Краски

Ветер пронзительно плачет в водосточных трубах. По крыше уныло стучит затяжной дождь. Кап… Кап… Кап... Тоскливый равномерный стук отдается гулким эхом в пустом доме. Пусто. Безразлично. Бессмысленно. Даже мысли боятся постучаться в мое опустошенное сознание. Не включаю свет. Медленно прохожу по дому. Сумрачные фиолетовые тени пробираются в каждый уголок темных комнат, проникают в разум, заполоняют душу. Спальня, пустая холодная постель, нужно просто забыться, уснуть. Глотаю несколько таблеток снотворного, падаю на кровать. Хочу выкинуть из головы, стереть из памяти эти безумные двадцать семь часов. Но мысли роятся в голове, не дают спать, выжигают зияющую дыру внутри меня. Туманное утро вчерашнего дня начиналось, как обычно. Обычный завтрак, мягкий поцелуй в щеку на прощание, обычный хлеб, обычные покупатели, обычная уборка и спокойная дорога домой. Китнисс еще не вернулась из леса, но такое случалось и раньше. Кап… Кап… Кап… В моей голове равномерный перестук капель вызывает картины ушедшего дня. Спустя несколько часов Китнисс не вернулась. Испугался я за нее или просто волновался? Не знаю. Я просто пошел на Луговину и искал ее, пока совсем не стемнело, и звал до тех пор, пока на мои крики не пришли Том и Леван. Они убеждали меня, что Китнисс в лесу как дома, и даже если что-то случилось, она справится. Зарядил сильный дождь, и мне пришлось вернуться. Парни пообещали, что если Китнисс утром не вернется – помогут с поисками. Дождь все еще идет. Такой же, как вчера. И редкие порывы холодного ветра снова и снова напоминают о прошлом. Как однажды она повредила ногу и почти не могла ходить, как ее искусали осы-убийцы, как часто она рисковала и совершала необдуманные поступки. Было ли мне страшно знать, что она где-то одна в лесу? Не знаю. Просто в час ночи, не выдержав ожидания, я пошел к Хеймитчу и начал будить его. Он кряхтел, отмахивался и даже брыкался. Пришлось залить его холодной водой. Он проснулся. Выслушал. Заставил поменять ему постель и заодно вымыть пол в спальне. А потом сказал, что я должен ему еще за мокрую одежду, и я мыл грязную посуду и все, что видел на его кухне. Немного дрожали руки, так что я разбил две его тарелки… может, больше. Не знаю. Дождь перестал, и Хеймитч разрешил мне передохнуть, предварительно заставив выпить какую-то дрянь. Мы с ним решили пойти в дом Китнисс, чтобы не пропустить ее возвращение, и как раз составляли план поисков, когда я отключился на диване. Пришел в себя я от сильной тряски и жуткой вони. Уже взошло солнце. Китнисс не вернулась. Почувствовал ли я ужас или боль? Не знаю. Я орал на Хеймитча, что он не разбудил меня раньше, когда в дверь постучали ребята из дистрикта. Мы прочесывали лес - задача очень непростая для парней, которые из-за прошлых запретов почти не знали его. Почти невозможная. Мы кричали, искали хоть какие-то ее следы, пытались найти какие-то лесные тропы. Несколько раз я натыкался на кусты фиолетовых ягод, не тех, что были на Арене. Но от их цвета учащался пульс, темнело в глазах, и я начинал звать ее еще громче, срывая голос до хрипоты. Я знал, что буду искать ее, пока не найду. Раненую, попавшую в ловушку, живую или… Тысячи невидимых нитей внутри меня натянулись и распиливали, разрывали меня на тысячу мелких кусочков. Дождь перестал, ветер стих. Я лежу в пустоте. Сжимая простыни, отгоняю жуткие, блестящие, ядовитые образы. Сейчас особенно трудно. На закате я увидел ее. Она спокойно вышла из леса. Спокойно шла по Луговине. Издали я увидел, как она встретилась с Томом и чему-то рассмеялась. Потом подошла поговорить с Леваном, лишь раз взглянула в мою сторону, я опять увидел ее спокойную насмешливую улыбку. Почувствовал ли я себя преданным или с легкостью выброшенным? Не знаю. Я развернулся и пошел домой. Зияющая пустота внутри меня разрасталась с каждым шагом. Она не думала, что я буду искать ее? Не думала, что я буду чувствовать, если потеряю ее? Тогда зачем ей объяснять, что стоят для меня ее лесные развлечения? Какой в этом смысл? Ей стало лучше, теперь она опять с легкостью обойдется без меня. Мир без меня. Мир без нее… Холодный лес. Знакомые тени. Блестящий на солнце Рог изобилия. Фиолетовые ягоды в моей руке, в наших руках. Обратный отсчет. Три… два… Прощальные взгляды… Один… Тишина. Лишь кисло-сладкий вкус ягод на губах. Мы медленно садимся на траву, я вижу только сиреневые от сока ягод губы Китнисс. Отчаянно прижимаюсь к ним своими сиреневыми губами. Мы обнимаемся и тихо ложимся рядом. Мир без нас. Игры без победителей. Будет ли будущее у такого мира? Мы никогда не узнаем, каково это. Яд уже проник в кровь, и теперь все происходит слишком быстро. Я слышу выстрел пушки. Но я жив. Как такое возможно? Жуткая истина захватывает сознание, значит… Китнисс уже нет. Я прижимаю к себе ее еще теплое тело и жду смерти. Но вместо этого чувствую вонзающуюся в меня иглу, крепко держащие руки. Они хотят оставить меня в живых. Ужас охватывает меня. Я не буду жить в мире без нее. Вырываюсь. Ищу в траве упавший нож. Еще укол. Темнота. Серая сцена. Фиолетовые ступени. Китнисс стоит в нескольких шагах от меня. Ее тетива натянута, она готова выпустить стрелу. Мгновение – и враг уничтожен. Она выбрала правильную мишень. Она не ошиблась. Теперь мой взгляд прикован к Китнисс. Я точно знаю, что произойдет дальше. И я бегу к ней, но что-то вязкое, сиреневое, липнет к ногам и замедляет движение. Я вырываюсь изо всех сих. Медленно. Слишком медленно. Хватаю ее за предплечье и чувствую лишь клочок оторванной ткани. Хватаю ее лицо обеими руками. Она не вырывается. Пустой взгляд серых глаз. Я впиваюсь губами в фиолетовые от смертельной таблетки губы Китнисс. Языком грубо проникаю в ее рот, пытаясь высосать хоть немного яда…. Но его не хватит на двоих. И она уходит. Оставляя меня в мире без нее… Я держу ее на своих коленях, прижимаю ее безвольно падающую голову к груди, качаю ее, как больного ребенка, и бесконечно долго шепчу три слова. Не оставляй меня. Не оставляй меня. Не оставляй меня… Я люблю тебя… Не оставляй меня. Меня тормошат, зовут по имени, толкают до тех пор, пока я не начинаю чувствовать физическую боль. Тихий шепот обволакивает меня. - Прости меня… Я рядом. Я пришла. Так трудно открыть глаза. Так трудно поверить. Возможно, это сон. И она исчезнет, уйдет в пустоту и снова оставит меня. Но ее руки до боли сжимают мои запястья. Я медленно освобождаюсь из цепкой хватки снотворного. Сажусь и притягиваю Китнисс к себе на колени. Вся боль, отчаяние, усталость и пустота вчерашнего дня льется из меня потоком слов. - Не оставляй меня. Слышишь, Китнисс. Не смей оставлять меня. Пожалуйста. Я буду твоим другом. Братом. Соседом. Тем, кем ты захочешь. Только не смей… не оставляй… Не уходи из моей жизни. Потому что я уйду за тобой. Если захочешь, я отойду в сторону, и, как раньше, мы будем встречаться только в пекарне, когда ты придешь обменять добычу на хлеб… Китнисс. Ты слышишь? - Прости, Пит. Прости меня. Я оставила…, - она запинается, чтобы немного отодвинуться и посмотреть мне в глаза, – я написала записку, что ухожу далеко в лес и надеюсь вернуться к ночи. Но начался шторм, и мне пришлось остаться на ночь. Я не хотела. Не думала… А записку, наверное, сорвало ветром. Ты скулил во сне. Так жалобно. Я же пришла… Прости… Еще долго она говорит что-то, сбивчиво путаясь в мыслях, но я больше не слышу ее слов. Я ищу в ее шепоте только два нужных мне слова. Их нет. Осторожно зажимаю ей рот рукой и медленно, по слогам, спрашиваю: - Ты останешься со мной? - будто со стороны слышу свой холодный обреченный голос. Нехотя убираю руку с ее влажных губ. Пристально, не моргая, смотрю в ее глаза. - Я останусь, Пит. Ты слышишь, я останусь тут с тобой. Я никуда не уйду, – сейчас в ее стальных глазах нет ни капли слез, нет ни капли сомнения. Такая же холодная уверенность и сила. – Я останусь. Она целует меня прохладными губами. Сильно, жестко. Как будто ставит печать на свое обещание. Я верю ей - мы оба слишком устали за эти ужасные двадцать семь часов. Я не позволяю ей оторваться от меня ни на дюйм. Прижимаю ее к себе. В ответ она обхватывает меня руками, ногами, вдавливает себя в меня, будто хочет, чтобы наши тела склеились. Болезненные тиски ее рук выдавливают из меня пустоту. Капля за каплей. И я заполняюсь мягким лиловым светом звезд, выглядывающих в просветах среди туч в ночном небе. Когда я просыпаюсь, солнце давно встало. Вокруг сияет жаркий летний день. Почти так же крепко, как и ночью, меня держат влажные руки Китнисс. Она замечает, что я не сплю. Робко улыбается. - Привет. Ты давно проснулась? - Наверное. - Почему же не разбудила меня? - только сейчас я немного ослабляю объятия и чувствую мокрую от пота одежду между нами. - Ты спал. Так тихо. Хеймитч вчера рассказал мне…, - она не будет продолжать. Это и не нужно. В солнечном свете все выглядит немного проще. Я целую ее лоб и выталкиваю из постели. - Пойдем в душ? - ее глаза округляются от удивления. А я невольно смеюсь ее невинности. – Не вместе, ты - первая. Мы же оба спали в грязной одежде. Хорошо хоть ботинки сняли. Теперь она улыбается. И снова дразнит меня чистюлей, но в душ отправляется первой, захватив с собой мою чистую футболку. Я все еще не знаю, как вести себя с ней. Поэтому принимаю решение держаться чуть более отстраненно. Хотя оказывается довольно сложно не смотреть на ее смуглые ноги, выглядывающие из-под моей футболки. Мне срочно нужен холодный душ. И старательное самовнушение. - Я ее брат. Я ее друг. Я ее брат. Брат, – вода явно недостаточно холодная. Поэтому я намного дольше, чем обычно, бреюсь, скребусь, тщательно вытираюсь. Вспоминаю пронизывающий холод вчерашнего вечера. Хорошо, что она написала записку. Значит, все-таки немного беспокоилась обо мне. К тому времени, как я, наконец, выхожу из ванной, Китнисс, полностью одетая, уже шуршит внизу на кухне. Она притащила из дома завтрак, приготовленный Сальной Сэй. Кое-что разложено в тарелки, а что-то она сосредоточенно заталкивает в уже почти полностью забитую охотничью сумку. Когда она замечает меня, на ее лице расцветает такая теплая улыбка, что я вынужден опять напоминать себе, что мы просто друзья. - Привет. Куда-то собралась? - мысленно обещаю себе, что никуда ее сегодня не отпущу. - Не я, а мы. Мы идем в лес, – не допускающим возражения тоном сообщает она. – Что у тебя есть из еды? Я пожимаю плечами. Вчера я ничего не пек. Может, где-то завалялись двухдневные булочки. Мы быстро завтракаем. И Китнисс роется в моем подвале, извлекая оттуда завалявшийся пакетик печенья и несколько подозрительных булочек. Сообщает, что нас ждет пикник, и для него идеальны именно такие черствые булочки. Я опять смеюсь и обещаю регулярно кормить ее засохшими булками, раз они ей так нравятся. Пока я собираюсь, Китнисс бежит к Хеймитчу и что-то кричит ему в открытую дверь. - Он ведь тоже за нас волнуется, - виновато объясняет она. Наконец мы бредем в залитом солнцем летнем лесу. После ночного дождя еще не высохшие капельки воды сверкают в изящных паутинках среди высоких, налитых влагою трав. Луг покрыт множеством небольших голубовато-сиреневых цветов, и невероятный аромат чабреца, мяты, розмарина наполняет летний воздух. Мы почти не разговариваем, иногда держимся за руки, но меня полностью поглощает ощущение близости природы, света… Ощущение близости Китнисс. Мы делаем привал на лесной поляне, и Китнисс заставляет меня попробовать подозрительные лилово-черные ягоды. Сама она съела две пригоршни, от чего ее пальцы и язык становятся сиреневыми. - Ты же доверяешь мне? - спрашивает она, лукаво заглядывая в глаза. Я удивляюсь, как она спокойно говорит эти слова. Она не специально, она просто не знает, что мне снилось. Я доверяю. К тому же она и так съела слишком много. Если уж есть лиловые ягоды, то только вместе, только поровну… я забрасываю в рот сразу десяток. Немного жмурюсь, но совершенно ничего не происходит. Китнисс удивленно наблюдает за моей реакцией. - Сегодняшний сон, - объясняю я, – мне снились ягоды, морник, и ты… - Я не знала, - выдыхает Китнисс. – Но это не морник, я обещаю. Вот смотри, у меня синий язык и я совершенно здорова. И для убедительности она старательно высовывает лиловый язык, а потом кружится передо мной, чтобы доказать безвредность ягод. Приступ паники проходит, и я останавливаю Китнисс. - А ну, покажи-ка еще раз язык, я не запомнил оттенок, это нужно обязательно нарисовать и подарить Хеймитчу, – она смеется, показывает мне нежно-лиловый кончик языка и сообщает, что привал окончен. Мы долго идем по лесным звериным тропам. Так далеко в лесу я не был никогда. Я то и дело останавливаюсь, слушаю шум стройных сосен, похожий на морской прибой, вглядываюсь в причудливые линии старого дуба на опушке, запоминаю оттенок мха на поваленных деревьях. Китнисс невероятно терпелива, хотя я знаю, что ей не терпится дойти до цели. Она уже проверила одни силки, и теперь у нас на обед будут три перепелки. Я заставляю себя меньше останавливаться, и после полудня мы выходим из леса. Перед нами, в чаше из зеленых сосен и елей, мерцает прозрачное лесное озеро. В некоторых местах ветви елей почти касаются воды, отражаясь в почти недвижимой воде. Кое-где видны песчаные отмели и небольшие лесные лужайки, залитые солнечным светом. - Мы пришли, - Китнисс прерывает тишину, подходит к зеленоватой от отражений елей воде, бросает на песок сумку и снимает обувь. – Все чистюли идут купаться! Я замираю… То ли потому, что не умею плавать, то ли боюсь, что она совсем разденется, и я уже не смогу быть ей братом или другом. Но Китнисс оставляет майку и короткие шорты и с разбега ныряет в воду озера. Я медленно расстегиваю рубашку, а в спину мне летит сноп брызг. Ну хоть брызгаться я умею. И я добегаю до воды и окатываю Китнисс шумным фонтаном. Как весело и искренне она смеется. Ее смех проникает в меня, по капле выдавливая фиолетовые частички горечи. Мы играем как дети, ловим друг друга на мелководье и роняем во взбаламученную воду. Китнисс в воде проворна, как рыбка. Я же нарочно плюхаюсь неуклюже, стараясь еще сильнее рассмешить ее. Она учит меня плавать, и я тону как можно чаще - лишь бы меня держали ее гибкие руки. В конце концов, крепко держа ее руку, я все же лежу на спине неподвижной звездочкой и смотрю в голубое небо, на пролетающие облака, на пушистые теплые сосны. Мы обедаем приготовленным на огне мясом, лежим, обнявшись, в душистом разнотравье. И время течет так медленно, что мы не замечаем приближения вечера. - Мы можем остаться тут навсегда? - шепотом спрашиваю я. - Нет, - отвечает с улыбкой Китнисс, я не успеваю расстроиться, так как она продолжает, - навсегда нет... но на одну ночь можем. Тут есть небольшой домик. Раньше мы часто приходили сюда с отцом, здесь я встретила Бонни и Твил. И вчера я приходила, чтобы привести дом в порядок, – полушепотом заканчивает она. - Похоже, у меня нет выбора, - наигранно сердито замечаю я. - Уже почти вечер и домой мы дойти не успеем, так ведь? Китнисс весело кивает. - Там не так уж грязно, чистюля. Тебе понравится. Я молча киваю. Я не доверяю сейчас своему голосу. Мне понравится жить в любой дурацкой хижине в этом лесу, если рядом будешь ты. Я готов спать на земле, в траве, где угодно, если твои руки будут обнимать меня. - Мне понравится, - эхом отзываюсь я. Неожиданный порыв ветра поднимает рябь на гладкой поверхности озера. Китнисс внимательно вглядывается в небо и тянет меня вверх. - Быстрее. Сейчас польет. Мы быстро запихиваем в сумки остатки еды, набрасываем одежду и бежим вокруг озера. Расстояние небольшое, но ветки елей местами спутаны очень прочно, и нам приходится наклоняться и идти намного медленнее. Через несколько минут порывы холодного ветра приносят первые крупные капли по-осеннему холодного дождя. Я заставляю Китнисс надеть еще и мою куртку, сшитую из непромокаемого капитолийского материала, потому что ее слишком тонкая. И мы бежим через большую поляну под холодным проливным дождем, застилающим глаза. - Град, – кричит сквозь потоки воды Китнисс, – может начаться град! Когда мы выбегаем из леса на отделенную от озера рядом молодых сосен опушку, прямо к небольшому бетонному домику, действительно начинается мелкий град. Несколько секунд, пока Китнисс возится с крючком на двери, я стою под суровой атакой разбушевавшейся стихии. И хотя град редкий и совсем мелкий, кожа под рубашкой чувствует острые уколы холодных льдинок. Как ни странно, в крошечном домике совсем сухо, и воздух еще хранит тепло уходящего летнего дня. Китнисс снимает куртку, ее футболка почти сухая. - Раздевайся. Скорее! – она тормошит меня, увидев мое оцепенение. – Ты совсем синий, нужно снять мокрое, иначе заболеешь. После ее слов я замечаю, что меня бьет крупная дрожь. Непослушными руками я стягиваю вымокшую насквозь рубашку. Ловлю на лету плед, который Китнисс быстро достала из старого шкафчика. Заворачиваюсь в одеяло, как первобытный человек в шкуры животных. Тщательно выкручиваю и снова надеваю брюки. Послушно усаживаюсь на мягкую подстилку у небольшого камина. Помогать мне не разрешили. Все еще крупно дрожа, осматриваюсь. Кроме низкого столика, маленького шкафа и узкой деревянной скамейки в доме пусто. Разбитое стекло на окнах тщательно склеено. Возле камина лежат сухие дрова. Висит котелок с водой. Нет ни пылинки, не считая кучи нашей мокрой грязной одежды возле входа. Она действительно убирала тут вчера. Китнисс уже разожгла огонь в камине, поставила греться воду в большом котелке, и теперь оценивает ущерб, нанесенный нашим съестным запасам. Остатки мяса целы. И каким-то чудом не намокли черствые булочки. Пока Китнисс делает ревизию, я смотрю на влажные волосы небрежно сплетенные в привычную косичку, на ее успевшую высохнуть после купания майку и короткие шорты. Я никогда не позволял себе так открыто рассматривать ее сильные и стройные ноги, покрытые сетью лиловых шрамов, ее точеные бедра, тонкую талию. Сейчас мне так холодно, что я забываю вовремя отвести взгляд. Теперь мне все сложнее оторваться от этого восхитительного зрелища. И я скольжу взглядом по ее гибкой спине, тонким смуглым рукам, изогнутой шее. Не замечая моего осмотра, она проходит мимо меня к огню, чтобы немного согреть булочки. Теперь я вижу ее освещенное пламенем лицо, ямочку на шее, упругую грудь, два маленьких темных холмика упирающихся в тонкую ткань майки. Одна из булочек падает в камин, я вздрагиваю, прячу взгляд, мысленно обзываю себя самыми жестокими ругательствами. Если бы не спасительная булочка, я бы съел Китнисс... - Не обожгись, - прошу я. Но Китнисс с дымящимися от влаги и жара булочками уже опускается рядом со мной на подстилку. - Давай поешь, они теплые, так быстрее согреешься, - она протягивает мне булку. - Это не самый лучший способ согреться, - возражаю я, раскрывая свое сиреневое одеяло-палатку. Она понимающе кивает головой и залезает в мое убежище. Вручает мне поджаренные на огне булочки, некоторое время мостится, усаживаясь в пол-оборота между моими коленями. Немного вздрагивает при соприкосновении теплой кожи с холодной мокрой тканью брюк. Спиной опирается на мою согнутую ногу, касается моей груди теплым обнаженным плечом. - Только в медицинских целях? – спрашивает она. - Исключительно в медицинских, - в тон ей отвечаю я, отдавая булки и обнимая ее. – Они с изюмом, а я терпеть не могу изюм. Она смеется и спрашивает, зачем я их готовлю. - Для Хеймитча и Сальной Сэй, – Китнисс деловито выковыривает из булок изюм и ест сама, вкладывая мне в рот сладкие кусочки хлебной мякоти. Я молча ем и рассматриваю странный узор тоненьких лиловых жилок и шрамов на ее шее, руках, чувствую, как ее тепло согревает мое тело, душу, изгоняет последние капли ночного мрака из моей души. Булочки закончились, и Китнисс мягко растирает мои все еще холодные руку, плечи, грудь. Постепенно ее старательно-медицинские движения замедляются, и взгляд скользит по моей коже, по линиям странного узора моих лиловых шрамов. Мы так похожи. Печальные дети, лишенные детства, одинокие подростки, лишенные дома, покалеченные взрослые, навсегда лишенные спокойного сна. Страшное прошлое записано огнем на наших телах. Огонь. Сейчас он дарит мне спокойное тепло. Я разжимаю сцепление рук и пальцем провожу по лиловой линии огня на руке Китнисс. Не поднимая глаз, она касается меня легкими, как крылья бабочки пальцами, очерчивая шрамы на моем плече, шее. Немного отстранившись, мягко проводит по каждому изгибу, по каждой полоске на моей груди, опускаясь ниже к животу. Китнисс Эвердин, что же ты делаешь со мной? Разве я для тебя не просто друг, брат? От ее прикосновений я горю. Горю изнутри. Но этот огонь не уничтожает, он исцеляет, восстанавливает меня. Легко целую ее мягкие, сиреневые от вечернего света губы, и теперь уже я рисую узоры на ее коже. На хрупком плечике, с которого спала лямка от майки, на руке, спокойно лежащей на моем бедре, на открытой коже шеи, медленно опускаясь немного ниже к ее груди. Она поднимает на меня заполненный пламенем взгляд, и я впиваюсь в ее податливые губы своими жадными губами. Я ей не брат. Кого я хочу обмануть. Я люблю ее. Мечтаю о ней. Хочу ее. Так давно. Так сильно. Она должна быть моей, только моей. Навсегда. Навечно. Поцелуи больше не насыщают. Китнисс так сильно прижимается ко мне горячим, ждущим ласки телом, что под ее напором я опускаюсь на спину, тяну ее за собой. Между нашими телами лишь тоненькая ткань ее майки, моих брюк. И я еще не вправе посягать на большее. Но все внутри меня скручивается в тугой узел желания. Китнисс почти кусает мои губы, ее пальцы скользят по моему животу, вызывая почти болезненные всплески наслаждения. Я немного сгибаю одну ногу в колене, усиливая трение между нашими телами. Волна дрожи проходит по ее телу, передаваясь мне. Наши шрамы складываются в единую картину, мы растворяемся друг в друге, и с искрами от камина взлетаем к лиловому небу... Так тихо, так спокойно. Медленно текут мысли. Будет ли у нас настоящая, абсолютная близость? Ведь Китнисс так боится беременности. Согласится ли она стать моей женой? Ведь она так боится замужества. Сиреневый дождь успокаивающе стучит по крыше, и ветер поет колыбельные в сосновом лесу. Я не могу заглянуть в будущее. Но одно я знаю точно. Многие думают, что шрамы – это следы жестоких ран. Но они заблуждаются. Наши шрамы – это следы исцеления. Я зарываюсь лицом в ее пахнущие лесом и травами волосы, на несколько мгновений обнимаю Китнисс немного крепче, пытаясь замедлить время. Сейчас мы поднимемся и будем пить горячий травяной чай из чабреца и мяты. Высушим мокрые вещи. Будем и дальше делать простые привычные дела. Но сегодня, в этом маленьком, залитом сиреневыми отблесками заката домике, нас соединяет что-то более крепкое, чем дружба, что-то более сильное, чем боль и страх. Лиловые. Шрамы. Исцеление.