Прочь из глубин

      Шаман не была настоящей эльфийской женщиной. Она знала, что некрасива по меркам людей и меров, и что ей не помогут ни красивые длинные платья, ни золотые украшения. Фалмерка никогда не сравнится с их женщинами, ведь у нее острые зубы, длинные когти и костлявая, как у ворожеи, фигура.       Но при всем этом ни одной человеческой или эльфийской женщине не светило то, чем обладала Шаман. У нее были мудрость предков, обостренное фалмерское чутье и сердце высокого эльфа. Живое, бьющееся в живом теле и почти безраздельно принадлежащее ей.       — Ты просто хочешь сжалиться надо мной, — бормотал Ондолемар, поглаживая ее обнаженные плечи. — Просто из уважения…       — Я преклоняюсь перед тобой, — тихо ответила фалмерка. — Но для меня ты не просто паладин. Ты еще и мер. Ты ее отец.       Альтмер осторожно прикоснулся ладонью к ее выпирающему животу.       — Ты думаешь, это будет она?       — Я не уверена. Но я уже родила двух сыновей и теперь хочу дочь.       — Я уже люблю ее.       «Но неважный из меня будет отец, — говорили его мысли. — Такой, что даже не сможет увидеть своего ребенка и воспитать его как следует».       Шаман прижала палец к его губам, будто Ондолемар говорил это вслух.       — Ты будешь прекрасным отцом, — произнесла она, улыбаясь. — Иначе и быть не может.       — Ты снова читаешь меня, как книгу, — печально усмехнулся высокий эльф. — У меня от вас не может быть секретов. Но сам я не вижу и не знаю того, что скрыто…       — У меня от тебя нет никаких тайн. Мое тело, мысли и сердце для тебя едины.       Фалмерка повернулась к нему спиной, и руки эльфа сползли с ее плеч к острым грудкам.       — Я вижу тебя во сне, — проговорил Ондолемар, зарываясь носом в белоснежные волосы фалмерки. — Все еще вижу.       — Ты и сейчас меня видишь. Сердцем, не глазами.       — Ты права.       «Рил, ты оставила меня в хороших руках. Будьте благословенны вы обе».       Альтмер иногда думал о Риланнии — своей возлюбленной, подло убитой на его глазах. Шаман очень напоминала ему Риланнию — Аури-Эль знает, чем: у фалмерки не было ни медового цвета волос, ни золотистой кожи, ни травянисто-зеленых глаз. Но Ондолемар считал, что они похожи, и Шаман не думала обижаться. Рил осталась в прошлом как любимый, но очень далекий образ: ныне существовали только Аури-Эль и она, шаман клана Нчуанд-Зела.       — Хотел бы я уметь читать мысли, как ты, — вздохнул эльф. — Слова так наивны и неуместны при встрече с тобой.       Действительно, бесконечные витиеватые слова, единственный способ разговора у жителей Верхнего мира, так и остались чужды Шаман. Особенно в такие моменты. Но она ответила:       — Я так люблю слушать твой голос.       И не лгала. В Ондолемаре она любила все: каждую черточку характера, каждую пядь стройного тела, каждое слово во славу Аури-Эля. Разве что чуть-чуть сильнее фалмерке нравились его драгоценные зеленые глаза — увы, почти всегда скрытые под черной повязкой.       — Скоро взойдет солнце, — прибавила она, прижимаясь к груди альтмера. — Ты хочешь его увидеть?       — Да.       Шаман накинула плащ, чтобы не смущать наготой Гелебора, и с нежностью смотрела, как ловко и уверенно Ондолемар застегивает все крючки и пуговицы мудреного талморского одеяния. Он по-прежнему носил его, только отстегнул капюшон и подрезал сзади полы плаща, чтобы не мешал при ходьбе. Нащупав посох, альтмер оперся на него, взял под руку женщину и вышел из укрывавшей их пещеры. Занимался рассвет.       — Милостивый Аури-Эль, — пробормотала Шаман, глядя на горизонт, — даруй нам мир и благо…       — Освети наш путь своим сиянием, — эхом вторил ей Ондолемар.       — Наполни своим теплом наши сердца…       — И дай нам голос…       — Чтобы восславить тебя, — закончили они в унисон.       Не чувствуя ни прохладного утреннего ветра на коже, ни шершавого камня под босыми ногами, они стояли и смотрели, как медленно поднимается на горизонте величавое солнце. Точнее, женщина смотрела, а Ондолемар ловил его кожей — и, несомненно, действительно видел сердцем. Фалмерке порой казалось, что он хранит в себе солнце: не зря же вокруг него разливается свет и доброе, уютное тепло.       Солнце ведь тоже слепо. Оно не видит, кто тянет руки к его лучам.