Снегопад

       Так я и стоял, при каждом вдохе шумно втягивая липкие хлопья снега, виснущие в воздухе, и хлюпая разбитым носом, пялясь вслед "Оладье", может быть, уже пару часов.        Очнулся я только тогда, когда корявые черные тени заплясали в режущем свете фар вывернувшей прямо на меня махины.        Не узнав - да что там, вообще не сообразив, что происходит - Вадикова "Лэндкрузера", я заорал и кинулся в сторону, запутавшись в сугробе ногами, проплясал прямо перед массивной радиаторной решеткой, почти касаясь ее.        "Лэндкрузер" вывернул в сторону, с хрустом расплющив палатку, и я наконец грохнулся в снег, переводя дыхание. Кровь из разбитого носа потекла сильнее, растапливая намерзшие на верхнюю губу сопли.        - Эй, ты слышишь меня? - хрипло окрикнул Вадик, чуть-чуть приопустив стекло. - Ты нормальный?!        Я буквально кожей почувствовал, что попытайся я встать раньше, чем ответил, быть бы мне сбитым еще раз.        - Вроде да, - зубы у меня лязгали. - Что за хрень здесь творится?!        Вадик не ответил; распахнув наконец переднюю дверь, он выпрыгнул в снег и, осмотревшись, помог мне встать на ноги.        Взгляд у него был совершенно загнанный, на лице блестела испарина.        - Надо гнать отсюда к черту, пока не поздно! - выговорил он, заводя мотор. - Только не подведи!        "Лэндкрузер" не подвел. Он сочно, басовито заурчал, выкатываясь из снега. Клочки полотнища палатки тянулись за его колесами.        Навигатор светился сплошным белым пятном; холодный этот свет придавал всем предметам неровные, темные очертания, словно они были грубо набросаны карандашом.        Вадик выдохнул, вытер свое серое лицо тыльной стороной ладони, опустил руку на руль. Пальцы его тряслись, как у пьяницы в похмелье.        - Что ты видел? - спросил я его снова. - Что здесь случилось?        - Бред, - бросил он отрывисто. - Сумасшествие.        Мне показалось, что сейчас он либо закричит, либо вообще разрыдается. Больше я не спрашивал; только на поворотах хватал его за локоть, боясь, как бы на такой скорости внедорожник не слетел под откос.        На полной скорости, расшвыривая в стороны снежную кашу, вспыхивающую под фарами то сжелта-белым, то кровянистым, мы проехали уже немало, но дорога все петляла вдоль оврага, не отрываясь от него, и казалось, словно Сорочья Балка, как исполинская змея с топорщащейся чешуей, ползет за нами следом.        Я не мог отвязаться от этой мысли и почти следил за оврагом, косясь в зеркало заднего обзора.        Поэтому я не увидел ничего раньше, чем заорал Вадик, выворачивая в сторону.        "Лада" неслась на нас, подпрыгивая на неровной дороге и дребезжа всем своим ржавым побитым корпусом. Лобовое стекло рассекала чернеющая трещина. Машина не сбавляла ход; напротив, она, как нападающая собака, вильнула за нами следом, будто добиваясь столкновения "в лоб" - хотя позже мне казалось, что "Лэндкрузер" пережил бы подобное с гораздо меньшими потерями, чем моя взбесившаяся жестянка. Но тогда нападала - не могу сказать иначе - именно она; и хищная агрессивность пляшущих в расколотом стекле бликов вызывала единственное желание - бежать. Мы действовали инстинктивно, и это животное чутье подвело нас.        Внедорожник тяжело просел задними колесами в снег и, пятясь, покатился вниз, с хрустом ломая кустарник.        Вадик отчаянно впился в руль, пытаясь повернуть; его лицо стало землисто-зеленым, губы дрожали.        - Не туда, только не туда… - повторял он, силясь остановить скатывающуюся в овраг машину.        "Лэндкрузер", толкнувшись крылом в искореженный ствол березы, крутанулся, как стрелка компаса, и неожиданно быстро - разгоняясь - понесся вниз, толкая перед собой снеговую волну. С треском в стекло рванули ломающиеся ветки; я, скрючившись, обвалился с сиденья и нырнул под приборную панель; осколки посыпались по моей спине. Только сейчас я понял, что ботинок Вадика вдавливает газ.        Я попытался пнуть его, чтобы остановить; в этот момент "Лэндкрузер" подпрыгнул, вписавшись в вывороченные и закостенелые корни какого-то дерева, сметенного и пережеванного разрастающейся Балкой еще очень давно. Меня отшвырнуло назад - один из кусков стекла распорол ладонь, когда я попытался схватиться за что-нибудь - а потом снова швырнуло на магнитолу лбом. Внедорожник рухнул на кривые зубы коряги, твердое, высушенное и выбеленное ветрами дерево со скрежетом пропороло металл, как консервный нож, и "Лэндкрузер" замер, нелепо наклонившись вперед. Сучья торчали из искореженного, разорванного капота, затягиваемые неровным дымом и редким, мелким, как мука, и почти неподвижно висящим в воздухе снегом.        Вадик лежал лицом на руле, над его головой торчали черные обломанные ветви, словно Балка протянула свою когтистую корявую лапу, чтобы потрепать моего друга по волосам; он был неподвижен, и какую-то секунду я был охвачен жуткой уверенностью в том, что он мертв. Я даже вообразил себе вылезшие из орбит остекленевшие глаза и струйку густеющей крови, сползающей каплями с подбородка.        Впрочем - лучше бы он был мертв тогда.        Он выпрямился, не глядя в мою сторону, толкнул дверцу. Толкнул еще раз, отжал плечом, пропахав борозду в сугробе, шатаясь и спотыкаясь, как после хорошего нокаута, обошел машину.        Опустился на колени, ощупывая изувеченный перед внедорожника, и закрыл лицо руками. Фары "Лэндкрузера" еще горели - уже прерывисто - освещая его, как софиты на сцене.        - Вадик, - окликнул я, с трудом отодрав язык от нёба. Во рту - мерзкий соленый привкус. - Мы… пешком выйдем.        Глупость, конечно - пешком до шоссе не добраться. Хотя - вариантов нет. Но это можно обдумать потом. Вадик, рыдающий над разбитой машиной, беспокоил меня сейчас больше, чем отсутствие средств к передвижению.        - Ты меня слышишь? - я выкарабкался на сидение, размазывая кровь по бежевой кожаной обивке, и старался говорить громко. "В конце концов, я гожусь ему в отцы, - приходит в голову. - Это он от меня должен ждать поддержки, а не наоборот". - Мы оба выберемся отсюда, понял?        Он медленно поднимается, хватаясь за куски металла и коряги; смотрит на меня.        - Ты один меня понимаешь, - выдыхает он, наклоняясь к разбитому лобовому стеклу. - Только ты и никто другой.        Вначале я даже не понимаю, что он говорит не со мной; я все еще думаю, что смотрит он на меня, и даже где-то внутри шевелится почти радостная торопливая гордость.        А он - с уже знакомой мне ненавистной полуулыбкой сумасшедшего - заглядывает в остатки матового качественного стекла, так, словно за ними ловит чей-то взгляд.        Руки в теплых перчатках - я вижу слипшуюся грязную меховую опушку отворота - стискивают дворники, слышится пластиковый хруст.        Вадик тянется - словно хочет пролезть в салон - наползает на развороченный капот. Льнет к стынущей махине "Лэндкрузера" - омерзительно, словно пытаясь согреться последними каплями тепла, источаемого мотором.        Я, как забитый трусливый пес, пячусь задом, отталкивая спинку сидения, скукоживаюсь, боясь, что Вадик сейчас ввалится сюда же - наверняка поджимал бы хвост, будь он у меня. Дергаю дверь, но та не поддается.        Но Вадик наоборот, словно обессилев, сползает - однако я вижу, как напряжены его руки, все еще хватающиеся за переломанные перья дворников. Он изо всех сил вдавливает себя в капот, шевеля белыми губами, но слов его я не слышу - словно вижу его сквозь толщу воды.        Звук, который я слышу - влажный прерывистый треск, словно рвется тугое полотнище - мое сознание отказывается даже понять; только что-то, за сознанием прячущееся, вспоминает, как похож был на него скрежет, с которым корни вспарывали корпус "Лэндкрузера".        Из его рта толчками - в одном чертовом ритме с омерзительным звуком - выливается кровь, черная и глянцевито блестящая, пузырями вздувается на ноздрях; кажется, словно он пытается вдохнуть и не может, как хлопающая жабрами рыба, брошенная на льду.        Он рывками, до упора, насаживает свое тело на торчащие искореженные куски металла - треугольные акульи зубы или шипы на спине доисторической рептилии - треск обрывается в упругий хруст, когда, наверное, они упираются в хрящи - грудину или позвоночник.        Я скрючиваюсь в приступе рвоты, на секунду обмирая от ужаса - мне кажется, словно сейчас и я выблюю обрывки собственных внутренностей вперемешку со сгустками крови.        А потом я смеюсь, упираясь ладонями в воняющую лужу желчи и желудочного сока, потому что понимаю - это не я вспарываю себе живот там, снаружи - его руки с подрагивающими пальцами сползают наконец, прочертив неровные черные линии на черной же краске - это всего лишь Вадик.        Вываливаюсь в снег через открытую Вадиком дверь - под ребристыми дугами передних колес снег пропитался темным и подтаял, в воздухе - запах убоины и почему-то моря.        Бегу прочь. Спотыкаясь, рискуя напороться и одним движением, как Вадик, выпустить себе кишки, падая.        Бегу вниз.