Let them sing

Бриала думает, что все могло бы быть иначе. Каждый раз, когда посол прибывает в Скайхолд, Лавеллан соскакивает с лестниц, она протягивает свои руки-ветви, жилистые и по-дикому красивые, в приветствии. Каждый раз, когда Инквизитор посещает Орлей и его новоиспеченного императора, она слушает остроухую тень за его спиной, она неустанно следит. Лавеллан-птичка, Лавеллан – вечная полуулыбка на бледном лице, куполок светлых волос и лучистые серые глаза, и пусть они хищно прищурены. Бриала смотрела на ее безмятежное лицо в Зимнем дворце и думала, что маленькая долийка поверит ей быстро. Стоит только упомянуть народ, и помнить о прошлых ошибках, да? Лавеллан радуется, и пьет чай в фарфоровых чашечках, и пробует восхитительные орлейские пирожные. Она щебечет на элвен и сдувает пыль с забытых историй. А спит, свернувшись клубком и по привычке скрепляя объятия на несуществующей более широкой спине. - Все, о чем мы говорили…Свободу нельзя получить. Ее можно только завоевать, - Бриала говорит, мед в ее голосе – мед в чае, у долийки же лик святой. Она ведет пальцем по своим губам, собирая крем, и посол отмечает, что не отводит от этого жеста взгляда. Лавеллан мила и любезна, но теперь лицо ее обожжено и обнажено, теперь она фальшивит. - Ты и я, Бриала, - она улыбается, - проложим дорожку в будущее, от которого так долго отворачивались, правда? Нам и… Народу? Бриала не знает, ненавидит она Инквизитора или испытывает почтенный трепет. - Ma nuvenin. Бриала думала, что кожа у Лавеллан тонкая и сухая, как бумага, что, если она дотронется до нее, та рассыплется в пыль. Но нет, она оказалась мягкой, очень по-девичьи мягкой, кажется, если укусить или царапнуть - порвется, как шелка под лезвиями ножниц. Хотя, с чего бы ее кусать? ... Бриала смотрела на ее поджарую фигурку, двигающуюся с той особенной грацией, смотрела на аккуратные черты лица и краснеющие ушки, и думала, что Лавеллан будет нежной, податливой, что с ней надо будет обращаться, как с хрустальной. Все оказалось совсем иначе. - Что ты, что ты, что ты… - сбивчиво шептала Эллана, и у ней самой загорались глаза, она, сдавшись, прижимала смуглые, по сравнению с ее, руки Бриалы к трепещущей от вожделения груди. Все оказалось совсем иначе: она целовалась до крови, не стеснялась пускать в ход зубы, ногти, локти, колени, ни секунды не лежала спокойно, она языком обводила каждый из позвонков на покрытой бурыми веснушками коже. Это не было первым интимным соприкосновением – это была борьба. Позже Бриала будет долго подбирать одежду, что скроет все последствия, но и за ней не осталось долгов. Казалось: долийка ненавидела. Она стискивала ноги, поддаваясь бедрами, она пила соленый пот и скалилась, то и дело отбрасывая с лица светлые волосы-перышки. И, когда они лежали на скомканной и пребывающей в хаосе кровати, в камине горел ревностно сорванный с шеи волчий амулет, который так тяготил, так тяготил. Когда они лежали, переплетенные ногами и руками, то обе возмещали нежность, невысказанную ранее. Смешанную с болезненной надеждой, которую питают брошенные всеми дети. - Ты такая красивая, da'mi, - урча, восхищалась ею Эллана. А потом вдруг бледнела, слыша, как гремят от грозы горы далеко-далеко. - Слышишь их? – спрашивает городская, никогда не клейменная. Но ответа не приходит, потому, что Инквизитор целует будто бы торопясь, будто бы задыхаясь от страха. Нет, нет, не говори, тогда они не услышат нас. Костяной хрящик сгрызал огонь. - Мы с тобой были преданы, - вздыхая, говорит Лавеллан, проскальзывая головой в свою свободную ночнушку. Она останется здесь, снова одна всю ночь, и это невыносимо, - были преданы, как был предан весь мир в прошлом. Больше такого не допустим, верно? - Да, - говорит Бриала, целуя ее на прощание и завязывая тесемки своей маски, - не допустим. Она уходит, чтобы шептать из-за трона теперь-своей Империи. Лавеллан запирает двери на балкон, прячет за занавесками красивый вид и зажимает уши: лишь бы не слушать рев не-гор.