Сентябрь 1942 года, пятый курс
— Мерлин! Каждый год одно и то же. Неужели нельзя сначала накрыть на стол, а уже потом распределять малышню?
Эйвери как всегда ныл по поводу еды. Несмотря на худобу он был голоден всегда и везде, и если говорил не о девушках, то говорил о еде. Том не представлял, как в аристократической семье мог вырасти подобный невоспитанный проглот. Прямо сейчас Эрик растянулся на столе и клацал зубами по зубчикам вилки.
— Прекращай. Веди себя подобающе. Не позорь факультет.
Том сжал его плечо и заставил распрямиться. Эйвери недовольно застонал, но повиновался. Том очень гордился тем фактом, что ему, воспитаннику приюта, удалось приручить аристократических особ. Разнеженные и не привыкшие к отказам, сначала они воспринимали его лидерство, как забавную игру, а потом просто привыкли воспринимать его мнение как единственно верное. Том всегда и во всём был прав, осваивал учебную программу быстрее других и точно знал, как развлекаться, выходя за рамки правил, но не вызывая у преподавателей подозрений. Юноша, воспитанный в строгой атмосфере, присущей сиротским приютам, был гораздо прозорливее своих изнеженных родительской любовью сверстников. Его несгибаемая воля, закалённая в жерновах нищеты и бесчеловечности, позволяла ему легко верховодить избалованными детишками. И своим превосходством Том наслаждался. Недавно его лидерство подтвердилось официально — незадолго до начала учебного года из школы прислали сову со значком старосты Слизерина, который теперь красовался на отвороте его мантии. Теперь он мог снимать и добавлять баллы, пользоваться ванной старост, читать книги из запретной секции библиотеки и наказывать нарушителей правил.
Створки огромных дверей, ведущих в Большой зал, распахнулись. Появившиеся в проходе дети сразу же задрали головы — потолок всегда притягивал взгляды новичков в первую очередь. Они шли неорганизованной толпой к табурету, около которого со Шляпой в руках стоял Дамблдор. Сегодня профессор трансфигурации был даже более взволнован, чем обычно, и будто бы выглядывал кого-то.
Тем временем от группы детей отделилась одна девочка с золотистой косичкой — самая низенькая из всех. Вместо формы на ней была мантия, по которой струились звёзды, — крайне дорогая вещь со сложными чарами для имитации ночного неба. Малышка встала напротив Хагрида и бесцеремонно уставилась на него.
— Ты быть тако-о-ой большой! — девочка развела руки в стороны и привстала на цыпочки, чтобы изобразить степень его огромности.
Бедолага Хагрид тут же ссутулился сильнее обычного в попытке уменьшиться. Полувеликан безумно стеснялся своих размеров — он был выше и шире любого человека и напоминал гору. Другие ребята относились к его особенности с пониманием и старались не напоминать ему об этом лишний раз. Но в отличие от них девочка чувства такта не имела и просто ткнула Хагрида носом в его отличие от нормальных магов.
— А я быть очень маленький! — с не меньшей радостью сообщила она. — Быть дружба?
— А что бы и нет, да? — приободрился Хагрид, поняв, что его не оскорбляли.
— Лилия, тебя все ждут, — громко напомнил Дамблдор, когда другие дети уже замерли перед ним.
Девочка подпрыгнула и со всех ног кинулась к толпе новичков.
— Почему ты не в форме? — спросил профессор, когда она, запыхавшись, замерла перед ним.
— Германия не продавать Хогвартс-форма! Я купить волшебный ткань настоящий волшебник! Она быть искра.
Каждое слово девочки звучало громче предыдущего. Она говорила быстро, с грубым, режущим слух акцентом, совершенно не задумываясь о грамматике. Но на фоне смысла сказанного её неумение правильно изъясняться терялось.
В последние годы Германия стала синонимом зла. Словно злокачественная опухоль, немецкий народ под руководством своего фюрера — марионетки Гриндевальда, желающего сократить поголовье маглов, — стремился распространить влияние Третьего рейха по всей Европе. Они агрессивно проглатывали страну за страной, а тех, кто не желал сдаваться без боя, ослабляли сериями бомбардировок. Война длилась уже несколько лет, истощая ресурсы целых государств и подавляя людей. Но, пока в магловском мире царили хаос, разруха и отчаяние, в Хогвартсе было безопасно. Том ненавидел возвращаться в Лондон на летних каникулах, ежегодно опасаясь за свою жизнь.
Видеть человека из Германии — не беженца-еврея, а довольного жизнью и совершенно не напуганного ужасами войны светловолосого ребёнка — на территории Соединённого Королевства было непривычно. Том знал, что Дамблдор в поисках Гриндевальда побывал в Германии этим летом — об этом с надеждой и последующим разочарованием писали в газетах. Но неужели он решил пригласить в Хогвартс ребёнка оттуда? Если он знал имя девочки до распределения, то — сомнений не было — он её и нашёл. Не одного Тома посетили такие мысли. По залу разнеслись шепотки о Германии, Гриндевальде, Третьем рейхе, Гитлере и арийцах.
— Тихо! — Дамблдор призвал всех замолчать, а затем обратился к Лилии: — Завтра сходим в Хогсмид и купим тебе форму.
Девочка согласно кивнула, и Дамблдор покровительственно потрепал её по волосам и тут же сам удивился этому жесту. Как и Том. Пусть профессор трансфигурации и славился своей добротой, иногда даже излишней, он никогда не позволял себе открыто выражать симпатию к отдельным ученикам. Даже его, Тома, он старался не выделять среди остальных, хотя другие преподаватели обычно не скрывали, что приглашённые ими ученики занимают в их сердцах особое место. Смущённо откашлявшись, профессор развернул свиток с именами. Распределение началось. Первых двух учеников отправили на Гриффиндор без всяких задержек. Очередь дошла до девочки из Германии.
— Беленькая, Лилия!
Странно. Том ожидал нечто вроде "Мюллер", "Шмидт", "Вагнер", а теперь силился понять, к какой языковой группе может относиться её фамилия. Девочка тем временем уселась на табурет. Она свободно болтала ножками, не доставая до пола.
— Да у тебя в голове одна сахарная вата, — недовольно пробурчала Шляпа.
— Вкусный? — спросила девочка.
Шляпа задумчиво пожевала и сморщилась.
— Куда уж там. На вкус железо железом. — Девочка явно расстроилась. — Как интересно. Твоя способность изворачиваться достойна Слизерина, но... Хммм... ХАФФЛПАФФ!
Обычно альтернативой Слизерину был Гриффиндор. Послать человека, достойного факультета змей, к тормознутым недоумкам? Шляпа окончательно тронулась.
Вопреки традициям Хаффлпафф не хлопал. Никто не хлопал. Все в молчаливом напряжении следили за тем, как девочка из Германии проходит за стол, на который в отсутствие аплодисментов был вынужден указать сам Дамблдор, и садится рядом со старостой факультета — маглорожденным студентом, тут же отодвинувшемся от неё.
— Привет! Я быть Лилия! — приветливо сказала она.
— Я с немками не вожусь, — процедил староста сквозь сжатые зубы.
— Я быть русский! — ничуть не обидевшись, сказала девочка так громко, что услышал весь зал. — А потом быть Польша, Италия, Франция. Теперь быть Германия. Моя семья быть цирк и бродить получать деньги. А потом Дамблдор приглашать в школа. Я думать замок Кольдиц быть большой, но Хогвартс быть более большой![1]
Услышав, что девчонка родом была не из нацистской Германии, староста Хаффлпаффа заметно расслабился. Как и все остальные маглорожденные и полукровки. Поток ненависти, который вот-вот готов был излиться на представительницу врага, после услышанного превратился в нервный смех.
В остальном распределение прошло как обычно. Новенькие змейки вели себя прекрасно, и Том ожидал, что после ужина спокойно проведёт их в спальни, а затем исполнит свою давнюю маленькую мечту, которая стала возможна благодаря его новому званию старосты. Но Беленькая испортила ему ужин. Она лопотала без остановки, совершенно не смущаясь собственной безграмотности. Том не представлял, почему люди, сидевшие рядом с ней, не просто её терпели, но ещё и выглядели заинтересованными в её бессвязных россказнях. Беленькая говорила так, будто считала своих собеседников глухими, — слышал её весь зал. Вскоре три сотни человек узнали, что она с дедушкой, мамой, папой, сестрой и двумя братьями — старшим и младшим — сбежали из-под гнёта советского режима и путешествовали по Европе, делая людей счастливыми с помощью фокусов и шуток, как и положено её славному роду шутов и циркачей, едва не забывшему о своём предназначении из-за ссылки в Сибирь. Слово за слово и кто-то попросил её показать, чем они развлекают маглов. Девочка как будто только этого и ждала. Выйдя из-за стола, она, как бывалый зазывала, объявила:
— Дамы и господы! Быть только это вечер! — девочка крутанулась вокруг себя, и теперь мантию ей заменили белые штаны и красный сюртук, борты которого были украшены золотыми украшениями в виде вытянутых петель, а на голове появился цилиндр. — Великий и не быть подражаемый я!
Эйвери толкнул Тома в бок, показывая на неё.
— Она что, только что трансфигурировала одежду? Это же невозможно.
Том ничего не ответил. Он сам был в недоумении. Год назад он экспериментировал с одеждой, потому что денег на новую не было. Несмотря на законы Гэмпа, которые накладывали запрет лишь на еду, маги всё равно обращались с одеждой, как маглы — ставили заплатки или перешивали по фигуре чуть ли не вручную. Единственное, что Тому удалось сделать — видоизменить отдельные элементы, которые считались не одеждой, а аксессуарами. По сути, всего лишь раскрыл применяемую в ателье "тайную" магию, накладываемую на галстуки и нашивки, входящие в школьную форму, чтобы они меняли цвета после распределения. Ещё можно было трансфигурировать пуговицы, запонки, ремни и другие мелочи. До этого момента Том считал, что разобрал этот вопрос лучше, чем кто-либо ещё, поэтому не умеющая толково связывать слова друг с другом первокурсница, без труда изменившая одежду до неузнаваемости, несколько его ошарашила.
Тем временем Беленькая эффектным жестом сняла с себя цилиндр. Растопырив пальцы, облачённые в белые перчатки, она продемонстрировала тёмную полость головного убора, медленно обернувшись вокруг своей оси.
— Быть пустой, — объявила она, предоставляя близ сидящим возможность лично в этом убедиться.
Сделав над повисшим в воздухе безо всякой поддержки цилиндром пару картинных пассов руками, которые так любили магловские фокусники, девочка предложила старосте Хаффлпаффа сунуть внутрь руку.
— И что, там кролик?
— Ты проверять, — пожала плечами девочка.
Парень засунул руку в цилиндр, нахмурился, нагнулся сильнее, и увяз в нём по плечо. Откуда-то донеслась цирковая натужная музыка. Лицо старосты озарилось, и спустя секунду он действительно вытащил кролика, держа его за уши.
— Он... настоящий... — удивился хаффлпаффовец, взъерошивая шёрстку зверька.
— Я тоже хочу кролика!
— И я! Дай подержать!
Несколько ребят с младших курсов потянулись к старосте, чтобы тоже погладить кролика.
— У меня быть много кролик! — объявила Беленькая. — Все получать кролик!
Она хлопнула по верхушке цилиндра и тот удлинился, превратившись в огромную пушку. Раздался оглушительный выстрел — к потолку хлынул белый фонтан, и на головы учеников посыпались кролики. Один из них шлёпнулся своим мягким тёплым пузиком Тому прямо на лицо. С огромным неудовольствием взяв его на руки, юноша убедился в том, что кролик на сто процентов реален: мягкая шёрстка скользила по пальцам, коленями ощущался вес зверька и давление его лап, а по коже струилось его тёплое дыхание.
— Смотри, Риддл, этот кролик — вылитый ты. Весь белый, а голова чёрная.
Эрик держал зверька за передние лапы, обрисовывая ими круги в воздухе. Тот был белым, только на макушке росла шёрстка чёрного цвета.
— Я назову его Лорди-Волди, — проворковал Эрик и, не сводя с Тома многозначительного взгляда, поцеловал кролика в лобик аккурат между ушей. Том оставил увиденное без комментариев и просто отвернулся.
Студентам понравился фокус. Больше всего радовались одиннадцатилетки — им для счастья только и надо было, что потискать живой комок меха. Кроликов было великое множество — они не только сидели у учеников на коленях, но и скакали по столам между блюдами. Том взглянул на преподавателей — неужели они не собираются прекратить это непотребство? Профессора спокойно трапезничали, тихо переговариваясь и будто бы не замечая творящейся перед их глазами вакханалии.
— Хотеть гладить послушный тигр? — спросила девочка и в ответ услышала радостное "дааа".
— Нет!
Поняв, что ни преподаватели, ни другие старосты не собираются останавливать это безобразие, Том решил взять ситуацию в свои руки. Поднявшись, он пошёл в сторону, чтобы обойти стол, но его строгий взгляд не отрывался от девочки.
— Немедленно прекрати это! Ты нарушаешь дисциплину!
Девочка обернулась на его голос, приложив ладонь к губам и карикатурно выпучив глаза, как это делали мимы. Над её головой возник пляшущий знак вопроса, который через секунду рассыпался тысячей мелких цветных бумажек. Беленькая сунула руки под лацканы сюртука и вытянула оттуда несколько ножей, веером зажатых между пальцами. Не дав Тому ни секунды на раздумья, она замахнулась и метнула их все в его сторону. Юноша успел поставить щит, препятствующий движению физических предметов, — сложная магия, которой учатся даже не в школе, а на подготовке к службе в аврорате. Но он не сработал. Ножи, преодолели препятствие, даже не изменив курса. Когда острый металл почти долетел до его лица, Том сделал самую трусливую вещь из возможных — зажмурился. Прошло несколько бесконечно долгих секунд. Никакой боли он так и не почувствовал, лишь что-то легло ему на голову, чуть утяжелив волосы. Том открыл глаза. На него, затаив дыхание, пялились абсолютно все студенты. Он раздражённо стряхнул с головы цветочки — ножи превратились в них и обвили его голову тонким обручем венка. Маленькие желтоглавые нарциссы, слетая вниз, обращались в лёд и, достигнув пола, таяли, не оставляя после себя ни следа.
На плечо Тома легла рука. Дёрнувшись от неожиданности, парень едва не оттолкнул Дамблдора. Профессор выглядел обеспокоенным.
— С тобой все в порядке, мальчик мой? — спросил он.
— Вы разве не видели, профессор? Беленькая нарушала правила! — Том указал рукой туда, где ещё мгновение назад стояла девчонка, но она исчезла, как и все кролики. — Профессор, но... только что... Вы разве не видели?
Дамблдор добродушно улыбнулся, отчего его рыжеватые усы слегка изогнулись, а глаза сощурились. Всякий раз, когда профессор так делал, казалось, будто на месте собеседника он видит дурашливого милого котика.
— Не будь таким серьёзным, мой мальчик. Безобидные иллюзии ещё никому не причиняли вреда.
Профессор заговорщицки подмигнул ему и пошел обратно к преподавательскому столу, по пути пригрозив пальчиком Беленькой — она как ни в чём не бывало сидела среди хаффлпаффовцев и наблюдала за разговором Тома с Дамблдором через плечо. Девочка смутилась и отвернулась, едва не подпрыгнув на лавочке.
Никаких больше представлений в этот вечер не было, но девчонка продолжила громко расписывать остальной свой репертуар в словесной форме, не забывая перемежать это с историями из своей никчёмной жизни — как её семья несколько дней просидела на деревьях в лесу из-за поджидающего внизу медведя, как они переходили границы государств, рискуя заблудиться или попасться, как смешно было оказываться в других странах, не имея местных денег и не зная языка. Создавалось впечатление, что все сложности вроде голода, холода, нищеты и усталости для неё были лишь нескончаемым фонтаном веселья. Она шутила обо всех злоключениях своей семьи так, что даже Эрик, предпочитавший смеяться
над кем-то, а не
с кем-то, ухахатывался, едва не давясь набитой в рот едой. Её рассказ закончился на более радостной ноте — некий добрый человек из Германии так впечатлился их выступлениями, для которых не нужно было мучить настоящих животных, что приютил их под своим крылышком, потому там они и остались.
Наконец-то ужин закончился. Том уже вздрагивал, слыша звонкий девичий голосок, который не терялся даже в гуле взбудораженной после ужина толпы. Старосты созывали всех первокурсников, чтобы проводить их в спальни. Юные змейки пытались посмеяться над Томом, припоминая произошедшее на ужине, но один пронзительный взгляд, не обещавший ничего хорошего, мгновенно подавил их желание отпускать в его сторону шутки. Том с удовольствием отметил, что его строй выглядел организованнее, чем у других старост. Ему даже не требовалась помощь Пруденс — второй назначенной в этом году старосты. Девочка, которой не хватило пары, предпочла, преодолевая стыд, взять под руку его, а не девушку. Маленькие дети и в приюте необъяснимо тянулись к нему, хотя сам юноша их не особо любил. В гостиной Том красочно описал новеньким, почему учёбой на Слизерине стоит по-настоящему гордиться. Гордость самого Тома основывалась не только на том, что факультет змей полнился самыми богатыми, могущественными и прозорливыми учениками, но и на подозрении в родстве с самим основателем. Юноша ещё в детстве обнаружил, что способен общаться со змеями. Знание их языка было исключительно интуитивным. Когда однажды змея подползла и зашипела, распугивая других сирот, он просто услышал слова вместо бессвязных звуков. И зашипел в ответ. Попав в Хогвартс, он выяснил, что парселтанг — наследственная способность. В Индии она не была редкостью, но на территории Британии существовал только один род змееустов — род Слизерина. О, сколько бессонных ночей он провёл, строя теории, согласно которым он является потомком величайшего из Хогвартской четвёрки. Поначалу он считал, что магом был его отец, но, изучив родовое древо Слизерина, он пришёл к выводу, что магией обладала всё-таки его мать, которая когда-то прибилась к приюту и издохла, лишь промолвив, чтобы его назвали в честь отца. Том презирал и её — за то, что, будучи чистокровной, она залетела от магла, — и папашу — за полное отсутствие интереса к собственному ребёнку. И потому Том ненавидел своё магловское имя, подменяя его по возможности выдуманной анаграммой и называя себя Лордом Волдемортом. Лишь среднее имя Марволо, которое по словам матери принадлежало его деду — юноша был уверен, что волшебнику — порой согревало его сердце, служа ещё одним доказательством родства. Но всё это было лишь умозрительными догадками, не имеющими под собой железобетонных оснований. Чтобы вот так взять и заявить свои права на принадлежность к роду, нужно было что-то получше посмертных слов исхудалой отчаявшейся женщины... Последними настоящими потомками Слизерина считались Гонты, но они давно отстранились от светской жизни, потеряв всё своё богатство, и сейчас никто не знал, где их можно найти и живы ли они вообще. Также в истории не раз и не два всплывали мошенники, выдающие себя за потомков основателей, и Том не хотел, чтобы его приняли за одного из этих чудаков. Но теперь, с привилегиями старосты, он мог пользоваться запретной секцией в библиотеке и надеялся найти доказательства своего родства со Слизерином там, в каких-нибудь недооценённых документах или записях...
Пришлось разнимать пару первокурсников. Они спорили о том, кому достанется свободная спальня у входа. В итоге обоим достались спальни в самом дальнем конце коридора. В назидание. Когда всё наконец-то закончилось и кроме Тома в слизеринской гостиной не осталось никого, он выдохнул. Если не считать инцидента с Беленькой, то его первый день в качестве старосты прошёл неплохо. И он заслужил награды.
Том давно мечтал побывать в ванной старост. Пусть в душевых факультетов условия были лучше, чем в его приюте, но они были общими. А в ту ванную доступ предоставлялся лишь ограниченному кругу уважаемых студентов, выполняющих ответственную работу. Том надеялся опробовать её в одиночестве, потому выбрал самый первый день, когда утомлённые долгой поездкой и распределением ученики предпочитали пользоваться привычным душем в подземелье факультета и сразу заваливаться спать.
Прихватив банные принадлежности, Том прошёлся по едва освещённым факелами коридорам и наконец встал перед огромными дубовыми дверьми с красивой резьбой, изображающей ивы, склонившиеся над извилистой рекой.
— Розовая пена, — назвал он пароль, и тяжёлые створки распахнулись. Вслед за этим сами по себе зажглись факелы, освещая сверкающую чистотой ванную. Витраж, выполненный в голубых и зелёных оттенках, пропускал лунный свет. Изображённая на стекле русалка заметила Тома и принялась смущённо приглаживать густые волосы.
Юноша не торопясь снял с себя одежду и сложил её аккуратной стопкой на лавочке. Душевая кабинка среагировала на его присутствие, и струйки воды идеальной температуры полились Тому на голову, разглаживая кудри. Мокрые волосы облепили его лицо. Юноша прикрыл глаза, ощущая, как вода стекает по телу вниз, будто смывая весь накопившийся за лето стресс — страх смерти, ненависть к окружающим, необходимость работать на тупых маглов, даже не подозревающих о его способностях... всё это так на него давило.
На каникулах ему приходилось много и тяжело работать. Взрослых мужчин кинули на войну, потому женщины и дети вынуждены были трудиться вместо них не покладая рук. Тому повезло: благодаря уму и умению грамотно и разборчиво писать он занимался бумагами на предприятии, где раньше выпускались сигары. После того, как Англия вступила в войну, завод быстро переоборудовали. Теперь он производил патроны, чтобы удовлетворить нужду страны в боеприпасах, тысячекратно возросшую в последние годы. Детишки из богатых семей ещё могли позволить себе сидеть без дела, практически не изменяя своим привычкам, но обычным детям и уж тем более воспитанникам сиротских приютов приходилось проводить на работе до шестнадцати часов в сутки. Шестнадцать часов в обществе неотёсанных и необразованных маргиналов, способных только на тупой, грязный, тяжёлый и, что самое главное, монотонный труд, не требующий ни знаний, ни опыта. Тому они напоминали животных. Лошадей, запряжённых в плуг и просто бредущих вперёд, потому что иной жизни они не знали.
Но Том знал. Он и раньше чувствовал, что отличается от других сирот в приюте Вула, и дело было не только в магии, но и в способе мышления. В собранности, в стремлении к знаниям, в отчуждённости от понятных большинству развлечений вроде пинания мяча или догонялок. Оказавшись в Хогвартсе, он понял, что находится дома. Здесь за еду не приходилось устраивать битвы с ребятами покрупнее, работать на износ, лишая себя времени на изучение нового, и люди вокруг были вежливы, умны и чистоплотны. Последнего ему не доставало больше всего. Сироты воняли. Рабочие воняли. Проститутки, пристающие к прохожим, чтобы продать свои тела за пару звонких монет, воняли. Даже девушки, считающие, что достойны его, Тома, внимания, воняли.
Сейчас же, стоя под тёплыми струями кристально чистой воды, он даже с закрытыми глазами ощущал окружавшую его чистоту. Том подозревал, что если потереть стены, или пол, или даже сливное отверстие изнутри, то раздастся скрип, а на пальцах не останется и следа грязи. От мысли, что у него есть право пользоваться этой ванной ещё целых десять месяцев, стало так тепло и уютно... Том открыл глаза и посмотрел вниз.
— Чччёрт... — выругался он и тут же разозлился на себя ещё и за магловское ругательство, от которых пытался отучиться долгих четыре года.
Порой Том не понимал себя. Он чувствовал, что превосходит ровесников во всех сферах: ему не было равных в учёбе, работе, организации и управлении. Он просто знал, что и как надо сделать, чтобы получить желаемый результат. Но не тогда, когда дело касалось тела и взаимоотношений с противоположным полом.
Пока остальные парни его возраста чётко понимали, что они хотят целовать и тискать девчонок, и их тела весьма недвусмысленно отвечали на это желание, Том лишь кривился от мысли, что придётся трогать чью-то отвратительную и скорее всего дурнопахнущую тушу, не прикрытую одеждой, и давать трогать себя. Воображая соитие, юноша никогда не возбуждался, и это не тревожило бы его, если бы только возбуждение всё же не приходило при других, совершенно не связанных с постелью мыслях.
Впервые у него встал, когда на распродаже в книжном магазине попалась записная книжка в дорогой на вид кожаной обложке, которая была ему по карману. Это случилось перед вторым курсом. С тех пор у него вставал, когда удавалось освоить особо сложные заклинания. Вставал, когда на заводе выдавали хорошую бумагу вместо полупрозрачных листов неоднородного цвета. Вставал даже на собраниях Клуба слизней, когда его особенно хвалили или почитали.
А теперь у него и вовсе встал на... чистоту. Ещё вчера он спешно мылся под ржавой водой в душевой сиротского приюта в обществе ещё дюжины мальчишек разных возрастов. Без перегородок! Но уже сегодня вечером в его распоряжении была целая ванная старост: с отдельными душевыми, фигурными вентилями, красочными витражами и огромным бассейном. И его тело среагировало на эту разницу радостным возбуждением. Хорошо, что в день прибытия, да ещё в столь поздний час здесь никого не было. Том улыбнулся.
Никого не было.
Можно было не обливать себя ледяной водой, чтобы избавиться от стояка. Раз уж выдалась такая возможность, он мог расслабиться. Том выглянул из-за перегородки, убеждаясь в отсутствии людей, и принялся за дело. Сам процесс никогда не доставлял ему удовольствия. У него путались мысли, а сумятицу в голове Том старался избегать. Но вот опустошение, которое приходило после, — им Том по-настоящему наслаждался. Обычно он обдумывал кучу самых разных вещей сразу. Без этого ему не удалось бы занять лидерские позиции среди детишек побогаче, что в будущем явно сыграет ему на руку... Приходилось много работать, чтобы не стать одним из тех отбросов общества, в которых обычно вырастают воспитанники сиротских приютов. Потому для него большую ценность представляли те редкие моменты, когда после семяизвержения внутренний голос замолкал и Том слышал лишь своё тяжёлое частое дыхание. Сам он не мог достичь такого состояния просто по желанию, а с возбуждением были проблемы — другим было достаточно просто представить женскую грудь и предаться самоудовлетворению в любой момент, а Тому нужно было, чтобы обстоятельства сложились определённым образом, причём неожиданно для него самого.
Вот и сейчас, находясь в одиночестве в объятиях приглушённого света, он не смог побороть желание. Быстро двигая вдоль члена сжатой в кулак рукой, он надеялся поскорее закончить этот отвратительный процесс. Как бы он ни презирал воскресную школу при церкви, там в его голову сумели надёжно вбить стыд перед нагим телом и самоублажением. Уже через минуту повторяющихся фрикций Том весь напрягся, сжав зубы и скривившись в болезненной усмешке, и несколько тягучих капель брызнули на плитку, выстроившись в вертикальный ряд. Юноша замер на несколько бесконечно долгих, полных блаженства секунд, опираясь локтем о стену. Вода лилась ему на шею и плечи, и постепенно напряжение в члене сходило на нет. Наконец, Том шумно вздохнул, будто просыпаясь, спешно смыл со стены следы своего временного умопомрачения и, ополоснувшись, пошёл к бассейну.
Следующие полчаса он просто лежал в подогретой булькающей воде, вдыхая запах соснового леса — в ванной старост всегда витал какой-нибудь расслабляющий аромат. Кажется, подобной мишурой занимался Дамблдор. Преподавание явно было не самым большим его талантом...
Пусть первый день его правления был омрачён выходкой той диковатой девчонки, горячая ванна подняла ему настроение. И это только начало. Том собирался выжать из своего положения старосты всё, что только возможно. Сначала он покажет себя талантливым управленцем, занимаясь одним лишь факультетом, потом встанет во главе всей школы... а потом перед ним преклонится вся магическая Британия. Он изучал вопрос: старосты Хогвартса в будущем с большей вероятностью достигали карьерных высот. Становились именитыми преподавателями, министрами, судьями, бизнесменами. Имели вес в обществе.
Том пролежал в бассейне с полчаса, вылез, разбрызгивая воду, вытерся белоснежным махровым полотенцем, каких в сиротском приюте не существовало как класса, и пальцами зачесал волосы назад, чтобы не лезли в глаза. С безмятежностью на лице он отправился обратно в спальню. Ванная старост определённо стоила того, чтобы четыре предыдущих года быть паинькой. Но даже она не могла сравниться с властью над другими людьми. С возможностью руководить ими. С правом причинять им боль в случае несогласия. Тому не терпелось испробовать ещё и комнату наказаний. Недаром же алый цвет был ему к лицу.[2]
***
Как назло все вели себя тише воды, ниже травы. Даже Беленькая, устроившая вакханалию в день распределения, правил не нарушала. Только слишком громко говорила — Тому казалось, что её голос слышен отовсюду! — да ещё каталась у Хагрида на плечах. Она с таким восторгом отзывалась о видах, которые открываются с высоты его роста, что полувеликан даже перестал стесняться своих размеров и расправил плечи. Девчонка очаровала его насколько, что он всячески старался развлечь её. Например, подпрыгивал, пока она сидела у него на шее. Стены коридора сотрясались от подобной активности, а пол так сильно колебался, что особо хилые первокурсники падали, теряя равновесие. Тем не менее это не шло вразрез с правилами, а за неправомерные наказания могли лишить значка. Тому приходилось мириться с этим безобразием.
Осень выдалась необычайно жаркой, но призрак, преподающий им историю, жары не испытывал, и потому на его кабинете не было контролирующих температуру чар. Пришлось распахнуть все створки, чтобы не умереть от духоты. Тому удалось сесть прямо около окна — Эйвери всегда занимал для него хорошее местечко. Ветерок с озера мягко покачивал его тяжёлые кудри.
От монотонного бормотания преподавателя истории клонило в сон, но громкий смех, внезапно донёсшийся со стороны озера, мог разбудить и мертвеца. Том лениво повернул голову, выглянув наружу. Маленькая черная фигурка на метле прорезала водную гладь озера и взмыла вверх, потянув за собой фонтан из брызг. Каждый год какой-нибудь дурной новичок в первое же занятие по полётам уносился далеко за пределы стадиона. В этот раз правонарушителем оказалась девочка. Прижимаясь к древку метлы, она крутящимся клином ввинтилась в воздух, устремившись к небу.
— АЛЕЕЕЕЕЕЕЕЕ ОП! — закричала она, поднявшись на десяток метров.
Изогнувшись в спине, девочка плавно отделилась от древка метлы и ухнула вниз с невозможной в данных обстоятельствах решимостью. Раскинув руки в стороны, девочка сделала сальто, перевернувшись в воздухе, и полетела вниз, выставив перед лицом сложенные клином ладони. Падение с такой высоты могло обернуться травмами или даже смертью, да и в озере водились довольно опасные твари, недолюбливающие чужаков. Том даже не успел подумать — его тело само кинулось к окну. Он направил палочку на маленькую фигурку, стремительно сближавшуюся с водой.
— Акцио!
Подоконник больно упёрся ему в пах, а сам Том наполовину вылез наружу, рискуя свалиться вниз. Метла без хозяина потеряла способность держаться налету и, просвистев мимо своего недавнего седока, булькнула, погрузившись в воду, а затем вновь вынырнула на поверхность озера в обрамлении кругов. Девочка зависла в воздухе, что ей не понравилось — она начала активно работать руками и ногами, пытаясь продолжить своё падение. Кончик палочки из-за этого сильно колебался.
— Прекрати дёргаться! — закричал Том, надеясь, что с такого расстояния она услышит.
Услышала. Замерла, глядя в его сторону. Приветливо помахала ручкой. В отсутствии сопротивления заклинание быстро потянуло девочку к Тому. Когда нарушительница спокойствия оказалась у самого подоконника, он схватил её за шкирку, как маленького котенка, и втащил внутрь.
К этому моменту его однокурсники давно забыли о лекции историка. Всё это время они стояли у окон, наблюдая за происходящим, а теперь, когда девочка оказалась внутри, они сгрудились вокруг нее, задавая вопросы о самочувствии или просто глумясь.
Девочка сидела на полу, раскинув ноги в стороны и сложив руки перед собой. Она с интересом осматривала толпу, не чувствуя никакой неловкости. Но за вопросами уследить ей было трудно и тем более отвечать на них. В этой школе она единственная не владела английским.
— Беленькая, опять ты! — процедил растрёпанный Том, почти срываясь на крик. Свою фамилию она узнала и закивала головой. — О чем ты только думала? — Том опять взял её за капюшон мантии и поднял с пола. Девочка была чрезвычайно лёгкой. — Ты понимаешь, что могла умереть?!
— Нет! — отмахнулась Беленькая.
— Что "нет"? Не понимаешь?
— Не уметь умирать. Смерть быть иллюзия, я быть хозяин иллюзия, — Беленькая лучезарно улыбнулась и в подтверждение своих слов наполнила кабинет маленькими иллюзорными салютами.
Том обречённо покачал головой, убирая палочку в карман. Он совсем забыл, какие маленькие дети тупые и оттого бесстрашные. Страх перед опасностями в них приходилось вбивать. Буквально.
Преподаватель-призрак так и не прервал лекцию, чтобы хотя бы поинтересоваться, почему ученики сгрудились у окна. Рассудив, что про войну с гоблинами он и без лекции знает больше, чем любой другой студент, Том заставил однокурсников вновь занять свои места, а сам взял Беленькую за руку и вывел из кабинета.
— Ты вылетела за пределы поля, уничтожила метлу, едва не пострадала сама. Как, по-твоему, это называется? — выговаривал он, хмуря брови и шагая так широко, что девочка еле за ним поспевала, часто перебирая ножками.
— Веселье!
Можно забрать девочку из цирка, но не цирк из девочки. От Беленькой даже исходил характерный для таких развлечений запах только что поджаренной хорошо промасленной воздушной кукурузы.
— Нет! — продолжал её отчитывать Тома. — Нарушение правил! Тебе должно быть стыдно за то, что заставила людей волноваться. Твой преподаватель скорее всего крайне недоволен.
— Почему ругать ты, а не он?
— Потому что я староста! Имею право. И ты, Беленькая, должна слушаться меня и других старост.
— Не хотеть тебя слушать, я не знать твой имя даже.
— Это твоя
обязанность как студентки Хогвартса слушаться директора, профессоров и старост. Я староста Слизерина, меня зовут Том Марволо Риддл.
— О! — она подпрыгнула от радости. — Я любить Том Сойер книжка! Уметь называть тебя Чёрный Мститель?[3]
— Для тебя я мистер Риддл.
— Хорошо, загадочный мистер.
— Мистер Риддл.
— Я так и говорить. Загадочный мистер.[6]
Том злобно посмотрел на Беленькую с высоты своего роста. Этот взгляд должен был раздавить её морально, заставить почувствовать себя насекомым, съёжиться, должен был подавить в ней любое желание пререкаться. Если бы девочка его заметила. Но она с трудом видела даже перед собой: пшеничного цвета волосы были распущенны и падали не только на плечи, но и на лицо, загораживая обзор. Том приостановился.
— Почему ты не заплетена?
— Я не уметь.
— На распределении у тебя была милая косичка, — напомнил он.
Девочке явно понравился случайно сорвавшийся с его губ комплимент. Почему-то раздражение отходило на второй план, и он начал проникаться к Беленькой ничем не обоснованной симпатией. Пусть девчонка и воплощала собой всё, что он презирал, от неё необъяснимым образом веяло праздником.
— Мама заплетать до поездка, а я не уметь.
— Все девочки должны уметь ухаживать за волосами.
— Я не быть все девочки. Я не уметь.
— Всему можно научиться при должном старании. Чтобы завтра была заплетённой.
— Хватит! Я не уметь! Я быть безрукий! — Беленькая вся напряглась и теперь недобро зыркала на него сквозь нависшие на лицо пряди волос.
"Как самокритично", — подумал Том.
Может, он и правда перегнул палку? Дети, у которых были родители, редко в этом возрасте отличались самостоятельностью, и первые дни в Хогвартсе, вдали от семьи, среди кучи других незнакомых детей, они находились в подвешенном состоянии, не зная, как же им вести себя в новой обстановке. У Тома, конечно, такой проблемы не было. Он быстро сориентировался, приспособившись к условиям школы, которые были в сотни раз лучше, чем в сиротском приюте.
— Ладно, даю тебе больше времени. Но проблему тебе решить надо. Попроси старшекурсниц тебя заплетать.
Том положил ладонь девочке на голову и взлохматил её и без того спутанные волосы. Чем меньше он злился, тем сильнее становилась его симпатия, что было крайне подозрительно. Том удивлённо вперился взглядом в свою руку, будто на мгновение она стала чужой и действовала не по его желанию.
— У тебя в роду были вейлы?
Симпатию Тома трудно было заслужить, но его всегда интересовало, поддастся ли он обаянию вейл, как другие придурки-мужчины. Его порой пугала мысль, что кто-то сможет привязать его к себе вот таким искусственным влечением. Или амортенцией. Сейчас Том чувствовал себя немного необычно, и было бы замечательно, если бы это объяснялось её родством с вейлами. Не хотелось думать, что безграмотная девчонка может понравиться ему сама по себе.
— Нет. Мой семья быть обычный человек. Но я родиться тот же село, где Распутин. Дедушка говорить, мать-земля дать мне сила, чтобы помогать монарх власть. Как Распутин.[5]
Том слышал про Распутина. Как правило о нём говорили в негативном ключе: маг откровенно плевал на Статут о Секретности, но собственное могущество и покровительство царской семьи обеспечивали ему защиту от правосудия. Тем не менее он оказался недостаточно прозорлив, чтобы и дальше сохранять своё положение. Но более важным было то, что девочка перед ним была магглорожденной. Грязнокровкой. Ему, слизеринцу, нельзя было испытывать симпатию к грязнокровкам. Тем более эта девчонка ни единым поступком не заслуживала к себе доброго отношения.
— Магия у маглорожденных появляется случайным образом, от места рождения это не зависит. Пошли.
— А куда мы идти?
— Ты повела себя, как совершенно испорченная девчонка. Сама как думаешь?
Глаза девочки округлились, будто он сказал нечто ужасное.
— Газовый камера?
— Что это?[4]
— Туда вести порченный человек, чтобы делать чистый правильный мир.
— Бред какой. Я веду тебя в комнату наказаний. Плохое поведение влечёт за собой последствия. После этого ты семь раз подумаешь, стоит ли нарушать правила, — Тому не терпелось накинуть на плечи алую мантию и совершить акт внушения.
Беленькая на это долго ничего не отвечала. Они успели пересечь коридор, пройти несколько лестничных пролётов и спуститься в подвал. Всё это время девочка только пыхтела, стараясь поспевать за ним на своих крохотных ножках.
— Я не хотеть, — наконец сказала она тоном, не терпящим возражений.
— Твоё желание не играет роли. Это правила.
— Давать нарушать правила. Давать идти плавать озеро. Это быть веселье. Вода быть тёплый. Я проверять.
— Там обитают русалки, они опасны. И учебное время нельзя тратить на веселье. Это тоже не по правилам.
— Du mußt Chaos in dir tragen um einen tanzenden Stern zu gebären… — произнесла Беленькая обиженно.[7]
На немецком девочка говорила тихо, с лёгкой непринуждённостью — ей не приходилось накачивать каждое слово громкостью, чтобы быть понятой. Юноша резко остановился и потянул её руку вверх, встряхнув девочку как нашкодившую собачонку.
— НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ НА ЭТОМ ЯЗЫКЕ!
Эти твари, нацисты, они сбрасывали бомбы, они убивали людей, они действовали без предупреждения. Том ненавидел себя за страх перед нацистской Германией, но ничего не мог с собой поделать. Бомбардировки проходили в разное время, внезапно, без какой-либо системы. А магией вне школы ему нельзя было пользоваться ещё два года. Единственная защита от бомб — убежища, до которых ещё нужно было успеть добраться. И сидеть там, среди вонючих пыльных людей и воющих детей, прислоняясь к кому-то боком из-за тесноты. Том ненавидел погрязший в войне магловский мир и свою беспомощность в нём.
— Ты отрывать мне рука... — пискнула Беленькая, едва касаясь носочками пола.
Раздался треск, хлюпанье, хруст. Девочка опустилась на пол, а её правое предплечье осталось в его ладони. Из опустевшего рукава Беленькой захлестала кровь. Девочка принялась истошно орать и вертеться, заливая ею пол и стены, как из шланга.
— ЧЁРТ! — осознав,
что он держит в руке, Том закричал и отбросил от себя кровоточащий обрубок, а сам не удержал равновесия и шлёпнулся на пол.
Дикие крики превратились в заливистый смех. Беленькая остановилась. Теперь уже она смотрела на юношу с высоты своего роста. Девочка улыбалась.
— Не пугаться. Это быть иллюзия.
Она помахала ему совершенно здоровой правой рукой. Пятна крови со стен исчезли, и обрубок пропал вместе с ними. Том прерывисто втянул в себя воздух, ноздри его раздулись от гнева. Никто не смел над ним насмехаться.
— Ты только что усугубила своё положение, Беленькая, — процедил он сквозь зубы. — Твоё наказание будет невыносимым.
— Нет, — девочка пожала плечами и обратилась в дым.
Том так и остался сидеть на полу в подвале в полном одиночестве. Как идиот.
А ещё он опять чертыхнулся по-магловски вместо того, чтобы помянуть Мерлина, как делают нормальные маги. Сколько ещё лет ему понадобится, чтобы избавиться от дурных магловских привычек?
***
Том пытался призвать Беленькую к ответственности ещё месяц. Но, едва его завидев, девочка: взрывалась конфетти, плавилась и растекалась лужицей по полу, просачивалась в стену и сгорала. Один раз она превратилась в Дамблдора. Том пять минут распинался перед ним по поводу дисциплины, пока тот молча, но крайне вдумчиво кивал. Юноша был так увлечён своим монологом, что не заметил бы подвоха, не появись из-за угла настоящий Дамблдор. Казалось бы, увидев, что ученица его пародирует, профессор отберёт у её факультета как минимум пятьдесят очков. Том бы и сам отобрал, но старосты могли штрафовать только собственных подопечных. Вместо этого профессор трансфигурации с интересом оглядел свою копию, поглаживая бородку. По его лицу трудно было определить, злится он или в восторге, потому что Дамблдор всегда на всех смотрел, как на милых котят, но тут он строго сказал:
— В мой кабинет. Сейчас.
Тома радовала мысль, что Беленькую наконец-то призовут к ответу, но на ужине она была даже веселее обычного. Ему кусок в горло не лез при виде её радостной рожи.
— Ты на эту грязнокровку запал что ли?
Эрик ткнул Тома локтем в бок. Он часто позволял себе подобное панибратство в отличие от других парней, состоявших в маленьком тайном обществе под названием Вальпургиевы рыцари. Именно так Том называл своих приближённых: чистокровных, самых умных, самых верных, самых богатых. Но Эйвери характером больше походил на гриффиндорца. Постоянно хотел жрать, не чурался общаться с людьми с других факультетов, особенно с девушками, а его речь мало чем отличалась от речи маргиналов. Он был несдержанным и невоспитанным троглодитом, и часто вёл себя, как хозяин положения. Но именно поэтому Том и держал его ближе всех. Его агрессию легко было перенаправлять в нужное русло. Он часто выражал мысли, которые Том в силу созданного им образа правильного юноши высказывать открыто не мог. К тому же не составляло труда подставить его в случае необходимости.
— Как подобная глупость вообще пришла тебе в голову? — Том смерил его тем особенным взглядом, который выражал всю степень пренебрежения к его нелепому предположению.
— Ты с неё уже месяц глаз не сводишь. По-моему, здесь ей явно не хватает, — Эйвери плавными движениями очертил напротив своей груди крупный женский бюст. — Но о вкусах не спорят.
— Ей одиннадцать, — напомнил Том.
— Многие мужчины любят молоденьких. — Ничуть не смутившись, Эрик пожал плечами и откусил от сардельки сразу половину. — Минифтл игл и сполта облюхатил несовелсеннолетнюю. — Он проглотил пережёванное мясо. — И я его не осуждаю, трудно устоять перед такими формами, — Эйвери опять очертил в воздухе женскую грудь, а заодно и округлые бёдра, демонстрируя особенности фигуры той несчастной.
— В его возрасте многие пытаются вернуть молодость. Решить эту проблему малолетней любовницей проще простого. Меня такие вещи не прельщают, — с отвращением произнёс Том.
— Ты всегда с такой неохотой говоришь о девушках. Тебе они вообще нравятся? — Эйвери приблизился к Тому и провёл пальцами по его галстуку. — Или, может, ты из другой лиги?
Том сидел с прямой спиной в пол-оборота. Склонившийся к нему Эйвери был вынужден заглядывать ему в глаза снизу вверх, и его тонкая улыбочка с этого ракурса казалась Тому особенно лукавой. Пока он молчал, не находясь с ответом, рука Эрика скользнула ниже и легла ему на бедро.
— Что ты делаешь? — спросил Том, стараясь держать ровное дыхание и сердцебиение.
— Флиртую с моим Лордом? — его томный голос вибрировал.
— Ты делаешь это отвратительно, — Том брезгливо взял его руку двумя пальцами и переложил со своего бедра на стол. — Возвращайся к еде. Жевать у тебя получается лучше.
Эйвери издал короткий смешок — то ли фыркнул, то ли хрюкнул — и вновь склонился над своей тарелкой.
— Вечно ты такой, Риддл... — обиженно протянул он и запихал в рот другую половину сардельки.
Том ничего на это не ответил и тоже вернулся к трапезе. Он был уверен, что выражение его лица не изменилось, что оно такое же отстранённое и спокойное, как и обычно, но щёки предательски кололо, и Том боялся, что его смущение может выдать румянец. Он закрылся от Эйвери ладонью, но вдруг почувствовал на себе взгляд с другой стороны. Подняв голову от тарелки, он встретился глазами с Беленькой, внимательно разглядывающей его из-за соседнего стола. Подпирая щёку рукой, она смотрела на него из-под полу-опущенных век с ещё более лукавой улыбкой, чем до этого была у Эйвери.
Как же она его бесила.
