Venhedis

Вестнику Андрасте восемнадцать, у него мужественный профиль, он блестящий лучник и отлично справляется с тем, чтобы делать строгое выражение лица. Он вообще очень серьезный и немногословный молодой человек. Дориан приходит к этим выводам, пока они пробираются через темные залы и коридоры редклиффского замка. В алом сиянии лириума Тревельян выглядит старше, кажется похожим на мертвеца. Дориан тоже, наверное. Впрочем, вскоре они встречают настоящих мертвецов — Дориан не может вспомнить их имен, но помнит, что они сопровождали Инквизитора, когда он пришел к Алексиусу. Даже в полутьме видно, как Тревельян бледнеет, сжимает зубы. Преданный, думает Дориан. Когда они возвращаются в настоящее, и Дориан изъявляет желание вступить в Инквизицию, он готов к отказу, каверзным вопросам, готов, он думает, ко всему — но Тревельян скупо улыбается и вкратце описывает своим подозрительным советникам их маленькое приключение в альтернативном будущем. В его рассказе Дориан — сугубо положительный персонаж. — Я полностью доверяю ему, — подводит итог Вестник, и Дориан чувствует тепло в груди. Доверие — подарок, которым его баловали нечасто. Надежный, отмечает он про себя. ...но слишком юный, торопливо напоминает себе Дориан. Он знает свою склонность неудачно влюбляться, он борется с ней всю жизнь и почти научился вовремя останавливаться. Инквизитор засыпает его подарками. Это могли бы быть самые красивые ухаживания в жизни Дориана — но он уверен, что это не они. Его покои обставляют с удобством и шиком — особенно Дориана восхищают пушистые ковры, единственная защита от холодных каменных полов — слуги приносят дорогую гербовую бумагу и золотую чернильницу (для магических изысканий, говорят они, явно передавая чужие слова), а последним штрихом становится появляющийся в его покоях виноград, сладкий, как грех. Будь это ухаживаниями, Дориан бы растаял от столь неприкрытой заботы о его комфорте и такого чуткого внимания к его желаниям — но это не они. Тревельян редко разговаривает с ним — вежливо, сухо, иногда делая дежурные комплименты, но никогда не переходя на личные темы. Он выглядит не просто не заинтересованным в близости — но совершенно равнодушным. С Соласом, к слову, Вестник куда более разговорчив, а эльф кажется польщенным его вниманием — Дориан со второго этажа библиотеки пару раз наблюдал за их беседами в атриуме. Может быть, чуть больше, чем пару раз. Он не ревнует, конечно. Он, может, самую малость расстроен тем, что разговоры с ним Тревельян не находит столь занимательными. Бескорыстный? думает Дориан. Почему-то эта мысль оставляет привкус горечи. Дориан никогда не умел хорошо справляться с одиночеством, а дорогое вино, которое тоже регулярно появляется в его покоях, и редкие книги скрашивают вечера, но вскоре их становится недостаточно. Так что Дориан оказывается завсегдатаем местного трактира. Многие, конечно, относятся к нему насторожено — он успел привыкнуть к этому на юге — но находятся и любопытствующие. Как-то вечером к Дориану подсаживается Железный Бык — с ним легко говорить, ему легко немного пожаловаться, а еще кунари очевидно не скрывает своих намерений. Дориан смотрит на его пальцы — это должно быть интересно, как минимум... Venhedis, думает Дориан и заказывает еще выпить. Изумрудные могилы, с их нежной, иначе не назовешь — изумрудной листвой и деревьями-надгробиями — это, пожалуй, одно из самых восхитительных мест на юге. Их отряд, разумеется, занят делом, разбирается с этим сбродом, именующим себя Вольными Гражданами Долов, но Дориан не может не отдать должного пейзажам. — Итак, Дориан, по поводу прошлой ночи... Он, конечно, ничего не забыл — тело напоминает о произошедшем особенно ярко: ноющими засосами и укусами, тянущим ощущением внутри, когда он делает неловкий шаг. Опыт вышел воистину интересным; одни только пальцы кунари заставили его кричать, что уж говорить о члене. Не то чтобы Дориан жаловался, конечно — но и не то чтобы он испытывал потребность оповестить о своих экспериментах всех окружающих. — Конфиденциальность — не для тебя, да? — спрашивает он раздраженно. Ему кажется, спина Инквизитора напрягается, ему не хочется обсуждать это, он ожидает вороха неудобных вопросов от Коула. — Три раза! — восхищается Бык, будто не замечая напряжения, повисшего в воздухе. — К слову — ты хочешь ту шелковую штучку обратно, или это подарок? Или... погоди, ты "забыл" ее, чтобы иметь повод вернуться? Ну ты проныра! — Если ты предпочитаешь не запирать свою дверь, как какой-то дикарь, я могу прийти — или нет, — отзывается Дориан; раздражение и неловкость заставляют его голос звучать недовольно. — Этого стоило ожидать, — говорит вдруг Коул, и не успевает Дориан удивиться, как он скороговоркой продолжает: — Вел себя как дурак, слова липли к языку, боялся сказать что-то лишнее, глупое, неуместное — что он подумает обо мне? Так сложно говорить, лучше выбрать что-то более безопасное, заботиться, смотреть на него, никогда раньше не влюблялся, никто не говорил, что будет так... — Коул! У Тревельяна на скулах красные пятна, глаза темно-синие, испуганные, строгий рот приоткрыт. — Тебе больно, — голос Коула полон сочувствия. — Больнее, чем когда сфера выжгла на руке метку — и некого винить, кроме... — Не надо, — выдавливает Тревельян, сглатывает — дергается кадык на бледной шее — и снова поворачивается к спутникам спиной. Коул послушно замолкает, глаза у него грустные — просто хотел помочь, да? Бык тоже молчит; Дориану нечем дышать.