Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на неё камень. Иоанн 8:7
«Нашёл». Единственное слово, и мир рассыпался, как карточный домик. Рука схватилась за столешницу — он попытался вдохнуть. Холодные пальцы, вспотевшие ладони. Комната окунулась в темноту закрытых век. Нашёл. Нашёл. Нашёл. Всему пришёл конец. — Юу? Что-то не так? — Ничего. Мужчина смял письмо в пальцах, натягивая свои губы в судорожной улыбке. Сердце пробивало в груди дыру. Если она увидит хоть букву, всему конец. Эта сладкая наивность: подумалось, что про него забыли, и вот, пожалуйста. Нашёл. Возражения не последовало; вопреки опасениям, девушка лишь дёрнула бровями и принялась бездумно регулировать огонь конфорки. Из-под серого диска стройными синими потоками сиял огонь. — Через пять минут готово, — сказала она, переворачивая лопаткой овощи. Почему-то запахло гарью. Тошнило. — Да, хорошо, — бегло произнёс Юу и поднялся с табурета, чтобы отойти и ещё раз умыться. — Спасибо, — сказал он зачем-то. Взгляд в зеркале казался обычным: слегка апатичным, слегка никаким. Он крутанул холодный вентиль и подставил ладони под струю — вода была обжигающе ледяной и абсолютно беспощадной. Склонившись пониже, Широяма плеснул содержимое ладоней на лицо. Голова уже успела наполниться всякой чушью, которую не вымоешь никакой водой. Когда-то он подумывал о порохе — дыра в голове разрешила бы все проблемы, — но всё это в прошлом. Белое махровое полотенце коснулось холодной кожи лица. — Папочка, пап, пап, пап! Девчонка тянула за штанину, нетерпеливо притопывая на месте. Когда Юу наконец обратил на неё своё внимание, та улыбнулась, всё ещё держа чёрную ткань в своих неловких пальцах. — Вы только посмотрите, — произнёс он наигранно-удивлённо и с мягкой улыбкой присел на корточки, чтобы рассмотреть дочь получше. Та сейчас же смущённо попятилась. — Кое-кто сегодня школьник. — Юу осторожно заправил выбившуюся из косы прядь волос за ухо девочки. — Мы уже едем? — спросила она, обвивая руками шею отца. — Юу, вы опоздаете, если сейчас же не пойдёте завтракать! В кухонном проёме появилась Аяме, она строго поглядела на обоих, но в конце концов лицо её стало заметно мягче. Девочка бросилась к ней, крепко обвивая талию матери. В это весеннее утро она, казалось, любила весь мир. — Хара, боже, — борясь с улыбкой на лице, произнесла девушка. — Передник жирный! С большим усилием ей удалось отклеить дочку от себя и отправить завтракать. Она кивнула и Юу, застывшему на месте с улыбкой на губах. Широяма Юу, «отстранённый, но добродушный малый». Так называл его старший детектив Сатонака, когда упоминал в своём монологе. Это приклеилось к нему далеко не сразу — только через пару лет. И если бы Сатонака-сан так сильно не любил постоянство, бросаясь изо дня в день одними и теми же фразами, эта глупость никогда бы не стала фигурировать как прозвище. Как только кто-то из парней видел его, шествующим по коридору, сейчас же копировал чуть грубоватый сипящий голос Сатонаки: «Широяма, тот отстранённый, но добродушный малый». Не всем удалось запомнить с первого раза, и когда кто-то говорил, к примеру, «славный» вместо «добродушный», кто-нибудь другой его поспешно поправлял. Юу не мог понять, как раз за разом это повторял старший детектив. Точь-в-точь как запись с показаниями — так непоколебим и постоянен был он. Не обладал красноречием, но весь его традиционализм и строгая забитость искупались действиями. Какая, собственно, кому разница, что говорит детектив, — детектив должен расследовать. Искать и находить. Уж это Сатонака умел здорово. После завтрака Юу, поцеловав напоследок тёплую щёку жены, принялся спускаться с шестилетней Харой к машине, припаркованной у дома. Глаза Аяме выглядели такими уставшими, тонкие лучики морщин стали заметны куда лучше. Утром он обычно готовил сам: Аяме либо вставала раньше него, либо уходила в ночную смену, и, таким образом, Широяма не имел частой возможности лицезреть её улыбающиеся глаза. Казалось, она никогда не высыпается. Юу всегда считал, что ночная смена изматывает её и сбивает жизненный ритм, но поделать ничего нельзя было. Все дела по дому чаще всего целиком доставались Юу, хотя после бесконечных посиделок в офисе и беготни по притонам и забегаловкам он не был так уж бодр. Но и эта беготня казалась праздником, если он не просиживал над пыльными архивами день напролёт. Совсем не так, как в фильмах. Этот район был спокойным до тошноты. Когда-то мать Юу причитала, что любая из девушек не будет достойна его, таким идеальным сыном он был. Некурящий, непьющий, исправно посещающий школу, получающий прекрасные оценки. Принц из сказки. Полицейская форма сидела на нём так здорово, будто он родился в ней и с тех пор никогда не снимал. Дисциплинированные тёмные глаза, чуть приспущенные уголки губ, руки по швам. Переломом был его переход в другую стезю. Мать непонятливо похлопала глазами, а потом произнесла: «Ты должен был мне рассказать». «Сошёл с пути, запутался. Тебе не подходит этот дешёвый департамент бездельников», — так охарактеризовал этот поступок отец. Он всегда выражался довольно резко, но Юу смотрел на него тем же дисциплинированным взглядом, привычный к этим словам. Бывший офицер морского флота, Матсумото-сан воспитывал своего единственного сына «как подобает воспитывать мальчика и мужчину». С возрастом ошейник родительской опеки, конечно же, ослабел, однако в Юу всё ещё теплилось это слепое повиновение, привитое с детства. Он уважал своих родителей. Нет, конечно, они были лучшими. Только после двадцати стоило бы строить свою собственную жизнь — вот что он решил, немного поразмыслив. Стоило решить кое-что раз и навсегда. Юу затормозил прямо у школьных ворот и снял блокировку с дверей. — Солнышко, найдёшь сама дорогу? Папа очень опаздывает, — сказал он, глядя в зеркало заднего вида. Девочка неуверенно сморгнула. Приспустив спинку сидения, мужчина склонился к дочери и поцеловал её в лоб. Однако в этот момент глаза его поймали стоящий позади автомобиль. Тонированные стёкла. Какая-нибудь большая шишка? Юу напрягся. Появись этот автомобиль перед ним в другой день, он не обратил бы ни малейшего внимания. Но сейчас его сердце расшалилось пуще прежнего, облекая спокойствие в страх. — Знаешь, ничего не случится, если я немного проведу тебя. Хорошо? И он вышел из автомобиля, силясь не глядеть на соседний авто. Он пропустил дочь вперёд, заслоняя её собой от взгляда матовых окон. Этот автомобиль ему определённо не нравился. Когда Юу возвращался к машине, размашисто шагая, чтобы не опоздать ещё на лишних несколько минут, Хонда уже исчезла с былого места. Возможно, всего лишь совпадение. Но Юу не верил в совпадения. Таких совпадений не бывает. Эти чёрные окна наблюдали за ним, за его движениями и мимикой. Эти чёрные окна знали, куда он направится в следующие несколько минут, — он был уверен. Огромный груз снова навалился на плечи Юу. Он снова почувствовал себя в опасности. Это ощущение было обманчивым, потому что он знал: если этот человек — именно тот, он останется в полной сохранности. Его конечности, органы и кости будут в порядке, на месте. Пострадает нервная система, всё его окружение и, самое основное, — его родственники. Этого он и опасался — только этого и ничего больше. Ведь ему удалось ускользнуть — именно так он думал всё это время. Но теперь… в его голову закралась странная идея. Что, если ему позволили улизнуть? Что, если это бесконечная слежка? Боже, при одной этой мысли его жизнь превращалась в адский котлован. Жить под постоянным надзором. Он не мог сказать точно, что происходило в его жизни тогда. Он не мог определить свои мотивы конструктивно. Деструктивно. Мог объяснить их лишь деструктивно. Он не верил, что это до сих пор не покинуло его. Думая об этом, целуя свою дочь в лоб, он был таким отвратительным, таким лицемерным ублюдком. Всё это произошло против его желания. Всё это — искусная психологическая манипуляция. Нельзя смириться с этим. Детектив отъехал с места, надавив на газ и в последний раз бросив взгляд на зеркало заднего вида. Дрожь не унималась в его руках, сжимающих кожаную обивку руля, когда он смотрел в это зеркало. Он не мог справиться со своим воображением. В кармане лежала записка с одним-единственным словом. Нашёл. Юу не мог поверить в это. Поверить, что всему пришёл конец. — Широяма. Как только он ступил за порог, атмосфера показалась слишком умиротворённой даже для этого пыльного гадюшника. — В чём дело, Эйчи? — произнёс мужчина ровно, но голос его уже прибрёл настороженный оттенок. — У нас убийство, — сказал другой. Юу сощурился. Он не мог понять. Чего это старина Эйчи так расчувствовался: его губы были плотно сжаты, а обычно шутливые глаза казались потухшими. Наконец-то здесь произошло хоть что-то, это ли не праздник? — И? — Сатонака. Рано утром нашли на… Что у тебя с телефоном? Никто не смог дозвониться. — Телефоном… Отдал Аяме. Её мобильный в метро стянули. — Понятно, — произнёс бесцветно коллега. — Подожди. Так… что ты там говоришь… — Старший детектив Сатонака. Несколько колотых ран, неглубоких. Но уже покопались в лаборатории. Говорят, асфиксия. Овальные пятна от пальцев рук на шее, да и то, что сам себя в озеро он выбросить не мог... Что скажешь, Широяма? Широяма, приём. — Хочешь сказать, кто-то убил Сатонаку? — Об этом и говорю, недоумок, — закатил он глаза. — Хочешь пойти и убедиться? — Держи язык за зубами, — предупредил Юу. Уже, возможно, в трёхсотый раз. Никогда не помогало. — Покажи мне тело. В этой комнате всегда пахло чем-то до ужаса мерзким. Кислым, как испортившееся молоко, и таким официально-больничным. От такого запаха сводит скулы. Человек в белом халате, небрежно застёгнутом, — молодой патологоанатом с какой-то странной татуировкой прямо на предплечье правой руки. Юу никак не мог разобрать, змея это или осьминог. Что-то странное и продолговатое. И когда он дёрнул за ручку и труп выехал на обозрение, Юу искривил губы. — Когда поплавают как следует, не самое приятное зрелище, — сказал парень с тату. — Вот тут, тут и тут — он указал на шею тела, смутно напоминающего прежнего человека, — кровоподтёки, пятна от пальцев. Душивший явно неплох в силе — столько переломов, щитовидный хрящ… Короче, шею превратили в сплошной фарш. — Закрывай, — махнул рукой Юу и отвернулся, вперившись в светлый кафель. — Во сколько нашли, говоришь? — обратился он к коллеге, отсутствующе блуждая глазами по пустой белизне. — В пять с половиной утра, — перебил парень в халате бойко. — В шесть уже привезли к нам. — Его ещё совсем молодые глаза исследовали бумажку, написанную собственной рукой. — Только недавно закончил с ним. Знакомое лицо. — Более знакомое, чем ты думаешь, — с упрёком произнёс Юу. Этот раздолбай, разгуливающий по лаборатории, — вот что его не радовало. Он ненавидел таких людей. — Давай, пойдём-ка отсюда, Широяма, — аккуратно попросил коллега. — Держите, детектив, — легкомысленно улыбаясь, парень протянул исписанную бумажку. Юу выдернул из рук парнишки отчёт о вскрытии и скрылся из лаборатории, не дожидаясь Эйчи. Всё выводило его из себя. Снова. Стоило только ему покинуть дом, и это неясное раздражение, злость — они выплёскивались в таких огромных количествах. Что-то назревало: сегодняшнее письмо, машина у школы его дочери и это убийство — всё здесь не просто так. От этого ожидания его нутро холодело. Мысль закралась в его голову: запереть жену и дочь в отделении полиции на то время, пока всё не наладится. Пока он не найдёт причину и не сотрёт её в порошок. Но они не поймут этого. Никто не согласится добровольно проводить дни за решёткой, это чересчур эгоистично с его стороны. Юу не мог найти себе места, мечась между столами. От одной стены к другой, от одной — к другой. Подобно ему в голове металась тысяча мыслей, они были точь-в-точь как обтекаемый Синкансен, так идеально разрезающий воздух. Глаза не успевают следить за деталями — важен только факт. Эйчи молча смотрел издалека, эмпатично прищуривая глаза и покусывая губу. Чуть приподняв руку, он положил ладонь на плечо товарища и тем самым остановил бессознательное метание. — Спокойней, Широяма. — Я спокоен, — внезапным выпадом рявкнул детектив. Опешив от собственного поведения, он остановился, искоса поглядывая на коллег, сейчас же поднявших головы. — Выйдем, — спешно кивнул ему Эйчи. Оба поспешили к выходу. Широяма размашисто зашагал, на ходу сбивая плечом дверь, а следом лениво поплёлся коллега. Весенний ветер бросал недавно стриженные волосы детектива, пока он шарился в верхней одежде, чтобы закурить. Дома сделать это не выходило: супруга выступала категорически против никотина. Но во внутреннем кармане плаща у Широямы всегда имелась сигаретка-другая. И он блаженно вдохнул, чиркнув дорогой, но сильно потрёпанной зажигалкой. Эта вещь, подаренная ему отцом на совершеннолетие, видала виды. — Всё в порядке? — невзначай поинтересовался Эйчи, усиленно делая вид, что всё идёт своим чередом. Он закурил также, хмурясь и как будто насильно втягивая в лёгкие отвратный дым. — Всё отлично, — произнёс Юу, и Эйчи не смог разобрать, был ли этот ответ ироничным. — Подробней расскажи. Далеко отсюда было? Эйчи снова сощурился, глядя в тяжёлое и сероватое утреннее небо. Они толковали вслепую, оба разглядывали размытую полоску горизонта. — Совсем неподалёку. Касумигаура*, рядом с парком, — ответил он наконец. Казалось, в этот момент он перебирает собственные мысли, чтобы разъяснить мотивы самому себе. Но это настораживало до такой степени, что не могло быть объяснено рационально. — Принесло сюда течением? Вчера был ветер. — Непохоже. Лёгкий бриз не ветер, — пробормотал Широяма, устремив взгляд на оцарапанные носки ботинок. Привести их в порядок он запамятовал в очередной раз. Вероятно, просто потому, что намеревался их выбросить уже давно. — Хочешь сказать, труп сбросили в паре миль от полицейского участка? Топографический кретинизм у этих парней, что ли? — Так или иначе, — вздохнул Юу, силясь сбросить с плеч эту давящую информацию, — это случилось. Что бы ни значило. Он выбросил сигарету и плотно прижал её ботинком к бетону. — Нужно мыслить разумнее. — Разумнее, — хмыкнул Юу невесело. Порыв воздуха яростно подбросил его волосы снова. Он нахмурился и мотнул головой. — Мы не знаем, чем руководствуется преступник, поэтому мыслить разумно не можем. — Он сунул руки в карманы плаща. — Что разумно для него, не всегда разумно для тебя и меня. Юу искоса поглядел на Эйчи, и тот заметно напрягся. — Пойду, — произнёс Широяма нечётко и зашагал обратно к отделению. Не стоило заставлять всех думать, что он знает об этом что-либо. Он не хотел знать. Где же это устройство из фильма «Люди в чёрном», когда оно так необходимо? Одна вспышка — и ты никто. Одна вспышка несёт долгожданное освобождение, один необходимый всплеск света. Закрывая глаза перед сном, он видел эти сцены так отчётливо, будто они случились неделей ранее — не больше. Обнимая жену, он видел это, и его тошнило. Бессонница снова завладевала им, и он снова глотал таблетки, игнорируя предписанную норму. Но это не вредило так, как иногда хотелось бы. Воспоминания вырезаны на нём, выцарапаны на линии его жизни ржавым гвоздём, и, чтобы избавиться от них, нужно взять наждачную бумагу и тереть до тех пор, пока линия не исчезнет.***
Combichrist — Throat Full of Glass
— Простите меня, простите. — Шёпот, сбивчивый, испуганный. — Я больше не буду. Обещаю, господин полицейский. Он наткнулся лопатками на голый бетон и испуганно оглянулся. Его ладони были выставлены как защита. Юу смотрел в его глаза и хотел выколоть их. А затем скормить воронам. У него хватало смелости смотреть так, хватало наглости и концентрированной лживости. И он смеялся, запрокидывая голову, глядя на лицо брюнета, искажённое отвращением. Он смеялся. Этим своим отвратительным смехом. Таким же, как и он сам; таким же, как и всё в нём. Ему было просто смешно смотреть на то, как Широяма озадачен, как его зрачки неистово мечутся. Наблюдать его бессилие, невесомо щекочущее горло. Юу чувствовал, что подчиняется. Даже если просто наблюдает. Даже если представляет, как губы, сейчас чуть растянутые в насмешке, обхватывают его средний и указательный палец, и язык проскальзывает между ними, настойчиво, старательно. Это грязный намёк. И вот руки дисциплинированного Широямы дрожат, всё ещё прижимаясь к швам форменных брюк, и он продолжает пристально глядеть на того, кого давно нужно отдать на съедение диким тропическим кошкам. С кончиков его осторожных пальцев спокойно капает кровавый сок, падая на уличный бетон. Но его глаза не стыдятся этого. Они лукаво улыбаются и даже немного смущены. Совсем немного. Он похож на ребёнка, случайно сунувшего руки в банку с краской. — Пожалуйста, — просит он ласково. — Мне так страшно. Прямо в этот момент. Что отражается в его глазах? Почему? Как он мог дойти до такого? Как мог втянуть в это Юу? На его остром языке яд. Каким-то образом он может брать власть над разумом. — Может быть, вы хотите денег? — улыбается он добродушно. Юу не может поверить, что он не в своём уме, что на его холодных и безжалостных пальцах кровь. Две жизни. Эти руки унесли две жизни одним махом, но даже не дрожат. Глаза ясны, вменяемы. И всё в голове Юу путается, затягивается в узел Линча. Он задыхается от шока. Пряча руки за спиной, убийца делает вид, что ничто не было замечено. Но полицейский всё ещё видит, как густые капли падают на асфальт. Играет. — Вы можете взять всё, что захотите. У меня есть деньги, драгоценности. Можете взять меня, — понижая голос, завершает он, и уголок его губ едва-едва заметно дёргается. Он доволен собой, больше не в силах сдержаться. — Можете взять меня силой, — произносит он ещё тише, раскаляя воздух своими словами, и опускается на колени. Прямо на грязную неровную поверхность тротуара. Сдаётся с поличным, вытягивает окровавленные руки вперёд, ожидая щелчка наручников. Ноги Юу едва сгибаются, так дрожат его колени. Это настоящая кровь, густая, уже принявшаяся сворачиваться и оставлять тёмно-бордовые пятна. Зачем он… Нужно поднять этого клоуна на ноги и застегнуть за его спиной наручники. Нужно немедленно сделать это. Безо всякого промедления. Отцепить от пояса наручники. Отвести его в отделение. Там ему останется только бесконечно гнить за решёткой, и ничего больше. Если его не решат устранить. Его нельзя подвергать той казни, такой заурядной. Юу считает, его нужно искупать в собственной крови, сперва поочерёдно переломав пальцы рук, что посмели творить такое. Сложно предположить, насколько искажает видимость зрачок, насколько сильно его глаза подвергают деформации сухую реальность. Его глаза как разбитое стекло. Всё становится в них ирреальным, ломаным. Края разбитого зрачка такие острые, что его взглядом можно порезаться. Его глаза наносят смертельные раны. И если у тебя нет какого-нибудь жгута или тряпки — пиши пропало; считай, что мёртв. Пальцы полицейского хватают его за предплечье, пытаясь поднять, встряхнуть, однако окровавленные ладони накрывают руки Юу. В ужасе тот, будто юнец, никогда не знавший, что такое «смерть», отдёргивает конечность. Скользкие пальцы цепляются за него, удерживают. — Пожалуйста. Как я могу искупить свою вину? Его пальцы сплетаются с пальцами Широямы, без сожаления пачкая их. — Сдохни, ублюдок, — бьёт его словами Юу. Прямо по лицу, глядя в его разбитые стеклянные глаза. Но руки дрожат, пока он пытается выдернуть окровавленные пальцы из хватки. Широяма так напуган, что даже этого не выходит. — Не бойтесь меня, господин полицейский, — говорит он, и его голос хрипит, как старое радио. — Я не причиню вам вреда. Лёгкая улыбка окрашивает его лицо в такой ужасающий оттенок. Этого невозможно вынести, поэтому Юу выдёргивает свою руку, уже изрядно испачканную. Он смотрит на неё с омерзением, его вот-вот стошнит. — Просто представьте, что это кетчуп, — смеётся убийца и кладёт в рот палец. Почему он всё ещё не в отделении? Юу знает причину этих убийств, он не какой-то имбецил. — Не люблю кетчуп, — облизнув несколько пальцев, отзывается он снова, — слишком кислый. Но это — сладкое. Он хватает Юу за пояс брюк и притягивает к себе. Окровавленные руки расстёгивают ремень так быстро, рваными, жестокими и отточенными движениями, пачкая ткань кровавыми разводами. В доме неподалёку люди, они истекают кровью, и, может быть, кому-то их них можно помочь: вызвать подмогу, решить все проблемы одним махом. Но пальцы натягивают крашеные волосы с отчаянным остервенением, пока губы, только что слизывавшие кровь с собственных пальцев, прижимаются к паху сквозь брюки. И взгляд снизу вверх, скромно отливающий сладкой похотью, ранит его снова и снова. Убийца стоит перед ним на коленях, но в его лице не страх, не мольба о пощаде. Окровавленные губы. Глаза смотрят пристально. Он показывает свои намерения открыто, совершенно бесстыже и, замечая, как грудь Широямы вздымается в частом дыхании, улыбается. Это его безоговорочная победа. И он облизывает фаланги согнутого указательного пальца, щекой потираясь о жёсткую ткань ширинки. Глаза медленно моргают, но продолжают смотреть в глаза полицейского, которые агрессивно блестят из-под нависших на лицо волос. Действия этого ненормального, смертельный их шарм не оставляет ему вариантов, и он капитулирует, его мысли затуманиваются. С жаркой ненавистью дёргая волосы, он причиняет ублюдку ответную боль, которой для него недостаточно и в помине. Однако убийца не слишком разочарован — совершенно, если быть точнее. Его ресницы дрожат, и с каждым новым приступом боли глаза закрываются, а приоткрытые губы приобретают такую искренне-приторную улыбку, что Юу готов вырвать клок волос, чтобы заставить их исказиться. Брюки жмут, поэтому, оттянув мерзкое лицо, заляпанное развратом, полицейский лишает его возможности улыбаться, отталкивая к стене. Глухой звук ни разу не пугает Широяму — он желал бы ударить так сильно, чтобы чёртов череп треснул. Пусть захлебнётся кровью, бьётся в душной агонии, хватая губами, контур которых чётко очерчен, ускользающий воздух. Щурясь и шипя, убийца продолжает улыбаться; он покусывает нижнюю губу; тонкая кожа принимается отливать малиновым, украшая кровавые остатки в уголках. — Тварь. Коротко прохрипев это, полицейский заносит ладонь, но удар получается ничтожным. Конечности слабеют и поддаются игре, а звонкий шлепок по скуле заставляет взгляд убийцы потерять ориентацию. «Да», — вкрадчиво шепчет контур его губ. У него нет ни единой мысли о том, чтобы прекратить это. Остановить то, что здесь происходит. Ведь он пытается искупить вину. Верно? Он нетерпеливо облизывается, а затем открывает припухшие губы со следами крови и высовывает язык, дрожащий от нетерпения. Тёмный переулок, где-то рядом снуют люди. Чьих-то родственников и любимых распотрошили, окунув в их внутренности свои руки. Изучив их скудное содержание. Эта кровь светится на губах того, в глотку кого полицейский собирается засунуть свой член. Эта кровь. Такая же кровь, какая течёт в теле нечеловека, стоящего на коленях с широко раскрытым ртом. Грязно. Как выгребная яма. Как улицы средневековых городов, полные помоев. Указательным пальцем, самым концом, Юу чертит полоску от мочки уха до уголка губ и попутно сканирует глазами фигуру перед ним, её ужасающе чужое лицо с чертами, наводящими на мысль о пороке. Отображающими порок отчётливо. Большой палец гладит язык, пока полицейский пытается расстегнуть ремень дрожащей левой рукой. Горячее дыхание ложится на кожу Широямы, оно хрипит и срывается. К самому корню палец скользит по влажной поверхности языка, на что убийца невнятно скулит. Его плечи дрожат. Такой запутанный сейчас, механизм пряжки наконец-таки поддаётся. Взгляд Широямы приколот к лицу человека, жаждущего искупления. Тот дышит исступлённо, и глаза его затуманены, мутны. Глаза же полицейского плотоядны. Он отстёгивает наручники таким отточенным и медленным движением; хотя спешить есть куда, ему нравится тянуть время, зная, что их могут застукать прямо здесь. Полицейского и преступника, который заслуживает смертной казни, но вместо этого получает то, что сам пожелает. Наручники щёлкают. Убийце неважно, что происходит: он неосторожен и обнажает своё желание. Его руки Широяма заводит за голову, короткая цепочка между обручами наручников давит на шею. Губы его всё ещё разомкнуты, поэтому он получает желаемое. Полностью и до упора. Попытки вдохнуть провальны, он закатывает глаза, закрывает дрожащие веки, упорно сглатывая и смыкая кровавые губы у основания. Этого недостаточно. Пальцы Юу сдавливают мягкое горло с остервенением — в этот раз глаза убийцы распахиваются. Задыхаясь, он пытается схватиться за что-нибудь; его тело сотрясает паника, но затылок прижат к твёрдой кирпичной стене — руки не могут быть освобождены. Дёргая ими, он лишь вредит себе, царапает кожу шеи. — Так-то лучше… Умирай. Голос Широямы дрожит, как дрожат руки убийцы, сжатые в кулаки. Упругая плоть глотки судорожно сжимается, пока он пытается вдохнуть. Не заботясь о воздухе для него, полицейский шипит ругательства, бездумно впивается взглядом в стену. Перед глазами сплошной серый цвет, и, толкаясь ещё глубже, он смыкает зубы от всепоглощающего удовольствия. Но не может себя контролировать и сипло стонет, пока убийца задыхается. — Сдохни, — шепчет он невнятно, когда чувствует слишком острые волны сладкой тяжести. Пальцы смыкаются неосознанно. В ушах шумит так, что Широяма не очень уверен, жив убийца или нет. Его не волнует это. Потому что его член в глотке, и больше ему ничего не требуется сейчас. Плотно сжимая зубы, он кончает быстрее, чем когда-либо, и едва может устоять на ногах. Свободная ладонь хватается за стену. Головокружение. Мир тонет в скользком блаженстве. Полицейский не чувствует боли, закусывая нижнюю губу. Всё его тело застывает и дрожит. Но проходит десяток секунд, и он отдёргивает руку, вспоминая о реальности происходящего и чём-то ещё, помимо инстинктов. Полицейский отстраняется. Кашель убийцы такой частый, хрипящий, а дыхание словно рвёт его самого изнутри. Он сглатывает и снова кашляет. Из уголка его губ до подбородка тянется слюна. Отвращение накрывает Широяму с головой. Отвращение к себе. Его едва хватает на то, чтобы застегнуться. Пятясь, он неспешно отходит. «Прочь, беги прочь», — нашёптывает здравый смысл, собирая последние свои силы. Улыбка возвращается к убийце понемногу, он ничуть не обижен таким обращением. Напротив. Взгляд его становится пристальным, а губы терзает улыбка. Он говорит: «Твои желания взяли над тобой верх». Он говорит: «Ты грязное животное. Такое же, как и я». Бежать. Это всё, что остаётся.