Ты впервые сдаёшься без боя

Обойдя по кругу все подразделения Красногорского ОВД и побеседовав с каждым, кто, так или иначе, занимался делом Мешкова, Юра пообедал в обнаруженной неподалёку столовке и уже через пару часов вернулся в гостиницу. Ничего интересного и принципиально нового он так и не выяснил. Местные, как и предполагалось, отнеслись к работе формально, но Юра и не рассчитывал на серьёзный результат. Чего, в самом деле, можно требовать от впахивающих с утра до вечера мужиков, которые от неиссякаемых проблем и головомоек собственного начальства постоянно носятся в мыле? Сгоняли, конечно, для очистки совести раз-другой на адрес, опросили соседей, но так ничего и не добились. И вот тут — хочешь не хочешь — приходилось признать заслугу Ткачёва. Только Паше удалось разговорить Ерохину, никому из местных оперов вредная бабка не сказала ни слова. Отделывалась сухими «не видела», «не знаю», партизанка старая. Никто из красногорских ни разу не упомянул о сестре, чему, в общем-то, можно было найти объяснение. Мешков-старший на цыганке не женился, жил с ней, как сейчас принято говорить, гражданским браком, а потому о Милеве органы могли и не знать. А вот соседка знала. И рассказала. Так что, как ни хотелось Юре считать Ткачёва никчемным балбесом, но благодаря Паше у них появилась зацепка. Интересно, а цыганку Ткачёву удастся раскрутить на откровенность? Хотя, чего гадать? Вернётся, сам всё расскажет. Юра принял душ и позвонил в Москву. Сперва Карпову: доложил о текущей ситуации и получил в ответ сухое — «Работайте»; затем брату. Николай с дочкой, живущие в Подмосковье, недавно приехали в столицу и остановились у Юры — племянница собиралась этим летом поступать в московский вуз. Юра поинтересовался, как продвигается подготовка к экзаменам, подбодрил брата, который нервничал куда сильнее легкомысленной абитуриентки, и сообщил, что задержится ещё на пару дней. Закончив разговор, Юра включил старенький телевизор, пощёлкал по каналам и, отыскав какую-то научно-популярную передачу, улёгся отдыхать. Он успел выспаться, когда в номер ввалился Ткачёв и, не говоря ни слова, принялся стаскивать кроссовки. Выглядел Паша странновато: взъерошенный, испарина на лбу, избегающий, температурный взгляд. Бли-ин, он что — заболел? Этого только не хватало! Вот ведь тепличное дитятко! Возись теперь с ним. Юра кашлянул, стараясь привлечь внимание, и скривил губы, прикрывая усмешкой обеспокоенность: — Ты что-то бледный, Ткачёв. Заболел? — Взбледнулось, — глухо огрызнулся Паша, пересёк номер и, завалившись на кровать, прикрыл локтем лицо. Вот и сочувствуй после этого людям! Заболел он, как же! Цыганка, наверняка, отшила, вот и заболел. Ну ещё бы! Хвалёное ткачёвское обаяние не сработало! Печалька! — Эй, Ткачёв, — Юра приподнялся на кровати и подпёр кулаком щёку. — Не хочешь рассказать, что нового узнал? Давай, поделись с аудиторией. Юра даже подушку повыше подоткнул и устроился полулёжа, чтобы лучше видеть Ткачёва. Уж очень ему хотелось по полной насладиться Пашиным фиаско. Ну, давай, красавчик! Плачься! Опытный дядя Юра тебя пожалеет, слёзки вытрет, неудачнику несчастному! Паша неспешно убрал руку, приподнялся на локтях и исподлобья уставился на Юру. Чёрт, а он и в самом деле выглядит измотанным, вон глазищи-то какие ошалевшие. Видимо, нелегко далась ему эта встреча. Что же там произошло, интересно? — Надо ехать в Ивантеевку, пятнадцать километров отсюда. Там у кореша Мешка, Заварзина, бабка жила, дом остался. Глухая деревня — идеальное место, чтобы скрыться. Скорее всего, там наш клиент, больше негде. Паша договорил, снова откинулся на подушку и закрыл глаза. Казалось, разговор утомляет его, вытягивает из него последние силы: на лбу и висках опять выступила испарина, а лицо в электрическом свете выглядело не просто бледным — восковым. Ох, ничего себе! Юра даже дыхание затаил, услышав новость. Место, где скрывается Мешков? Значит, возможно, уже завтра им удастся… Ну, Ткачёв! Я что-то даже не знаю, что и сказать… — Однако… — Юра пожевал губу и покосился на неподвижно лежащего Пашу. — Ткач… Ну ты это… — Блин! Ну вот как ему дать понять, что он классно сработал, добыл для них охуенно важную информацию? Не умеет Юра хвалить. Не обучен. — Да-да, я в курсе, — Паша резко сел и потёр ладонями лицо. — Не трудись, я и так знаю, что ты хочешь сказать. «Ты молодец, Паша!», «Как же тебе это удалось, Паша?», «Я даже не знаю, как тебя благодарить, Паша!» Блядь! Вот же сука, а? Ну на секунду расслабиться нельзя! Только чуть-чуть опустишь защиту, и какой-нибудь гад тут же ударит! А ещё говорят — Пономаренко сволочной! Станешь тут добрым, ага. Чуть желчью не отравили. — Тебе сразу орден, или как Тёркин, на медаль согласишься? — Юра, конечно, христианин и всё такое, но подставлять другую щёку — увольте! Не на того напали! — Зачётно тебе цыганка нимб наполировала, да и борзоты, смотрю, отсыпала не жалея. Умеешь ты к бабам подход найти — талант, чё. Что она там тебе ещё наобещала? Колись! Мировое господство? Любовь и восхищение окружающих? Ну так должен тебя огорчить, дружок. Тебя наебали! Цыганки они лохов… Ткачёв отнял руки от лица, поднял голову и посмотрел так, что Юра осёкся на полуслове. Паша явно не собирался огрызаться, просто смотрел, а в глазах его плескалось столько безмолвной тоски, что Юре на секунду стало стыдно. Нет, ну чё он, в самом деле? Юра же не всерьёз. — Да ладно тебе, Ткач, чего ты? — Хуйня эта власть над миром, геморрой сплошной. На Стаса вон посмотри… Паша хлопнул глазами, будто просыпаясь, вдохнул полной грудью и резко встал. Не обращая больше внимания на Юру, стянул с себя футболку и джинсы и молча скрылся в душевой. Ой, ну и пожалуйста! Подумаешь, какие мы обидчивые, прямо слова поперёк не скажи. И раздеться, кстати, мог бы и в ванной — нехуй тут стриптиз устраивать! Придурок! А фигура у него ничего так… не зря бабы ведутся. Мускулы — позавидовать можно, и плечи — широченные. Да и задница… Бля-яя, Юра, заткнись! Опять начинаешь? Заткнись и ложись лучше ещё поспи! У тебя серьёзное дело завтра! Юра выключил свет, улёгся поудобнее и прислушался к шуму воды в душе. Нет, всё-таки что-то здесь не так. Какой-то не такой Ткач вернулся. Задумчивый, мрачный. Странный. Может, цыганка и самом деле какую-нибудь херь нагадала? *** Паша вынырнул из сна, как из-под воды — рывком, и даже не сразу понял, что его разбудило. Звук какой-то, что ли? Привиделось? Внезапно звук повторился — из-за двери душевой донёсся хрип, от которого Паша в миг покрылся холодным потом. Всё ещё плохо соображая, подорвался с кровати, на автомате выхватил из кобуры пистолет и кинулся в ванную, успев по пути зацепиться взглядом за пустую кровать Пономаренко. Распахнул не запертую на щеколду дверь и… замер на пороге, как вкопанный. Бля-яя! Это ещё откуда?! Перед мутным зеркалом, спиной к Паше стояла и пялилась безумным взглядом на своё отражение худенькая, коротко стриженная девчонка. Ладонями девушка сжимала горло и хрипло сипела, словно кто-то её душил. Господи, да что происходит-то?! Что с ней?! Откуда?! Паша рванулся навстречу — помочь, поддержать, но в эту секунду девушка развернулась, и на него уставились зелёные, полные панического ужаса глаза. Паша пошатнулся и внезапно почувствовал, как пол стремительно уходит из-под ног… — Ю… Ю… ЮРА?! *** Девчонка… Юра! Боже! Юра!.. рванулся к Паше, клещом вцепился в предплечья. Его трясло, губы дёргало тиком, стук зубов жутким эхом отдавался в ушах. — Паш-ш-ша, скаж-ж-жи, что я с-сплю! Ведь я с-сплю? Я не баб-ба? Паш-ш-ша? От наполненного отчаянием голоса — женского, но такого Юркиного — по спине сыпанули мурашки. Господи! Этого не может быть!!! Просто не может быть, потому… потому что… Господи! Оторопь первых секунд сменилась ошеломлением, степным пожаром перекинулась в панику. В желудке разрасталась сосущая пустота, сдавило грудь, дыхание застревало в скрученном спазмом горле. Паше чудилось — он сходит с ума: ощущение грандиозного неотвратимого пиздеца, возникшего после визита к цыганке и нараставшего весь прошлый вечер, разродилось кошмарной явью, воплотилось в напарника, поутру проснувшегося в женском теле. Цыганка! Боже! Цыганка!!! Милева! Это она! Это она всё, гадина! — Подожди, Юра! Подожди! Подожди! Мне нужно… Нужно позвонить! Паша с трудом оторвал от себя тонкие руки и пулей вылетел в комнату. Кинулся к куртке, спешно зашарил по карманам в поисках телефона. Чё-ёрт, да где же он?! — Позвонить?.. Куда позвонить?.. — растерянно прозвучало в спину. — В скорую?.. В психиатричку?.. Нащупав наконец трубку, Паша отыскал номер и, нажав на вызов, повернулся к застывшему посреди комнаты Юре. Глаза у того были как блюдца, взгляд лихорадочно метался из стороны в сторону, не останавливаясь ни на секунду. Ставшая в одночасье не по размеру большой футболка съехала с плеча, обнажая острую ключицу, а ниже, сквозь натянувшуюся на груди ткань отчётливо проступали… Соски? О, боже! Не смотри, Паша! Не смотри! «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети», — механический голос электронного оператора отчеканил стандартную фразу и без паузы пошёл на повтор. Паша взглянул на дисплей. Может, он впопыхах выбрал не тот номер? Номер на экране был тот самый. Сбросил звонок и повторно нажал на вызов. «Абонент недоступен или находится вне зо…». Чёрт!!! Чёрт-чёрт-чёрт-чёрт!!! Эта сука выключила телефон! Грёбаная колдунья! Ну я тебя всё равно достану! Я тебе покажу, тварь, как шутки шутить! Надолго меня запомнишь! Паша отбросил телефон на кровать, путаясь в штанинах, споро напялил джинсы и потянул к себе футболку, в которую с другой стороны тут же вцепились дрожащие пальцы. — Ткачёв, что происходит? Ты что-то знаешь? Знаешь, что со мной произошло? — беспокойные испуганные глаза пытливо шарили по лицу. — Паша, не шути со мной… Смотреть на него — знакомого и совершенно чужого — не было сил. Паша дёрнул к себе футболку. Не рассчитал — лёгкое девичье тело с размаху впечаталось ему в грудь. Бля-ядь!!! Отшатнулись одновременно, отпрянули, будто током между ними ударило, и застыли, уставились друг на друга ошеломлённо. Паша отмер первым, натянул злополучную футболку, сунул ноги в кроссовки, кинулся к выходу и… не успел. Юра бросился следом, рыбкой поднырнул под локоть и встал у двери, загораживая проход. — Юра, пусти! Ты не понимаешь! Пусти! Мне нужно! — Не понимаю, — голос захлёбывался, перепрыгивая от угрозы к истерике. — Не понимаю, и ты никуда не пойдёшь, пока не расскажешь, что, чёрт возьми, происходит?! Куда ты собрался?! Что со мной?! Ну! Говори! Говори! Почему?! Почему я баба, блядь?! — Юра, пусти. Да отпусти же, чёрт! — Паша пытался обойти и одновременно стряхнуть с себя Юру, который схватил его за грудки. — Отпусти!.. Это цыганка! Ты не понимаешь! Цыганка! Пусти меня! Ничего сейчас Паше так не хотелось, как добраться до мерзкой стервы с размытым лицом и свернуть ей шею. — Что-оо? — Юра толкнул его в грудь, отпихивая. — Так... Так это ты?! Ты?! Сука!!! Удар по корпусу Паша пропустил и едва успел блокировать кулак, летящий прямым в челюсть. Юра нападал умело, выбирал самые уязвимые точки, но к счастью, силы оказались не те. Женские. Паша схватил Юру в охапку, стиснул в объятии, чтобы не брыкался, и заорал, перекрывая поток льющейся на голову брани: — Юра, прекрати! Ох, бля!.. Да прекрати же, чёрт! Дай мне объяснить! Я объясню! Юра! Юра дёрнулся ещё пару раз и затих, тяжело задышал приоткрытым ртом: то ли понял бессмысленность сопротивления, то ли попросту выбился из сил. Но Паша не отпустил. Не спешил разжать руки, завис, разглядывая оказавшееся вдруг так близко лицо. Пялился, не в силах отвести глаз, на открытый рот с непривычно яркими розовыми губами; на нежную, удивительно тонкую, словно светящуюся изнутри кожу; на нос, который теперь не казался излишне длинным и украсился россыпью мелких бледно-рыжих веснушек. Томительно-сладко заныло сердце, а внутри постепенно разрастался жар, будто бы там, за рёбрами расцветал, медленно разворачивал лепестки обжигающий душу, пульсирующий жидким огнём цветок. Паша откровенно поплыл, облизнулся неосознанно, перекатил во рту комок вязкой слюны. Он не мог не представлять вкус этого приоткрытого рта, пьянел от этой химеры. Поцеловать. Увлажнить своими губами губы, провести языком по горячей изнанке щёк… Долго фантазировать ему естественно не дали. Юра упёрся ладонями в плечи, поджал губы — змеино, абсолютно по-пономаренковски — и зашипел в лицо: — Отпусти. Поставь меня на пол, сука! Поставь и выкладывай, во что ты меня втравил! Шипение слегка отрезвило, и Паша только сейчас понял, что, оказывается, держит Юру на руках. Боже! Какой же он лёгкий! Невесомый. Хрупкий… Твою же мать!... Паша разжал руки и провёл ладонью по лицу, пытаясь прийти в себя. Невесомый? Хрупкий? Веснушки? Губы? Паша, да ты в своём уме?! Это Юра! Юра! Пусть он сейчас и не совсем… Но эта…эта… девчонка — Пономаренко! И для тебя ничего не изменилось. Думай же! Соображай, Ромео недоделанный, что ты сейчас взбешённой до края Джульетте врать-то будешь? Юра замер напротив и, глядя на него — настороженного, злого, но уже сумевшего взять себя в руки — Паша понял, что не сможет соврать. Ну вот не сможет и всё! Выдержка, которую демонстрировал Пономаренко, восхищала. Паша так бы точно не смог. Случись с ним подобное — не дай бог! — он бы свихнулся от потрясения или в лучшем случае впал в препозорнейшую истерику. А Юра справился. Он держался, и такая твёрдость характера заслуживала уважения. Если сейчас Паша струсит, малодушно соврёт, перекладывая вину на цыганку, он никогда больше не сможет взглянуть в Юркину сторону и будет презирать себя до конца своих дней. А потому… Паша глубоко вдохнул и, заставив себя смотреть прямо в глаза, начал рассказывать. Про цыганку и её странное предложение, про своё дурацкое согласие и про то, чего он хотел и о чём думал, сидя перед круглым столом. Юра не прервал его ни разу, молчал и слушал, а Паша, закончив говорить, неожиданно почувствовал облегчение. Ну вот, он практически исповедовался, выложил всё как на духу, и теперь пусть Юра решает — убить его сразу, или быстрая смерть слишком большая роскошь для такого идиота как Паша Ткачёв. Юра, однако, не спешил нападать, не набросился с обвинениями, не начал орать, обзывая Пашу грёбаным извращенцем, не обливал презрением. Он по-прежнему стоял неподвижно и только обнял себя за плечи, словно замёрз и пытался согреться. Он простоял так ещё около минуты, глядя на Пашу странноватым взглядом, качнулся с пятки на носок и вдруг спросил: — Это что же получается — ты в меня, типа, влюбился, что ли? Паша убито кивнул головой — да, влюбился — и опустил голову. Ему нечего сказать в своё оправдание, и если Юра решит… то и пусть — он не станет сопротивляться. Он заслужил, и Юра, конечно же, в своём праве… — Мать моя! Ну ты и придурок, Ткачёв! Я и подумать не… Господи! Какой же ты всё-таки придурок! В голосе не было ни возмущения, ни злости, скорее — озадаченность, смешанная с удивлением. Паша понял, что прямо сейчас его, по всей вероятности, не будут убивать, и осторожно покосился на Юру. Тот всё ещё стоял, обняв руками плечи, а в его глазах светилось насмешливое изумление. Он разглядывал Пашу, как разглядывают редкую и поразительно забавную зверушку, и, казалось, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Что это с ним? Неужели всё-таки истерика? Боже, Юра, не надо! Не надо, прошу тебя! Ну, пожалуйста!