Следы на ветру

Она входит в его комнату без стука. Тихо притворяет дверь, мягко касаясь тяжелой окованной ручки. Молчит, нервно теребя край рубахи. Нишка сама не знает, зачем пришла — нужные слова никак не просились на ум, но ноги сами принесли ее сюда, когда разум, уставший от многочасовых метаний, сдался, уступив место рефлексам. Впрочем, иначе и быть не могло — такая у нее натура. Когда они вернулись из Западной Гавани, все пошло наперекосяк. Нишка знала, что так будет. Ощутила еще на треклятых болотах, пропитанных вонью и смертью, когда иллефарнский портал привел их не туда. Они стояли среди разрушенной деревни, слушая очередную заумь гитзерай, и она видела, как мелко подрагивают пальцы Айдана Фарлонга. Помнила, как сейчас, его бледное лицо, напряженные желваки и взгляд. Тогда никто из них не знал, как стоило себя вести. Айдан мало говорил о Западной Гавани, но каждый раз, когда он это делал, его хотелось слушать, и вместе с тем — что-то внутри нее неприятно сжималось. Ей ведь, по-хорошему, особо не с чем было сравнивать — Нишка никогда не знала, что такое дом — но глупое чувство чего-то безвозвратно упущенного никак не хотело улетучиваться, только засыпало на время. До следующего их разговора. Истории Айдана Фарлонга о доме были теплыми: в них действительно хотелось верить. Только вот дома больше не было: все осталось там — на останках умирающей земли, среди пепелища и трупов, вместе с прошлым и будущим, которое никогда не наступит. А она теперь стоит здесь — в покоях Рыцаря-Капитана, силясь найти в себе нужные слова. Нишка украдкой оглядывается по сторонам, щурится, по привычке пытаясь найти укрытие и кусает губы от бессмысленной злости на себя — ей так хочется сказать хоть что-то, хоть одну глупую, но такую обнадеживающую фразу, но она не умеет говорить правильных слов. Не умеет, дьявол ее побери. Впрочем, к черту слова. К черту все. Айдан сидит на кровати, опершись на сцепленные в замок пальцы и смотрит сквозь, куда-то вглубь, в такую тьму, куда она никогда не сможет заглянуть. Джерро наверняка сказал бы, что тьму не стоит измерять по себе, но ей сейчас не до всех этих тонкостей — Нишка просто чувствует себя так. Руки предательски дрожат, и она пытается унять эту дрожь, унять бушующие мысли и страх, хотя ей кажется, что ей вовсе не страшно. Нишка делает шаг, делает два, три. Смотрит на него, измученного, напряженного, натянутого, словно струна, и сердце непроизвольно сжимается. Непривычная боль, не своя. Она словно со стороны наблюдает за тем, как подходит ближе, как касается его волос, сухих и жестких от путающейся в них магии, проводит по ним ладонью. Ее сознание следует за действиями тела, и где-то внутри себя она в ужасе от того, что пришла сюда, что дотронулась до него, что вторглась в его страдание и его... жизнь? Нишка касается его волос, снова и снова, гладит виски, робко дотрагиваясь мозолистыми пальцами щек и скул, до тех самых пор, пока он не притягивает ее к себе, не обнимает широкими ладонями, прижимаясь лбом к ее животу. Время замедляется, застывая в моменте. Запечатлевается в смеси страха и близости, помноженном на решение. Нишка замирает на миг и медленно-медленно выдыхает, когда слышит тихое «Спасибо», сказанное, кажется, одними губами. Старается не думать и не бояться, лишь малодушно надеется на то, что боль утихает, представляя, как кончики ее пальцев, движение за движением, вбирают в себя все дурное. Да, Нишка не умеет говорить правильных слов. Исцеление словом — совсем не ее конек. Зато она умеет быть рядом тогда, когда это нужно.