Let them sing

Не стало Инквизиции той, о которой вскользь упоминали надеющаяся разжиться на той знать. Не стало Инквизитора того, о котором с легким смешком говорили поначалу «остроухий кролик». Пропало это все одним днем, рассветом алым, как крови река. Обступили города леса, Вал-Руайо и Денерим, и шевелилось в них что-то, словно неоткуда набирающее силу. Слишком долго была Лавеллан мессией не-своего-Народа. Слишком долго молчала она, слушая голоса в голове, громогласные, как истина, и сладкие, как лесть. Слишком долго размазывала кровь и слезы по щекам, роняя осколки зеркал в глаза, чтобы быть слепой. И прокатится волной смерть с совиным крылом по земле однажды, и будут думать, что Фалон’Дин, но она-то знает, что тот больше не расправит свои сожженные крылья. Боги с переломанными зубами больше не говорят. Остаются только они, кинутые дети. Бриала кутается в одеяло сильней и катает ноготком спелое яблоко. Цепкий голодный взгляд Лавеллан провожает его. Сама она в плаще, вот только босы ноги в вишневом соке, и руки в засохшей краске, и сама она, дьявольское дитя, бесенок – кажется, вот-вот кинется. Где же так испачкалась по дороге? В оконные стекла разбиваются крики. - Ты идешь, da’mi? – спрашивает Инквизитор. Тут дело не в любви, а во власти. За ее спиной – костры и знамена победы. Шемской кровью простирают ей дорогу к дворцу Императрицы. Лавеллан смотрит так ласково, что на миг Бриала верит в то, что это она, это ее слова и мысли, а не мертвых, жаждущих возмездия. Губы ее в крови, та пачкает жемчужные зубки. Бриала замечает, что под плащом Эллана нага, совершенно нага. Требуется минута, чтобы решиться.