Venhedis

Инквизитор Тревельян не любит политику, как не любят ее все честные люди, чуждые коварству и лжи, но титул обязывает его быть и политиком тоже. По пути в Халамширал он весело рассказывает Дориану, как умудрился устроить переполох на светском приеме в нежном возрасте семи лет (в качестве действующих лиц участвовали куры, подумать только), но пальцы его то и дело нервно теребят застежки мундира, и Дориан понимает — Тревельян боится напортачить, сказать или сделать что-то не то. Если бы требовалось устроить скандал — Дориан мог бы стать отличным подельником, но он не большой специалист в том, чтобы делать все правильно. — Цветик мой, — говорит леди Вивьен. — Вы сейчас оторвете пуговицу, и нам придется придумывать нелепую историю про разбойников, ставших причиной того, что ваш костюм пострадал. Кассандра угрюмо бормочет себе под нос о том, что разбойники были бы предпочтительней аристократов; Тревельян послушно оставляет блестящую пуговицу в покое. — Не улыбайтесь никому, кроме Императрицы, — велит железная стерва. — Не пейте больше одного бокала. Не отвечайте на вопросы прямо — или вообще не отвечайте. И помните, они нам нужны не больше, чем мы им. Тревельян кивает, как учителю по фехтованию, объясняющему новый удар — и снова тянется к пуговице. В Скайхолд они возвращаются спустя тяжелые и бессонные сутки, в целом удовлетворенные — и порядком измотанные. Кроме того, Дориан обзаводится чудесным воспоминанием о танцах на балконе, окончившихся головокружительными поцелуями. Да и ветчина со вкусом отчаянья — это нечто. Вопрос с невинностью Тревельяна, изрядно волновавший Дориана, выясняется однажды вечером, за бутылкой вина. Тревельян очевидно не любит пить и цедит каждый бокал по часу, но алкоголь и ему помогает расслабиться. В его словах нет той стыдливости, что обычно присуща не познавшим радостей плоти. — Правда, ни с кем? — переспрашивает Дориан, просто чтобы услышать еще раз. Тревельян зарывается пальцами себе в волосы, наконец, чуть краснеет, качает головой. Дориан не горит желанием в ответ делиться историями о своих похождениях, но Тревельян смотрит мягко, с легким намеком на ожидание во взгляде, и он начинает говорить — и неожиданно рассказывает обо всем, от первого поцелуя тайком, после которого он ненавидел себя, до суматошного секса с незнакомцем незадолго до отъезда — бегства — из Тевинтера. Он останавливает себя, когда понимает — такого не рассказывают тем, кого хотели бы видеть в своей постели, кого хотели бы... Тревельян мягко сжимает его дрожащие пальцы — ладони у Инквизитора узкие, пальцы сильные, на среднем ощупью чувствуется мозоль от тетивы. Дориан хотел бы сказать, что ему нечего стыдиться, но ложь никогда не давалась ему легко. — Я не мастер по части успокаивающих слов, — говорит Тревельян, краснея скулами. — Просто... в тебе нет ничего, что бы мне не нравилось. Создатель, панически думает Дориан, помоги мне не влюбиться без памяти в этого мужчину. Хуже похмелья, вероятно, может быть только холод — по крайней мере, Дориан приходит к этому убеждению в Эмприз дю Лион. Впрочем, он перестает думать о холоде, когда они узнают о том, что делают красные храмовники с жителями местной деревушки. Ради этого я присоединился к Инквизиции, думает Дориан, когда они углубляются в эту ледяную пустыню, теперь прошитую красным (и лучше не думать о том, что это красное было когда-то людьми), чтобы — если подобная дрянь случится — быть в состоянии это прекратить. Когда Варрик открывает последнюю клетку, и испуганные люди, суматошно благодаря, торопятся скрыться в редком леске, Дориан готов поверить, что мир стал лучше, справедливей, чище. — Инквизитор, — мрачно зовет Кассандра. Человек деликатный сказал бы: тут есть бумаги, на которые вам следует взглянуть. Кассандра говорит: тут переписка красных храмовников с госпожой Пулен. Она сама продала им своих людей. Солдаты Инквизиции забирают землевладелицу в Скайхолд, но их отряд задерживается в Сарнии — светловолосый орлесианец продолжает твердить о демоне в крепости Суледин, а демоны в крепостях — всегда не к добру. Дориан с Тревельяном делят двухместную палатку, и Инквизитор занимается крайне недостойным делом — растирает злобному тевинтерскому магистру подмерзшие пальцы. Дориан блаженно прикрывает глаза, слушая, как в соседней палатке воодушевленно переругиваются Кассандра и Варрик. Что бы гном ни говорил, от взаимодействия этих двоих просто искры летят. Дориан уверен — все считают, что Инквизитор со своим тевинтерским любовником занимаются в темноте палатки самым разнузданным сексом, что способно представить воображение, но в действительности они просто спят в обнимку. — У меня большая семья, — вдруг говорит Тревельян — Дориан уже заметил за ним нелюбовь к предисловиям. — Мой дядя, четверо двоюродных братьев и троюродная сестра служили в Ордене храмовников. Дориан облизывает губы. — Каллен и его люди тоже служили в Ордене. Это, знаешь ли, еще не приговор. Уверен, что сегодня мы не столкнулись ни с кем из твоих родных... Тревельян нежно поглаживает пальцем изгиб его стопы. — Давно не приходило писем из дома... — говорит он, и Дориан сглатывает, торопливо пытается придумать, как убедить аматуса, что все в порядке, но Тревельян продолжает: — Лучше смерть, чем то, что происходило с ними. Они ее заслужили. Во всех смыслах. Когда они возвращаются в Скайхолд, Тревельяна ждет письмо — в нем ни слова о родственниках-храмовниках, но леди Тревельян настойчиво расспрашивает сына о Дориане, которого тот так часто упоминает в своих письмах. Дориан посмеивается, читая послание через плечо Тревельяна, и внутренне замирает от ужаса и надежды: похоже, у них все действительно серьезно. Родовой амулет на потускневшей цепочке слабо поблескивает в свете камина. Дориан долго разглядывает его — пока раздражение не сменяется пониманием, что он может рассчитывать на помощь со стороны Тревельяна — и не чувствовать себя обязанным. Он некоторое время упивается этой мыслью, а потом — не особенно витиевато — предлагает Тревельяну уединиться в инквизиторских покоях. В конце концов, они уже достаточно серьезно влипли в это; если кто-нибудь из них не переживет эту войну, страдания можно будет хоть ложкой черпать — но, по крайней мере, сейчас они живы. Инквизитор еще на пороге ловит его в объятья и целует — очень нежно и очень долго, и это совершенно великолепно, но потом Дориан скользит ладонями вниз по его бедрам, прижимает одну из них к паху — и Тревельян слегка отстраняется. Судя по его лицу, он собирается произнести речь, начинающуюся мягким «Дориан». — Ты считаешь, что мои проблемы — твои проблемы, — быстро говорит Дориан, не давая Тревельяну и рта раскрыть. — Хорошо, я могу к этому привыкнуть. В таком случае, мы уже можем перейти к «долго и счастливо». И да, я говорю о сексе. Если ты не знаешь, что делать — я научу. Venhedis, это не теория магии, не так уж сложно разобраться! У Тревельяна очаровательно растерянное лицо, и Дориан любуется им секунды две — а потом сукин сын начинает ухмыляться. — Ты мог бы, ну, я не знаю, намекнуть, что хочешь... большего, — говорит он, и Дориан вдруг осознает — он и в самом деле не пытался как-то обозначить свои желания. — Ладно, — говорит он, мучительно краснея. — Прекрати смеяться, ты, чудовище. Тревельян еще улыбается, когда целует, и его руки робкие только поначалу. У Тревельяна на груди, на два пальца левее соска, тонкий белый шрамик. Еще один — шире, грубее на ощупь — на боку, и совсем небольшой, едва заметный — под коленом. Дориан мягко проводит пальцами по каждому, пока Вестник безмятежно дрыхнет на пахнущих орлесианскими духами простынях — надо отдать им должное, запах тонкий и ненавязчивый, и никакого мерзкого цветочного послевкусия. Дориан и сам хочет спать — восток рассветно краснеет — но, по правде говоря, он смакует момент. Лежу в одной постели со своим любовником, в его спальне, и, наверное, весь замок знает об этом, ребячливо думает он, улыбаясь. Дориан кончиками пальцев касается тонкого рта, который пару часов назад лицезрел между своих ног — быть точным в своих указаниях у него не получилось, слишком волнующий был момент, но, и правда — не теория магии... Дориан улыбается шире.