Все дороги приводят меня к тебе, Дороги знают всё лучше, чем я... (Виктор Цой) Постарайся ладони у мертвых разжать И оружие принять из нагруженных рук! (Владимир Высоцкий)
Консилиум — слово-то какое, чистая поэзия, — собрали буквально на следующий день. Кроме уже знакомых лиц в нем участвовали оба Императора, Верховный маг Конклава и смотритель Лариндейлской дворцовой библиотеки. Осмотр больного ничего утешительного не выявил. Шон был прав: магический пробой эфирных структур понуждал организм к потере жизненных сил, как если бы в днище корабля образовалась огромная дыра. Говорят, трюмные крысы в таких случаях спешно покидают тонущую посудину. Но мы-то не крысы. Целитель тоже не ошибся, утверждая, что все упирается в немагическую природу больного, а точнее в неспособность противостоять последствиям магического пробоя эфирных структур, поскольку немаг просто не может черпать энергию для залечивания такого рода повреждений. Мелкие пробои способен сгладить эмоциональный выброс: любовь, дружеская привязанность, радость бытия, даже жажда познания. Но противостоять повреждениям такого рода у маленьких радостей жизни не хватит калибра. — Но его природа восприимчива к магии жизни, практикуемой эльфами, – заметил обманчиво юный Верховный Конклава. В присутствии этого эльфа я терялась. Есть в нем какая-то неявная мощь. Это обычно называют харизмой, а помноженная на репутацию она и вовсе придавливала осознанием, из скольких веков и событий соткана его судьба, память о скольких хранит он, когда время давно сровняло с землей их могильные курганы. Доралиэль Книжник, его учитель, у нас считается классиком античной литературы. Да, он с мальчишеской легкостью несет бремя своего бессмертия, но разве это может обмануть того, кто хоть раз говорил с ним, смотрел ему в глаза? Впрочем, вот Бранн, кажется, не теряется. Целители совещались прямо у его постели, как если бы он был уважаемая особа или правитель, за спиной которого не должно что-либо решать без его участия. Интересно, юноша знает об том, какая честь ему оказана? — Это ты, господине, с того решил, что я братьев твоих услышал? — Бранн слабо улыбнулся. Ему и впрямь было худо. То и дело накатывали слабость с дурнотой, он отчаянно стыдился этой своей немочи, как только могут стыдиться люди, с детства здоровые и крепкие. — И это тоже, — Лароэль присел на край кровати и положил ладонь на бледный, в бисеринках пота лоб помора. Тот закрыл глаза и замер. Дурнота, видимо, отступала, даже легкий румянец вернулся. — Вот так, — сказал маг совсем тихо и с непередаваемой интонацией, с какой приговаривают бабушки внучатам, подтыкая одеяльце, чтобы чадо во сне не раскуталось и не простудилось. — Но самое главное, — уже профессорским тоном, обращаясь к коллегам, — структура ауры, ее цветовые и волновые характеристики… Нет-нет, Тиану, эльфов в роду у нашего больного не было, и сочинять нечего. Магов иной природы тоже. Я выяснил это не теперь, у меня было достаточно времени все проверить и убедиться. Но вот что… Скажи, Целитель, есть у тебя бумага и карандаш или кусочек угля — что-нибудь, чем и на чем можно писать? — Есть, конечно, — Целитель вышел и вернулся с листом писчей бумаги и грифельным карандашом. — Вот, возьми. Лароэль тем временем освободил поднос, на котором больному принесли укрепляющее питье, положил на него лист бумаги и вновь подошел к больному: — Бранн, нарисуй по памяти, какой знак ты изобразил на могиле моего брата и наших воинов. Юноша удивленно глянул и приспособился сесть. Я спешно приладила ему за спину подушку, чтобы сидеть было удобнее. В несколько штрихов юноша изобразил не то рисунок, не то эмблему или, может быть, руну и протянул поднос с листком и карандаш Верховному. Тот еще раз задумчиво оглядел изображение, сверяясь со своей памятью и неожиданно улыбнулся: — Любопытные книжки водились в библиотеке твоего деда, мальчик. Ну-с, господа маги и книжники, что вы видите перед собой? Смотритель библиотеки только крякнул и глянул на помора не то чтобы с уважением, даже некоторой толикой восхищения то ли дерзостью, то ли нахальством. Вместо него ответил Арденариэль: — Согласно самой распространенной трактовке, руны скорби и жертвы, переплетенные меж собой под мечами, скрещенными так, чтобы образовать руну славы. В ином прочтении – благословения богов. Ее впервые начертал на могиле погибших братьев последний из Семерых, кто выжил после битвы, — и уже помору: — Занятная, должно быть, книга была у твоего деда, парень. — А как еще она называется? — продолжал экзаменовать Лароэль. — Это древняя руна Побратим, — задумчиво изрек Целитель, едва библиотекарь открыл рот, и тому осталось только кивнуть. — По вашей эльфийской традиции ее чертит брат на могиле брата, побратим на могиле побратима, воин на могиле воина, принимая на себя его незавершенное дело. «Мечи славы» в иной трактовке не скрещение мечей противников, ибо начертаны остриями вниз, а не вверх. Не поднятый в битве, но склоненный перед равным, в другой трактовке — перед памятью павших. В обряде кровного братания тоже участвуют родовые мечи — это они и есть. Целитель уже иначе глянул на потрясённого помора: — Неудивительно, что дороги судьбы привели тебя в пекло последней битвы, коли ты в юности дерзнул начертать такое на могиле эльфийского воина. Ты сам предопределил свой путь. — Именно так, — кивнул Лароэль задумчиво и обернулся к Бранну, не сводившему взгляда с Целителя. — Именно так, брат мой. Мальчишкой, глядя в глаза Ароэлю, ты сделал то, что кроме тебя никто там не сделал бы, потому что так велело тебе твое сердце, да и книжки ты любопытные в детстве читал. И я, Верховный маг Конклава, сделаю то, чего никогда не сделал бы, потому как не в моей воле твой выбор. Прости, я слишком долго искал разгадку очевидному, принимая во внимание все, кроме твоей воли, порыва твоей души. Я знаю, что надо делать. Воды Священного озера ждут тебя. Ты пойдешь со мной, брат мой? Молодой помор с полминуты смотрел в лицо Верховному магу, потом утвердительно кивнул: — Пойду, брате.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Они ушли порталом поутру — все мужчины, кроме Целителя. Он сидел, наблюдая, как я расставляю на полке уже чистые глиняные кружки. Потом тяжело поднялся, прошел в свою спальню. Оттуда вернулся с маленькой фигуркой женщины, собранной из снопиков разноцветных ниток. Такие в южных землях дарили друг другу в первый день весны. Их принято носить на одежде, можно повязывать волосы, крепить на поясе, если к фигурке крепится витой разноцветный шнурок. — Это когда-то подарила мне твоя мать. — Вы знали мою мать? — я опустилась на лавку напротив хозяина, зачем-то продолжая вытирать давно сухую ложку. — Она провела здесь детство и юность. Я ее учил. А потом она ушла, — он покрутил нитяную куколку и вновь положил, прикрыл ладонью, но тут же пододвинул ко мне поближе, как будто не решался, что нужно сделать. — Когда тебя принесли, я глазам своим не поверил, хотя и слышал о тебе от Шарр'риоран. Подумал, безумный, Эори ко мне вернулась… Она ведь… Ее нет уже? — Мама погибла тридцать лет назад. Он опустил голову, покивал, погладил смешную безделушку. — Предвечная свидетель, я не хотел ее отпускать. Но и удержать не мог… Тирнари, значит… Маленькая луговая птичка, жар-воронок, — он улыбнулся невесело, вновь погладил куколку. — Возьми, это единственное, что осталось мне от нее. — Вы любили ее? Боги, как глупо это прозвучало! Глупо и неуместно, будто в романах. Но он ответил просто: — Да. — Почему же отпустили? Почему не ушли с ней? — У каждого из нас свой долг и путь. Хорошо, когда можно пройти рука об руку один путь на двоих. Не всем это суждено. Ты же тоже одна из нас, ты не можешь того не знать, — он поднял взгляд. — Как ей жилось на Севере? — Трудно. И опасно. Он кивнул: — Ее предшественник сгинул в тех землях. Я не хотел для нее такой судьбы… Кто твой отец, девочка? — Хороший человек. Маг. Он тоже погиб. На войне. — Расскажи мне. Рассказывать не хотелось, больно было вновь бередить старые раны, но я рассказала. Слово за слово, рассказала все. Даже то, о чем вовсе не желала вспоминать. Он слушал, опустив голову. Поднял ее, только когда я закончила и, в свою очередь, спросила: — Вы один из двенадцати Первых, да? — Да. Я Роэри, но чаще меня зовут просто Целитель. Я хранитель Долины Древних. Здесь особое место Силы, такие не оставляют без надзора, и всегда есть тот, кто знает и помнит, даже когда иные уже забыли. Здесь грань миров тонка, а прорыв может стать роковым. И, даже когда все забыли, я помнил об этом. — Так это вы позвали драконов? — Я послал сигнал Шарр'риоран, она дала знать сестрам. Мы ждали чего-то подобного, были наготове. Наблюдали возню то там то сям, пресекая отвлекающие удары по мере сил, но держали в уме видения юной драконицы с выраженным пророческим даром. Мы ждали, готовые в любой момент стянуть силы к месту прорыва, и понимали, что жертв избежать не удастся. — А что теперь будет с орками? Они лишились своего демиурга. Как они будут жить? — Как все иные племена и расы — долго и счастливо, без войны, человечеких жертвоприношений, своим кочевым укладом. Их благополучием займутся иные демиурги, а мое дело - исцелять всех, кто придет за помощью. Он вновь протянул мне куколку-веснянку, но я покачала головой: — Мама оставила это вам, Роэри. Пусть она будет с вами, на добрую память.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
В школу я вернулась спустя три дня после нашего разговора. Муж забирал меня порталом, и наше прощание напоминало сумасшествие первых недель близости, помноженное на сознание того, что мы живы, а значит, все-все, о чем я шептала ему беспамятному, непременно сбудется. И пусть сейчас пока свежи раны, горе пришло во многие семьи и надо еще разворошить и придавить многочисленные гадючники в разных концах огромной Империи, но стучат на верфях топоры корабелов, строится навигацкая школа в Омте, готовится высочайший указ об открытии школ для магически не одаренных детей, жаром дышат кузницы в Подгорном царстве, наливается весенними соками молодая лоза в благословенной Земле эльфов, а в Драконьих горах гремят первые теплые грозы... И весна. Наступила весна. — А как там наш Бранн? — спросила я, уже угадывая ответ в смеющихся глазах Нейли: — Учится жить в новой реальности. Узнав, что в качестве побочного эффекта ему на голову свалилось бессмертие, парень принялся всерьез строить грандиозные планы просвещения человечества. Ох, чую, припряжет он Ларран к этому делу всерьез и надолго! — и мой благоверный счастливо расхохотался.