Хроники невидимки

— Не-е-е-ет!!! Персефона подняла бровь. Нечасто можно услышать в своей опочивальне нечто, похожее на рев бешеного марала. Нет, вполне понятно, когда тебя застает с любовником супруг, но когда тебя застают с супругом… и не любовник… — Чего нет? — почти мягко осведомился Аид, набрасывая на супругу гиматий. Гермес, столпом отчаяния застывший в дверях, изобразил руками что-то паническое. — Зевса! — Точно, — сказала Персефона. — Зевса тут нет. — Почему тут должен быть Зевс?! — нахмурился подземный царь. Теперь он набросил гиматий и на себя. Гермес отчаянно замотал головой и всхлипнул: — Везде! — Везде должен быть Зевс? — осведомилась Персефона. Аид почесал бровь. — Слушай, — серьезно сказал он жене, — по-моему, он чем-то расстроен… Вестник богов вознес руки к потолку и разразился серией восклицаний, из которых следовало, что Громовержец, Надежа и Опора всего Олимпа, Тучегонитель, Вседержитель и Самый-Рассамый во всем безвестно сгинул в неизвестном направлении. — Ага, — сказал на это подземный царь. — Дверь закрой. Племянник послушно выполнил сказанное и уставился на Владыку с безумным ожиданием мудрых советов. — С другой стороны дверь закрой, — обрадовали его. — По голове получишь утром. За то что отвлек. Персефона смущенно подхихикнула, но все же сочла необходимым выступить на стороне брата. — Так ведь Зевс же… — А что — Зевс же?! — Так ведь нет же его! Аид вздохнул. Посмотрел на жену, как мог, проникновенно. — Ну и хорошо, что его здесь нет! — выдал он тоном, который возвещал: «Нет Громовержца — нет проблемы!» Но Персефона уже настроилась разделять боль брата, а потому уселась на супружеском ложе поудобнее и закуталась в гиматий поплотнее. — Искали? Гермес замахал руками и издал серию звуков, в которых невнятно просматривалось многое: бешеная Гера, масштабная организация поисков, рассылка вестников, опрос оракулов… — У баб искали? — лениво поправил Аид. Очередная порция мимики от дверей показала, что и к этому отнеслись серьезно, и опрос: «Громовержец у вас не завалялся?» — еще долго будет будоражить умы элладских нимф, богинь и смертных… — Говорят, он к Данае хотел наведаться, — поведал Гермес, уже почти не заикаясь. — Дочке аргосского басилевса. Все говорил, мол: басилевс дочку запирает, так что надо бы особый способ изобрести, чтобы… это самое. Пошел. А потом — испарился! И дальше уже пошли заламывания рук и трагедия в одно лицо об истеричной Гере, парочке «Афина-Арес», которую некому мирить, Посейдоне, предлагающем себя на вакантное место, обильно поминающем пропавшего отца Дионисе… Аид тоскливо вздохнул и потер лоб. — Не пойду я, — сказал он решительно. — Жена у меня. — У Зевса тоже жена, — мрачно напомнил Гермес. — У него — не четыре месяца в году, — отпарировал Аид, намекая на важность брачного периода у подземных богов. — Зато у него — царство! — попытался Гермес во второй раз. — И? — последовал аргумент всех времен и народов. На «и?» ответа не существовало. «И?» подводило черту чему угодному лучше любимого «В Тартар!» Перед «И?» подземного Владыки трепетали олимпийцы и ёжился Танат. Страшнее этого могло быть только одно. — Дорогой, — нежным шепотом сказала Персефона на ушко мужу, — а вот представь себе, мама расстроится. Конечно же, приедет в гости, плакать будет, в обмороки падать… Через три секунды ошеломленного Гермеса волокли к выходу из дворца, цедя сквозь зубы: — Пошли добывать эту державную скотину! Шевели таллариями*, кому сказал! Где, говоришь, следы теряются? Что у вас там — собак с нормальным нюхом нет или все вещи Зевса потерялись? Куда-куда — за Цербером! Гермес ошеломленно моргал. Ему ни разу не приходилось видеть, чтобы из-под наспех наброшенного гиматия вылетали в боевом доспехе, держа в одной руке двузубец, а во второй — шлем. — Милый, я тебя жду-у-у! — донеслось в спину. Персефона, философски вздохнув, принялась взбивать подушки. * * * Вдоль стены басилевского дворца в Аргосе крались три тени. Первая выступала неспешно, держа в руках поводок. Вторая порхала в метре над землей, держала в руке сандалию и время от времени спускалась, чтобы ткнуть сандалией в третью. Третья — трехголовая — нюхала сандалию, хмуро подвывала и обильно тошнила на землю ядовитой слюной и остатками медовых лепешек. — Чего это его так крючит? — удивился Гермес после сто семнадцатого «вее» за долгий путь. — Солнце, воздух, сандалия Зевса, — кратко обрисовала первая тень, она же Владыка подземный. — Вообще, на брата так многие реагируют. — Буэ, — выразил свое отрицательное мнение Цербер, он же тень номер три. Медовые лепешки покидали организм аидского песика на глазах. — Искать, — буркнул Аид, — кому сказано. — Песика жалко, — посочувствовал Гермес. Аид, который сам рисковал оказаться на месте Цербера (если вдруг в подземный мир заявится рыдающая Деметра), не ответил. В молчании, мрачном настроении и рвотных потугах поисковая группа преодолела двор и оказалась возле спуска в подвал, который был обустроен Акрисием для своей дочки Данаи, чтобы та — упаси Зевс — не забеременела и не родила что-нибудь, что по предсказанию сможет убить дедушку. Зевс явственно не упас — это подтверждалось тем, что беременной Данаи в подвале не оказалось. Вообще, подвал был как подвал: медные стены, пол с позолотой, столик с рукоделием, ложе, поднос для фруктов, два кресла, лужица какой-то жидкости в углу… — Буэ-э-э! — сделал интерьеры более неприятными Цербер. Всеми тремя головами и хвостом-драконом. — Да понял я, понял, — пробормотал Аид. — Ладно, домой. И отпустил поводок. Счастливый пес незамедлительно отбыл бегом в сторону ближайшего спуска в подземелье. С поверхности донеслись испуганные крики слуг и негодующее: «Ве-е-е!» Цербера, который на сегодня наобщался с верхним миром. Аид стащил с головы шлем-невидимку и принялся расхаживать вдоль стен, заложив руки за спину. На робкий вопрос: «А… где Зевс?» — он ответил лаконично: — Смылся. — Как?! — ужаснулся Гермес. — Элементарно, Гермий. Боги, знаешь ли, могут превращаться. В животных, в птичек, в насекомых. Иногда в другое… всякое. Например, в воду. Или в золото. Или в воду и в золото — драгоценный дождь, всякое такое… Какое-то время Гермес внимал слегка маниакальной лекции о способах просочиться в запертые помещения, не прибегая к «дурацким преображениям в осадки». Потом спросил: — Так что? — А как ты думаешь — почему я выпросил у Циклопов шлем и никогда ни во что не преображался? — поинтересовался Аид все тем же скучным лекторским тоном. — Уязвимость, Гермий! Уязвимость в преображенном виде! — Что — уязвимость? — Возрастает, — ответил Аид, показывая на лужицу на полу. Лужица была маленькой, сиротливой и золотой. Лужица была не особенно похожа на Громовержца, о чем Гермес, переваривший новость не сразу, и сообщил дяде. — Ага, — отозвался дядя, — внутреннюю сущность лучше отобразило бы… эх, Цербера нет. Да, как-то маловато для главы всея Олимпа. — Олимпом не может править лужа, — жалобно сказал Гермес, — это противоестественно. — Вот и я после жребия то же самое говорил, — отозвался Аид, почесывая нос. — Так. Для Громовержца лужица слишком маленькая… что? Как могу, выражаюсь! Значит, кто-то тут прибрал. И кто бы… — Ходють тут… ходють! — приложили подземного бога из-за плеч. Скрюченное создание в сером невзрачном хитоне бодро вперлось в подвал, громко шаркая по меди тряпкой. Тряпка, изрядно золотая от Громовержца (Гермес обмер от такого кощунства) выжималась в ведро. Золотые капли звонко барабанили по деревянному днищу. Смертная продвигалась по подвалу с целеустремленностью тарана, несущегося на ворота, бурча по пути, что «ходють тут… следять… а ей убирать потом… сначала гадости нальють, а потом ходють… хотюдь…» — Кхм, почтеннейшая, — вкрадчиво заговорил Гермес, — а что это вы тут… — Приказано убирать — я и убираю, — не отрывая головы от пола, забормотала почтеннейшая. — Што? Золотишка надоть? Вон, на дворе, корыто — оттуда черпайте! А мне — приказано убирать, я и убираю… …в корыте оставалось на дне. Когда Аид, задержавшийся поболтать с «почтеннейшей» рабыней, нашел племянника, тот печально смотрел на остатки золотой жидкости в глубокой деревянной раме. Губы вестника дрожали, силясь выговорить что-то вроде «п-п-а-п-па…» Аид молча и деловито вылил в корыто деревянное ведро, наполовину полное очень жидким золотом. — А почему он… не… ик… обратно? — наконец выдавил Гермес. — Потому что мало, — лаконично ответил Аид и поиграл шлемом, озирая народ, который шлялся по двору. Вид у народа был неприлично довольный — от домочадцев басилевса до рабынь. — Испарился?! Аид, пожевав губами, снизошел до объяснений, но Гермес мало что вычленил из рассуждений о возможности конденсирования Громовержцев при высокой температуре. — …нет, — угрюмо перевел сам себя подземный царь, — но вот ты — ты знаешь, чего нельзя делать в Греции? Превращаться во что-то золотое. И скупо изложил то, что успел выяснить у рабыни-уборщицы: раз — сам басилевс, который обрадовался такому пополнению казны, два — свита басилевса, которая тоже себе обрадовалась, три — ты не замечаешь, племянник, что у окружающих слишком много золотых украшений?! — Ой, — сказал побледневший Гермес, который поднял голову, посмотрел на двор и оценил количество украшений и из чего (кого?) колечки-бусики-браслетики могут быть сделаны. Подземный царь пожал плечами со спокойствием бога, который как-то разрубил на куски собственного отца. — Да что ему сделается! Собрать воедино — а там уж… И прибавил, щурясь в безмятежные небеса: — Проще говоря, мне сейчас не помешал бы очень хороший вор. И где б достать, а? Гермес немного воспрянул. * * * На поляне стоял вместительный котел. В котле аппетитно булькало. Гермес, вытирая со лба копоть, подкладывал дровишек. Аид философски помешивал варево, время от времени привставая с корточек. — Хорошо сидим, — лирично заметил он. — Давно так не выбирался. Выбредший из леса на запах костерка сатир замахал рукой, весело прокричал: «Ребята, что варим?» — Громовержца варим, — категорически сообщил Аид, — пока что мало соли. И помешал еще раз. Сатира сдуло обратно в чащу. Гермес опасливо посмотрел в котел, где кипело расплавляемое золото. — Оно нас понимает? — шепотом осведомился он. — Это хорошо бы, — вздохнул царь подземный, — давно с братом по душам не разговаривал. Так вот, если о том, что я о нем думаю… Через две минуты Гермес поежился и отошел к своей сумке. В бездонной глуби сумки звякали и бряцали браслеты, колечки и серьги, которые Гермес вдохновенно добывал остаток дня. Изделия из Громовержца ритмично падали в котел. Варево булькало. Монолог Владыки не смолкал и был все так же нецензурен. Лиризм вечера не хотел идти на убыль. — Последнее, — робко пискнул Гермес, вбрасывая в котел крупное кольцо с изумрудом. Монолог смолк, и можно было дышать, хоть и с опаской. — Слушай, дядя… я вот подумал: мы же не знали, что там из Громовержца, а что… ну, то есть… дядя? Дядя?! Тут вестник богов обнаружил, что сидит у костра в гордом одиночестве. А из котла медленно вырастает кулак. Такой — очень знакомый державный кулак… — Папа, — расплылся в улыбке Гермес, прежде чем на полянке громоподобно раздалось: — Как-как он меня назвал?! * * * — Семнадцать колец, — кивнул Гермес, подавляя смех, — два оказались в носу, сколько-то — в губах, в бровях еще… — Изумруд во лбу? — лениво переспросил Аид. — Изумруд в пупке, — поправил Душеводитель. — Во лбу рубин. Наверное, стоило все-таки выковыривать из перстней драгоценные камни. Царь подземного мира легко махнул рукой, как бы говоря: «Все к лучшему!» — И я не видела глаз Геры, — огорченно высказалась Персефона. — Эх. — Я предлагал доставить его на Олимп в жидком состоянии, — отозвался Аид. — Что?! Пусть бы сама занималась тугоплавкими Громовержцами! — А почему не…? — приподняла брови Персефона. — Так то ж Гера! — развел руками Гермес. — Кто там знает, что она налепит! Аид хмыкнул и кивком показал, что можно запускать следующую партию теней на суды. — Выкрутился, конечно, — пробормотал он категорически. Гермес уныло пожал плечами. — Конечно. Заявил, что путешествовал по варварским странам, а это — новая обязательная мода. Вот… И продемонстрировал подземному царю и его супруге серьгу в ухе, пробормотав пару слов о том, что Олимп никогда не будет прежним.