Следы на ветру

— Это одеяние ваше по праву, госпожа Ферн, — улыбаются мальчишки, кутая её в сочную зелень плаща Жатвы. Эми не противится — вздорно противиться правде! — только чопорно кланяется, слегка придержав пушистый васильковый венок, картинно взмахивает тоненькой изумрудной полой и заливисто хохочет, когда Дэйн и Бивил синхронно повторяют её движение, сгибаясь так низко, что едва не касаются носами земли. Совсем взрослые, вдруг понимает она, совсем взрослые её мальчишки: почти брат и почти что суженый, самые близкие — да простит её ворчливый дядюшка Тармас, не менее, впрочем, близкий! — и она теперь совсем взрослая тоже. ...неужели взаправду? Думать об этом отчего-то так страшно и сладко, но сладко всё-таки чуточку больше — она ведь ждала этого целую вечность. Училась магии — и ждала. Гуляла с мальчишками — и ждала. Следила за домом ли, мыла ли колбы, читала, вязала ли — и ждала, ждала, ждала, когда они вырастут, и всё станет точно в книжках Воло и Нимфириды, Миррин Чаровницы и Дикина Скальнопевца, Идунн и Аллесиуса Эвермитских, и приключения поведут их за собой в огромный, как небо, мир, полный тайн, сокровищ, сказаний и чудес. Полный разности, которой никогда не было здесь — в Западной Гавани, дома. …дома ли? Эми невольно прижимает ладошку к сердцу, ещё несколько мгновений глядя на них — высоких и широкоплечих, подначивающих друг друга очередными дурацкими шутками, на какие способны только самые лучшие друзья — своим новым, изменившимся взором, пока всполохи звонкой осенней ночи расцеловывают их юные лица отсветами огня; мягко улыбается, и, не сказав ни слова, исчезает в хороводе. В лихом танце, несущем её, словно ветер, подхвативший первый порыжевший листок; взметающий полы многоцветных юбок мощными порывами последнего дыхания лета — сильного, глубокого, сплетающегося с бойкой мелодией тамбуринов и дудочек, лютен и гуслей, подталкивающего в лопатки до поры, пока Эми не оказывается в самом центре круга. Пока сердцем хоровода не начинает стучать, глухо притопывая босыми ногами по остывающей земле, влажной от ночной росы. Топ-топ, топ-топ, топ! Земля принимает её радость, принимает её здесь и сейчас, выбирает символом последней Жатвы — её, победившую сегодня не троицу троиц остолопов, но саму смерть, — в которой она, сиротка с бескрайних болот, всё же сумела стать первой. Не первой среди последних, но первой среди равных. Выжить, научиться и победить. Топ-топ, топ-топ, топ! Земля принимает её радость; щекочет стопы и лодыжки, держит её крепко-крепко, обнимает напоследочек — долго им вот так не увидеться: Матушка Шантия готовится ко сну, отдохновению под мягким белым покрывалом. Матушка Шантия прощается — ведь лето уходит, ускользает сегодня с последним собранным колоском, с последним лучиком солнца, с последним танцем. Скоро уйдёт и Эми. Далеко-далеко, весной, как сойдут последние заморозки и окрепнет земля. Понесёт своë волшебство дальше, на юг — а может, на север, кто знает? — за пределы Топей Мертвецов, ставших ей колыбелью, из которой она выросла — так быстро и так естественно. Пойдёт за знанием и золотом, за грëзами и легендами, за миром — и будет он весь её, от края до края. Пойдёт не одна — тётя Ретта пообещала отпустить их. Видела ведь, как маются — всегда всё видела — и предложила сама. Эми кружится в хороводе — быстро, быстро, быстро! Неудержимым волчком вращается вокруг своей оси. Хлещут русые косы по алым щекам, распадается травами венок, сила плавится мягким золотом — вовне и внутри, пока ночь мерцает огнями и падающими звёздами, отражаясь во множестве глаз, устремлëнных на неё, только на неё одну. И то ли ещё будет! …то ли ещё будет, ведь правда? Нужно только немного потерпеть — до весны, до которой рукой подать. До весны, что станет для неë здесь последней. И тогда-то она начнётся, свершится, случится с ней наконец-то. Настоящая жизнь.