Осколки

я смотрел на тебя в последних минутах разума, стараясь запомнить каждую чёрточку, каждую линию. отец говорил, что морская - самая сладостная из миль, и, быть может, я «после» смогу оказаться там - проснусь и увижу, как чертится волнами море, изорванным слухом вновь обретая штиль, наполняя теплом ту боль, где была пустота, бесконечно внутри. мои волны будут ластиться к твоим рукам, и я вспомню, что, боже, тебя так давно любил. если камень и тьма – ты сразу пойдёшь ко дну. если камень и свет – становишься маяком, и таким маяком мне стали твои глаза - бесконечно прекрасный цвет, обрамлённый болью. ты позволишь ли мне замарать свои руки кровью, только б глаз твоих не затронула темнота? и опасная сталь, направленная в живот, будет приравнена для меня к желанному поцелую. я готов умирать с улыбкой от твоих рук, ловить каждое слово, сошедшее с твоих губ, любить тебя больше жизни – такую святую, такую гордую.   я смотрел на тебя в последних минутах разума, безумно желая запомнить каждую чёрточку, каждую линию. мы не чувствовали скорый конец наших судеб или же собственного геройства, только желание жить и немножко усталость. я смотрел на тебя, безумно родную, близкую, и, казалось, что вовсе не существую. я смотрел на тебя, смотрел, не дыша, не чувствуя, как последние силы тонули в закатном мареве. я думал о дышащей в спину смерти и поцелуе. и в горле горчила смесь кислорода, голоса да бархатной пыли взгляда, живого, тёплого. казалось, сплетением слов наших грелась теперь планета, и капля свечи звездой холодного космоса зажженной – плавилась в сердце, снижаясь по Кельвину, Цельсию, Фаренгейту. моё счастье горит в груди, ослепляя пламенем, - позволь мне разбить твои путы, позволь мне спасти тебя. я верю, что в следующей жизни мы будем счастливы, я верю, что в следующей жизни мы снова встретимся.   просто закрой глаза. отдохни. отпусти. обними меня.   я хотел бы услышать, как мирно и тихо тебе из-под рёбер поёт пересмешница.