Небо, помоги нам

Глубокая ночь всегда предназначалась для сна. Еще больше она подходила для тайных операций, которые было выгоднее совершать под покровом ночи. Уходя от слежки к тому же. Ребята, носившие громкий титул — Хранители Десятого поколения Вонголы — молча сидели в помещении, абсолютно пустом и безжизненном. Они собрались в комнате «Наследницы». — Не понимаю, зачем это надо обсуждать, — Рехей, нахмурившись, скользил пальцами по руке Такеши, проверяя растянутую мышцу и возможные трещины в костях после тренировок. Все давно привыкли, что Реборн забирает свою ученицу, когда хочет и насколько хочет, поэтому он не видел причины беспокойства. — Она забрала документы, — голос Облака был сух, сам он был краток. Он привык в своей школе контролировать все — исключением были перемещение киллера, который насмехался над его попытками. — И тебе не доложили? — удивленно приподнял брови Такеши, зарываясь свободной рукой в кудри прильнувшего к нему Ламбо, изо всех сил борющегося со сном. Хибари сверкнул взглядом, но больше ничего не сказал. Это было обычным стечением обстоятельств, и то, он увидел об «отчислении» только когда пересматривал квартальную отчетность. Это не было нарушением дисциплины, не было оно и особо важным, поэтому на стол к нему попало очень поздно. — Меня больше интересует, почему нас никто не трогает, — нахмурился Хаято, раздраженно сминая пачку сигарет в руке. Из уважения к Нане-сан и какого-никакого к коллегам по несчастию, в комнате он закурить так и не решился. — Не считая гребаных хвостов, которые стараются для галочки. Это было самым странным. Девчонки нет в городе — это факт, так же, как и в стране — мама «объекта охраны» любезно ответила на их вопросы, делая вид, что видеть, как знакомые мальчики забираются посреди ночи в окно ее дома — совершенно нормально. Хотя с уходом Реборна, атмосфера дома кардинально изменилась, оставив только шлейф тоски и легкой горечи — синяки под глазами и красные глаза женщины говорили за нее лучше всего. Но все это, на удивление, располагало и настраивало на мирный лад, как и — вот это сюрприз — чувствующееся отчетливо и как никогда в жизни в вещах пламя ненавистного Неба — странно-живой, странно-открытый и странно-теплый отпечаток, все еще сохранившийся и теплившийся в комнате. Это было удивительно, потому что пламя Наследницы всегда было холодным, отчужденно-колючим и всегда чувствовалось бездушным куском льда, стоило попробовать забраться под него. — Почти время, — посмотрел на свои часы Гокудера, открывая крышку ноутбука и запуская какие-то программы. Повод собраться был не один, так что негласно было решено обсудить в самом неожиданном месте. Ведь где не будут устанавливать прослушку? Реборн тоже грешил самоуверенностью. Он предпочитал лично контролировать процесс, и ему совершенно не нужны были камеры и микрофоны в комнате, в которой подопечная находится ровно поскольку постольку, все остальное проводя под его неусыпным контролем. Когда связка из Дождя-Облака-Тумана объединялась — можно было быть спокойным за конфиденциальность — подслушивающие устройства выявлялись на раз два, легко изымались, переделывались в тонких руках Урагана или разрушались от импульсов Грозы. Проблема была в том, что избавляться от слежки и жучков постоянно — это тоже самое, что выдавать свою постоянную осведомленность и знание. Часто такое тоже делать было нельзя, чтобы не вызвать вопросов о… самостоятельности. Поэтому комната «Наследницы» идеально подходила под маленькое собрание. Пусть в доме нельзя пользоваться пламенем для приватного разговора, можно было лишь провести проверку, не больше — не хватало вопросов, что они пламенем делали в доме Савад. Это не тренировочная площадка. И все они избегали начать тему про странное поведение их «босса» в последний день, то, что они почувствовали и собственные ощущения от ее прощального взгляда на школу. Живого взгляда, в котором плясало пламя первый раз на их памяти, танцуя свой смертельный танец и задевая что-то внутри. Пламя Дождя аккуратно, едва заметно скользит за шторы по окну, делая его звуконепроницаемым, почти бронированным. Очень вовремя — на экране ожидаемо появилось окно звонка, которое тут же, не дожидаясь ответа, само-принялось, вызывая скрип зубов у Дымовой бомбы. — Врой, чертовые детишки! Вы там еще не подохли? *** — Плохо, никчемная, — раздался звук выстрела, пуля точно вошла в стену прямо возле ее головы. Ребра ныли, разбитая губа саднила, а горло драло от попадающей в рот пыли. Пробивать собой школьные стенки было не очень приятно, а тут стены тренировочного знала из специальных материалов. — Еще раз, — с удовольствием протянул Реборн, сверля ее взглядом черных глаз. — Тебе еще дружеский визит в Варию нанести. Черных? Тсунаеши вскинула голову, вглядываясь в его лицо и тут же улетая в противоположную стену, чувствуя, как хрустят кости. На секунду мелькнувшая мысль была, в прямом смысле, выбита. Раньше — до снятия Печати — она не подмечала детали, а вот сейчас очередной сюрприз. По рассказам Накла, Солнце — это атрибут, который очень даже влияет на носителей, делая мало того, что моложе своего возраста, так и влияет на оттенок глаз. Так почему у гребаного садиста такие темные глаза? Она моргнула, осмысливая вторую часть фразы. Вария? Какого черта так неожиданно поступил такой приказ? Неужели сработало?.. — Тебе придать мотивации? — раздался вкрадчивый голос над головой, кажется, она потеряла счет времени — сил подняться все не находилось. А он очень не любит, когда его время тратят попусту. Сильные пальцы схватили за волосы, безжалостно потянув вверх, ставя на ноги, отчего в черепе застучало множество молоточков, вбивая иголки. Взгляд открыто скользнул по кровоточащим губам, белой шее и остановился на избитом теле, проглядывающем сквозь порванную блузку и изорванные в лохмотья штаны. — Надо учится оставаться идеальной даже в битве, принцесса, — цинично цокнул он, приближая свое лицо, чтобы посмотреть в ее замутненные болью глаза. — А то твой вид прямо провоцирует последствия. Тсунаеши очень надеялась, что раздевающий ее взглядом дьявол не слышал, как вниз ухнуло ее сердце. *** Ноги не держали, стоять на одном месте долгое время можно было только на одном упорстве. Нана тихонько отошла от еле приоткрытой двери, ступая тихо, чтобы чашки не звякнули на подносе, кусая губы, чтобы не расплакаться прямо на месте. И была очень благодарна, что ребята сделали вид, словно не замечают ее присутствия под дверью. Позвонившие иностранцы сказали, что ее Тсу-чан сняла Печать, которая отравляла ей жизнь, делая из нее куклу, ее малышка все еще держится и даже пытается бороться. Ее бедная девочка. Никакому врагу не пожелаешь такой жизни под прессингом, что говорить о матери своей дочери. Влюбиться в Емитсу было так легко и просто, так же, как и перестать быть хозяйкой собственной жизни. Любовь вскружила голову, она не хотела слышать ни родителей, ни друзей, ни поддаваться на уговоры преподавателей продолжать учебу. Жизнь была полна ярких красок, щеки краснели только от одного воспоминания горячих ладоней, жить хотелось от встречи к встрече. Она не обратила внимание, что потерялся контакт с друзьями — любимый позвал ее замуж и предложил купить домик подальше от мегаполиса с более экологически чистой природой. Она не обратила внимание, что любимая сестра перестала названивать каждый день — у нее должно было быть поступление в университет в Италии, она ведь так старалась поступить туда на дизайнера, заставив и свою старшую сестру помогать ей в учебе итальянского. Она считала так романтично надеть невесомое свадебное платье, легкое и не пышное, чтобы подать заявления без чужого присутствия, а потом отправить свадебное фото родственникам и продемонстрировать красивое кольцо. Звонок из полиции и известие о гибели семьи в пожаре в магазине был спусковым крючком. Очнулась она в больнице, тут же узнав, что беременна. Слезы горечи и радости текли еще две недели, в груди теплилась слабая надежда — сестра могла не быть с ними, полиция разводила руками. Емитсу не оставлял ее одну ни на минуту целых две недели. Она так была благодарна ему, что он не задавал лишних вопросов, организовывая похороны, окружив ее заботой. Все изменилось после рождения ребенка. Вместо обещанного мальчика родилась слабая девочка, ее милая Тсунаеши-чан. Она была счастлива, ворковала с ребенком и целовала ее маленькие ручки. А потом подняла взгляд на мужа. Разочарование — вот, что было написано на его потемневшем лице. Это было пощечиной. Только после его резкого отъезда начала спадать розовая пелена, ребенок не давал отвлекаться на зарождающиеся сомнения. На звонки раз в три месяца она не обращала внимания, полностью погруженная в хлопоты, словно в голове были мысли только об одном. Нана всхлипнула, зажимая рот рукой. Она помнит тот день, словно в кошмарном сне. С Емитсу приехал его начальник и еще один мужчина. Который пробежался по ней оценивающим взглядом, как-то непонятно хмыкнул и наклонился галантным поцелуем к ее руке — от прикосновения губ кожа пылала, словно ожог. А потом он сказал на итальянском то, отчего у Наны встали волосы дыбом: — Неплохая игрушка. Наверное, хороша в постели? Ее муж лишь безразлично пожал плечами и провел всех к ее ребенку. Внимание к ней они потеряли. И Нана стояла ни живая, ни мертва, борясь с желанием залететь туда, выхватить свою дочку и скрыть ее от их взглядов. И только скользящее вдоль позвоночника пером чувство опасности не давало совершить столь опрометчивый шаг. Нана ясно поняла — если сейчас подаст голос, то Тсуну она больше не увидит. Реальность оглушающе нависала над ней, и она ничего не могла сделать. Она была пленницей собственной глупости. Она не может заработать денег, чтобы отложить заначку. Ведь куда она пойдет работать без образования? Восстанавливаться в университете уже поздно, а на руках маленький ребенок. А развестись — трижды ха, только в ее наивных мечтах, она уже это поняла — это мало того, что клеймо. Нана была уверена, что развод ей никто не даст. А после демонстрации огнестрельного оружия у итальянца, она была уверена, что им проще будет сделать Емитсу вдовцом. Скандалы устраивать не было смысла. Ее увезли в глушь, где все друг друга будут знать — хочешь не хочешь, а образ примерной семьи просто придется поддерживать. А все остальные претензии… Ее кто-то будет слушать? Взгляд мужа смотрел выжидающе, словно хищник за глупой жертвой. Давай же, спроси, закати истерику, устрой скандал — и тебе напомнят на чьи деньги и в чьем доме ты живешь, кто оплачивает счета, не дает тебе сдвинуться с одной точки. Дай повод напомнить, кто твой хозяин. Нана лишь бледно улыбалась и ставала у плиты, боясь с желанием передернуть плечами от насмешливого взгляда агатовых глаз. А теперь ее драгоценную дочку ломали, перекраивали и собирались использовать по своему усмотрению. И за совершившую когда-то одну-единственную ошибку Нану теперь расплачивается ее дочь. *** — Прошу, босс вас ожидает. Рядовой вариец поклонился, стараясь не смотреть в глаза лучшему киллеру. От одного только взгляда на него ненависть вскипала внутри, хотелось прострелить дырку в его голове, но приходилось, сцепив зубы, контролировать свои порывы. Он был наслышан, кто с большим удовольствием переполовинил их, когда босса закрыли в подземельях главной резиденции на долгие года, как каких-то бродяжек. Офицеры тогда очень сухо поделились с младшим составом о расстановках сил и дальнейших перспективах. Приходилось выживать. И, если сейчас он сорвется, снова начнутся репрессии. Вариец в последний раз мельком взглянул в сторону ученицы этого монстра и поспешил избавить их от своего присутствия. Его ждали коллеги с вестями и личными соображениями о Наследнице. — Чего стоишь, никчемная? — интересуется Реборн, превращая Леона в пистолет, который утыкается в затылок. — Сколько можно вздрагивать? Трусливое создание, как же бесит. Неудовольствие переполняет его чашу терпения, и, когда девчонка подрагивающей рукой открывает дверь, он пинком по недолеченной спине отправляет ее в полет, довольно ухмыляясь, когда та приземляется носом в ковер прямо перед всем высшим составом Варии. Чудно-то как. — Хаос, — он обводит всех взглядом, подмечая поджатые губы и дернувшиеся руки к оружию, и задерживается подольше на разъяренном Занзасе. — Не буду отвлекать вас от обсуждения последних нападений. Развлекайтесь, детишки. И спокойно покидает кабинет, провожаемый ненавидящими взглядами, даже не обратив внимание на еле поднимающуюся подопечную, которой предстоит позор. Дверь захлопывается, но атмосфера напряженности никуда не исчезает. Варийцы, не отрываясь, наблюдают, как девчонка поднимается. Никто не шелохнется. Покажи себя. Глаз не видно за челкой, губа закушена до стекающей рубиновыми каплями крови по подбородку. Дрожащая рука, на которую та опирается, когда вторая придерживается за ребра. Движения осторожные, неторопливые, словно боится лишний раз потревожить. Разговор с вонгольскими щенками добавил еще больше вопросов, но также на многие нашлись ответы. Девчонка была в одном и том же состоянии всегда, на протяжении всех лет. Даже, когда она истерически реагировала, сами ее эмоции были фальшивы, глаза не выражали то, что показывалось всем, та даже не видела состояние собственной матери. Это укладывалось в картину, которую обрисовал Туман о возможностях Печатей и вмешательства в психику пламенем Тумана. Но какими слепыми идиотами надо быть, чтобы не заметить кукольное поведение? Зато мозги есть скидывать злость на одного человека, которого легче винить. Будто бы в их бедах виновата девчонка, которая еще и к тому же младше них. Им хорошо проехались по мозгам, кого запугав, кому наглядно продемонстрировав, что и как. Слабаки, решили заранее сдаться, даже не попытавшись остаться наедине с Наследницей, хотя возможности были. У которой даже шанса очнуться не было до помощи Арии. Только у них желание отсутствовало напрочь. А вот девчонка в лепешку разобьется, но сделает все ради недо-Хранителей и маман — ясно, как белый день. Ведь истинный девиз Вонголы, который был оставлен Первым своим кровным потомкам: «Все ради Семьи». Судорожный вдох срывается с искусанных губ. Колени медленно выпрямляются, маленькая фигурка по-тихому разгибается, поднимая лицо на обозрение. Карие глаза наполнены янтарным пламенем упрямства и решимости. Решимости не сдаваться до последней капли крови и терпения. Картина Вонголы маслом: «принцесса поднимается». Поднимается с колен. Эта мысль словно бьет наотмашь, давая отмашку, отчего все возобновляют движение. Луссурия кидается к девушке, аккуратно подхватывая под локоть, ненавязчиво проводя второй рукой с пламенем по спине. То, что Солнце хмурится, уже приобнимая привалившуюся к нему девушку — многое говорит для остальных. Бельфегор смеется и запускает в дверь стилеты, объятые пламенем, когда капитан кричит, а босс Варии взрывает стакан в руке, заглушая вспышкой ярости возможность уловить процесс лечения особо чувствительным. Тсунаеши слышит весь бардак, чувствует, как ее держат две ладони с согревающим пламенем, она пытается приоткрыть глаза, цепляясь за боль, как ощущает холодные пальцы на висках. Скуало откидывает волосы со лба мелкой, серьезно и цепко вглядываясь в ее лицо, ловит расфокусированный взгляд и кивает каким-то своим выводам, и в следующую секунду Дождем усыпляет ее, чтобы лечение закончилось быстро. Все Хранители, как один, смотрят на своего босса, который не сдвинулся с места, прожигая взглядом гостью. Глаза его горят просто адским пламенем. Выбор сделан.