Ни свой, ни чужой

Мне было двадцать три, когда закончилась Третья Мировая Война. То, что я вынес с её развалин засело глубоко под кожей. Так едко, что не вытравилось ни одним чистящим составом. Привычка спать с пистолетом под подушкой, умение выживать в звериных ямах и стремление выцарапывать свою жизнь из цепких когтей холодной смерти. Такое не стирается – ни водой, ни растворами… Такое не забывается, как бы ни раскалывалась голова от обезболивающих, такое не исчезает из-под век, как бы ни был крепок сон. Каждая минута, что была отвоёвана мною во время боёв – стала ценнее воздуха, превратилась в бесконечную благодарность за то, что мне удалось выжить среди воронок искорёженного асфальта. Четыре полученных мною ранения, каждую ночь напоминали мне о том, что рассветы, встреченные мною, стоят того, чтобы постараться выбить лишний восход ещё раз. Четыре рубца на спине от входящих пулевых и три на груди – от выходящих. Одно так и осталось – не прошедшим, вырезанным, разорвавшим бок на неровные куски. Именно оно заставило меня учиться думать перед тем, как что-то делать. Просчитывать, не смотря на желание высунуться первым, поливая вражеский батальон огнём. Именно это ранение стало последним, потому что я понял – пятое я не переживу. Наверное, именно тогда я начал осознавать, что всё творимое нами сейчас – во время боёв под проливными дождями – ведёт к неминуемой гибели человечества. Не так, как пророчили многие до нас – разом и под облаком ядерного взрыва, нет. Медленно, постепенно, даже в случае прекращения бессмысленного уничтожения. И лекарства от нашей жестокости не было. Видимо, не только я задавался такими мыслями, потому что странные лагери, которые начали создаваться по всей стране, забирали в свои недра всё новые и новые души. Нам не говорили что творится за их воротами, не распространяли информацию, не приоткрывали завесу. Мы всё так же ложились под пули, гибли под снарядами, тонули в лужах отвратительного смрада льющегося с небес. На наши головы всё так же сыпалась земля сорванная взрывами, мы всё так же старались урвать лишний день для того, чтобы пожить ещё хоть немного, стреляли первыми, шли в лобовые атаки среди развали некогда великих городов. Война не пощадила ничего – ни одна страна не избежала кровопролития, ни один фронт не остался нетронутым. Мировые вожди падали на колени, складывали руки и головы в попытке прекратить, пойти на компромисс – бесполезно. Объединившиеся Восток и Юг были неумолимы, держащийся Север – злобен, а Запад метался от стороны к стороне. Но и его метаниям пришёл конец. Однажды ворота лагерей распахнулись и из них вышли ОНИ. Спокойные, уверенные, каменные. С колючим взглядом лишённым души. С ладонями, лишёнными дрожи. С сердцами, лишёнными страха. Они прошли по стране уверенными шагами, сбривая на корню любое сопротивление, прекращая разгорающиеся свары одним нажатием на спусковой крючок. Клерики – так они себя называли. Идеальные машины для убийства, с просчитанными до автоматизма движениями. Если бы в мире существовали киборги – это бы были они. Без сердец – с встроенным механизмом, отмеряющим жизнь. Война пошла на убыль сама собой – один отряд клериков мог выйти против роты и одержать победу – их пули не знали промаха. В то время мы считали их спасителями, мы считали их освободителями. Мы считали их идеальным средством для прекращения военных действий. Но мы ошибались. Стоило только начать с ними разговаривать, стоило только оказаться рядом. Механизм – живой, подвижный, человеческий механизм. Лишённый чувств, лишённый эмоций. Лишённый того, что делает людей людьми. Нам объяснили, что именно так мы можем противостоять мировому террору – задушив в себе чувства, изничтожив их, заменив их эмоциями на элементарном уровне – не выше. Поначалу мы верили. Потому что результат того, что нам предложили не оставлял поводов для сомнения – всё правильно. Война затихала, гасилась, прекращалась, стоило только появиться отряду клериков. Любой бой сходил на нет, когда переученные полицейские, которые и составляли эти самые клериканские отряды выходили под пули. Да, они гибли, но и уносили с собой несравнимо большее количество противников, нежели простые солдаты. Однако вскоре в сердцах тех, кто наблюдал за затиранием конфликтов начала закрадываться червоточина понимания – такая жизнь – путь к лишению того, что составляет нас – к лишению чувств. Клерики не были людьми в полном смысле этого слова – они были сверхлюдьми, не знающими ни радости, ни горя. Они давили в себе побочные эффекты от пребывания на земле – радость жизни. Они жили для того, чтобы жить. Тогда начали подниматься первые голоса, говорящие о том, что невозможно превратить всё оставшееся население практически уничтоженной планеты в подобных клерикату. Однако эти голоса довольно быстро замолкали – те, кому было выгодно зомбирование не позволяли идти против них. Война закончилась полной победой новых людей, выпущенных на свободу. И эти люди стали прототипом того, что нас теперь ожидало. Америка перестала существовать как таковая. Объединение с Мексикой, стёртой с карт, изменение климата, подорванного ядерными выбросами, изменённый менталитет и прогнанный медикаментами страх. Наше будущее вырисовывалось бетонными стенами вокруг новой жизни. Я видел, как насаждалась новая религия, как насаждалась новая политическая Система, как создавалось новое закрытое общество, изолированное от террора и проявлений агрессии. Я видел, как создавалась Либрия – идеальное государство с лидером, окружившим себя безмолвными подчинёнными, способными уничтожить за свою веру кого угодно. Я видел, как становилась новая бездушная страна. И я не мог позволить себе стать частью этой мёртвой расы. Расы, подчинённой наркотику под названием Прозиум. Я примкнул к тем, кто назвал себя Подпольем. Не смотря на то, что я устал от боёв, я продолжил сражение за свою страну, исчезнувшую из разумов. Я не мог позволить себе опустить руки и наблюдать за тем, как общество, пусть и жестокое, превращается в тупой механизм, функционирующий для тех, кто решил стать новыми Богами. Богами, разливающими вокруг себя реки Прозиума, источающие бездушие.