Бой безвестный, о котором Речь сегодня поведем, Был, прошел, забылся скоро... Да и вспомнят ли о нем? (Александр Твардовский «Василий Тёркин»)
К началу ноября стало очевидно, что северная часть Гномьего хребта относительно безопасна на ближайшие месяцы, поскольку из-за морозов иммунные к магии твари, довольно теплолюбивые, вынуждены были искать прибежище южнее, а попытки орков проникнуть здешними горными путями Хозяйка пресекала: драконьи патрули, случалось, видели следы недавних обвалов. Несмотря на раннюю зиму, цитадель Китового Киля продолжала строиться. Осеннюю распутицу приморозило, и, хотя санный путь еще не стал повсеместно, каменотесы получали первоклассную скальную породу по суше. Морем, еще не скованным льдами, перевозить было опасно: по осени частенько штормило. Зато и сторожиться внезапного нападения викингов в такие дни не приходилось. Когда же море ненадолго успокаивалось, в небо поднимались драконьи патрули, зорко следившие, не покажутся ли вражеские драккары. Некоторая часть патрульных также осталась на Севере. Основные же силы были частично переброшены южнее и рассредоточены по линии Турршетх – Даршенг – Харрштенбак, усилив таким образом тамошние патрули и отряды гномов и эльфов, сдерживавших проникновение на территорию Империи иммунной к магии нечисти. Но наибольшую тревогу вызывал участок границы с зарифами, перекрыть который было невозможно по дипломатическим соображениям. В свое время Империя заключила договор с вождями зарифских племен, приняв на себя обязательства в случае нападения орочьих орд дать защиту и прибежище мирным кочевникам и торговцам, а те, в свою очередь, – не оказывать содействия оркам, не заключать союзов и ставить в известность власти Империи не только об актах агрессии, военной или магической, со стороны загорских степняков, но и о любых их подозрительных передвижениях или действиях. Однако годы шли, вожди менялись, а договоры истирались в памяти преемников, далеко не всегда готовых блюсти преемственность и в политике. Со временем долина Трехгорья, несмотря на пристальное внимание к ней трех граничащих держав – Империи, Тер-Шэрранта и Подгорного царства, – стала, по данным нашей разведки, тем самым слабым звеном, местом проникновения малочисленных, но весьма мобильных диверсионных групп, во главе которых стояли маги-шаманы, способные принимать любой облик – мирного зарифского торговца, простого горожанина, религиозного проповедника. Черные алтари в Запретных, Гномьих и даже Драконьих горах, гильдии убийц, орудовавшие в городах, иммунные к магии твари, облюбовавшие горные ущелья, плато и перелески, – таков был печальный итог регентского безвременья. С тех пор минуло пятнадцать лет, многие очаги опасности удалось ликвидировать, но корни, пущенные в земле Империи, оказалось не так легко выкорчевать. То там, то тут поднимал голову скрытый враг, а мы часто только и могли, что бить по хвостам. Попытки усилить досмотр на границе давали мало результатов. Каждого торговца не станешь подвергать ментальному сканированию, да и черного мага так просто не поймаешь. Надо будет, он степной птицей, скользким полозом обратится, легко отдав на расправу лишенных воли слуг Пожирающего и зная, что в землях Империи найдет им замену. И по всему выходило, в случае полноценной войны сражаться все же придется на два фронта. С этими невеселыми мыслями я провожал закатное солнце, медленно таявшее на пиках Запретных гор. По ту сторону изогнутого подковой хребта, в далеком Марен-Каре, мои старшие внуки. Дети, воспользовавшись краткой передышкой, улетели в Ларран, где их ждали Ринон и текущие государственные дела. Здесь, на пересечении путей, в шумном Кердыке, разместилась временная ставка, о чем обывателю говорит лишь непривычно большое для торгового города количество воинских патрулей. Впрочем, местных это, кажется, нимало не волнует. К виду воинов в приграничье все привыкли. Как привыкли к патрулям в небе над Драконьими горами. Не смущает их и расовая пестрота. После Севера, с его настороженностью по отношению к «нелюдям», это кажется странным. Торговцы – народ без предрассудков, много чего на своем веку повидавший. На базарной площади в торговых рядах и орков можно встретить. Торгуют выделанными кожами и изделиями из них – конской упряжью, поясами, мягкими сапогами, одеждой. Поодаль старый орк с сыновьями продает воспитанных в неволе степных соколов для любителей охоты. Но сейчас мысли мои не о них. Там, далеко, у Северного моря, за стенами «Нарвала» меня ждет любимая. За окнами воет метель. А она плетет косу. Глядя на языки пламени в очаге, поет протяжную северную песню и думает обо мне... Тяжелые шаги друга я услышал издалека. Он вошел, привнося легкий запах душистого табака и трудового пота, улыбнулся, сквозь прищур глянув на заходящее солнце: – Вот ты где. Все о делах наших скорбных кручинишься? Я неопределенно пожал плечами. Гвору не надо было объяснять, он и так все понимал. – Ох, и надоели же эти кошки-мышки! Зверинец этот – то там вылезут, то тут. И войны вроде нет, и мира. Шебуршат, что мыши в подполе. И споймать не споймаешь, и спать не ляжешь – того гляди дыру прогрызут. А где – кто ж ведает? И конца-краю тому не видно, – он сел, с наслаждением вытянув ноги. – Да уж… – Дальше-то что? Ну, передавим мы весь этот зверинец… – Третьего дня драконий патруль обнаружил алтарь в Запретных горах. Судя по останкам, душ двадцать на нем в жертву принесли, – другу я мог сказать о главном, что не давало покоя. – В конце минувшей весны патрульные прочесывали тамошние места – все было чисто. И это после того, как спецподразделение эльфийской разведки уничтожило группу во главе с темным магом в окрестностях небольшого селения в двадцати лигах к северо-востоку от Бердена. Вот тебе и зверинец. – Брыхово… – с этим вердиктом трудно было не согласиться. – Правду говорят, нет хуже зверя, чем тот, что о двух ногах, – Гвойрин потер лоб и закончил: – Запирать надо зарифскую границу. – Нельзя. У Империи с зарифами договор. – Ну, тогда границу зарифов с орками. – Нет ее. А и была бы – вполстепи стену возвести предлагаешь? Прямо сейчас и начнем? – Да уж, продал дом, купил ворота – начал запираться! – То-то и оно. – Значит, усилить приграничный гарнизон. Горными ущельями они не пройдут: Хозяйка не пропустит, так что смысла нет держать вдоль хребта большие силы, – не сдавался Гвор. – Хозяйка и прежде орков не жаловала, – я вздохнул, но правда есть правда: – Однако же тридцать лет назад, ты помнишь, они прорвались ущельем. И прежде прорывались, и после. Кабы за орками не стояла сила темной магии их демиурга, с которой и Высшим приходится считаться… Вот это-то меня и беспокоит. Они не пускают в дело магию для открытых боевых действий, но явно провоцируют ввязаться в войну. Действуют тайно, у нас в тылу, одновременно шебурша на границах. – Нарываются, – авторитетно кивнул Гвойрин. – Да только не выходит по их. – Именно. Промыслом светлых сил летняя провокация в Арнегастхольме не удалась. Вместо того чтобы втянуть союзные державы в войну, которая была бы неизбежной, погибни юный имперский вельможа во время дипломатического визита, слуги Хашурга допустили промах. А точнее, в механизм интриги попала крохотная песчинка – самоотверженная девочка, готовая рискнуть и спасти его ценой немыслимой. Как результат, юноша выжил. Остров же был превращен в безжизненное плато, у викингов произошел раскол, и часть их, опытных воинов-мореходов, попросила убежища в Империи, готовая встать на защиту северного побережья. – Ну вот! – друг решительным жестом выбросил руку вперед и вверх дланью, словно призывал небеса в свидетели. – Правильно наши говорят, Хозяйка не выдаст – и тролль не схарчит… Или схарчит? Слушай, Нель, вы ж, остроухие, у нас книжники, филосóфы. Ну скажи ты мне, каково соотношение свободной воли к произволу богов в делах наших скорбных? Небось, не больше, чем угля к железу в подгорном булате? – Может быть. Только и такой мизер при правильной закалке позволяет гнуться да не ломаться. А легируй малой толикой надежды – и не сломать такую душу ничем. Гвойрин помолчал, поскреб бороду, потом сказал, вроде и не ко мне обращаясь: – Я вот все думаю, а что б Высшим-то промеж собой самим не разобраться. У них, небось, лучше нашего вышло бы? Я пожал плечами: – Может, и так. А может, и нет. А ну как при таком раскладе весь наш мир в труху обратился бы? Нет, друг, в том, видно, и Промысел, чтоб мы сами разобрались. Или хотя бы попытались. Он все смотрел на меня выжидательно. Но у меня не было ответа. Может, я и книжник, только не на все вопросы найдешь ответы в книгах, нами же писанных. Понимать промысел Высших надо особый Дар иметь, у меня его нет, и Гвор это знал. Наше молчание прервал деликатный стук в дверь. На пороге стоял командующий местным гарнизоном Лизандрр тер Урргат. На протяжении последних тринадцати лет он совмещал посты военного наместника Короны в здешнем приграничье и градоначальника города-крепости Кердык. Собственно, этот замок и был его, так сказать, официальной резиденцией. Еще весьма юный для дракона, почти ровесник моему сыну, Лизандрр был опытным воином и, как выяснилось, неплохим государственным администратором. Во всяком случае, шумный город на пересечении торговых путей в его правление ничем не напоминал пограничную крепость, хотя таковой, по сути, и был, держа в подчинении небольшие крепости-заставы вдоль границы по обе стороны от Зарифского тракта, готовые в любой момент первыми принять зарифских беженцев и встать на пути орочьей орды. Полковнику тер Урргату приходилось балансировать, блюдя интересы многочисленных торговцев, ремесленников и землепашцев, и в то же время оставаться стражем юго-восточного порубежья. Увы, при таком раскладе обеспечить непроницаемость границ для черных магов было выше его сил. По-военному кратко кивнув в знак приветствия, он доложил: – Владыка, я получил известие, что герцог Дейл прибудет нынче к полуночи. – Спасибо, полковник. Он так же коротко кивнул и вышел. Гвойрин вопросительно поглядел на меня, пришлось пояснить: – Мне надо переговорить с Шоном. Но это подождет до утра. Судя по всему, «прибудет к полуночи» означает, что летит своим ходом, точнее своим Мраком, а не перемещается порталом. Вот и приходится предупреждать патрули и гарнизонное командование. Пусть выспится, утром переговорим.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Мой путь лежал в замковую библиотеку, а точнее в небольшие покои близ нее, которые сообщались дверью с книгохранилищем, служившим еще и кабинетом. Дверь оказалась приоткрыта, и я вошел. Небольшая комната была залита ярким утренним солнцем, бившим в чисто вымытые окна. В помещении царил такой идеальный порядок, что в первое мгновение я подумал, будто не туда попал. Солнечные зайчики, рожденные отражением света в натертом до блеска паркете, играли на раздвинутых шторах, на покрывалах двух идеально застеленных кроватей у противоположных стен. А за столом, погруженный в чтение, сидел незнакомый человек с копной соломенно-русых волос. Именно человек, без тени магии, как я успел между делом отметить. Неслышная поступь эльфа его не потревожила, и дверь, старательно смазанная, не скрипнула, вновь притворенная моей рукой. Некоторое время я с интересом разглядывал незнакомца, строя догадки, кто он и как мог сюда попасть. Наконец, деликатно кашлянул. Парень – а это оказался юноша богатырского сложения, еще не успевший заматереть, с гладкими по-мальчишески щеками и правильными чертами, выдававшими в нем северного помора, – вскинул голову и тут же удивленно поднялся. – Доброе утро, – я счел за лучшее поздороваться первым и до времени не представляться, чтобы не смущать незнакомца, а то чего доброго от него и разумного слова не добьюсь. Однако, судя по всему, опасался я зря. Парень ответил мне с вежливым полупоклоном, исполненным достоинства, а не холопского подобострастия, спокойно и без вызова, затем в свою очередь окинул меня быстрым, цепким взглядом. Моя персона вызвала его живейший интерес – аура полыхнула лазурью и золотом, однако лицо он держал превосходно. – У меня дело к герцогу Дейлу. Могу я его видеть? – Он ушел, господине, с час тому назад, – ничто в манере юноши не напоминало вышколенного секретаря высокопоставленного государственного сановника, но отвечал он спокойно и четко. А если вспомнить, сколь мало сам Шон напоминал этого самого сановника, они, пожалуй, как нельзя лучше подходили друг другу. – Господин маг обещал вскорости возвернуться. – Я его подожду, – и, спохватившись, что это могло прозвучать слишком властно, вызвав до времени ненужные подозрения, добавил: – Не помешаю? – Нет, – парень чуть замялся. Было видно, что в услужении он никогда не был, хотя, судя по тому, какой порядок здесь навел, малый хваткий. От меня не укрылся взгляд сожаления, который незнакомец кинул в сторону открытой книги. О как хорошо я понимал его чувства: мой визит оторвал юношу от интереснейшего занятия. И страсть как захотелось узнать, что же читает этот простолюдин столь увлеченно? Раскрытый примерно на середине фолиант по виду был немалым. Мой вопрос его не смутил, скорее наоборот. Он уже смирился, что почитать в присутствии незваного гостя не сможет, идея же совместить необходимость чем-то развлекать меня до возвращения хозяина и поговорить об интересной книге ему показалась очень удачной. Аура этого человека горела такой чистой лазурью, что я с облегчением понял: об этикете можно забыть. – Это «Хроники времен Императрицы Рамин. Северная война». Господина Кирдара тер Фирта сочинение. Я нехотя поморщился. Кирдар тер Фирт, родившийся спустя два с половиной столетия после окончания войны с викингами, был неплох в своем ремесле, то есть весьма точно помнил даты и события, почерпнутые им из того или иного источника, и умел выстроить их в хронологической последовательности. Однако и близко не обладал особым даром чувствовать живой нерв истории, побуждающий докапываться до истины, не давая загнать себя в плен мифов, идеологических схем и умело надерганных фактов. Зато сей почтенный мэтр как никто другой мог эти мифы создавать, умел воспеть сильных мира сего, обладая неподдельной искренностью верноподданических чувств и заражая неокрепшие умы патриотическим пафосом. А мы, владыки, что греха таить, частенько так падки на лесть, когда она от сердца, исполненного горячего желания возвести нас на пьедестал и едва ли не молиться на нас. Словом, там, где под гнетом тенденциозности, а порой и незнания проседала история, плечо ей подставлял поэтический вымысел. И звенели кимвалы, славословя Великую Рамин, которая действительно была личностью столь же неординарной, сколь и неоднозначной. Как и все мы, на чьих плечах бремя власти. Но, так или иначе, «Хроники» лорда Фирта за минувшие два века тиражировались больше иных исторических сочинений, легли в основу учебников и создали базу немалому числу имперских мифов. Неудивительно, что в здешней библиотеке его многотомный труд стоял на видном месте, откуда этот северянин и позаимствовал полупудовый фолиант. – И как, нравится? – я глянул на страницу с дивно изукрашенной буквицей, начинавшей главу, и приготовился услышать похвалу из уст неискушенного читателя: что бы я ни думал о Фирте-историке, он был одаренным сочинителем – зачитаешься. Однако, вопреки моим ожиданиям, парень молчал, сосредоточенно перекатывая что-то в голове, и я на мгновение пожалел, что не могу с такой легкостью, как драконы, читать мысли, не создавая дискомфорта тому, кого читаю. Но тут он поднял взгляд, и мне впервые довелось так близко увидеть его глаза – серые, чуть впросинь, как северное небо: – Не ведаю, – и в ответ на мой удивленный взгляд пояснил: – Оно складно пишет господин придворный историк, да только, я розумею, правды в том не много. Потом будто спохватился, что дал маху, отзываясь так о труде уважаемого человека, и стал пояснять, заметно волнуясь, однако стараясь не сбиваться с мысли: – Я о другом судить не могу, не учен покуда. А вот тут, поглядите, – он раскрыл книгу на странице с закладкой. Там была карта на полный разворот, и, взглянув на нее, я почувствовал, как внезапно перехватило в груди. А парень меж тем продолжал, указывая на стрелки, обозначавшие продвижение эльфийского отряда: – Вот, видите, тут написано и обозначено, что шли они этим путем, вышли викингам в тыл и, ударив внезапно, всемером перебили весь отряд в сотню воинов, не дав им и сотни шагов ступить по здешней земле. А драккары, сиречь лодьи, сожгли. Только неправда это все! Перво-наперво, не могли они тут пройти. Топь тут, и всегда была топь. Туда и местные-то не суются. Да что там люди – зверье и то стороной обходит. Места гиблые, и бродов отродясь не было, вергои[1] лихие там в хозявáх. – Ты из тех мест что ли родом? – Омтинский, – он кивнул и ткнул в точку на карте. – Вот тут наше селение Большие Неводы. – Ясно. Но, видишь ли, для эльфов непроходимый лес или гиблая топь не всегда помеха. Мы… иначе чувствуем природу, понимаешь? Найти безопасную тропу для эльфа задача посильная. К тому же некоторые из нас способны создавать порталы… Я еще что-то говорил, но уже понимал: топь тут дело пятое. Было во взгляде северянина что-то такое, отчего у меня стыло под ложечкой и холодок от плеч стекал в кончики пальцев. – Да пойми ты, – сам того не замечая, парень перешел на «ты», как ему было привычнее, – незачем им было идти топью, чтобы выйти в тыл викингам! Да и викингов вот здесь, – парень ткнул в синий крестик, обозначавший стоянку островитян, – не было. Сам посуди, на кой ляд им топать к топям? Они-то спокон веку наши берега разоряли, небось, знали, куда соваться не след. – Логично. Но ведь это не всё? Он выдержал мой взгляд, сглотнул только: – Не всё. Я молча ждал, он медлил, задумчиво разглядывая меня, будто что в уме прикидывал. Наконец, сказал: – Был отряд. Семеро ли, не скажу – не знаю. Да только полегли они все. Где ж всемером супротив сотни воинов! А там… кто из твоих пращуров ли сгинул? – Все там – мои. Парень покосился удивленно. Понял, что не шучу, хотя и расценил сказанное по-своему. Долго молчал, что-то перекатывая в голове. Потом решился: – Ладно уж. Слушай, – вновь замолчал, думая, с чего б начать. И, как водится, начал… с начала. – Дед мой по матери, почтенный Лотар, был родом из Песчаной Косы, что в соседней с Неводами лахтице. Но отроком еще, осиротев, подался в Омту, зуйком[2] на рыбацкую лодью, а в двадцать уж знали его кормщиком в артели, и не последним… Матушка была младшей из всех, любил ее дед крепко, не хотел расставаться. Но за тятю отдал – с зуйков его знал, сам кормчему делу учил, да и матушке он по сердцу был. Увез ее тятя в Большие Неводы… Матушку я плохо помню, разве только как пела. Родами она померла, мне тогда и четырех годков не было. Тятя поубивался, а жить-то надо. Ему в море кормщить, а меня на то время дед Лотар к себе взял. Большого сердца был человек и учености немалой, хоть, почитай, до всего в жизни сам дошел. Много книг у него было… – парень усмехнулся. – Ну, тогда-то я думал, что много, пока настоящую библиотеку не увидал… А все ж таки. Еще больше он на память знал. И белый свет видел. Зимой, когда в море не выйдешь, ходили они с артельными рыбными обозами и в Лерис, и в Ларран, дед за старшего. Много знал всяких историй, легенд да басен[3], сам с магами знался – было что слушать. Я и сам там бывал о прошлом годе и о позапрошлом, но столько чуднóго не видал. Парень улыбнулся, видимо, вспоминая что-то хорошее. Я не торопил, чтоб не спугнуть, и мысленно благодарил природный дар эмпатии, свойственный эльфам. А не то разговорить этого северянина было бы труднее. Меж тем юноша продолжал: – Но вот как-то раз – мне тогда уж десятый год минул – зашел у нас разговор о той старинной войне. Слово за слово, рассказал дед легенду, какую сам мальчишкой слышал от местного знатливого[4], когда еще в Песчаной Косе жил, не чая вскорости сиротской доли. Побережье-то наше сплошь лахтицы[5], в каждой свое селенье – рыбари, охотники, старатели. И одно только место есть, о коем спокон веку иначе как о Проклятом и не говорят, да шепотом, охранным знаком Матери и Отца себя осеняя. Сказывали, будто умерла там земля. Белый мох могильный ее затянул. А деревья мертвы да черны, что огнем выжжены, но не трухой осыпались, а будто окаменели. Ни зверь туда не забегает, ни птица не залетает. И летним днем там холод, будто декабрьской стужей земля дышит. И смерть там хозяйка, а кто ее не побоится и спытает, тому-де прежним уж не быть – раскроет она тайну великую. Только желающих не больно-то много со смертью в тайны играть – жизнь дороже. А кто посмелее и забредал, сказывал, дух перехватывает, страхом великим сердце полнится, тоской неизбывной, и ни о чем ином не думаешь, как только ноги оттуда унести. Какие уж тайны! Эти запуги[6] и я краем уха дома слыхал: на зиму, когда промысел затихал и рыбари возвращались к женкам и детям, отец меня домой забирал, в Неводы. Зиму вместе зимовали, он меня всякому ремеслу учил, какое сам знал. Дед же со слов знатливого баял, будто давным-давно, в ту еще войну, было на том месте селение, да пожгли его викинги. Его-то пожгли, а народ спасся, потому как случился на ту пору в селении отряд лесных воинов. Может, на ночлег попросились, а может, и раны перевязать – кто знает? Вот те воины викингов и встретили, а рыбарям, кто не в море был, с женками да детьми велели в лесу схорониться. Сколько врагов положили, неведомо, только и сами полегли до единого. Селение то викинги будто бы сожгли дотла, а сами на свои лодьи – и в море. Только пала тут с неба тьма, да сорвался ветер, злой побережник[7], что вековые сосны с корнем выворачивает. Знатливой сказывал, такой бури и старики не помнили. В щепу разнесло те лодьи, и не спасся никто. А пепелище да окрест с тех пор будто мертвым сном уснуло, лахтица обмелела, рифами да мелями ощерилась. Кто там жил, по разным местам разбрелись, и память о том за столетия почти истерлась. Разве только кто из стариков, вроде того знатливого, что-то слышал, да и то немногое. Для прочих же Проклятое место, оно проклятое и есть. О нем и упоминать-то не принято: неровен час… Вот и не знает никто чужой, и этому господину придворному историку, – парень кивнул на книгу, раскрытую на развороте с картой, – оно, конечно, неведомо. Однако ж и врать зачем? Я молчал, понимая, что вопрос риторический, и боясь сбить. Чувствовал по тому, как посмурнел мальчишка, то была лишь присказка, а сказка впереди. Недобрая сказка... Парень продолжал тише и глуше, уставившись взглядом в карту: – А зимой после праздников тятя женился. Кончились дедовы басни, и в Омту я теперь токмо грамотку и мог написать, да и то редко. Летом тятя впервые взял меня в море зуйком, так до предзимних штормов я по суше не больше двух недель отбегал, да все по хозяйству. Дом обживали наново, скотину завели, а по зиме и мачеха понесла… Но история, от деда слышанная, не забылась. И запало мне то место найти и спытать. Такая охота напала, что всякий страх отшибло. Будто кто толкал: спытай да спытай. Был у меня дружок, не из рыбарей, из мастерового люда. У отца в плотницкой артели обучался ремеслу да для души по дереву, по кости резал искусно. Хоть зверушку какую мальцам на забаву, хоть личину, хоть диковинный узор по наличнику… Он меня двумя годами старше, выпорки[8] мы были те еще, отчаянные... Вот с ним по майским первотравам, в самый праздник, когда девки хороводами солнце заговаривали и хмельной мед лился рекой, мы и сбежали. Куда идти, примерно знали. Как не знать! Лиг восемь лесными тропами, да все раменьем[9], а там уж как оно выведет. Лесной хозяин может и кругами водить – ввек не найдешь. Ну, так мы ему меду да каравай захватили. А я, дружку не говоря, тятину маточку, компáс по-вашему, за пазуху сунул – так оно вернее… Парень будто обо что-то запнулся и в который раз замолчал. Потом поднял голову и взглянул мне в глаза с мрачноватой решимостью. Только сейчас я позволил себе спросить: – Нашли что? – Нашли... Токмо, кабы не было со мной дружка, бежал бы я оттуда куда глаза глядят. Да и он тоже. А вместях-то и дошли: друг дружке стыдились слабину показать. Жутко там. Про то сказывать всего не стану, и не спрашивай. А коли попадешь когда, сам спытаешь. Правду дед баял и про «дух перхватыват» — дышать невмочь, и про могильный мох, и про мертвые деревья, будто в камень обращенные, и про стужу смертную, от земли идущую, и про байгу[10], сквозь какую и солнца не видно, оттого и серо там даже в ясный день. Ну, мы-то в себя кой-как пришли, стоим, зубами стучим, даже храбриться забыли друг перед дружкой. Айвин… – парень осекся, смутился, как если бы нечаянно проговорился о тайном, пояснил: – Так дружка моего зовут… Ну, вот он уж совсем было бежать оттуда собрался и меня за руку схватил, а я назад-тое двинуться и не могу. Вроде что держит, не отпускает, вабит[11] будто бы. И вот диво, не страшное оно, а будто жалостливое, что матушкины песни. Во сне иной раз примстится, а наутро и не вспомнишь, только в груди тянет тоской неизбывной. Среди той поляны остатки каменной кладки были. Камень ровный, морем обкатанный, и сложено по кругу – ни с чем не перепутать. В наших местах родниковая вода в иных местах близко к поверхности подходит. Колодцы роют неглубокие, локтя в четыре, и широкие. Если вода близко стоит, и журавля не надо – черпай с любого края, где удобнее, всем места хватит. Стоит среди деревни криничка такая, что купальня, камнем обложенная, а над ней навес. И тут, наверное, был, но то ли викинги сожгли, то ли истлел да рассыпался за столько-то лет. Дивно мне стало, как так криница мало не вровень с землей и мхом поросла, будто и колодцем никогда не была. Подошел, рукой тронул, а земля-то подо мхом не прохладная – чистый лед, это в мае-то. И тут как вздохнул кто. Кабы лес шумел, птицы пели, я б и не услышал, а там тишина стояла мертвая, аж до звона в ушах. Я потом Айвина пытал, но он подале стоял, не слышал. Помню, нашло на меня, упал я на колени, и ну мох сдирать – впрямь обнажился круг криницы, полуразрушенный. А земля в круге что камень. Давай я ее руками ковырять. Куда там! Все одно что в перезимье. Тут и дружок мой очнулся, подскочил. Про охотничьи ножи вспомнили, при нас они были. Приноровились ножами рыхлить. Сколько возились, не знаю. Взмокли, руки до крови рассадили, ногти мало не посрывали. И ведь спроси нас тогда кто, зачем все это делаем, не ответили бы. Вот когда землицу-то сняли, под ней оказался лед, а с-подо льда, веришь, будто светится. Дружок мой сробел, отступил, трясется весь, а меня будто нелегкая неволит – не отвертишься. Я ключевой водицы из баклаги полил, грязь заплечным мешком убрал, а там, во льду, что в слюдяной глыбе… – парень говорил медленно, чуть монотонно, будто вытягивая из памяти картину за картиной. – Очи у него были огромные, синие-синие, я таких отродясь ни у одного человека не видел… Доспех легкий… Нет, не разглядел… Там вроде и другие были… А я тому в глаза его мертвые гляжу и вроде голос слышу, и свет дивный, и ведет меня будто силой неведомой, что волной кормило… Очнулся оттого, что товарищ меня, от той кринички оттащив, за плечи трясет. Сомлел я, видать, от всего этого. Мне тогда только двенадцатый год шел. И хоть был я рослым, с дружком своим вровень, да ведь и тот чуть живой сидел. Долго ли, коротко – очухались мы. Стали думать, что теперь делать. Были то и впрямь лесные воины, как старики баяли: статью и ликами тонки, что девы; безбороды-безусы, и доспех не наш. Вот и выходит, был тот отряд, да тут и полег. И что дед мой сказывал, тоже правда. Сначала решили мы вернуться и рассказать, а только поостыли, подумали: как уж оно было в той войне, мало кто помнит, а магов, особливо «нелюдей», у нас не жалуют. Да и по всему из-за них та земля Проклятой стала. Кто их, колдунов, станет хоронить с почетом? Кабы и нам не нагорело, или еще чего похуже. А ну как решат, что мы порчу какую принесли? Но и так оставить нельзя было. Те воины сложили голову в бою на чужой земле, за чужой очаг, и сама земля о них вон как убивается. А того синеокого, что поверх всех навзничь лежал, в глыбу льда вмороженный, я до последнего часа не забуду. Душу он во мне перевернул… Вот и выходит, что спытать-то я спытал, и прежним мне уж не быть... Но то я позже понял, не тогда. Укрыл я ледяную могилу землицей и мхом. Отцу да Матери мы молитвы вознесли, остаток каравая преломив за упокой. Могилу оросили хмельным медом, какой на обратный путь лесному хозяину припасли, – все честь по чести. Большой валун нашли недалеко от того места, мало пупы не надорвали, пока дотащили. Ножом знак я нацарапал. У деда в одной книжке видел – так воинов хоронят. И — отпустило. Будто благословил кто: ушли мы с того места с легкой душой и до дома добрались засветло, нас и не хватился никто. А по дороге дали зарок никому из наших о том не сказывать. Он замолчал, теперь уж совсем закончив рассказ, а я еще долго не мог произнести ни слова. Боялся поверить. Тогда, без малого пять столетий назад, мы искали следы пропавшего отряда на восточном побережье полуострова Безымянный, а надо было прочесывать побережье от Омты до Белого Бивня. Когда впервые родилась легенда об отряде, прошедшем через топь и вышедшем в тыл викингам, проверили и ее. Безрезультатно. Сочинение Кирдара тер Фирта не оспаривали, но и заслуживающим доверия источником не считали. И если этот северянин сказал правду, а это по всему так и есть… – Можешь показать место? – Могу. Да с такой картой разве что найдешь? Вот тут примерно, – сын кормщика ткнул пальцем в карту. – А провести? – Могу. Только Омта – вон она где. – Ну, это, парень, не твоя забота. – Это куда же вы, Владыка, собрались в компании с моим учеником? – голос Шона раздался так внезапно, что мне стоило усилий не вздрогнуть, а у моего собеседника выучки не хватило. Оглянувшись, мы увидели, как у входной двери тает, ртутно поблескивая, мембрана портала. Сам же Дейл, сложив руки на груди, спокойно улыбался, наблюдая наше замешательство. Его волосы привычно топорщились в беспорядке, но сапоги, покрытые чуть заметным слоем пыли, прежде были вычищены до блеска, а сорочка сверкала белизной. – Доброе утро, Владыка. Вижу, вы познакомились? Только сейчас я заметил изумленный взгляд юного помора и вынужден был признать: – Не успели. Больно интересный у нас был разговор. – Я уж понял, – Шон усмехнулся. – Тогда позвольте представить вам моего ученика, помощника и камердинера Бранна, сына Вольги Сухорука из Больших Неводов, что близ Омты. Все это юноша выслушал, не опустив взгляда – наоборот, разглядывая меня с несколько напряженным, пытливым ожиданием, что ж я за птица такая. Шон не заставил его долго ждать, сразу раскрыв карты: – Бранн, тебе повезло в мое отсутствие принимать самого Владыку Алсинейля эрд Лоо’аллена, правителя Мириндиэля – благословенной Земли эльфов. Парень издал неясный звук, и на его лице застыло трудночитаемое выражение. Наконец, он тряхнул копной соломенных волос и неожиданно улыбнулся, отвешивая поклон от души: – Простите, господине, не признал. Чуднó же. А я в книжке о вас читал, – запнулся, затем добавил совсем иным тоном: – Теперь понимаю… Вы не сомневайтесь, я покажу. И на удивленный взгляд Шона лишь опустил взгляд, предоставляя объясняться старшему. Пришлось объяснить. Шон слушал на удивление бесстрастно, только задумчиво ерошил короткие пряди волос, отчего к концу короткого рассказа они стояли дыбом. – Так вы думаете, это и есть место, где погиб пропавший без вести отряд Эроэля эрд Рэо’Эолдена? – Очень похоже на то. И я даже представляю, что там произошло. Но нам с Лароэлем надо это увидеть, чтобы понять. И... похоронить наших воинов в родной земле, как подобает. Вот что, Бранн, сын Вольги Сухорука, – я обратился к юноше, который смотрел серьезно, вовсе не по-отрочески, – это тяжелые для тебя воспоминания. Но я хочу, чтобы ты вновь очень хорошо вспомнил все-все, что тогда делал, видел и чувствовал, и повторил свой рассказ еще для одного эльфа. Это важно. – Хорошо, господине. – А ты? – я обернулся к Шону. – Составишь нам компанию? – И даже доставлю, – Дейл потер подбородок. – До Омты. Только уточню координаты. А что вы хотели обсудить со мной? – Обсудим в дороге.