Снегопад

      Почему-то Лехины зятебратья увязались за мной. Сначала меня это не слишком беспокоило, я даже поддерживал разговор в духе "кто где учится/работает/живет", но скоро начало напрягать: парни следовали за мной повсюду, и когда я нашел наконец склон посложнее и поинтереснее, начали поскальзываться, шататься, падать, валяясь в кислотно-розовом снегу - и все это молча, словно надеясь, что не замечу я. Меня даже заподташнивало немного, когда я представил себе неизбежный итог: тело кого-нибудь из пацанов, катящееся далеко вниз, ломающее о ступеньки ребра и оставляющее лохмотья кожи на встречных деревьях.       Забив на нормы приличия, я обрисовал представшую перед моим внутренним взором картину братьям. Никита глянул на меня так, словно я нанес ему смертельную обиду, а Тема, подумав - и сунув при этом кулак себе в рот - нерешительно предложил:       - А может быть, тогда лучше ходить не по склону, а по ступенькам?       Вот это меня взбесило окончательно.       Я объяснил, что именно это я им делать и советую, причем желательно - подальше от меня, поскольку я ехал сюда, чтобы получить максимальную дозу здорового риска, побыть наедине с суровой природой и собственными мыслями, а не выслушивать рассказы про техникум двух корячащихся за мной пингвинов. Никита резко развернулся, схватившись за корни какого-то старого дерева - в очередной раз едва удержался на ногах - и двинул вниз, сопя от ярости.       - А разве это нормально, что вы все ходите порознь? - спросил Тема. - Если с кем-то что-то случится, то другие его не найдут. Я всегда считал, что это элементарная техника безопасности… Мне стало немного жаль его.       - Это правда. Но мы не можем таскать друг друга за собой, у нас разные интересы. Найди лучше Леху, он где-то внизу, - посоветовал я. - Я скалолазанием больше десяти лет занимаюсь, сам понимаешь…       - Да, конечно, - ответил он, и мне почему-то показалось, что сейчас я обидел его даже больше, чем когда накричал. От этого я опять разозлился.       Пускай привыкает.       Светло-зеленое пятно его куртки скрылось внизу, и я наконец вздохнул свободно.       Небо мутнело; понемногу сгущались облака с серыми, раздутыми от тяжести боками, готовые вот-вот разродиться.       Укрытый их тенью, розовый снег потускнел и уже не резал глаза, как раньше.       Я решил дойти до конца карниза, на который сейчас взбирался - кустарнички с черными, на корню засохшими листьями, похожие на вороньи гнезда, цеплялись за куртку - и только после этого повернуть. Я проходил лишь около двух часов, и возвращаться так рано не хотелось, но бродить в снегопад по незнакомой местности с более чем экстремальным рельефом было бы опрометчиво.       Первые белые мухи зароились перед моим носом уже в тот момент, когда я переводил дыхание в плоской части карниза, на плотной, сбитой ветрами ледяной корке с тонким, прозрачным почти розовым налетом.       Мухи эти с поразительной быстротой сменились рыхлыми хлопьями величиной с пятирублевую монету, которые падали почти бесшумно и ровно.       Все заволокло белым сумраком; видимость была совершенно обманчивой - тонкие серые тени деревьев, казалось, просвечивали далеко впереди, на самом же деле уже в ста метрах нельзя было различить их очертания. Прошло лишь несколько минут, а мои ноги уже по щиколотку утопали в свежем снегу.       Словно сама природа торопилась скрыть все следы своего ночного творчества, результат которого нам довелось увидеть.       Я счел за благо слезть с карниза по его пологой стороне - иначе в любую минуту мог бы оступиться и слететь вниз. Здесь, на тропе, я благополучно споткнулся, и, приземлившись довольно удачно, проехал до ближайших кустов на пятой точке, подпрыгивая на волнистой породе. Долго отряхивал липкую и холодную "панировку" белых снеговых хлопьев - не хотелось бы мне так же искупаться в непонятной розовой дряни, которую засыпало уже достаточно хорошо.       Когда я наконец отвлекся от самообтряхивания, то сообразил, что место, где я сейчас стоял, находилось уже явно не под карнизом, а где-то в стороне от него.       Добыл из кармана навигатор - и, похоже, "неубиваемая" конструкция таки не выдержала моего веса, хотя я просто скатился на нее - экранчик светился сплошным белым пятном.       Вот это мне, мягко говоря, не понравилось. Я выключил его и включил снова. Вместо положенных данных он выдал на экран какую-то белую таблицу, которая мигнула пару раз. Затем экран опять засветился так, словно возомнил себя фонарем.       Я попытался выключить его снова, но пиксели продолжали гореть.       Да что за аномальная зона, в самом деле?! А если этот снег продолжит валить до утра? Не похоже, чтобы он думал прекращаться. Благо, было тепло - даже слишком, по моим ощущениям, на несколько градусов выше нуля. И все же не хотелось бы заночевать в Балке.       Я постарался рассмотреть солнце сквозь белую завесу - где там… Светлота была обманчива - я уже не сомневался, что и после заката снег будет таким же непроглядно белым, как дисплей навигатора. От последней мысли стало как-то не по себе; я решил идти понемногу вперед, хотя бы ко дну оврага - все не бездействие, а верх от низа я и без навигатора отличу.       Воздух был неподвижным и сырым от виснущих в нем снежинок, падавших с ровным и тихим шуршанием. Они, кажется, слипались еще на лету и рисовали какие-то тени, силуэты деревьев, к которым можно было идти так долго, как тебе захочется, и даже человеческие.       Поэтому я не сразу заметил идущего мне навстречу - правда, повыше ступенью - человека. Только когда он почти поравнялся со мной, его светло-зеленая куртка выдала одного из Лехиных родственников.       - Эй! - окликнул я. И растерялся - кто же разберет, Никита это или Тема. - Заблудился?       Тот даже не обернулся. Шел он слегка пригнувшись, словно нацелившись на что-то, очень прямо и сильно переставляя ноги. Не заблудился, железно. Скорее уж торопится в лагерь - наверное, я уже не так далеко.       Окликнул снова, уже взбираясь к нему.       - Никита! Тема!       Он продолжал идти. Неужто обижается за то, что я их прогнал? Не понимает, что я заблудился. Я перегородил дорогу. Крикнул громко, хапнув ртом виснущего в воздухе снега.       - Ты к лагерю идешь? Знаешь, где лагерь?       Он замер и выпрямился, уронив засыпанный снегом капюшон.       Поднял глаза, но не посмотрел на меня и вообще ни на что.       И сквозь меня не посмотрел, как мне вначале показалось - скорее, внутрь себя.       Его глаза не были пустыми. Они были сплошными, как шарики из матового голубоватого стекла, и темными внутри - казалось, свет не отражался от них, а тонул где-то внутри. Бледно-розовые прозрачные капли блестели на ресницах. Одна медленно-медленно проползла по уголку века и, кажется, затекла под него.       Он медленно разлепил губы, на которых подтаивали хлопья снега.       - Я теперь все знаю, - произнес он и двинулся дальше.       Мне этого хватило, чтобы отшатнуться и снова соскользнуть в колючий кустарник.       Парень все так же целенаправленно, как стрелка компаса, шел в сероватую темноту снегопада.       Я заставил себя снова окрикнуть его, но догонять не стал. Липкое, теплое и сырое чувство страха ощущалось почти физически. В том, что парень рехнулся, я не сомневался - но что с ним случилось?       Место здесь какое-то дрянное - да, но не настолько, чтобы сойти с ума.       А если в лагере случилось что-то? Или его брат все же слетел с обрыва, причем как-нибудь особо неудачно? Например, на кусты нанизался - и такое бывает.       Я дернул в противоположную сторону, пытаясь двигаться по следам пацана - минут через пять они уже были почти неразличимы.       Однако вскоре я наткнулся на глубокие наброды в снегу, оставленные Лехой днем - их уже завалило, и они превратились в мягкие рыхлые складки снегового покрова.       Снегопад медленно стихал, но становилось только темнее - небо было уже черно, и крохотные белые точечки снежинок кружили на нем. По набродам я вылез к лагерю - на самом деле, меня мучила мысль, что я бросил свихнувшегося Лехиного родственника идущим в неизвестном направлении, но я решил позвать кого-нибудь с собой и, желательно, прихватить неглючащий навигатор, прежде чем возвращаться.       А самое главное, мне хотелось сбросить эту завесу хмари со своего сознания, которая мешала мыслить и заставляла воспринимать все как бессвязный сон, для которого происходящее - нормально. Словно проклятый снег валил у меня в голове.       Я заметил свою "Оладью" - она превратилась в рыхлый массивный сугроб у палатки, вокруг которой образовался порядочный нанос.       Внутри палатки светил фонарь, свет которого пробивался и сквозь крашеные под русский флаг скаты, и сквозь снег.       Я заспешил, проваливаясь и увязая.       У края полога, уходящего в снеговой рыхлый нанос, что-то лежало - чей-то рюкзак, как мне показалось, пока я не смахнул снег с толстых, с рифленой подошвой ботинок Сани. Я похолодел и склонился.       Он лежал в позе эмбриона, прижимая руки к груди, и уже окоченел, лицо его казалось каким-то уродливым, похожим на жутковатую маску.       Его рот казался круглым и черным провалом, но лишь издали. Синеватые губы, перепачканные кровью, обхватывали затолканный в глотку объектив камеры. Горло казалось неестественно раздутым, как у человека с больной щитовидкой или нажравшегося удава. Глаза вытаращены, и их уже занесло снегом.       На черной, запотевшей и остывшей линзе виднелись остатки розовой краски.

***

      В палате жарко. Я чувствую, как под повязкой потеет и подгнивает моя кожа.       Я стаскиваю одеяло с головы, но покрытые пятнами еще не замерзшей липкой красно-бурой крови редкие Санины усы и круглый (как буква "О") рот под ними, забитый объективом, не уходят. Саня стоит перед моей кроватью, подавшись вперед, словно хочет намекнуть на какой-то общий секрет, и черный ребристый цилиндр выдается ниже его носа, так, что я могу видеть маленькие золотые цифры. Он молчит, и я очень надеюсь, что не услышу, как звучал бы его голос сейчас.       Постепенно он уступает место человеку в форме, низенькому и коренастому. Тот уже давно говорит со мной, а я все еще пялюсь на собственную галлюцинацию.       - У вас были какие-то конфликты в клубе? У вас лично или у других участников между собой?       Конфликты? Подозревают меня? Кого-то из наших? Нет, мы - лучшие друзья. А то, что произошло потом, к этому отношения не имеет.       - Разумеется, нет, - произношу я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. - Никогда.