Venhedis

Они не виделись всего месяц — но Дориану кажется, что несравнимо больше. Тевинтер встретил его шумом и золотом, любопытными взглядами и осторожным пожатием руки от отца. Дориан спросил о делах, отец — неожиданно — об Инквизиторе. Вероятно, он что-то узнавал через своих знакомых в Ферелдене или Орлее и имел некоторое представление об... особенно близких взаимоотношениях Вестника Андрасте и своего сына. Дориан заверил, что Инквизитор полон сил и решимости менять мир к лучшему. Отец вздохнул, но Дориану показалось, что уголки его губ приподнялись в намеке на улыбку. И все-таки это был не лучший месяц. Дориан слишком привык к югу, его простоте и нелюбви к традициям, привык к ферелденскому пиву и скайхолдской таверне, привык ощущать спиной тепло тела Тревельяна, просыпаясь посреди ночи. Тевинтер показался ему неприязненным, настороженным, недружелюбным — и таким пустым без Феликса, Алексиуса и Тревельяна. Он не может позволить себе сказать все это на глазах у орлесианских шевалье — они с Инквизитором ограничиваются лишь поцелуем и несколькими репликами. Дориан думает: когда мы останемся наедине, я расскажу тебе о том, что чувствую. Хватит уже бояться слов — все-таки однажды ты назвал меня храбрым. Дориан ничего не говорит о своих чувствах — ему приходит письмо из Тевинтера, и храбрость требуется для того, чтобы озвучить совсем другие слова. Он делает Тревельяна несчастным, говоря о своем решении занять место в Магистериуме — но тот, разумеется, поступает благородно, находит в себе слова поддержки, трепетно касается пальцами кристалла на шее. Дориан неожиданно вспоминает о том, насколько Инквизитор юн — тому едва исполнилось двадцать. Он почти открывает рот, чтобы сказать какую-нибудь глупость, но Тревельян молча притягивает в объятья. От него пахнет выделанной кожей, у скулы белеет тонкий шрамик — стоит немного повернуть голову и можно будет коснуться его губами. Человек действия, думает Дориан и прикрывает глаза. На некоторое время они все словно возвращаются на два года назад. Бык хмурится и то и дело нервно трет шрам на лице, Кассандра и Варрик воодушевленно и беззлобно переругиваются, Коул бормочет свою чепуху и улыбается застенчиво из-под длинной челки, а над югом нависла опасность вторжения кунари — и боятся их ничуть не меньше, чем самозванного бога. Дориан эгоистично рад всему этому — помогает не думать об отце, кресле в Магистериуме, мутном пьяном взгляде матери, предстоящей разлуке. Потом одно из зеркал заводит их на Глубинные Тропы — и леди Вивьен спрашивает с беспокойством, которое настолько сильно, что слышится в ее голосе: — Вы в порядке, дорогой мой? Тревельян медлит с ответом, а потом говорит — честный, как всегда: — Боль такая, что отдает в челюсть. Леди Вивьен обещает, что они вдвоем — вот ведь неожиданное признание заслуг — обязательно придумают что-нибудь, но у Дориана холодеют пальцы, и он думает: о нет, после того, как я потерял отца, с тобой просто не может что-то случиться, ты, ублюдок. Тревельян оборачивается и измученно улыбается ему. Дориан представлял себе конец отношений с Инквизитором — извиняющийся взгляд Тревельяна, какая-нибудь неловкая шутка, обещание не терять друг друга из вида. Никогда это видение не приобретало для него бесконечно драматичного уклона, никогда он не думал, что они с Тревельяном будут вместе, пока смерть не разлучит их. Когда их отряд ступает на Перекресток — потрясающий, удивительный, наполненный магией, но ужасно бесцветный — Дориан все же выдыхает пару бессвязных обвинений — и получает в ответ заверение в вечной любви. Он, должно быть, выглядит ужасно жалко, и Кассандра ласково похлопывает его по плечу, а Варрик криво, сочувственно усмехается. Когда очередной элувиан, в который шагает Тревельян, внезапно превращается в обычное зеркало, они трое одинаково испуганы и растеряны. Когда Тревельян возвращается — с белым лицом и пустым рукавом — то тройные объятья едва не сшибают его с ног, и Дориан дрожит от облегчения, вдыхая запах выделанной кожи и, на этот раз — крови, и не может заставить себя думать хоть о чем-нибудь. — Я останусь, — говорит Дориан и кладет ладонь Тревельяну на губы, призывая помолчать и дослушать. — Я потерял Феликса, отца, я едва не потерял тебя... Venhedis, я не хочу провести жизнь, довольствуясь только твоим голосом, не хочу оставлять тебя одного. Тревельян целует его ладонь, скользит по ней влажным кончиком языка, и Дориан прерывисто выдыхает, отдергивая пальцы. — Я пытаюсь серьезно поговорить, — уточняет он — немного возбужденный, немного обиженный. Тревельян садится на постели, одеяло стекает к бедрам, и Дориан торопливо поднимает взгляд к его лицу — он же решил не отвлекаться. — Дориан, — мягко говорит Тревельян и на несколько секунд замолкает — похоже, ищет слова. — Ты хочешь поехать. — Я хочу остаться тут! — жарко возражает Дориан. Это правда: ему кажется, он жизни не представляет без шума Скайхолда, вечеров в "Приюте Вестника", путешествий по заснеженным, заболоченным, кишащим врагами землям, без проклятого Тревельяна, в конце-то концов. — Я люблю тебя, — говорит этот проклятый Тревельян. — И не думаю, что это когда-либо изменится. Но ты будешь жалеть, если останешься здесь. И я не хочу этого еще больше, чем того, чтобы ты уезжал. В конце концов, и ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой. В его интонациях слышно так много всего — но нет обиды или осуждения. — Ты приедешь не позже, чем через два месяца, — выдвигает требование Дориан и сам слышит, что голос его дрожит. Тревельян ухмыляется, касается родинки у брови сперва кончиками пальцев, а потом губами, и Дориан прикрывает глаза. — Едва ли моего терпения хватит на целых два месяца. Тревельян еще не привык к тому, что лишился левой руки, и некоторые движения его неловки, но Дориану, право слово, ничуть не трудно самому подхватить свою ногу под коленом — и сдавленный вздох Тревельяна звучит очень воодушевляюще. Дориан покидает Скайхолд вместе с Варриком — тот направляется в Киркволл, и им совсем немного по пути. — То ли у вас, гномов, действительно короткие ноги, то ли ты не спешишь на корабль, — замечает Дориан, когда они спускаются по серпантину. Варрик фыркает. — Не очень-то мне хочется возвращаться в Киркволл, — признается он. — Конечно, там Хоук, но... Дориан, переполненный любовью и скорбью, сочувственно хмыкает. — Я слышал о леди Авелин, — замечает он. — Той самой, что организовала местное ополчение. Варрик приязненно улыбается. — Кассандра жаждет с ней пообщаться, — добавляет Дориан. — Кто-то шепнул ей, что именно она стала прототипом героини твоих кошмарных книг. Думаю, ее изрядно обрадовало бы приглашение в Киркволл. Варрик втягивает воздух перебитым носом и медленно выдыхает. — Только не бросайся мне на шею, — хрипло говорит он. — Но я люблю тебя, Посверкунчик.