Я смотрю на тебя

Утро наступает как всегда рано и не вовремя. Хаяма зевает, слизывает с губ теплые солнечные лучи, ворочается и ворчит, пока наконец не утыкается носом в округлое гладкое плечо. Изуки спокойно спит, заломив руки кверху. Оставить его спать вот так — самый бессердечный поступок в жизни Хаямы Котаро. Хаяма, ласково ворча что-то нежное — со словами спросонья так трудно определиться, — трется носом о гладкий изгиб плеча. Изуки все еще пахнет вчерашним штормом, у него на губах, забившись в трещинки, скопившись в уголках, запеклась кровь, а по груди разлиты мутные светло-розовые разводы. Хаяма осторожно трогает их языком — горько, солоно. Хаяма причмокивает и удовлетворенно жмурится, подтягивается и набирает на табло 105106. Браслеты щелкают и раскрываются. Хаяма медленно опускает холодные руки Изуки и засовывает их под простынь, ненадолго прижавшись к ним щекой. За окном рассвет и плюс двадцать семь, в номере плюс двадцать и где-то тихо шуршит кондиционер, а у Изуки замерзли руки. 105106. 105/106. Их первая игра, первая попытка поймать друг друга. Изуки тогда выиграл, и Хаяма обещал отыграться. С тех пор он закончил университет, совершил около сотни задержаний, а Изуки успел обзавестись тремя фальшивыми паспортами и кадиллаком. И черт его теперь знает, какой счет они накрутили к сегодняшнему дню. Изуки говорил, что всегда будет помнить их первую игру. Обещал. Но тогда он бы с легкостью мог отгадать пароль, выбраться из кровати и улизнуть от Хаямы, из номера, да и вообще из штата. Если бы Хаяма и кровать в тот момент не были для него предпочтительнее. На часах — половина девятого по местному. Удивительно, что Лео до сих пор не позвонил. Хаяма проверяет телефон — ну точно, ни звонка — и идет в душ. У него болят все мышцы в теле, он весь липкий и заторможенно деревянный, словно в прошлую ночь все-таки вывернулся наизнанку и пророс костями наружу. Ледяной душ помогает прийти в себя и чуть не вышибает из реальности — ледяной струей, по темечку. Шипя и переступая вмиг окоченевшими ногами, Хаяма делает воду теплее. Все-таки столь кардинальные меры по возвращению бодрости не для него. Зато рассеивается муть в голове, и вместо плавающих голографических картинок — ноги, живот, расставленные бедра, металлические браслеты на запястьях — он вполне способен увидеть всю ситуацию в целом. Возвращение в Японию, три часа на сон, отчет, недовольное ворчание Лео — бонусом, если не проделает все как можно скорее. Хаяма расстроенно фыркает и выбирается из душа. Изуки еще спит — в той же позе, в которой Хаяма оставил его десять — а нет, черт, уже целых семнадцать! — минут назад. Даже смятая подушка так же почти падает у него за спиной. Хаяма застревает взглядом на приоткрытых губах, прикипает к ярко-малиновой корочке. Изуки такой доверчивый сейчас, такой открытый и красивый, что появляется острое желание сделать с ним что-нибудь неприличное. Хаяма жмурится. Незацензуренная анимация успешно вытесняет из мыслей всю информацию о работе. Что-то про перелеты, Японию, деньги, Лео, Кейт и Лео, кто такая Кейт, зачем Лео деньги, он же и так неплохо зарабатывает, верните меня обратно, положите меня в море, опустите мне веки. Хаяма моргает. Моргает-моргает-моргает-моргает. Пока от мельтешения ресниц не начинает светлеть в глазах. Тогда Хаяма берет себя в руки, проходит мимо зеркала к кровати — берет себя в руки, сказано же было, что за несчастный взгляд?! — сгребает с тумбочки монетку и запихивает ее в задний карман джинсов. Черт, снова джинсы. Хотя завтра и их уже придется сменить на что-нибудь более формальное. Бриться он не собирается, но потом вспоминает, что тогда придется делать это завтра с утра (семичасовой перелет, три часа сна), и, печально вздохнув, идет в ванную. Он умудряется не пораниться, даже когда в голове внезапно всплывает воспоминание о красных каплях на плотно сжатых губах. За стеной с кровати все-таки падает подушка. Изуки недовольно чихает, ворочаясь на кровати. Хаяма быстро смывает с лица пену и идет в комнату. Теперь Изуки полностью завернут в простынь, даже нос спрятал, одна темная макушка торчит из белоснежного вороха. И так даже лучше, так Хаяма, по крайней мере, не будет постоянно отвлекаться. Он быстро одевается — ткань неприятно липнет к еще влажному телу, скрипит по коже, — проверяет монету в заднем кармане, а то от Изуки всякого можно ожидать. Что он внезапно войдет в Зону, например. Или что он двадцать с лишним раз умудрится ее избежать. Ребристый металл тепло трогает подушечки пальцев. Хаяма в последний раз оглядывает комнату, болезненно цепляясь взглядом за милый сердцу беспорядок. Стукнув зубами, давит нелепое желание поцеловать напоследок и выходит из номера. До свидания, море, до следующего моего задания, которое, обозвав отпуском, я вырву для тебя. Я буду скучать. На ресепшне он улыбается девушке за стойкой, просит ключи от своего автомобиля — парковочное место Y-250L, синий ниссан, номера не помню, но для вас могу уточнить, — хватает брелок и просит разбудить оставшегося спать друга в десять. Нет, ничего не надо передавать, просто разбудить, всего доброго, надеюсь на вас. В машине он тут же включает магнитолу, кондиционер, дворники — черт, выключает дворники — и выкапывает забитую под пассажирское сиденье бутылку газировки. Пузырьки щекочут горло, бьют в нос и по глазам, Хаяма отрывается от горлышка, несколько раз жадно вдыхает и припадает снова. Вытравить из тела чертов соленый вкус, расщепить и выдохнуть вместе с пузырьками. Море не уходит, море волнуется в груди. Хаяма тоже волнуется, но, в отличие от моря, он уйти вполне в состоянии. Он плюхается в кресло и, едва пристегнувшись, дает по газам. За окном, длиной во весь горизонт, одно чертово ядовитое море. Из динамиков бессмертные «Битлз» напоминают про вчерашний день. Маленький, обиженный временем ниссан несет своего владельца обратно во вчера, в самый эпицентр взрыва. Он уже не сможет превзойти ничьих ожиданий, как это делал не менее старый, но более прокачанный в плане достижений кадиллак. Вот где настоящая жизнь, вот где настоящая свобода. Хаяма выключает проигрыватель и поднимает стекла. Хватает с соседнего сиденья телефон и набирает последний в списке вызовов. — Скажи мне, что у тебя все получилось, — вместо третьего гудка слышит он. От Лео даже через мембрану трубки, даже через тысячи километров пахнет кофе и охрененным дорогим парфюмом. Хаяма сглатывает, окунаясь в это воспоминание с головой, и сразу становится проще, настроение беспричинно ползет вверх. Когда-то Хаяма думал, что влюблен в Лео, и очень расстраивался по этому поводу. Потом до него дошло, что влюблен он все-таки в Изуки, но расстроиться во второй раз Лео ему не дал. — У меня все получилось, — радостно сообщает Хаяма и выкручивает руль, уходя вниз по серпантину. — Скажи мне, что ты сейчас не за рулем, — просит Лео, не прекращая шуршать бумагой. — Я сейчас не за рулем. — Врешь? — Ага. Лео вздыхает, но Хаяма чувствует его улыбку и возвращает ее трубке. — А где наш преступник? — Шуршание на миг прекращается, а потом возвращается с новой силой, словно Лео давал себе секундную передышку. — Спит. В номере. А нет, уже не спит, уже злится. — Боже, и когда вы наиграетесь. — Шорох становится совсем громким, к нему присоединяется скрип, а еще через секунду — глухой отзвук падения. — Блин, Котаро, повиси. Мей, собери, пожалуйста, бумагу. Спасибо, дорогая. Котаро? — Я здесь, — отзывается Хаяма. Среди знакомых звуков ему легко и привычно. — У вас, кстати, теперь ничья, — говорит Лео уже тише и что-то совсем тихо объясняет этой своей Мей. Хаяма уже давно хочет спрятать ей кольцо в сумку или в ящик стола, но не уверен, что Лео оценит его попытку помочь. — Что делать будешь? — Ждать, — отвечает Хаяма, останавливаясь на светофоре. А что он еще может? Море обязательно придет за ним. Всегда приходило. — Ладно, жду тебя завтра. — Ага, не засиживайся допоздна, сестренка. Лео громко цокает и отключается. Хаяма лезет в карман за монетой. Четыре миллиона долларов за семь граммов никеля, намешанного с чем-то еще. В этом чертовом мире люди совсем сошли с ума, не зная, чем себя развлечь. Одиночество, оно такое. Улыбка вклеивается в губы, сводит десны. Хаяма смотрит на монету и не может заставить себя даже моргнуть. С неровной, потертой поверхности на него вместо профиля Статуи Свободы смотрит какой-то носатый мужик в парике. Одновременно с этим звонит телефон. Хаяма не глядя находит пальцами трубку и открывает сообщение. «С добрым утром, Котаро». Хаяма жмет на зеленую трубку. И еще раз. Терпеливо ждет, пока их соединят. — Ты меня бросил, — обиженно говорит Изуки вместо приветствия. — Поимел и бросил. Ну насчет поимел я бы поспорил, кисло думает Хаяма, пропуская зеленый цвет. Ему нужно подумать, ему нужно время, ему нужны ответы. Целое море ответов. — Я не хотел, — отвечает он, так и не придумав, с чего начать. — Ну в смысле, бросать не хотел. А все остальное — ты сам виноват. Изуки сдавленно смеется, кашляет, кожа тихо трется о кожу. — Тебя возбуждают плохие парни? — Меня возбуждаешь ты. В любом виде. — Ты — изврашунец, — припечатывает Изуки и довольно смеется. Хаяма ловит свое отражение в зеркале заднего вида: растрепанная челка, покрасневшие глаза, засос на скуле — о боже, этот-то откуда? — и глупая улыбка на пол-лица. Идиот идиотом. — Ты знал код, — обвинительно припечатывает он. Это и напрягает, и злит, и волнует одновременно. Подсознание вообще выдает сегодня очень интересные наборы эмоций: акварель, пастельные карандаши, тушь, туш, похоронный марш. — Конечно, знал, за кого ты меня принимаешь, — бурчит Изуки, и Хаяма ловит себя на том, что действительно продумывает варианты. Светофор переключается на зеленый. Хаяма грустно вздыхает и нехотя дает по газам. Можно, конечно, простоять тут еще много часов — повывешивать разные части тела в окошко, чтобы загореть, подождать, пока люди после выходных потянутся к домам, организовать пробку, поймать Изуки на выезде. Подойти к машине и строго так сказать: разрешите провести тщательный осмотр. Ну пожалуйста. И остаться тут еще на недельку. Море волнуется два. Хаяма не выдерживает, хохочет и едва не слетает с дороги, чуть не пропустив поворот. Изуки оживленно сопит в трубку и тихо интересуется: — Котаро, что с тобой? — Я тебя люблю, — весело признается Хаяма, все еще смеясь. Наверное, минералка повторно догоняет его и бьет в голову, потому что вместо мозгов у него сейчас точно пузырьки. — Я знаю, — отвечает Изуки. — И я тебя. И, помявшись, добавляет: — У меня для тебя сувенир. Открой бардачок. Хаяма фыркает и, не сводя взгляда с дороги, нажимает на дверку, открывая бардачок. В пустом ящике обнаруживается фотография — Хаяма бросает на нее косой взгляд и резко тормозит, выруливая на обочину. На фотографии Изуки довольно улыбается в камеру и обнимает за плечи девушку (большие очки, волнистые волосы, яркий купальник) — та обнимает его в ответ, а второй рукой строит на камеру пальцами V. — Считай это подарком, — Изуки довольно хмыкает — Хаяма представляет, как он сейчас лежит, абсолютно голый, поперек разворошенной кровати, и чувствует, как злость пузырьками прокатывается по горлу. — Только не вздумай меня ревновать, ладно? И не болтай за рулем. И он отключается. Хаяма разглядывает снимок, затаив дыхание. Он ненавидит этот цветной клочок фотобумаги, как не ненавидел никого и никогда. В голове темно, шумно и солоно от громыхающей крови. Полно вопросов: кто эта девушка, как давно она знает Изуки, как близко они знакомы, сколько весит розовый слон, было ли у нее с Изуки что-нибудь, как часто, сколько раз, о боже, верните вопросы про слона! Хаяма стискивает зубы и бьется головой об руль. Изуки молодец, Изуки сделал ему подарок: пробрался тайком в машину и сунул фотографию, на которой он обнимается с какой-то девушкой в купальнике. От картинки режет глаза, такая она простая и яркая, словно нарисованная всего в несколько мазков. Черным — клочок моря в углу, горящее небо — голубым, две фигурки на переднем плане — белым и счастливым. Пастельные карандаши. Похоронный марш. Хаяму под ребра цепляет черный-пречерный клочок моря. Подождите (Хаяма чуть не подскакивает на месте), а откуда он знал, что Хаяма держит здесь машину? Подождите-подождите… Та девушка, с пляжа… Волосы, купальник, японский, никакого загара. «Привет… а у тебя клыки настоящие… а можно потрогать…» Кивнуть, прикрыть глаза, приоткрыть рот. Прикрыть глаза! Как хорошо Изуки его знает? «Твой парень… Это который пытается залезть на надувного дельфина?» Привлечь внимание: да, лезет, да, точно он. Мозг срабатывает, как старая фотокамера, фиксируя в уголке время и дату. Изуки взбирается на дельфина, девчонка, краснея, отводит взгляд, Хаяма продолжает разыгрывать из себя очень верного гея, мужчина в солнцезащитных очках стряхивает с полотенца песок и переворачивается на спину. И дальше… что было дальше? Надувной дельфин, поднос с морепродуктами — платными, определенно платными. Но у Изуки не было в руках кошелька, ни когда он входил в воду, ни когда прыгал на дельфина, ни когда подошел к ним с девчонкой. Денег не было — и целый поднос еды. У Изуки, конечно, красивые глаза, и стоят они намного больше этого подноса с морскими гадами, но… Хаяма хватается за голову и прикрывает глаза. Картинки мельтешат перед глазами с чудовищной частотой; память, словно старый проигрыватель, стелет черно-серые слайды по белому и тарахтит в такт проматывающейся пленке. Эпизод закончен, вставить новую бобину, отмотать на самое начало. Денег не было, еда была — что случилось между этим? Стащить кошелек для Изуки не проблема. Даже когда вокруг несколько сотен иностранцев, страдающих по велению моды и образа жизни постоянной паранойей и шизофренией. С его-то зрением — заметить, как отвернулся спасатель на вышке, как наклонилась девушка, стряхивая песочную пыль с живота, как закричал ребенок, сколько обернулось человек, как прикрылись глаза. Главная задача не получить, а удержать — это Хаяма еще с баскетбола помнит. Проблема — спрятать потом этот кошелек. В одних трусах и простом металлическом кольце на безымянном пальце — у Изуки не так-то много вариантов. И все же между морем и кафе-палаткой кошелек исчез. Неужели?.. «Всажу ему штраф за то, что водил нас за нос… официант вернул кошелек еще вечером… сказал, что все деньги на месте…» «Монетка-то ворованная. Нужно успеть перехватить ее, пока она не уплыла с материка. Или пока ее не перехватил кто-нибудь другой». Хаяма широко распахивает глаза и бездумно разглядывает эмблему на клаксоне. Мысли в голове похожи на перепутанные нити, целый клубок перепутанных нитей, оживших и очень злых. Эта девчонка была первым шагом. Определенно. Привлечь внимание к какой-то мелочи, чтобы отвлечь от всего остального. Отличная тактика, вполне в духе прежних Сейрин. Хаяма даже знает, у кого Изуки этому научился. Перехватить по дороге кошелек. До палатки — около десяти метров. Если вести себя правильно, можно не привлечь внимания вовсе. Изуки умеет вести себя правильно: так, что никто вокруг ничего не замечает, а потом вдруг путается в собственных ногах и не может понять, почему. Изуки умеет, ненавязчиво улыбаясь, затопить собой. Потом официант. Этот официант… Палатка с синим потолком и рисунком пальмовых рощ на стенах. Яркое меню, кричащая вывеска, доступная еда, преступно дорогие коктейли, сине-белая форма официантов, девушки-негритянки за стойкой, официант… В голове не остается ни намека на его внешность: ни роста, ни цвета волос, ни разреза глаз… Хаяма тяжело сглатывает. «Здорово. Столько лет прошло, а вы до сих пор держитесь вместе. А вот мы…» Интересно, Изуки тогда жаловался или хвастался? Хаяма находит бутылку с газировкой ладонью, скручивает крышку и припадает к мокрому горлышку. Сладкая вода в бутылке шипит и пенится, сквозь полупрозрачную этикетку виден известный на весь мир слоган. Хаяма пытается не рассмеяться, и несколько капель срываются с губ и ползут по шее, трогают липко ключицы. Голове снова легко, будто кто-то выпустил из сетки целую тучу воздушных шариков. Нет, с этой газировкой что-то определенно не так. Изуки его уделал на этот раз. Ловко, красиво, провел по широкой дуге, мягко обнимая пальцами под локоть, вывел в центр зала и оставил одного, ослепленного и оглушенного, разбираться с жадной до зрелищ публикой. Ну что ты будешь делать дальше, Хаяма Котаро. Живи, просто научить жить для себя. Как я, смотри, как я. Бери от жизни все! Хаяма не может брать все: он должен брать хорошие заказы и выполнять их в срок. Такие, как, например, вернуть законному владельцу одну из самых дорогих в мире монет. Хотя девиз, конечно, ничего так. Плохой из него на этот раз вышел детектив. Хотя Хаяма не сказал бы, что ему что-то мешало. Даже наоборот — Лео все два часа до вылета не уставал повторять, какой Хаяма растерянный и как легко ведется на красивые раскосые глаза одного конкретного человека. Изуки мстит ему за перехваченного в Арканзасе Кандинского («Сестренка, а ты уверен, что это шедевр? По-моему, мазня мазней». «Просто ничего не говори, Котаро»), за яйцо Фаберже, всплывшее на черном рынке Неаполя и исчезнувшее в неизвестном направлении, за подставу в Корсике. Мстит и оставляет счет открытым. Хаяма достает телефон, не глядя — этот номер он может набрать в любое время и в любом состоянии, правда, не то чтобы Лео был всегда рад этому факту, —тыкает одиннадцать кнопок и прижимает трубку к уху. — Только не говори мне… — Лео не успевает закончить даже вступление. — Это было шикарно, — выдыхает Хаяма, жмурясь на горизонт. — Тебе бы понравилось, сестренка, клянусь. Это было лучшее из его… — Можно ближе к делу? — просит Лео терпеливо и как-то обреченно. — И без лирических отступлений. Хаяма прикрывает глаза и недовольно морщится; под веками горит мелкий песок. — Их было трое. Изуки, девка и ты не поверишь, кто третий! — Я весь во внимании. — Куроко Тецуя, — вываливает Хаяма главную интригу этого дня. Лео чем-то давится, надсадно кашляет, на пол снова что-то падает, на фоне шумит тихое «Не отвлекайтесь, пожалуйста, я подниму». Такой цирк Хаяме удается устроить не каждый день, и он чертовски доволен собой. — Котаро, — с мягкостью врача из психбольницы говорит Лео, — ты, кажется, перегрелся. Куроко Тецуя сейчас работает в Фукуоке — воспитывает две сотни совершенно очаровательных детишек. — Откуда ты знаешь? — Я, между прочим, его подписчик. Ты не представляешь, какими милыми дети получаются на фотографиях. У Хаямы с детства сохранилось всего две фотографии: на одной он спит, совершенно не мило слюнявя подушку и уголок одеяла, а на второй ему около года, он обнимает маму за шею и острозубо улыбается в камеру; а за спиной у него все те же вечные монохромные небо-песок-море. — Он мог уехать на несколько дней, — возражает Хаяма. — Никто бы даже не заметил. — У тебя просто нет детей, Котаро. Когда рядом с ними не хватает взрослого, это невозможно не заметить. Хаяма потягивается в кресле и чешет шею. Жара стоит в небе, как солнце, слепящая, обжигающая восемнадцать часов в сутки, от нее липнет кожа, слезятся глаза и закипают мозги. Жара она как очень хороший наркотик — хороша, если правильно рассчитать дозу. Хаяму ломает от передоза уже третий день. — Ты уверен? — напоследок кисло спрашивает он. Лео тихо фыркает. Конечно, он уверен. Если Лео начинает говорить таким тоном, значит, это информация проверена. Не одним десятком способов. «Здорово. Столько лет прошло, а вы до сих пор держитесь вместе. А вот мы…» Он же не мог сказать это просто так. Это же Изуки — у него либо смешно, либо по делу, либо ищи второе дно. «Столько лет прошло, а вы до сих пор держитесь вместе…» — Лео, — тихо зовет Хаяма поломанным жарой и ночью голосом. Внезапная догадка больше похожа на бред сумасшедшего, чем на действительно рабочую версию. Но когда все рабочие версии кажутся бредом еще большим, выбирать не приходится. — Лео, а проверь Маюзуми-сана. Становится тихо. Так тихо, что слышно, как плещется далеко внизу шумное темное море. А потом Лео снова начитает чем-то шуршать. Иногда Хаяме кажется, что шуршит сам Лео, потому что иначе нормальный человек просто не может создавать столько шума. — Бред, — роняет Лео в трубку, но за его голосом Хаяма уже слышит стрекот клавиатурных клавиш. — Котаро, это… Ну бред же! Через четверть минуты стрекот затихает, и Хаяма слышит растерянное: — Расскажи мне. Хаяма угадал. Сейчас это почему-то даже дороже победы. Иногда кажется, что фантазия Изуки закручена в очень плотный клубок из разумных мыслей, каламбуров, идей, которые нельзя осуществить, не имея связей с ЦРУ (хотя бы рабочих); идей, которые нельзя осуществить, не разжигая мировую войну; идей, которые нельзя осуществить из этических соображений; идей, которые просто нельзя осуществить без помощи магии; и идей, которые в итоге пойдут в расход. И клубок этот настолько плотный, что когда Изуки тратит расходовые идеи, все остальное идет бонусом. Станьте свидетелем одного блестящего ограбления и получите шикарную шизофрению в подарок! Обычно его планы построены на парочке подкупов, одном отвлекающем маневре и десяти минутах личного участия. В этот раз он действует проще, настолько просто, что еще немного — и дальше только искусство и волшебство. Он не просчитывает Хаяму, не отвлекает и не обманывает. Он просто сходится с человеком, который может сделать это лучше него и при это не подставит себя под удар. Забавная девчонка в купальнике (девушка Маюзуми, говорит Лео печальным голосом; ей двадцать, и она психолог, не представляю, как Маюзуми пошел на такое) делает все в лучших традициях своей профессии: смотрит ласково, говорит правильные вещи, которые от нее ожидаешь услышать, помогает на время забыться, отвлекает на ненужные детали, удерживает ненавязчиво, но цепко, профессионально. Ой, а настоящие, ой, а можно потрогать, ой, а клиент готов, уводите клиента. Хаяма наслаждается моментом, Изуки наслаждается морем, девушка наслаждается своей ролью, мужчина в солнцезащитных очках наслаждается наличием в кошельке четырех миллионов долларов никелем и собственной безнаказанностью. Хаяма поворачивает голову и смотрит на Изуки, Изуки залезает на дельфина. Начинается игра. Дальше все происходит очень быстро: Изуки выходит из воды, проходит мимо мужчины в очках, незаметно подцепляя чужую добычу (наступить на кошелек, вдавливая мягкую кожу в песок — песок липкий, тело влажное и соленое, кожа липнет к коже — протащить несколько шагов по пляжу, ненавязчиво наклониться и поднять, на безопасном расстоянии от подозрений; Хаяма не видел всего этого, но вполне может это представить — сам залечивал потом ожоги), подходит к палатке. Там, на стойке, его уже ждет поднос с сервированными морскими гадами — возможно, в них даже нет ничего нездорового, а у Хаямы действительно слабый желудок. Кошелек отправляется под стойку, чтобы вечером вернуться к своему владельцу — без одной-единственной монеты. Ратоцци плохой игрок, но не худший мошенник, и если есть возможность заставить кого-то работать вместо себя, он обязательно ею воспользуется. Поэтому еще почти двадцать часов полиция ищет злополучный бумажник, пока официант пляжного кафе не рассказывает правду. Ну, большую ее часть. На следующий день официант заболевает неизвестной болезнью, Ратоцци исчезает в неизвестном направлении и вообще происходит множество странных, но до безобразия обычных вещей. Пока наконец никелевая монетка с головой Статуи Свободы и ценой как два с половиной американских штата не обнаруживается в заднем кармане шорт стоимостью около пятнадцати долларов. И все это шоу — вокруг Хаямы, с ним и для него. Места в первом ряду, отличный обзор, актеры предупреждены о возможных разногласиях. Подходите ближе, не стесняйтесь, можете даже потрогать. Чем больше вы видите, тем меньше вы видите, вот такой вот парадокс. Лео тихо смеется, жара дрожит от его голоса, как живая. — Изящно. — Угу, — соглашается Хаяма и допивает газировку. Она уже выдохлась и нагрелась, и теперь языку слишком сладко. — Никогда бы не подумал, что Маюзуми-сан… — Ох уж эти их с Сей-чаном разногласия, — насмешливо тянет Лео. Двусмысленность этой фразы можно зарядить электрическую дугу. — Ладно, с ничьей я поторопился. Ты в проигрыше, Котаро. — Я отыграюсь. — О, не сомневаюсь. И завтра жду тебя в девять, дорогой. — Бли-ин! — Счастливого полета. Хаяма несколько секунд прижимает телефон к уху, а потом кидает его на сиденье и смеется, сжимая пятицентовик в ладони. Бери от жизни все, а, Изуки? Шун, Изуки Шун, лучшая игра его жизни, его море, которому можно проиграть, ни грамма не жалея об этом. Вообще не заметить, как проиграл. Просто. Утонуть.