязать пасынка к земле предков, чтобы сохранить покой мужа, которого любит, преемственность традиции, дела. А его друг? Разве не готов он был отдать то немногое, в чем, как мне казалось, люди видят ценность, ради друга?.. Вот и выходит, что-то не понимал я о людях, Нейли. Что-то очень важное. Может быть, самое главное. Я молчал, сознавая, что мне нечего возразить. А Лароэль продолжал, будто бы и не ко мне обращаясь: – Долгие годы я искал брата и – не находил следа. Я не слышал его зов. А этот помор услышал. Понимаешь? Он, а не я! Хоть и сам того не разумеет. Насколько проще бы мне было, если б мальчишка был магом, хоть чуть-чуть! Это сохранило бы мир моих иллюзий. Вот я и думаю, а что, если Эроэль и его воины знали об этих людях что-то такое, что лишь теперь приоткрывается мне? Ради них, ради их земли, чужой, холодной и суровой, он сделал то, что сделал. А я бессилен даже забрать его и его воинов отсюда, предъявить свои смехотворные права хотя бы на останки тех, чьи души мне не дано понять до конца. – Он сделал это ради всех. Ты же понимаешь, что подобный прорыв не привычное нам зияние. Оно способно было уничтожить весь наш мир, не только Северные земли. – Да, это так. И всё же... Я так долго парил, созерцая свысока и думая, что мир подо мной состоит из насекомых, чья жизнь примитивна и пуста. А пусто было мое холодное, бесконечное небо... Он опустил голову на скрещенные руки и замолчал уже надолго. За окнами злым ветром выла ночь. Было грустно и в то же время покойно, если бы не предчувствие, что все происшедшее неслучайно и нам еще предстоит вспомнить о Проклятом месте полуострова Безымянный.